Текст книги "Белая полоса (СИ)"

Автор книги: Игорь Шагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Лясковская ещё раз отправила секретаря проверить, не ожидает ли в фойе Фиалковский, автомобиль которого стали видеть чуть ли не каждый день вблизи кинотеатра, и среди адвокатов поговаривали, что он недалеко снимает квартиру и имеет в зале подслушивающее-передающее устройство, и не подошли ли Демьяненко, Долинный и Драгунов.

– Ну, что я могу сделать? – сказала Лясковская, и в зал был вызван последний свидетель.

Последней в списке свидетелей обвинения была Людмила Круть – бухгалтер и второй, так как законодательство в обществе с ограниченной ответственностью предусматривало не менее двух совладельцев предприятия, на 1 % учредитель ООО «Топ-Сервис Восток», взятая мной на работу по рекомендации Фиалковского.

Она также сказала, что не может ничего сообщить по существу дела. Ответила на вопросы Лясковской, что работала бухгалтером ООО «Топ-Сервис», а потом была приглашена мной в ООО «Топ-Сервис Восток».

На вопрос моего адвоката рассказала, что была арестована на трое суток по подозрению в хищении ООО «Топ-Сервис Восток» из бюджета НДС. НДС предприятию возмещался по решениям Высшего арбитражного суда. Обвинение ей предъявлено не было. И она была освобождена из-под стражи.

На вопрос Лясковской ответила, что, когда работала в ООО «Топ-Сервис», из разговоров слышала о рэкетирах. Но что конкретно это за люди, не знает.

– Ещё вопросы, у Вас, Шагин? – или уже традиционно услышать «да, один маленький вопросик» и ответить «да знаем мы Ваши маленькие вопросики, задавайте» или уже будучи осведомлённой, какой вопрос я могу задать, спросила Лясковская и продолжала на меня смотреть и ждала, казалось, взглядом побуждая меня спросить.

Я сказал, что вопросов нет. И Круть, с осунувшимся лицом и в то же время, как будто непомерный груз спал с её плеч, быстро направилась к выходу.

После возвращения из СИЗО СБУ в СИЗО-13 я разговаривал по телефону с Людмилой Круть, и она мне рассказала, что сразу после моего ареста Фиалковский, Демьяненко и Драгунов, как она объяснила, насели на неё и, обманув, что я не успеваю в Киев из охотничьего домика и не мог ей дозвониться, попросил ей передать, чтобы она расписалась за меня в кредитном договоре (овердрафт) задним числом и на сумму 3 миллиона долларов в гривневом эквиваленте изготовила этим же задним числом платёжку на перечисление средств ООО «Топ Сервис Восток» как финансовой помощи ООО «Топ-Сервис Трейдинг», руководителем и учредителем которого был Демьяненко.

Впоследствии знакомых Драгунова – операционистку, принявшую платёжку, не сравнив мою подпись на ней с карточкой образцов подписей, и управляющую гордирекции УкрСоцБанка, которая выдала краткосрочный кредит под валютную предоплату, которая якобы должна была поступить в течение нескольких последующих дней, без оформления залога, – сняли с работы. Но делу не дали ход либо для того, чтобы не подрывать репутацию на то время уже с международным именем банка, сотрудники которого умышленно или неумышленно вовлекли в махинацию по хищению из банка средств предприятия-клиента, либо чтобы не быть банку вовлечённым в так называемое дело «Топ-Сервиса», что также могло отразиться на его репутации.

Начальник же службы безопасности УкрСоцБанка вышел на моего адвоката с просьбой переоформить на его доверенное лицо «Топ-Сервис Восток» – вероятно, чтобы учредителям, хоть и получив убыток, хотя бы сымитировать погашение кредита и таким образом закрыть неординарно сложившуюся ситуацию. Но я отказался.

