Текст книги "Белая полоса (СИ)"

Автор книги: Игорь Шагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

После того, как отсадили Диму, в камеру снова подселили третьего человека. Его звали Алексей. Он был примерно такого же возраста, как и Гена, примерно такого же телосложения и роста и даже находился под следствием по такому же преступлению – грабёж. Он составил Гене хорошую компанию при распитии спиртного и провождении времени. У Алексея была при себе колода тюремных самодельных карт. Эти карты не были похожи на настоящие, и даже было непонятно, что на них нарисовано, только посвящённый знал, где валет, где дама, где король, где туз. А поскольку в тюрьме карты считались самым большим запретом (водка, наркотики, телефоны хотя и были прописаны в законе как запрещённые предметы, но при их изъятии никаких правовых последствий не наступало, так как ни водки, ни телефонов, ни наркотиков в тюрьме просто не могло быть), заключённые использовали такие тюремные карты (в том числе и для игры под интерес) – вроде бы карты, а вроде как бы и нет. И теперь Алексей и Гена, подведя в купе освещение, сделав его из лампочки, патрона и провода, проводили вечера за игрой. А я в камере себя чувствовал как будто один, что было вполне удобно. И терялся в догадках: кто же в камере сейчас агент? Так как сам я был уверен, что моё содержание без представителя начальника оперчасти рядом не может быть.

Я не скрывал от Алексея телефон (да и в камере невозможно было что-либо скрыть) и давал ему позвонить. Но теперь мне пришлось поближе познакомиться со смотрящим одной из больших камер на этаже, которого я часто встречал на следственке. И за две пачки сигарет (одна – вечером, другая – утром, что было также неудобно, поскольку мне приходилось просыпаться в полпятого при раздаче хлеба и сахара) отдавать ему на хранение утром через дежурного или хлебореза, когда как получалось, что ещё стоило пачку сигарет, а вечером при раздаче ужина брать обратно завёрнутый в газету и завязанный в два полиэтиленовых пакета кусок хозяйственного мыла «Duru».

Смотрящий был уверен, что это телефон, и даже предложил мне за дополнительную плату (пачка сигарет) «найти торпедоносца», который будет «агрегат» (так ещё секретно называли телефон для дополнительной безопасности) весь день носить в себе – в прямой кишке. Я сказал, что в этом необходимости нет, ибо «вещь» в мыле и вряд ли её найдут.

– А если уйдёт, – сказал я, – хуй с ним, будет новая.

«Эриксон» я всё так же хранил за окном камеры, под стеной. Наловчившись, очень быстро доставал его за нить и выбрасывал обратно. И очень надеялся, что, сам пользуясь телефоном, Гена не будет делиться секретом с новым сокамерником.

Чтобы побыстрее начать судебный процесс, Лясковская как могла торопила ознакомление. Светлана посещала меня три-четыре раза в неделю. Пашу не стало видно. Лёню знакомила девочка Ирина, заимствованная у другого судьи. Для других подсудимых были выделены Оксана и Ватрушка. И Наталья Александровна – тоже секретарь, проработавшая в суде тридцать лет, – которой всё время доставались Рудько, Ружин и Лазаренко. К Маркуну всё так же приходила грузинка. А Вишневского знакомил Витя – секретарь-оператор аудиозаписи, который сидел за компьютером в суде. Он был худенький, низенького роста, в поношенных кроссовках и чёрной куртке из кожзаменителя, всегда лохматый и с заспанными глазами. Я был уверен, что он наркоман.

