Текст книги "Белая полоса (СИ)"

Автор книги: Игорь Шагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Меня посетил Владимир Тимофеевич и сказал, что он ознакомился со всеми показаниями обвиняемых, точнее – с тем, кто что успел написать во время последнего (13 февраля – месяц назад) предъявления обвинения. И что все, прямо или косвенно, подтвердили мои первоначальные и единственные показания, в которых в свою защиту я засвидетельствовал, что являюсь не организатором банды наряду с Макаровым, а потерпевшим от его деятельности, которому, как бизнесмен, я был вынужден платить дань.

Также Владимир Тимофеевич сказал, что он ознакомился с показаниями учредителей фирмы «Топ-Сервис» Драгунова и Демьяненко, о которых я писал, что они присутствовали во время «наезда» и знали об уплате дани. Владимир Тимофеевич сказал, что Драгунов и Демьяненко не подтвердили мои показания. А вот учредитель «Топ-Сервиса» А. С. Долинный, о котором я писал, что он мог и не знать, их подтвердил.

– Что очень хорошо, – сказал Владимир Тимофеевич, – так как это свидетельствует об отсутствии какого-либо сговора между тобой и Долинным. А в деле есть показания случайных свидетелей, – продолжал адвокат, – которые опровергают показания Демьяненко и, наоборот, подтверждают, что он знал об уплате денег Макарову и его людям и сам их платил. Если это не дань, тогда следствие должно разобраться, что это за деньги, которые платил Демьяненко, – улыбнулся Владимир Тимофеевич.

Через неделю он посетил меня снова и спросил, приносили ли мне тома к ознакомлению. Я ответил, что нет. Владимир Тимофеевич рассказал, что в прокуратуре он встретил адвоката одного из обвиняемых и что она ему сказала, будто все обвиняемые по этому делу – те, кто находится в СИЗО-13, – отказались от дальнейшего ознакомления с материалами. Знакомиться с ними будут в суде.

Я спросил у Владимира Тимофеевича о правовых последствиях такого действия. Он сказал, что это разумно, ибо следствие теперь не сможет, затягивая ознакомление, затягивать передачу дела в суд.

– А ознакомиться можно и в суде, – сказал Владимир Тимофеевич. – Пока все не ознакомятся, процесс не начнётся.

Поэтому, когда в следующий раз ко мне пришёл следователь Кóзел с одним томом дела, в графике ознакомления я написал, что, поскольку мне тома предоставляются крайне редко, я вынужден отказаться от дальнейшего ознакомления.

Также через следователя Кóзела передал следователю Демидову заявление о причинах отказа.

На следующий день утром написал идентичное заявление в прокуратуру, где просил передать дело в суд. Через две недели администрацией СИЗО СБУ я был ознакомлен с постановлением, в котором то ли случайно, то ли намеренно был перепутан номер дела. Согласно этому постановлению, прокурор подписал обвинительное заключение и дело передано в Апелляционный суд города Киева.

За неделю до этого Тараса увезли на лагерь. А меня разместили с другим сокамерником.

Глава 5 СУД

За неделю до того, как меня уведомили, что дело передано в суд, и после отъезда Тараса на лагерь меня разместили с новым сокамерником – Сергеем Кудиновым. В этот же день Кудинов сказал мне, что знает меня ещё со свободы. И более того: что я не заплатил ему на свободе обещанные 500 долларов за установку спутниковой антенны в квартире на Красноармейской улице.

Для меня такое заявление нового сокамерника стало настолько неожиданным! Однако я действительно арендовал квартиру на Красноармейской улице и устанавливал антенну, в связи с чем попросил Кудинова поподробнее рассказать о неуплате денег за работу. Сказал, что сейчас же попрошу супругу рассчитаться с ним. Кудинов же ответил, что я ему заплатил, но не всю сумму – из полутора тысяч долларов только тысячу, – причём недоплатил не я, а мой водитель. Кудинов сказал, что они с приятелем занимались установкой спутниковых антенн и давали в газету рекламу «100 каналов спутникового телевидения». Мой водитель позвонил по этой рекламе и сказал, что ему нужна такая антенна, уточнив при этом, что он мой водитель.