В СИЗО СБУ меня посетили сотрудники МВД и сообщили, что им известно о повешенном на меня кредите. И что моя подпись была подделана моим бухгалтером по указанию Фиалковского, о чём, видимо, Людмила делилась со своими знакомыми, узнав, что я был арестован, а не задержался на охоте. И предложили изготовить экспертизу, которая бы подтвердила («за это ты не переживай», – сказали они) подделку моей подписи и что она была сделана Круть. И давали понять и говорили прямо, что Круть будет вынуждена дать показания против Фиалковского и тех, кто в этом принимал участие, так как не возьмёт кредит на себя.

Но поскольку Людмила была матерью-одиночкой с малолетней дочерью и ей так или иначе светило десять лет, а ещё потому, что я понимал, что МВД были нужны не показания Круть против Фиалковского, а предмет сделки, на которую бы Круть могла пойти как мой бухгалтер, уменьшая себе срок в обмен на нужные показания против меня, то я ответил, что в любом случае признáю подпись своей. На вопрос, кто же будет погашать кредит, я тогда ответил: «Опанасенко» (мне тогда было 32).

Если бы я в суде предоставил этот мотив как один из мотивов не подтвердить мои показания Демьяненко, Фиалковским, Драгуновым и если бы при оценке доказательств это было взято во внимание и повлияло бы на мнение суда, над Круть также бы повисла уголовная ответственность. А в лучшем случае могла бы оказаться испорченной её и так уже не очень счастливая жизнь.

В то же время суду было предоставлено достаточно доказательств неправдивости показаний Драгунова, Демьяненко и Фиалковского. Расчёт же Фиалковского, видимо, был на то, что я либо не узнаю об этой ситуации, а если и узнаю, то не пойду на то, чтобы посадить Людмилу в тюрьму.

Людмила Круть вышла из зала, и Лясковская до начала недели объявила перерыв.

За субботу-воскресенье я разыскал приглашённых Владимиром Тимофеевичем свидетелей, выступивших в мою защиту, и поблагодарил за поддержку в суде. Моему адвокату найти людей, работников предприятий, которые и могли бы, и не побоялись бы что-то сказать в соответствии с моей позицией защиты в судебном заседании, помогла Надежда Половинкина. Но до их выступления в зале я предпочёл с ними не разговаривать. И сейчас все были приятно удивлены, что я обладаю мобильной связью. Высказывали слова поддержки. Предлагали помощь. Светлана Кондратович отправилась собирать передачу.

Я не пытался поговорить с Драгуновым, Демьяненко, Фиалковским и Долинным. Я посчитал, что на их выбор, позицию, отношение ко мне, свою правду у каждого были свои причины. Надежда дала мне телефон Игоря Янковского. И я связался с ним, чтобы сказать ему спасибо. Игорь был рад меня слышать и спросил, не наговорил ли он лишнего в суде. Как он сказал, три года назад с моими показаниями бегал Фиалковский, указывая на то, что, если следователь будет спрашивать о рэкете, то показания по этому поводу могут мне навредить. Следователь определённый период времени не назвал, и он ничего не сказал. Когда же мой адвокат начал задавать вопросы, и так как вопросы задавал именно мой адвокат, он посчитал, что будет правильным как есть ответить на вопросы и рассказал, что знал, и мог бы ещё больше добавить, если бы я заранее его предупредил. Игорь также сказал, что буквально после моего ареста фирму, как он сказал, растащили по кускам. Что в здании на Гайдара, 6 не осталось даже стола. Долинный выехал с четвёртого этажа, забрал всё оборудование «Топ-Сервис Системс» и переоформил все государственные контракты и другие на новое, созданное им предприятие, арендовав офис на окраине города. Янковский сказал, что от Долинного ушёл и больше с ним не работает. И знает, что Фиалковский сразу подал на банкротство ООО «Топ-Сервис». Я поблагодарил Игоря за поддержку и поздравил с наступающими праздниками.