Светлана приносила следующий том, и я его пролистывал, выискивая заявления и жалобы обвиняемых (а ныне – подсудимых), в которых в качестве показаний по предъявленному обвинению или по обстоятельствам их задержания или допроса ими называлась моя фамилия. Например, «…за несколько дней до нашего задержания нас собрал Макаров: Маркуна, меня и Старикова. И в случае ареста предупредил не упоминать его фамилию, а валить всё на Шагина. Я лично Шагина не знал, но от Макарова слышал, что Макаров в начале 90-х с грузинами прибил фирму “Топ-Сервис” и что Шагин – это тот, кто платит Макарову дань. Когда я в РОВД оперативным работникам называл фамилию Макаров, меня и слушать не хотели. Когда я говорил фамилию Шагин, меня переставали бить. При том, что было без разницы, что я напишу или подтвержу следователю. Главное, чтобы была фамилия Шагин…», – писал Гандрабура.

«В РОВД меня били и заставляли давать показания на Шагина. Когда я говорил, что мне нечего сказать, меня снова били. Говорили, что Шагин – вор, и обокрал государство на сотни миллионов гривен, что они знают, что Шагин заказывал мне убийства, и вбивали мне в голову обстоятельства, что они знают, что было именно так, подвешивали меня на лом и по множеству раз повторяли мне: Шагин, Шагин, Шагин…», – писал Стариков в заявлениях.

Я выискивал в томах заявления и жалобы, в которых упоминалась моя фамилия, и номера листов тома записывал к себе в тетрадь, чтобы потом на суде задавать подсудимым дополнительные вопросы по этим заявлениям и жалобам.

По нескольку раз в кабинет заходили другие девочки-секретарши. То грузинка – высокая девушка с широкими бёдрами и большим бюстом, в серых брюках и серой блузке. Она была симпатичная, но с её греческими чертами лица немного дисгармонировал большой, загнутый дугой нос. Она двигалась большими шагами и держалась, казалось, как-то обособленно и высокомерно.

Ватрушка тоже была симпатичная девочка. Но её красоту немного портили то ли слишком толстый слой, то ли слишком яркий цвет помады и немного мрачная одежда – чёрная юбка и тёмная блузка, – которыми она старалась скрыть свой излишний вес.

Ирочка была хорошенькой, но держалась внешне непримечательной девочкой и заходила очень редко.

Чаще всего заходила Оксана – девочка невысокого роста, с пухленьким, детским, почти ангельским лицом и круглым животом (можно было сначала подумать, что она беременная), которой Света всё время говорила: «Иди уже к своему Гандрабуре». А когда Оксана выходила и дверь закрывалась, добавляла: «Ходит тут, пасёт».

Девочки заходили под разными предлогами: то попросить у Светы что-нибудь из косметики, то спросить, как она сегодня поедет домой, но всегда украдкой бросали взгляд на меня. Среди них, в своих голубых джинсах и голубой блузке, всегда с прямой осанкой, порхающей походкой и игриво меняющейся мимикой из открытой добродушной улыбки в презренный гнев, для меня Светлана была королевой, проезжающей в фургоне кареты, на которую я смотрел, как с края леса, из-за приставного столика в углу для ознакомления. Для них же – эталон для подражания, образец изящества и красоты. Я расписывался за очередной том и, чтобы мне не сидеть полчаса или час в маленьком задымлённом боксике, в который с трудом помещалось пять человек, уходил на первый этаж, где меня непременно поджидал Маркун, говоривший со своей ехидной улыбкой, что его тётя упирается лбом в стену и рукой за ручку держит дверь. Или где я встречал Гандрабуру, объяснявшего «рулю» (так еще называли смотрящих), что ему снова загнали «нифеля» (так называли три раза вываренные листья чая), а ему нужны кроссовки. Увидев меня, он предлагал мне конфеты, которые, как он говорил, для её же пользы, выгреб у Оксаны из сумочки. А потом делился со мной, что выяснил, что ей двадцать лет, а её мужу – шестьдесят, что он – мент, полковник на пенсии. И что она ему рассказывала, что самое их любимое занятие дома – это накупить и наготовить еды. Есть лёжа на диване и пересматривать фильмы из программы «Криминал», которых у них собрана большая видеотека. А поскольку она выглядит как ребёнок, а муж в три раза её старше и ему нравится такое времяпровождение, он думает, что её муж – педофил и маньяк. «Вот видишь, с кем мне приходится работать?» – а потом, снова подловив какого-либо смотрящего, помощника смотрящего или смотрящего за смотрящим, продолжал разрешать свой вопрос о кроссовках. Когда появлялся прапорщик Коля, то Маркун, Гандрабура и другие быстро расходились по кабинетам – переждать, иногда своим присутствием приводя в замешательство следователя или работающего адвоката. А я старался быстрее уйти в камеру – в самую глубину леса.