– После чего подъехал по указанному адресу, заплатил тысячу долларов предоплаты и отвёз нас на квартиру, – продолжал Кудинов, – где нужно было поставить антенну. Когда работа была сделана, а провозились мы шесть часов, – дальше он называл меня на «Вы», – водитель позвонил Вам, и Вы приехали проверить работу тюнера. Пощёлкали каналы, посчитали программы. Оказалось, что их только шестьдесят. Больше настроить было невозможно, – сказал Кудинов. – Вы положили пульт на стеклянный столик, сказали, что только шестьдесят, и ушли.

– Но я не собирался недоплачивать вам пятьсот долларов, – сказал я. – Скорее всего, водитель их присвоил себе по причине недостачи на тюнере сорока каналов из ста рекламируемых.

– Можно сказать, что мы виноваты сами, но там больше настроить было нельзя, – сказал Кудинов. – Я сразу подумал, что это всё водитель. Но как связаться с Вами, я не знал. А вообще я знаю Вас… тебя, – поправился Кудинов, – с хорошей стороны. – Я парашютист, – сказал он. – И прыгаю на Чайке (аэродром под Киевом). А Вы… ты там летал на самолётах и спонсировал сборную Украины по пилотажу. Об этом говорили все, и говорили о тебе с хорошей стороны. А когда тебя посадили, все стали говорить по-разному: кто хорошо, кто плохо.

– А ты что тут делаешь? – спросил я Кудинова. Мне было не менее удивительно видеть его рядом со мной.

Хотя, чем больше я находился в тюрьме, тем меньше меня всё удивляло. Перед самым переводом меня из СИЗО-13 в СИЗО СБУ дежурный принёс мне в камеру записку. Это была именно записка, а не малява, то есть не запечатанный в целлофан в несколько раз сложенный тетрадный лист, 1/2 или 1/4 его, а стандартный, сложенный пополам. Письмо начиналось со слов: «Уважаемый Игорь Игоревич!» И далее – по тексту: мол, пишет Вам Ваш сотрудник рядом через дверь с Вами с осуждёнки. Что он работал у меня на предприятии «Топ-Сервис Большевик Пак» оператором лакировочно-литографической линии «Крупп» по лакировке и литографии жести. Получал хорошую зарплату (400 долларов), параллельно учился в институте на втором курсе. И что как-то получил от меня замечание за то, что в цеху на работе читал книжку. Но это был учебник – он готовился к экзаменам. Он написал в письме, кто взял его на работу, что входило в его обязанности и все тонкости производства, – не было никакого сомнения, что это действительно мой сотрудник. И что он очень благодарен мне. А дальше он написал, что он сирота, что у него, никого нету, кроме сестры, которая сейчас сидит на лагере. И что он сам был дважды судим. После того, как последний раз освободился, устроился на работу в «Топ-Сервис Большевик-Пак» и пошёл учиться в институт. Но через два года его старый знакомый просто-напросто упомянул в показаниях его фамилию. И этого было достаточно, чтобы ему дали семь лет. «Вы не подумайте, Игорь Игоревич, что мне что-то от Вас нужно. Вы и так для меня много сделали. Но мне не к кому обратиться. И если у Вас есть полотенце, пара кусков мыла, пара паст и щётка, передайте мне, пожалуйста. Это мне на лагерь…», – написал он.

Кудинов сказал, что в СИЗО СБУ его закрыли месяц назад. Что они с товарищами на радиорынке открыли магазин (точнее – ларёк) радиозапчастей и осуществляли туда поставки. Радиодетали в основном покупали на радиорынке в Москве и возили в Киев ручной кладью, поездом.