Я также по телефону нашёл Игоря Земскова, директора ЗАО «Топ-Сервис Молоко», одним из акционеров которого было АОЗТ «Топ-Сервис». И Земсков мне рассказал, что через некоторое время после моего ареста Фиалковский сказал заложить производственные площади предприятия, а деньги перевести на указанные им счета. Через несколько месяцев завод перешёл в собственность банка, а ЗАО «Топ-Сервис Молоко» объявлено банкротом. То же самое произошло с другими заводами, работавшими под торговой маркой «Топ-Сервис». И названная группа компаний де-юре прекратила своё существование (долг бюджета по невозвращённому НДС в общей сумме составил более 90 миллионов долларов).

В понедельник судебное заседание началось по расписанию. Лясковская проверила наличие адвокатов. Я поднял руку и, обратившись «Ваша честь», сказал, что хочу дополнить свои показания обстоятельствами моего задержания, применения недозволенных методов следствия, процессуальных нарушений при расследовании дела.

– Надолго? – она посмотрела на меня, а потом на часы, как будто планируя время рабочего дня.

– Тут немного, – показал я несколько десятков листов рукописного текста.

– Да, пожалуйста, – ответила Лясковская и начала шептаться с народным заседателем.

Находясь в СИЗО, я постарался в подробностях вспомнить все события с момента моего задержания, способы физического и психологического давления, как и методы произвола следствия и работников прокуратуры при фабрикации в отношении меня уголовного дела. И сейчас бегло со своими комментариями озвучивал их суду.

Я рассказал, как в конце апреля 2000 года был задержан перед майскими праздниками – видимо, для того, чтобы моим родственникам создать максимум трудностей для моего розыска и получения информации о моём местонахождении. И в то время как мои родные – приехавшая из Санкт-Петербурга мама, Оля и её отец А.И. Злотник – обзванивали морги и больницы, из правоохранительных органов был получен ответ, что такой у них не числится, и написано заявление о пропаже человека, по фиктивным материалам якобы сопротивления милиции судьёй Подольского района Негановой прямо в РОВД в 12 часов ночи я был осужден на 12 суток административного ареста, о чём лишь потом узнал от своего адвоката, что это был суд, а женщина, спросившая мою фамилию, сидевшая под портретом Президента за столом и рядом флаг Украины – судья, задавшая мне только один вопрос.

А из материалов административного ареста, продолжил я, приобщённых и находящихся в томах уголовного дела, рапортов сотрудников милиции, которым как будто я оказывал сопротивление при задержании автомобиля, объявленного в розыск, на котором я следовал в качестве пассажира с работы домой, самой ориентировки, справки с госномерами со штрафплощадки, куда был передан автомобиль, моей и того, кто был за рулём, объяснительной, постановления судьи о назначении наказания и времени и дат в документах, следует, что я был задержан не в том автомобиле, который был объявлен в угон, а ориентировка на угон поступила через час после моего задержания. И я был задержан не в том месте, как указывают сотрудники ГАИ в рапортах о моём неповиновении, и уже через 15 минут предстал перед судьёй, когда этого времени даже не хватило бы добраться от указанного адреса места задержания до здания суда.

– И если это был суд, а судья Неганова была судьёй, – сказал я, – то перед вынесением мне наказания она не видела или не брала в руки дело.

– Нужно было обжаловать в суде, – повернулась в мою сторону Лясковская, а потом продолжила разговор.

Я продолжил рассказ, как не представлявшиеся мне люди ночью, закоулками и проходными дворами, избегая движения по открытым улицам и проспектам в наручниках в частном автотранспорте перевозили меня из одного РОВД в другой скрытно и тайно – видимо, чтобы затерять мои следы. Как я провёл ночь, сидя на маленькой железной лавочке, на которой едва помещался, в маленькой камере строящегося участка милиции, за железным забором. А утром, через лесопосадку, в которой мне тыкали в затылок пистолет, пихали и толкали со словами «ты будешь копать себе могилу», привезли в следующий РОВД, где я находился следующие семь суток. Избивали на допросах. Без еды, сна. В холодной камере. С водой и туалетом один раз в сутки. Я рассказал, как вбивали мне в голову, что я заказчик убийств. И пытались из меня выколотить номера иностранных счетов, на которых я якобы укрываю сотни миллионов украденного из бюджета НДС. А все мои аргументы, что я даже не знаю потерпевших, а НДС получал по решению судов, приводили к тому, что меня били больше, сильнее и чаще.