На конец октября было назначено следующее судебное заседание. И подсудимые в количестве пятнадцати человек были доставлены в суд (в кинотеатр) и размещены в клетку. Лясковская проверила наличие адвокатов и, недосчитавшись по назначению, взывая к профессиональной этике и чувству долга, попросила присутствующих защитников, выступавших от адвокатских контор, переговорить с начальством для выделения с каждой по одному адвокату на должность государственного защитника нуждающимся в этом подсудимым. Таких оказалась половина. И один адвокат сразу предложил свою дочь, которая только-только закончила институт и получила удостоверение адвоката, и мужа своей дочери, который сможет её подменять в случае необходимости. Лясковская сказала брать с этого адвоката пример. Потом объявила, что доознакамливаться с делом подсудимые будут во время процесса. В дни перерывов секретари суда будут также приносить тома в СИЗО. А кто хочет во время текущего эпизода – может во время обеда брать том читать в клетку. Отложила суд на неделю до разрешения вопроса с государственными защитниками. И объявила судебное заседание закрытым.

Два последующих дня меня посещала Света. На следующий день меня вывели раньше – до того, как она пришла в кабинет. Открылась дверь, и Света быстро прошла мимо меня, достала из пакета том, поставила пакет на пол. Села за стол. И на её лице был гнев.

– Гренадер написал, что у нас с тобой был секс.

– Какой…? – хотел спросить я «Гренадер».

– Оральный, – ответила Света.

– Когда? – автоматически я начал искать алиби, отматывая время на несколько лет назад, полагая, что это новый свидетель по делу со стороны прокуратуры хочет дискредитировать меня в глазах Лясковской и всего суда.

– Вчера, – ответила Света.

– Где? – уточнил я.

– Тут, – ответила она.

– Кто это – Гренадер? – и меня начали посещать очень тёмные мысли.

– Нина, – ответила Света.

– У неё есть мотив, – сказал я, вспоминая, как дежурная по следственке прапорщица Нина смотрела на меня, когда ей сказали и показали, что я довёл до слёз следователя по особо важным делам.

– Да, – сказала Света, – она мне завидует.

– Такого не может быть, – сказал я. – Этого бы не выпустил начальник СИЗО Скоробогач.

– Он сам на главу Апелляционного суда отправил её рапорт. Я видела этот рапорт.

– И что теперь? – спросил я.

– Меня повысили, теперь я – помощник председателя Апелляционного суда.

– А почему ты плачешь? – спросил я.

– Потому что меня переведут на новую работу и больше я тебя не увижу, – Света посмотрела на меня.

И если существуют на свете доброта и любовь, то сейчас они были сконцентрированы в её глазах.

В пятницу, на следующий день, состоялось следующее судебное заседание. И Свету никто не снял с дела. Она так же продолжала сидеть за протоколом, за столом секретаря, и не сводила с меня глаз.

Все адвокаты, в том числе по назначению, были в сборе. И суд приступил к определению порядка исследования доказательств. Мною было заявлено ходатайство, которое поддержали мой адвокат, другие подсудимые и адвокаты, – что дело должно начать рассматриваться с эпизода организации мной банды с Макаровым, а потом уже каждый эпизод в отдельности.