В этот раз в командировку отправили его. Ему нужно было привезти из Москвы магнетроны. Это такие лампы-триоды, частично в магнитной оболочке-катушке. Они используются в радиолокационных станциях для обстрела целей направленным потоком СВЧ-излучения, а также для снятия отражённого сигнала локатором.

Именно такие магнетроны стоят в РЛС «Кольчуга», в продаже которых в Ирак после плёнок Мельниченко обвиняют Кучму.

– В Москве я купил эти магнетроны очень дёшево, – продолжал Кудинов. – Так как у них вышел срок годности. За десять процентов от стоимости: они стоят полторы тысячи долларов, а я купил двадцать штук по сто пятьдесят. И вёз поездом в Киев. На радиорынок.

– Кто же их покупает? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Кудинов. – Но спросом пользуются.

Как рассказал Кудинов, в поезде Москва – Киев он заплатил проводнице за перегруз, поскольку каждый магнетрон весил 5 кг и был упакован в пенопластовую коробку. И в сумках их поставил на полку в купе. Поезд ночью прошёл таможню, и в купе никто не заходил. Он дал проводнице 100 гривен, чтобы не тащить магнетроны через вокзал, а забрать машиной в депо. Но когда приехал забирать, там уже были сотрудники СБУ, которые сказали ему написать объяснительную, где он взял магнетроны, – и их конфисковали.

Кудинов начал писать жалобы в прокуратуру, чтобы ему вернули магнетроны. И против него возбудили уголовное дело о контрабанде. Его вызвали в СБУ, где угрожали статьёй «Торговля и ввоз в Украину запрещённых видов оружия», ибо магнетроны – часть военных радиолокационных систем «Кольчуга». Он написал, что он этого не знал, что он их из Москвы вёз поездом на радиорынок, и с перепугу признал свою вину в контрабанде. Но, как ему сказал адвокат, которого ему наняли его друзья и который его один раз посещал, контрабанда – это скрытый от таможни провоз грузов. А он их в купе на полке вёз открыто. И изъяли у него их не потому, что это военное оружие, а чтобы СБУ списало себе деньги из бюджета, так как они на развитие получают треть от стоимости контрабандного товара, а каждый магнетрон эксперт оценил в 1500 долларов.

– Но адвокат сказал, – продолжал Кудинов, – что, поскольку я признал свою вину, мне могут дать срок. Хотя я гражданин России и следователь не мог меня допрашивать на украинском языке. А адвокату я тоже что-то не очень доверяю. Он говорит, что будем бороться в суде.

– У меня есть план, – сказал я Кудинову. – Я выступлю твоим адвокатом, за зарплату суммы моей задолженности – 500 долларов.

Кудинов внимательно выслушал меня. Я сказал ему, что он сегодня же должен написать заявление в Генеральную прокуратуру о том, что он – гражданин РФ – не понимает украинского языка. Точнее, плохо понимает. А его допрашивали на украинском. Если у него следователь не возьмёт показания на русском, а в деле будет такое заявление, то суд не возьмёт дело к рассмотрению, а сразу вернёт тому же следователю на доследование.

– А так как следователю это не надо, через несколько дней после того, как ты напишешь заявление, он придёт и допросит тебя на русском. Ты всё напишешь как есть, и это не будет отличаться от твоих первых показаний, которые написаны следователем на украинском. Когда он спросит тебя, признаёшь ли ты вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он спросит тебя, признавал ты раньше вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он покажет тебе твой первый протокол допроса, ты напишешь, что признавал, но не вину, а то, что совершил «умысни» действия. Потому что украинское слово «умысни» перевёл как «уместные» (честно и открыто вёз товар через границу). А не «умысни» – «умышленные», как тебе потом объяснили сокамерники. А потом уже следователь пускай твоё дело передаёт в суд. А адвокат тебя защищает. А ты стой на своём.