Я рассказал, как проводились очные ставки с ныне подсудимыми, которые в то время были с синяками на лице и онемевшими пальцами, и им помогали держать ручку, что хорошо видно в деле по подписям. А их свидетельства о причастности меня к заказным убийствам разнились настолько в перетягиваниях на себя друг другом ролей в организации этих преступлений, что присутствовавший прокурор охарактеризовал их разоблачающие показания, как «один врёт, а второй говорит правду», высказывая сомнения только в том, кто говорит правду, а кто врёт. И при очевидности оговора, что потом подтвердилось отказом от показаний указанных лиц, меня и далее продолжали держать в камерах РОВД, бить и допрашивать о финансировании мной политических партий, фракций и отдельных депутатов в парламенте, о моих взаимоотношениях и связях с высокопоставленными государственными чиновниками, должностными лицами руководства СБУ и МВД. И о том, где я прячу украденный НДС.

Я внешне описал всех, не имея их имён и фамилий, кто меня бил и допрашивал, и рассказал суду, что только после того, как я обратил внимание прокурора по надзору за содержанием, делавшего обход по камерам, на то, что не знаю, почему тут нахожусь, он осмотрел мои руки со следами от наручников и сообщил мне, что мне дали 12 суток, которые я не должен отбывать в РОВД, и после этого меня перевезли в ИВС.

– Значит, не такие уж плохие работники прокуратуры? – позволил себе слово Соляник, в то время как я сделал паузу. Судья посмотрела на прокурора из-под очков, и я продолжил давать показания.

В своих показаниях о применении ко мне психологического давления я рассказал суду, как вместо предусмотренных законом 10 дней в изоляторе временного содержания меня продержали более 3,5 месяцев в камерах, рассчитанных на несколько человек, общей площадью не более 3,5 кв. м. Без бани, прогулок, нормального отдыха. Спать приходилось на деревянном настиле, занимавшем почти весь пол камеры. Без матрасов, подушек, постельного белья, в одежде, бок о бок друг к другу, ибо только так можно было разместиться для сна, подкладывая под голову пакет с имевшейся при задержании верхней одеждой, а в моём случае – с ботинками и пиджаком.

Без доступа свежего воздуха в помещение – окно в каждой камере было закрыто железным листом с несколькими небольшими отверстиями. С ограничением в пользовании водой – вода включалась с коридора несколько раз в сутки на несколько минут. И с недостаточностью освещения – сорокаваттная лампочка в глубокой нише за решёткой с трудом создавала полумрак. А после обращения Ольги к выдавшему мне санкцию прокурору об известных ей синдромах моей боязни замкнутого пространства я был переведён в самое маленькое помещение под самую крышу, от нагрева которой в сорокаградусную летнюю жару духота в камере не давала дышать, а пот слепил глаза. И в этой камере, рассчитанной на трёх человек, когда в ней находилось шесть-семь, поэтому ночью по очереди одному или двум арестованным приходилось либо сидеть, либо лежать, закинув ноги на стену, под дверью в небольшом проходе на полу, я провёл почти весь период содержания меня в ИВС.