Прокурор не поддержал моё ходатайство, а заявил, что дело должно рассматриваться с первого эпизода: нанесение тяжких телесных повреждений заместителю начальника налоговой инспекции Калиушко Т.В., повлёкших её смерть, а уже потом – всё остальное, как сказал прокурор.

Лясковская отклонила моё ходатайство и удовлетворила ходатайство прокурора. И таким образом с самого начала слушанья я был лишён права на защиту – давать показания об отношениях с подсудимыми в клетке, по обвинительному заключению – членами моей банды, и задавать мне вопросы участниками процесса и моим адвокатом по этим показаниям (отношениям).

Лёня в этот день держался от меня в стороне. А когда нас привезли в СИЗО и уже вели в камеры, он мне в туннеле сказал:

– Ну, ты делаешь!

– Что? – спросил я.

– Светку, – Лёня сделал паузу, – повысил. Все об этом говорят. Я знаю, – сказал Лёня, – это пристрелочный выстрел.

Я посмотрел в его глаза, и тут же в моих глазах недоумение сменилось любовью. И если на свете существует мужская любовь, то она была с первого взгляда.

Через два дня, в понедельник, состоялось следующее судебное слушание, и меня в числе других подсудимых доставили в клетку кинотеатра-суда.

Ранее, на одном из судебных заседаний, когда разрешался вопрос о коллегиальном или единоличном слушании судьёй дела согласно процедуре, подсудимые уже заявили о своей виновности или невиновности. Тринадцать человек вину не признали, Геринков признал частично, Вишневского три раза судья спрашивала, признаёт он вину или нет, и он три раза отвечал: «Я не желаю с Вами разговаривать». Всё оставшееся время он молчал. Впоследствии, не видя возможности задавать ему вопросы, участники процесса оставили его в покое. А Лясковская нашла повод удалить его из зала до конца судебного слушания. В соответствии с установленным Лясковской порядком исследования доказательств суд начал рассматривать первый эпизод – нанесение тяжких телесных повреждений, повлёкших смерть, заместителю начальника налоговой инспекции Тамаре Калиушко.

Лясковская смотрела на подсудимых, и кто-то в клетке сделал предположение, что она сама попросилась на это дело. Маркун же, который всё и про всех знал, сказал, что она отказывалась, ссылаясь на то, что была специалистом по экономическим делам.

Геринков по обвинительному заключению являлся исполнителем по этому преступлению, которое за 1000 долларов в 1997 году заказал ему, по версии прокуратуры, член моей банды Совенко, ныне уже четыре года покойный. А я, согласно версии прокуратуры, как организатор банды, заказал Совенко временно отстранить Калиушко от выполнения служебных обязанностей.

Мотив в обвинительном заключении, в том числе на это преступление, был расписан мне так, что даже с десятого раза прочтения было трудно разобраться, о чём идет речь. А именно – что к возникновению у меня умысла на временное устранение трудоспособности Калиушко явились такие основания, как:

– значительные суммы безосновательного возмещения НДС, в связи с чем госказначейство Жовтневого района г. Киева не имело возможности к своевременному возмещению НДС, размер которого постоянно увеличивался;

– как следствие этого – «возникновение препятствий по беспрепятственному возмещению НДС и по другим вопросам»;

– решение Калиушко об организации проверки одного из поставщиков продукции МЧП «Стар Блюз», о чём мне якобы «стало известно от не установленного следствием лица»;

– и, наконец, осознание мной того, что Калиушко станет известно о том, что МЧП «Стар Блюз» предпринимательской деятельности не ведёт, а предприятие «Невский ветер» в Российской Федерации, в адрес которого ООО «Топ-Сервис» экспортировало продукты питания, являлось фиктивным, то есть не существовало.

Поэтому такая принципиальная позиция Калиушко, угрожавшая моей незаконной деятельности как фактического руководителя сети предприятий «Топ-Сервис», и явилась основной причиной возникновения у меня умысла на «временное устранение трудоспособности потерпевшей».