На следующий день меня посетила следователь МВД по экономическим делам, с тем чтобы допросить по экономическому делу, возбуждённому не против меня, как пояснила мне следователь, а по факту хищения из бюджета НДС предприятием, которым я руководил. Поскольку я и мой адвокат в попытке допросить в качестве свидетеля увидели действия, направленные на лишение меня права на защиту (свидетель предупреждается об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, а подозреваемый имеет право отказаться от дачи показаний и не несёт ответственности за дачу ложных показаний), я отказался давать показания.

– Вот пускай предъявляют обвинение, – сказал мне Владимир Тимофеевич, когда следователь ушла и мы остались в кабинете вдвоём, – тогда можно давать показания. Им сейчас не показания нужно брать, а думать, как уголовное дело (первое) пропихивать через суд.

Владимир Тимофеевич ушёл, а через пару дней меня посетили оперативные работники МВД, точнее – отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Что конкретно они от меня хотели, было неясно, ибо один всё время злобно повторял: «Да хватит с ним говорить!», а второй – по-доброму: «Вам нужно сейчас думать, Игорь Игоревич, как не получить ПЖ». И я попросил, чтобы меня увели в камеру. А ещё через день меня посетили представители МВД из отдела по борьбе с организованной преступностью. Я попросил их представиться – один назвался полковником Фурманом. Другой – полковником Корейбой. Не расслышав, записывая на листе бумаги, я переспросил: «Корейка?»

– Корейба, – раздражённо ответил тот, кто сидел за столом.

Второй стоял у окна и практически всё время молчал. Корейба сказал, что его прислал поговорить со мной генерал Опанасенко.

– Это тот, кто в РОВД давал команду меня бить? – спросил я.

– Да слышишь, ты! – стал повышать на меня голос Корейба. Потом перешёл на украинский: – Пэтро Мыкытовыч дуже порядна людына. А тебе я ещё сделаю, – снова перешёл на русский.

– Хватит, хватит, – говорил ему Фурман.

Я нажал на кнопку – в кабинет заглянул дежурный. Я попросил меня увести.

Утром я отправил заявление в прокуратуру с просьбой оградить меня от посещений представителей МВД, а также описал предмет разговора и указал фамилии приходивших, и что расцениваю их приход как психологическое давление на меня перед судом. А на начальника СИЗО СБУ написал заявление, чтобы без присутствия адвоката ко мне никого не пускали. Позже я получил ответ из прокуратуры, что беседа Фурмана и Корейбы, по результатам проверки, проходила со мной в установленном законом порядке. (А потом Владимир Тимофеевич показывал в деле разрешение, которое Фурману и Корейбе на моё посещение-свидание выдал следователь Демидов за несколько дней до передачи дела в суд. Моей жене Демидов в свиданиях отказывал. Также в деле была объяснительная от Фурмана и Корейбы, которые написали, что приходили ко мне, чтобы расспросить о новых преступлениях. «Ты говоришь, что тех не совершал, – улыбнулся тогда Владимир Тимофеевич, – а они пришли расспрашивать о новых».) Адвокат сказал, что теперь, когда дело передано в суд, без разрешения судьи меня никто посещать не будет. На конец марта было назначено распорядительное судебное заседание Апелляционного суда г. Киева, на котором под председательствованием судьи Лясковской должен был решиться вопрос, будет ли дело принято к слушанию. Хотя по закону присутствие подсудимых на распорядительном заседании было не обязательно, я изъявил желание присутствовать и направил по этому поводу ходатайство в суд.

Моего сокамерника Сергея Кудинова по его заявлению в прокуратуру дать показания на русском языке посетил следователь. Как сказал Кудинов, его (Кудинова) при даче первых показаний ввело в заблуждение толкование слова «умысни» – не как «умышленные», а как «уместные» действия. И следователь долго и вопросительно, по словам Кудинова, смотрел на его адвоката. Сергей сказал, что все свои показания на русском языке изложил в протоколе собственноручно. Написал, как открыто вёз в ручной клади магнетроны через границу, никакой контрабанды не совершал. И как следователь воспользовался его незнанием украинского языка, чтобы получить в протоколе подпись о признании им вины в совершении контрабанды. Кудинов сказал, что следователь, перечитывая его показания, несколько раз говорил: «Да как же!» А потом ушёл в плохом настроении.