Всё это время содержания меня в изоляторе временного содержания, продолжил я давать показания о способах и методах психологического давления, применяемых ко мне, меня продолжали посещать те же самые сотрудники милиции, работавшие со мной в РОВД, и приносить газеты, в которых высокопоставленные лица правоохранительных органов прокуратуры и МВД и задолго до решения суда, нарушая презумпцию невиновности, добавил я, безапелляционно заявляли о моей полной виновности в совершении ряда резонансных преступлений. И прямо указывали на то, что, так как члены моей банды, организация которой мне также вменялась, совершили убийство преступного лидера, криминального авторитета и в недалёком будущем вора в законе, меня ждёт расправа в тюрьме, что явно делалось для того, чтобы если не лишить меня желания жить, то подавить волю.

В то же время, когда, казалось бы, следствие должно было разобраться в абсурдности обвинений при предоставленных мной доказательствах, наоборот, стало изобретать разнообразные способы лишения меня права на защиту, продолжил я давать показания о процессуальных нарушениях при расследовании дела.

Так, после того, как я дал показания о своей невиновности и о том, что, напротив, являюсь не преступником, а потерпевшим по делу, когда мои показания должны были бы быть проверены и появляться дополнительные вопросы, следователи перестали меня посещать. А оперативные работники следственной группы, как в суде говорят сами подсудимые, а тогда подозреваемые, стали разглашать им мои показания, в которых я обличал преступников в противоправных действиях против меня, давая возможность бандитам защититься от слов потерпевшего.

А сам глава следственной группы в нарушение тайны следствия на пресс-конференциях сообщал общественности о подробностях раскрытых преступлений и мотивах, вменяемых мне, как будто стремился убедить поверить и побудить свидетелей и потерпевших поддержать позицию и версию обвинения против меня.

Когда я уже находился в СИЗО, продолжил я давать показания, Лясковская начала разговаривать, а прокурор – что-то чертить или рисовать, и мне было заново предъявлено фактически новое обвинение, следователь вообще лишил меня права давать показания, в то время как я собственноручно указал, что буду в свою защиту давать показания после детального ознакомления с постановлением, составляющим уже не 8, а 50 листов. И, проигнорировав десятки моих заявлений, так и не допросил меня, объявив об окончании досудебного следствия и начавшемся ознакомлении с делом.

Я просил тома к ознакомлению, и месяцами мне их не давали. Я направлял сотни жалоб и заявлений – и мне приносили по одному тому раз в две недели с непронумерованными листами и непрошитыми страницами, видимо, оставляя возможность что-либо добавлять в материалы или изымать. А когда через год такого ознакомления дело, казалось, вот-вот уже должно было быть передано в суд (я находился в СИЗО СБУ), глава следственной группы прервал ознакомление и перепредъявил мне идентичное предыдущему обвинение. А когда я начал давать показания, он просто написал, что мои показания не имеют отношения к делу, хотя я в них рассказывал о моих взаимоотношениях «бандиты – потерпевший» с обвиняемыми, и прервав следственные действия, заново запустил процесс ознакомления.

И было понятно, что таким образом, раз за разом искусственно прерывалось течение срока выданной мне на год санкции, под которой я уже находился два, так как время ознакомления с делом в течение санкции не засчитывалось, для того чтобы без всяких на то оснований и дальше держать меня в заключении.

И только после того, как я и другие обвиняемые были вынуждены отказаться от так называемого ознакомления, а прокурор с очевидностью моей невиновности и грубыми нарушениями права на защиту подписал обвинительное заключение, дело было передано в суд. И в письменном уведомлении меня об этом, поступившем мне через спецчасть СИЗО СБУ, не соответствовала ни одна цифра в номере дела номеру дела. Что могло свидетельствовать либо о совершенной безответственности, либо о совершённом цинизме. Я сделал паузу.

– Всё? – спросила Лясковская.

– Нет, – ответил я. – Я заявляю ходатайство о вызове в суд всех сотрудников правоохранительных органов, применявших ко мне методы физического и психологического давления.

– Как же мы их вызовем, Шагин, если Вы не знаете их фамилий? – сказала Лясковская.

– Да, они не называли фамилий. Но я дал точное описание каждого.