А сами формулировки обстоятельств и обоснований, например «узнал от не установленного следствием лица» или «возникновение препятствий по беспрепятственному возмещению налога на добавленную стоимость», казалось, были вымышлены, чтобы подчеркнуть абсурдность придуманных мне мотивов.

Маркун тихонько с задней скамейки хихикал, говоря, что когда судья – молдаванка (как делились секретари суда, Лясковская была молдаванкой и, видимо, из-за пышных чёрных вьющихся волос они ее называли «молдавский пудель»), а адвокат – еврей (Маркун делился, что его адвокат – еврей), прокурор на таком судебном процессе обычно получает пятнадцать лет.

У меня же, даже после того, когда мне по этому эпизоду во время его слушания судьёй было отказано в даче показаний, а мой адвокат автоматически, как и другие участники процесса, был лишён права задавать мне вопросы по моим показаниям, в которых я хотел сообщить суду, что в деле отсутствуют какие-либо материалы о существовании группы предприятий «Топ-Сервис», что в указанный период времени я не являлся ни руководителем, ни учредителем ООО «Топ-Сервис», чему есть подтверждающие документы, что я не был знаком с Калиушко и никогда даже не слышал о её деятельности, не говоря уже о том, что не давал указания покойному Совенко на временное устранение её трудоспособности, и даже после того, как я заявил отвод судье по вышеуказанным обстоятельствам лишения меня права на защиту и она отвод отклонила – всё-таки в сердце у меня неумолимо горел огонёк надежды, что, как специалист по экономическим делам, Лясковская разберётся в абсурдности предъявленных мне обвинений и вынесет мне оправдательный приговор.

Первым был допрошен Геринков. Он сказал, что не состоял в моей банде и даже не знал о существовании такой банды. Преступление совершил по предложению Совенко за денежное вознаграждение. (Геринков был привезён с лагеря, в котором он отбывал наказание. И, уже находясь в лагере, подтвердил свою причастность к этому преступлению.) Он сказал, что преступление он совершил ножом, который ему дал Совенко. Что он не знал, что Калиушко была женщина и что она работала в налоговой инспекции. Что он вообще не знал, на кого должен напасть и причинить телесные повреждения, и Совенко показал ему, на кого, перед самым преступлением и подтолкнул «давай». Калиушко начала отбиваться сумкой, и он нанёс ей несколько ножевых ранений в бедро, сколько – не помнит (по заключению медэкспертизы – 17 ножевых колото-резаных непроникающих ранений в верхнюю часть бедра). Калиушко начала кричать и звать на помощь. Он и Совенко скрылись с места преступления. По дороге Геринков вернул нож Совенко. На все уточняющие вопросы прокурора и судьи он отвечал «не помню». И когда единственный раз за весь процесс мужчина – судебный заседатель, хромой с палочкой, – повышая голос, стал задавать Геринкову вопросы, тот ответил:

– Да, тут помню, а тут не помню, – и сел на место.

Следующим допрашивали Старикова, который сказал, что знал о готовившемся нападении со слов Совенко, то есть не о нападении, а о том, что будут проведены какие-то действия по отношению к Калиушко: пригрозить, припугнуть за то, что Калиушко взяла за разрешение вопроса деньги, как сказал ему Совенко, и вымогает ещё. Но конкретно он ничего не знал. Он привёз Совенко и Геринкова на место преступления, а потом увёз. Впоследствии он от Совенко узнал, что Калиушко умерла. То есть Совенко так ему пригрозил, чтобы тот молчал. Стариков был так напуган и потрясён случившимся, что на следующий день узнал через справочное бюро адрес родственника Калиушко и сделал на его имя почтовый перевод – инкогнито, как сказал Стариков, – на похороны Калиушко. На вопросы прокурора Стариков ответил, что никогда не слышал о заинтересованности Шагина в совершённом преступлении, что оперативные работники в РОВД заставляли его называть следователю фамилию Шагин, и только после этого его переставали бить, о чём он писал в заявлениях и показаниях, когда его перевели в СИЗО. И что он подтверждает все свои ранее данные показания только в той части, которые совпадают с его показаниями, данными в суде. У участников процесса больше не было вопросов к Старикову, и он сел на место.