У Кудинова было высшее техническое образование, к тому же он немного знал английский язык и с удовольствием мне помогал в занятиях. Всё свободное время – а это было почти всё время нахождения меня в камере – я учил слова, изучал правила, понемногу читал английские книжки.

В Апелляционном суде г. Киева в марте состоялось распорядительное заседание суда, на которое были приглашены только адвокаты. Как сказал мне посетивший меня на следующий день Владимир Тимофеевич, никого из обвиняемых – тех, кто писал ходатайства доставить их в суд, – не доставили. На распорядительном заседании адвокаты заявляли, что дело не может быть назначено к слушанию из-за массы процессуальных нарушений на следствии, в том числе лишения следователем права давать показания, о чём говорил и Владимир Тимофеевич. Также мой адвокат ходатайствовал о закрытии в отношении меня дела ввиду отсутствия доказательств и об освобождении меня из-под стражи. «Понятно, что тебя никто освобождать не будет, но так надо», – сказал Владимир Тимофеевич. Все заявления и ходатайства были проигнорированы, а дело председательствующей судьей Лясковской было назначено к слушанию. Местом последнего был определён не один из залов Апелляционного суда г. Киева, а находящийся на окраине Киева кинотеатр «Загреб», в котором только что закончился процесс по делу Шкиля и который Апелляционный суд г. Киева арендовал у городских властей для большей возможности сделать процесс по делу «Топ-Сервиса» гласным и публичным.

После предварительного заседания и принятия судьёй Лясковской дела к слушанию мне в числе других подсудимых из Апелляционного суда г. Киева было направлено и вручено под подпись спецчастью СИЗО СБУ обвинительное заключение.

Обвинительное заключение представляло собой копию обвинения с приведёнными ниже под каждым эпизодом доказательствами, состоящими из выдержек из показаний свидетелей, ссылок на документы и другого; при этом фамилия Шагина в показаниях свидетелей отсутствовала. Во всех показаниях, выборочно приведённых следователем о ведении переговоров или возникших конфликтах, присутствовала фамилия Фиалковского – учредителя ООО «Топ-Сервис», бывшего директора ООО «Топ-Сервис» и действующего народного депутата Верховной Рады Украины, – после чего непременно следовал вывод, что у Шагина возник преступный умысел «наказать» или устранить того или иного человека, как будто в защиту интересов Фиалковского. И для реализации этого умысла Шагин обращался к Макарову, с которым организовал банду, и к членам этой банды Старикову и Маркуну. В то же время следователем Демидовым Фиалковский ни по одному эпизоду допрошен не был, чтобы подтвердить или опровергнуть показания свидетелей. А по поводу рэкета в показаниях написал следующее: «Об угрозах со стороны каких-либо лиц в отношении Шагина и других руководителей и учредителей “Топ – Сервисa” мне ничего не известно, и я никогда не слышал о подобных ситуациях, хотя, конечно, мог просто об этом не знать. О случаях вымогательства денежных средств у Шагина и других мне не известно. Хотя это не означает, что такого не было…» (А потом, как бы оправдываясь, предложил встретиться и сказал моей жене: «Как же я расскажу о рэкете, я же народный депутат!») Создавалось впечатление, что обвинительное заключение написано не Шагину, а Фиалковскому, где следователю Демидову, например, на доследовании оставалось только в некоторых местах заменить фамилию Шагин на фамилию Фиалковский. И, видимо, по этой причине и с этого времени Фиалковский, как соучредитель предприятия, имея влияние на других соучредителей, начал закладывать и распродавать активы (акции, заводы) предприятия АОЗТ «Топ-Сервис», где я являлся соучредителем и президентом компании.