– Шагин, тут подсудимыми были заявлены ходатайства. Возможно, Вы кого-то опознаете. И мы их допросим.

Я передал Лясковской рукописный текст для приобщения к делу и сел на своё место.

В течение нескольких следующих дней в суд приходили оперативные работники, работавшие с подсудимыми на начальном этапе следствия. Кто-то из них уже ушёл из МВД, а кто-то ещё работал и получил повышение. Все они старались вести себя смирно и кротко. Кто держал руки по швам, кто – ладонь в ладони перед собой. Они ловили каждое слово судьи. И, делая небольшую паузу, отвечали робким голосом.

Первыми были допрошены три оперативника, проводившие дознание Трофимова. Они отрицали, что его били и что предлагали сделку, то есть вызволение его из-под стражи, в обмен на упоминание моей фамилии как заказчика другого преступления, которую он должен был написать, что слышал, после того как свидетель опознал его как стрелявшего в Князева, что сейчас вменялось не ему.

Они указывали, что не помнят, как Трофимов оказался в РОВД. Но то, что в его квартире была взорвана дверь и он ночью со своей девушкой в ночной рубашке был доставлен в райотдел, – отрицали. Когда же Лясковская спрашивала, видели ли они на лице и голове Трофимова бинты, так как из медосвидетельствования и показаний Трофимова следовало, что его доставили в райотдел и толкнули головой в оконное стекло, как будто он с третьего этажа хотел совершить побег, отвезли в больницу скорой помощи, где наложили швы, а потом начался допрос, каждый отвечал, что не видел. Что знает, что Трофимов при задержании вёл себя хорошо. И потому исключает применение к нему методов физического воздействия. Что явно раздражало Леонида. Он надувал щёки, пыхтел и сопел.

И когда последний из опрошенных, разворачиваясь к выходу и думая, что он не виден судье, изобразил в сторону Леонида воздушный поцелуй, пока Леонид выкрикивал: «Иди сюда, я тебя поцелую!», Лясковская сидела и молчаливо наблюдала, провожая взглядом свидетеля в то время, как тот покидал зал. Каждый следующий работник милиции говорил, что хорошо знает подсудимых – всех, кроме меня. Что они давали показания добровольно, обличая друг друга и чуть ли не наперегонки. Что их не били и не говорили, какие показания давать и не подсказывали, что и как говорить.

На вопросы Старикова отвечали, что такого не может быть, что его содержали в наручниках, что краем запечатлела камера на продемонстрированном ранее прокурором видеовоспроизведении. Гандрабуре отвечали, что это он начитался книг о таких методах, как «слоник» и «лом». И сейчас, чтобы уйти от ответственности, рассказывает о них в суде. А на вопрос Маркуна, откуда у него взялся синяк на левой щеке, что было отчётливо видно на видеозаписи, аргументировали, что он мог его нанести себе сам, чтобы потом оговаривать милицию, и что в их отделе не работал левша. Лясковская слушала молча, как будто давая высказаться подсудимым, а потом отдавала свидетелю паспорт.

На следующий день в зал пришёл армянин, и я, встав с места, громко сказал:

– Вот это лицо кавказской национальности, которое приносило мне газеты!

– Шагин, тихо, у нас нет кавказской национальности, – сказала Лясковская.

– Слышь, ты, я что, почтальон тебе, что ли?! – соскалил в мою сторону зубы армянин, и мне показалось, что его глаза наливаются кровью.

Он сказал, что сейчас уже не работает в МВД, а возглавляет службу безопасности банка. Говорил, что уже не помнит подсудимых и, разумеется, никого не бил. А перед тем, как уйти, погрозил мне пальцем и сказал, что мне ещё сделает.

Человеком с улыбкой, похожей на оскал собаки, выявился полковник Марук, и ныне работавший в МВД.

Он мило улыбался и говорил, что входил в следственную группу и поэтому хорошо помнит подсудимых. И что со всеми следствие проходило в рамках закона.