Когда допрашивали Маркуна, тот подтвердил показания Старикова о заинтересованности Совенко. А также – что знал от Совенко и Макарова, что они купили Калиушко квартиру и что та хочет ещё. И что он даже об этом в начале следствия говорил следователю, называя фамилию Шагин вместо фамилии Макаров, который ему сказал делать так на случай задержания и что от него, Маркуна, и требовали избиениями в РОВД сотрудники милиции. И предъявил суду медсвидетельство о побоях в РОВД. На вопросы прокурора Маркун ответил, что никогда от Совенко и других не слышал о заинтересованности Шагина в совершении нападения на Калиушко. И что подтверждает показания, которые он давал на следствии, только в той части, в которой они совпадают с данными показаниями им в суде.

Потом суд перешёл к допросу Гандрабуры. Тот сообщил, что в 1997 году к нему, поскольку он в том числе был знаком с компьютерной техникой, обратились его знакомые – Совенко и Макаров – с просьбой установить адрес (домашний) налогового работника Калиушко Т.В., которая, с их слов, наложила большой штраф на их фирму и попросила квартиру, которую ей то ли фирма, то ли они купили. А потом Калиушко стала требовать ещё. И они хотели подъехать к ней домой переговорить. Совенко сказал Гандрабуре адрес места работы Калиушко, кабинет и как она выглядит. Гандрабура узнал через компьютерную программу адрес Калиушко. От места работы проследил её путь домой и убедился, что адрес верный. Передал адрес Макарову и Совенко. Получил за проделанную работу от них денежное вознаграждение (и с тех пор стал для них выполнять подобные поручения). Потом Макаров и Совенко пригрозили ему, что Калиушко умерла и что он должен молчать. В РОВД били и требовали оговаривать Шагина о его причастности к каким только возможно преступлениям. Шагина он лично не знал и никогда не слышал ни от кого о его заинтересованности в каких-либо преступлениях, в том числе и в отношении Калиушко. Гандрабура говорил, что подтверждает показания на следствии только в той части, которая совпадает с его показаниями, данными в суде.

Во время допроса Геринкова, Старикова, Маркуна и Гандрабуры в зале была тишина. Как только судья Лясковская объявила перерыв до завтра, как сказала, что не рассчитывала, что так быстро пройдёт допрос Маркуна и других и не вызывала на сегодня свидетелей, секретарь сказала встать и судьи с заседателями вышли из зала, среди присутствующих стали слышны разговоры. А с пятого или шестого ряда с центра поднялись несколько человек в пальто, кожаных куртках, костюмах и галстуках со знакомыми с ТВ лицами депутатов Верховной Рады оппозиционных партий и фракций. Некоторые смотрели на меня, и я поздоровался кивком головы. Но то ли моё приветствие не было замечено, то ли проигнорировано, ибо через некоторое время они отвели от меня взгляды. А потом стали выбираться из прохода между рядами кресел. Я попрощался с Владимиром Тимофеевичем до завтра и помахал рукой Оле.