На конец марта было назначено первое судебное заседание. В отличие от СИЗО № 13, из СИЗО СБУ на суд позволялось ездить в галстуке, с ремнём и ручными часами. Оля передала мне костюм, несколько новых белых рубашек, галстук и туфли. А также, поскольку на улице было ещё холодно, кожаное меховое полупальто и кожаную же, на меху, шапку. Вещи в камеру на хранение не выдавались, а находились на складе, в шкафу, и в день суда, наглаженные и накрахмаленные прапорщиком Женей, были выданы мне в камеру. Петруня говорил, что «пока нет решения суда – вы все для меня невиновные. И пока содержитесь у меня, имеете право на суд ездить как люди». Я переоделся, и за мной приехал автозак («воронок»).

Меня и Гандрабуру из СИЗО СБУ в суд – в кинотеатр «Загреб» – доставили последними. Нас везли в одной машине и завели в зал, когда тринадцать остальных подсудимых по делу уже привезли из СИЗО-13. Мы ехали в разных отсеках. Первым из машины вывели Гандрабуру. Потом конвойный дал команду выходить мне. Машина была припаркована боковой дверью будки к чёрному входу в кинотеатр. С двух сторон лаяли собаки. Я спрыгнул на тротуар, мне застегнули за спиной наручники, и солдаты слева и справа, придерживая меня за предплечья, по лестнице сопроводили меня в клетку, которая была смонтирована сбоку от сцены кинотеатра. Я подал через решётку руки, и с меня сняли наручники.

В клетке были две деревянные скамейки, на каждой из которых сидели по шесть-семь человек. Были Стариков и Маркун, которые приезжали в офис от Макарова за данью. Были те лица, с которыми меня познакомили во время проведения ознакомления с делом в одном кабинете. И были неизвестные мне лица. Все они сейчас были подсудимыми, по обвинительному заключению – члены моей банды, которую я организовал с Макаровым. Самого Макарова в клетке не было – он находился в розыске и был выделен в отдельное делопроизводство. С правой стороны от клетки находился зал кинотеатра, на первых рядах кресел которого сидели несколько десятков человек – очевидно, родственники и знакомые подсудимых. С краю, в сторонке я разглядел Олю. Перед клеткой были поставлены несколько столов, за которыми сидели адвокаты. С противоположной стороны прохода, перед креслами, стоял круглый пластмассовый белый стол – такой, как используют в кафе на улицах, – за которым сидел прокурор Соляник, молодой черноволосый парень в форме прокурора. Перед ним на столе лежали документы.

Рядом со столиком прокурора был столик секретаря, за которым сидела молоденькая девочка и что-то писала. С левой стороны от клетки поднималась сцена, на которой было несколько поставленных один за одним в ряд столов, а за ними стулья – места для судей и судебных заседателей – «кивал», как их называли в тюрьме (мною и другими подсудимыми после передачи дела в суд, согласно праву, предусмотренному процессуальным кодексом, были поданы на имя председателя Апелляционного суда г. Киева заявления о рассмотрении дела не единолично одним судьёй, а коллегиально, составом из двух судей).

– Встать, суд идёт! – почти срывающимся на крик голосом сказал секретарь.

Все поднялись, и с противоположной от сцены стороны, из входа в зал двинулась процессия из двух судей – судьи Лясковской и судьи-мужчины – в мантиях (я судей в мантиях видел два раза, и это был первый) и троих судебных заседателей: двух пожилых женщин и одного пожилого тучного мужчины, прихрамывающего и с палочкой. В кинотеатре было холодно. Мужчина был в куртке, а женщины – в пальто.

Лясковская начала с того, что «мы», сказала она, должны работать очень быстро, так как срок аренды кинотеатра ограничен. Потом перешла к тому, что от подсудимых поступили ходатайства (она перечислила фамилии, в том числе и мою) на ознакомление с материалами дела. Она их удовлетворила. Сказала, что материалы дела будут приноситься подсудимым в СИЗО. Потом спросила, есть ли ещё ходатайства. Адвокаты начали заявлять ходатайства об освобождении своих подзащитных из-под стражи.

– Так, давайте это потом, – сказала она и спросила: – Что ещё?