– А в каком статусе они находились? Кто-то из них был задержан по административному аресту?

– Я так не могу сказать, но думаю, что нет. Прошло много времени, – ответил Марук и посмотрел в сторону клетки.

Я показал на себя пальцем и едва заметно помотал головой.

– Вот, Шагин не был задержан по административному аресту, точно нет, я помню, – добавил Марук.

И я закивал головой.

– А как он был задержан? – спросила Лясковская, и я показал Маруку три пальца.

– Ну, как положено, на трое суток, по подозрению, – ответил Марук.

И я снова закивал головой.

– Вы это точно помните? – спросила Лясковская.

Я опять закивал головой.

– Точно, – ответил Марук.

– Вот видите, как полковник милиции врёт! С моих подсказок из клетки! – встал и сказал я Лясковской.

– Сядьте, Шагин, – сказала она. – Это всё сделали Вы! – сказала судья Маруку и протянула ему паспорт, пока тот стоял с красным каменным лицом. А потом медленно пошёл к выходу из зала.

В четверг в камеру пришли шмонщики. Прапорщик Пузырь сразу подозвал меня. Он сказал, что им не нужен телефон.

– Давай сюда галстук, и мы уйдём.

Я быстро отдал свой золотистый «Dupont». У начальника конвоя был запасной.

На следующий день, в пятницу, были допрошены родственники подсудимых об обстоятельствах их задержания. Оле и жене Ляшенко Лясковская разрешила задержаться в зале до конца судебного заседания, что Владимир Тимофеевич расценил как хороший знак.

Вечером в тот же день по телефону Оля сказала мне, что, когда она возвращалась домой, на её автомобиле перестали работать тормоза.

А на следующий день, в субботу, в программе «Криминал» полковник Стогний показывал Олину «Паджеро», припаркованную к кинотеатру «Загреб». И говорил: вот на таких машинах разъезжают жёны бандитского «Топ-Сервиса».

До Нового года оставалось полторы недели, и за это время Лясковская планировала изучить в суде документы из 25 томов, приобщённых к делу по ходатайству прокурора, и после Нового года приступить к прениям сторон.

В перерывах между судебными заседаниями или прямо в клетке суда я ознакомился со всеми материалами. Это были копии документов, контрактов, инвойсов, таможенных деклараций, счёт-фактур, дополнительных соглашений, изъятых из бухгалтерии ООО «Топ-Сервис», «Топ-Сервис Восток», «Топ-Сервис Трейдинг» и других предприятий, их поставщиков, оригиналы которых находились в экономическом уголовном деле, по которому, не говоря уже о каком-либо решении суда, не было предъявлено обвинение и не были допрошены директора указанных предприятий. И сейчас эти материалы были приобщены к делу прокуратурой как доказательство моей вины в незаконной хоздеятельности по хищению из бюджета НДС вышеуказанными предприятиями, руководителем которых по обвинительному заключению являлся я. Хотя какой-либо статьи по краже мне вменено не было.

Помимо того, что это были ксерокопии документов, тогда как ксерокопии по закону не могли являться доказательствами, по закону документы из дела, по которому не было вынесено судебного решения, не могли являться доказательствами по другому делу. Многие документы, такие, например, как ответы на запросы в РФ о работе тех или иных российских предприятий, были получены с нарушением внутреннего или международного законодательства. В то время, как запрос о работе того или иного предприятия должен был быть сделан через министерства юстиции и министерства иностранных дел двух государств – и только тогда полученная информация, если государство согласилось бы её предоставить, могла являться доказательством в суде. Данные материалы содержали письма в РОВД или тексты телефонограмм на руководителей райотделов МВД соседнего государства с просьбой предоставить информацию о работе того или иного предприятия зарубежных контрагентов по экспортным контрактам «Топ-Сервис», «Топ-Сервис Трейдинг», «Топ-Сервис Восток». И ответы на эти письма были подписаны когда начальником РОВД, а когда рядовым сотрудником милиции.

И из этих ответов следовало, что то или иное предприятие в указанном городе не находится или никогда торговых отношений с украинскими предприятиями не имело, или даже указанной в адресе в контракте улицы в указанном городе не существует и приложена ксерокопия карты района, на которой обозначена указанная улица, как будто, мол, «идите-бродите на хоз. или в птичий двор со своими запросами, или куда ещё подальше». А номера автомобилей, доставлявших груз, в реестре номерных знаков не значатся. И всё это было сейчас предоставлено прокуратурой как доказательство, что ООО «Топ-Сервис Восток» и другие предприятия в названии со словосочетанием «Топ-Сервис» никогда не занимались продажей товаров в РФ, а вся их деятельность была связана с хищением НДС.

Убедившись в наличии всех адвокатов в судебном заседании, Лясковская с начала недели приступила к оглашению этих материалов из 25 томов: ксерокопий грузовых, бухгалтерских, финансовых документов, запросов, ответов и другого. Она брала следующий том и начинала листать.

– Вот контракт ООО «Топ-Сервис» с российским предприятием, – говорила она, не вдаваясь в оглашение содержания контракта «на поставку продукции», как будто следуя задуманному или с кем-то оговорённому плану выборочно предоставлять информацию участникам процесса.

– А вот таможенная декларация о поставке груза по этому контракту, – продолжала она.

– А вот ответ из России, – именуя так докладную записку участкового из г. Ульяновска, что в указанном городе, по указанному адресу офис указанного в контракте предприятия не находится.

– А вот ответ из управления ГАИ Литвы, что такой номер автомобиля, перевозившего груз по этому контракту, в реестре регистрации грузовых автомобильных номеров не числится.

Лясковская оглашала ещё один контракт и ещё один ответ из районного УВД следующего города в РФ, что на указанной улице нет такого предприятия или нет такой улицы в городе. И ещё один неустановленный номер автомобиля, значившийся в таможенной декларации, перевозившего груз по этому договору. И переходила к следующему контракту, то ли умышленно, то ли случайно упуская номера сотен, десятков сотен вагонов, так как 99 % поставок осуществлялось железнодорожным транспортом, отправленных по этим же экспортным договорам. И наверняка было трудно не только предположить, но даже вообразить, что всех этих вагонов с грузом не существовало. Не говоря уже о том, чтобы добыть, добиться, получить или сделать ответ с государственной железной дороги Украины об их несуществовании.

– Шагин, – огласила она контракт ООО «Топ-Сервис Восток» с мурманским предприятием на поставку товара – консервации, – Вы заключали этот контракт?

– Разумеется, – ответил я.

На меня оглянулся Владимир Тимофеевич. Ранее он сказал мне, что я могу не отвечать на вопросы суда по этим материалам, поскольку, кроме того, что они как доказательства приобщены с нарушением закона, экономическая деятельность предприятий не является предметом рассмотрения в суде, и мне по этой деятельности не предъявлено какого-либо обвинения и не вменена статья уголовного кодекса.

– На всех контрактах, где стоит моя подпись, их заключал я.

– И Вы видели директора этого предприятия?

– Соответственно. И более того…

И я добавил, что за две недели до моего задержания МВД были арестованы грузы, отправленные ООО «Топ-Сервис Восток» по контракту с этим предприятием. Из РФ прибыли руководители указанного предприятия, и от имени своей компании ими была отправлена претензия Киевской региональной таможне за задержание проплаченных и уже принадлежащих российской стороне грузов. Представители МВД, по письму которых был арестован уже загруженный и затаможенный автотранспорт по подозрению перевозки наркотиков и оружия, чего найдено не было, прибыли в офис ООО «Топ-Сервис Восток» и упрашивали меня уговорить российских партнёров забрать претензию. Грузы были возвращены, и претензия на полмиллиона гривен отозвана.