На следующий день на судебное заседание прокурор принёс видеодвойку – телевизор со встроенным видеомагнитофоном – и разместил её на своём круглом белом летнем кофейном столике, за которым сидел во время слушания дела и который в зале кинотеатра суда выглядел не по сезону, поскольку все участники процесса и посетители были в осенних пальто и куртках. И с этого телевизора, размер экрана которого не превышал 30 см по диагонали, суду, находящемуся на сцене на удалении больше чем десяти метров, и подсудимым и их адвокатам, которые были ещё дальше и, как и члены суда, смотрели на светящееся пятно кинескопа под углом 45®, в то время как находившиеся в зале вообще были лишены такой возможности, и в том числе как контролирующий орган по «Конвенции о защите прав человека» за судом и отправлением правосудия, видели только часть боковой и часть задней стенки телевизора – демонстрировал присутствующим видеозапись на предварительном следствии следственных действий, обращая внимание окружающих и в частности суд на то, что Гандрабура, Стариков и Маркун добровольно давали показания, обличая друг друга и свидетельствуя, что при организации и нападении на Калиушко действовали как члены единой устойчивой банды. И что сами говорили, что кроме Совенко, который выступал заказчиком (какие-либо показания которого вообще отсутствовали, поскольку он был покойным), осознавали, что нападение нужно было Шагину.

В свою очередь, подсудимые Маркун, Стариков и Гандрабура обращали внимание присутствующих, прокурора и суда, что на видеозаписи следственных действий кроме следователей присутствуют оперá, которые, как они говорили, их били. А на их лицах и под глазами видны ссадины и синяки. Лясковская щурила глаза, как будто находясь на ночном сеансе в вагончике видеозала, и с крайнего в заднем ряду стула пыталась что-то рассмотреть.

– Гражданин прокурор, поднесите к судье поближе телевизор! – выкрикивал Маркун.

– Я вижу, вижу, что мне нужно. Сядьте, Маркун, – отвечала судья.

– Да ей всё похуй! – говорил в клетке Маркун.

– Тише ты! – отвечал ему Трофимов.

– Ты что, не видишь, что ей похуй? – говорил Маркун.

– Да вижу, вижу, – отвечал ему Леонид, давя в себе смех и выпуская наружу только сопение и свист, чем заражал присутствующих рядом и заставлял оглядываться адвокатов.

Потом прокурор задавал вопросы Маркуну, на которые тот отвечал, что подтверждает только те показания, данные им на следствии, которые совпадают с показаниями, данными им в суде. И прокурор продолжал подолгу, промахиваясь, мотать туда-сюда кассету, выискивая запланированные для просмотра места, чем раздражал судью и окружающих.

Поскольку дошла очередь до исследования и подтверждения в суде моего мотива, как было написано в обвинительном заключении – на временное устранение трудоспособности Калиушко, что само собой не являлось уголовно наказуемым действием или преступлением (например, подпоить), даже если бы я знал Калиушко и желал временного невыхода её на работу, прокурором на судебное заседание был вызван ряд свидетелей обвинения, из совокупности показаний которых должно было следовать, что я, являясь руководителем группы предприятий «Топ-Сервис», узнал от неустановленного следствием лица, что Калиушко дала указание провести встречную проверку ООО «Топ-Сервис» г. Киев и МЧП «Стар Блюз» г. Черновцы, и стал осознавать, что Калиушко станет известно, что МЧП «Стар Блюз» предпринимательскую деятельность не ведёт (правда, что конкретно под этим понималось, в обвинительном заключении указано не было, но, возможно то, что фирма существовала только документально в органах регистрации, имела счёт в банке и печать в кармане у директора, но не сдавала отчёты и не платила налоги, хотя откуда мне стало об этом известно, в обвинительном заключении указано не было) и вследствие этого могут возникнуть препятствия, как было написано, по беспрепятственному возмещению НДС из государственного бюджета ООО «Топ-Сервис» при экспорте продукции, купленной у МЧП «Стар Блюз» и проданной ООО «Невский ветер» (РФ) (которое, как было написано в обвинительном заключении, тоже являлось фиктивным предприятием, правда, не было указано, какое отношение Калиушко как замначальника украинской налоговой инспекции имеет к деятельности предприятия в России), и что такая её принципиальная позиция может угрожать моей незаконной деятельности (правда, не было написано, какой незаконной деятельности и какая принципиальная позиция), и др. (что «др.»., было уже непонятно).

Первым был вызван свидетель Писаренко – молодой человек лет двадцати пяти, в туфлях, брюках и чёрной кожаной куртке. Судья проверила его паспорт, и прокурор приступил к его допросу. Писаренко подтвердил показания, данные им на предварительном следствии: что знает меня, знаком был со мной через Фиалковского. Одним из направлений его бизнеса было то, что он возглавлял юридическую фирму и оказывал мне документальные услуги, связанные с перерегистрацией уставных документов, и так далее. Другим направлением, которым он стал заниматься после знакомства с Фиалковским, была торговля продуктами питания. Чтобы разделить сферы бизнеса, он в Черновцах, откуда был родом, зарегистрировал МЧП «Стар Блюз», работал по всей Украине, в том числе в Киеве, покупал и продавал с небольшой наценкой продукты питания ООО «Топ-Сервис». Директором ООО «Топ-Сервис» был Фиалковский, с которым он заключил контракты. В налоговую инспекцию г. Черновцы отвозил или отправлял отчёты. Платил налоги, претензий от контролирующих органов не было, и от Фиалковского за качество поставляемой продукции претензий тоже не было.

Потом прокурор задавал ему вопросы: как и куда поставлялась продукция, где подписывались контракты. Писаренко отвечал, что в офисе ООО «Топ-Сервис», в одном из помещений по адресу: г. Киев, Гайдара, 6. Контракты и дополнительные соглашения к ним подписывали он и Фиалковский, а после этого ставились печати. Продукция поставлялась автомобильным транспортом туда, куда было необходимо Фиалковскому: либо в Киев, на Петровку – железнодорожную станцию, где перегружалась в вагоны, – либо к зданию, где находился офис ООО «Топ-Сервис» по адресу: Гайдара, 6.

Потом прокурор начал у него спрашивать, какая была продукция и присутствовал ли он при выгрузке, загрузке и перегрузке этой продукции. Писаренко отвечал, что были консервы в стеклянных и железных банках, сахар в мешках и другое и что весь ассортимент при необходимости можно увидеть в накладных, счёт-фактурах и других документах. Иногда он присутствовал на выгрузках и загрузках, а иногда присутствовал водитель. На некоторые вопросы, к примеру каких заводов была продукция или какие были модели грузового транспорта, директор фирмы «Стар Блюз» отвечал «не припоминаю, нужно смотреть фитосанитарные сертификаты или товарно-транспортные накладные», добавляя, что с интересующего периода времени прошло более пяти лет. На некоторые вопросы, такие как сколько банок было в ящиках той или иной продукции или сколько ящиков помещалось в машину, отвечал «прошло много времени – не припоминаю». Прокурор тут же поглядывал на Лясковскую, а та начинала перешёптываться через отклонявшегося назад второго судью, который всегда молчал, не задавал никаких вопросов и, казалось, не проявлял никакого интереса к слушанию дела, с одной из народных заседателей. А потом все дружно смотрели на Писаренко, у которого на лице появлялась тень недоумения – видимо, от непонимания, чего от него хотят, выясняя, сколько банок в коробках и сколько коробок в машинах.

Меня же посетила догадка, что за написанным в обвинительном заключении мне в мотиве нападения на Калиушко «МЧП “Стар Блюз” предпринимательской деятельности не вело» крылась не неуплата налогов и не сдача отчётов, а так завуалированно выстроена линия обвинения, что «Стар Блюз» под видом продукции продавал ООО «Топ-Сервис» воздух, который ООО «Топ-Сервис» отправлял на экспорт в Россию в «Невский ветер» и получал НДС (о чём в РОВД мне говорил Полищук как о выработанной мною схеме, согласно которой я украл из бюджета Украины 100 миллионов долларов, производя на заводах и торгуя воздухом (правда, в чём у него появились сомнения, когда он в магазине купил несколько жестяных банок молочной продукции «Топ-Сервис Молоко»), а Стогний в своей программе говорил, что такие воры не нужны Украинскому государству).