Один из подсудимых попросил включить в зале отопление.

– Нам тоже холодно, – ответила Лясковская.

Другой попросил оборудовать для подсудимых хотя бы биотуалет, ибо нет вообще никакого.

– Разберёмся, – ответила Лясковская.

Потом спросила, у кого нет адвокатов, и сказала, что адвокаты будут назначены судом. Назначила судебное заседание через две недели, оно начнётся с оглашения прокурором обвинительного заключения, а потом будет определён порядок исследования доказательств. И объявила судебное заседание закрытым.

Родственники и знакомые подсудимых пытались подойти к клетке, просили передать бутерброды, пакеты с едой, но их оттеснили конвойные солдаты. Через клетку разрешалось разговаривать только адвокатам со своими подзащитными. Владимир Тимофеевич сказал, что завтра посетит меня в СИЗО СБУ. Я попрощался с ним. Потом помахал рукой Оле, которая выглядывала из-за спин адвокатов, солдат и родственников, и сказал ей, что люблю её. Оля с Владимиром Тимофеевичем стали уходить. Владимир Тимофеевич прошёл вперед. Оля ещё много раз оглядывалась и махала рукой. Потом долго стояла перед выходом из зала и махала рукой, пока всех родственников и адвокатов не вывели из зала.

На следующий день в СИЗО СБУ меня посетил Владимир Тимофеевич. Он рассказал мне, что для того, чтобы придать значимость процессу, киевская милиция взяла кинотеатр в кольцо. А на каждой дороге, ведущей к кинотеатру, через каждые 200–300 метров были выставлены в ряд три мобильных поста – автомобиль и несколько милиционеров на каждом из постов. Владимир Тимофеевич, хотя и с улыбкой, но серьёзно сказал, что сам с трудом пробрался в кинотеатр. Несколько раз проверяли документы. И что на то же самое жаловались и другие адвокаты. Я рассказал Владимиру Тимофеевичу, что автозак, возивший меня из СИЗО СБУ и обратно, двигался без остановки по зелёному коридору, и каждую минуту впереди и сзади был слышен вой включающихся сирен машин сопровождения, а по всем вечерним новостям говорили о начавшемся процессе над «бандой-предприятием “Топ – Сервис” и его руководителем Шагиным». Владимир Тимофеевич сказал, что видел это. Мы переговорили о необходимых последующих действиях, связанных с моей защитой. Адвокат сказал, что в первую очередь мне следует подать ходатайство о приобщении к делу 25 томов, содержащих в заявлениях и жалобах показания обвиняемых, которые следователь Демидов не направил в суд и которые, судя из ранее полученного ответа из прокуратуры г. Киева, находятся в следственном отделе в качестве вещественных доказательств. И ходатайствовать об ознакомлении с этими материалами. А также об аудиозаписи техническими средствами всего судебного процесса. Кроме того, Владимир Тимофеевич сказал, что вряд ли следующее заседание будет через две недели, как назначила Лясковская, ибо у половины подсудимых нет адвокатов, и будет очень сложно найти тех, кто в роли предоставленного государством адвоката согласится работать за две гривны в час.

В этот же день Кудинова утром увезли на суд, и он не вернулся. Прапорщик Женя забрал матрас и оставшиеся в камере его вещи. Впоследствии Кудинов позвонил Оле и сказал, что его выпустили из зала суда.

Меня несколько дней содержали в одиночестве. Вечером шёл фильм «Особенности национальной охоты», и сюжет об уснувшем на водном мотоцикле генерале напомнил, что у меня в вещах на складе есть «шипучки» – сонные таблетки. Меня не беспокоило расстройство сна, но сонные таблетки были очень хорошим средством для сокамерников, которые, например, ни с того ни с сего за беспокоящей мыслью начинали туда-сюда бегать в проходе между кроватями по камере или до глубокой ночи подбивали на разговоры. В этом случае я предлагал выпить по кружке шипучки, что приводило к расслабляющему эффекту, утешая беспокоящие мысли или разгорячённое воображение. После чего утром каждый был выспавшимся и в хорошем настроении.

И в связи с моими поездками на суд я решил попробовать забрать эти таблетки в камеру.

Утром на обходе я рассказал врачу об имеющихся таблетках и спросил о возможности мне их выдать. Врач ничего не ответил, но сделал себе пометку в тетрадь. А после обеда подошёл к кормушке к камере:

– Когда у Вас это началось? – спросил он. – Назовите точный день.

Я сказал, что ничего не началось, предполагая, что мой вымысел о начавшейся бессоннице впоследствии будет фигурировать в качестве основного доказательства по делу о моей виновности. И в совокупности, помня, как недавно из СИЗО СБУ меня возили на флюорографию в городскую больницу, когда в микроавтобус с этим же врачом со мной сели шесть автоматчиков, а потом отпустили меня одного ходить среди мирных граждан по этажам больницы, и на обратном пути врач меня спросил, мол, как у Вас на душе, и я ответил, что всё в порядке, и врач сказал, главное, чтобы за душой камня не было, – я придумал врачу ответить, что сонные таблетки мне были нужны, потому что я подумал, что у них пройдёт срок годности и что их следовало бы употребить. Сказал при этом, что со сном у меня всё в порядке, и решил с ним больше не разговаривать.

– Хорошо, – сказал врач и ушёл.

Через несколько дней меня разместили с новым сокамерником – Александром Ефремовым. Несколько месяцев назад его из СИЗО-13 перевели в СИЗО СБУ. Саша слышал мою фамилию из СМИ и в СИЗО-13. Я сказал, что тоже с ним заочно знаком. Что мне Руслан Беспечный, его сокамерник в СИЗО-13, который с ним, Ефремовым, сидел полтора года назад, рассказывал, что Саша – один из братьев Башмаков и имеет отношение к «Союз-Виктан», и что он пьёт только эту водку. Ефремов посмеялся, сказал, что он спортсмен и водку вообще не пьёт. А всю водку в камере пил Беспечный, и что он, Ефремов, её специально для него и покупал – чтобы голова не соображала, что писать. А потом про группировку Башмаков и про «Союз-Виктан» ему рассказывал. Саша сказал, что единственная правда во всём этом – что он, как и Башмаки, из Крыма. Но к Башмакам он никакого отношения не имеет. Он бизнесмен.

– Но у каждого – свой бизнес, – добавил Ефремов.

Саша немного рассказал о своём деле – по обвинительному заключению (он уже ездил на суды): что его дело заказное, чтобы дискредитировать Рабиновича (который сегодня, в 2016 году, является членом депутатской фракции Политической партии «Оппозиционный блок» в Верховной Раде Украины восьмого созыва). Ефремов утверждал, что у него в обвинительном заключении написано, что Рабинович ему и его приятелю заказал убить одного бизнесмена, чтобы тот не купил себе телеканал, который хотел, согласно обвинению, приобрести Рабинович. Однако бизнесмен остался жив – отделался тяжкими телесными повреждениями. И по указанию МВД опознал его и его приятеля и написал, что за телеканал в нападении подозревает Рабиновича. Ефремов сказал, что Рабиновича следователи никогда не спрашивали об этом. А он никогда показаний на того не давал. Но следователь сделал такой вывод, будто ему заказал Рабинович. И последний сейчас на свободе, а он, Ефремов, в тюрьме.

– Надо было мне, как у тебя, дать показания на Рабиновича, – улыбнулся Ефремов, – а потом отказаться: пускай бы Рабинович доказывал, что ни я, ни он не виноваты! А этот эпизод они прицепили ещё к одному – к тому, что было, но не так, как написано в обвинении.

Саша рассказал, что по второму эпизоду они приехали к бизнесмену за своими деньгами. Тот достал пистолет, Ефремов перехватил его руку. И бизнесмен три раза выстрелил себе в ногу, а потом выпрыгнул в окно. Я переспросил: