Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Ладно, с этим потом решу, а пока чтобы о происшедшем здесь знали только вы и больше ни одна живая душа. Понятно? Теперь еще один вопрос: в отделении ослабла дисциплина. С Красовским я на эту тему уже говорил. Хочу, чтобы он вам при мне высказал свое решение.

– При взводном командире обещаю, что никаких поблажек нарушителям больше с моей стороны не будет, – сказал Олег. – Если кто считает, что я трусливее его, пусть после этого разговора подойдет ко мне, разберемся. Да, случилось со мной, сдрейфил. Но теперь – баста. Слово даю – пойдем в бой, первым в атаку поднимусь. А если кто из вас струсит… Жаловаться ни к кому не пойду. Всем ясно?

– Оно, конечно, ясно. Да уж больно строго, – нервно хихикнул Васильков. – Драпануть со страху каждый может.

– Если в бою драпанешь, от меня пулю проглотишь, – поддержал командира отделения Славка Фитюлин. – Заявление Красовского мне лично понравилось. Приветствую, если он всерьез.

– А вот увидишь, – расправил грудь Олег.

– Все свободны, кроме командира отделения и Петушкова, – подытожил разбор Колобов.

Петушков топтался у стола, посматривая тайком на Красовского молящим взглядом: выручай, мол, меня.

– Я арестовывал вас, Петушков, – объявил Колобов. – Как поступить с вами дальше – подумаю. Пока посидите здесь. А вы, товарищ Красовский, приставите к нему часового.

Приняв столь неожиданное даже для самого себя решение, Николай сложил в карманы шинели Петушкова золотые вещи и ушел. Красовский же приставил к своему бывшему «ординарцу» надежного стража – Фитюлина, вернулся в казарму и улегся на нары, стараясь успокоить расходившиеся нервы.

Нелегко дался ему принципиальный разговор с отделением. Все как будто встало на свои места. Однако в ушах снова возник вибрирующий свист немецких снарядов и он опять увидел себя трусливо съежившимся в углу кубрика.

Нет, Фитюлин тогда, на привале, ничего не присочинил. Все было так. И все-таки, если бы не Славка, обошлось бы без такого позора. Это он тогда раздул кадило, да и вообще с первой же встречи в Свободном встал поперек пути.

Болезненно, ох как болезненно переживал Красовский случившееся с ним.

– Это позор не только для роты, но и для всего батальона. Будет лучше, если майору об этом случае не докладывать, – произнес Колобов.

– А умолчать лучше? – возразил Пугачев. – Утаивать грехи от вышестоящего начальства, между прочим, устав запрещает. Я уже не говорю о командирской чести.

– А позор? – зазвенел голос Войтова. – Взводный прав. Второй случай мародерства в батальоне за один день. Об этом весь Ленинград узнает. А ведь мы – одна из первых частей, созданных из бывших заключенных-добровольцев. Мы закроем дорогу десяткам тысяч людей, жаждущим искупить свою вину на фронте.

– Замалчивание факта мародерства – преступление, – не отступал Андрей. – И ты, Петр, понимаешь это не хуже меня.

– Разумеется, понимаю! – Войтов раздраженно побарабанил длинными пальцами по столу, на котором лежало петушковское «золотишко». – Только бывают ситуации, когда буквальное выполнение инструкции приносит больший вред, чем ее нарушение. Другое плохо – секрет, который известен сотне людей, уже не секрет.

– О случившемся знает только отделение Красовского, – заметил Колобов. – «Отпетые» держать язык за зубами умеют.

– Воровать они тоже умеют, – раздраженно бросил командир роты.

Наступило долгое молчание, а затем снова разгорелся спор. Наконец пришли к единому решению: комбату о случившемся не докладывать, Петушкова из-под стражи освободить, а украденные вещи вернуть туда, где они лежали.

– Увольнительную попрошу у комбата вам на двоих, – инструктировал командир роты Николая. – Пойдете вечером, когда стемнеет, но чтобы успели до комендантского часа. И пусть этот подлец своими руками разложит ценности по местам. Наказание в другой раз ему вынесем. По совокупности, как юристы говорят. Кстати, тебя тоже не мешало бы наказать. Люди по самоволкам бегают, а ты не видишь ничего.

– Виноват, товарищ лейтенант. Увлекся рассказом капитана из политотдела армии.

– При чем тут рассказ? Сам же говоришь, что он из столовой ушел.

Николай промолчал, хотя замечание Войтова обидело его. Командира роты он одновременно и уважал, и недолюбливал. Уважал за твердость и прямоту характера. Недолюбливал за максимализм в вопросах дисциплины. Войтов от всех подчиненных ему командиров требовал неустанной бдительности и повышенной требовательности. «Каждый из вас всегда и везде должен, – внушал он, – строго наказывать нарушителей. Никому никакой поблажки!»

А сегодня Колобов впервые увидел другого Войтова, согласившегося умолчать о грубейшем воинском преступлении. Взял всю ответственность за это на себя.

После ужина, на который дали все тот же жидкий пшенный суп без картофеля, Колобов оставил взвод на Пищурина и отправился с Петушковым в город. Выходя за ворота военной пересылки, услышал, как марширующие в казарму бойцы бодро пели:

 
…А если скажет страна Труда —
Прицелом точным врага в упор.
Дальневосточная!
Смелее в бой, смелее в бой.
Краснознаменная!
 

До места дошли быстро. Оказалось, что все вещи Петушков украл из одного совершенно опустевшего трехэтажного дома на Петроградской стороне. Разложить их по местам было просто, это заняло немного времени. Потом Сеня согнутым гвоздем замкнул парадную дверь, и они так же молча пошли обратно в часть. Один только раз Петушков попытался заговорить:

– И почему в этом доме никто не живет? Дом-то хороший.

– Потому что в живых никого не осталось, – ответил Николай таким тоном, что Сеня больше уже не подавал голоса.

Когда дошли до своей казармы, задержались на крыльце. Петушков, помявшись, все-таки отважился спросить:

– Опять под арест меня посадите, товарищ старшина?

– Идите спать и молите бога за ротного. Пожалел он вас. Но если кому проговоритесь…

– Да вы че? Чокнутый я, что ли, – самому под «вышку» лезть? – возликовал Сеня.

– Идите.

Оставшись один, Колобов достал кисет и направился к беседке, стоявшей между казармами у высокого забора. Подойдя, услышал какой-то металлический звук и быстро затихший шорох. Настороженно вошел в беседку, осмотрелся. Никого. Мертвенный свет луны падал через вход узким лучом на столик-грибок и лавку вокруг него.

Заглянув под столик, Николай различил там что-то темное и шарообразное. Прислушавшись, уловил чье-то дыхание. «Собака», – подумал он и слегка пнул живой комок сапогом.

– Дяденька военный, не бейте меня, я больше не буду! – неожиданно раздался под столом испуганный детский голос.

– Кто тут? – оторопел Колобов. – Я и не думал тебя бить. Ошибся. Что ты там делаешь? Вылезай, не бойся меня. «Действительно, откуда здесь, в Ленинграде, могла объявиться собака?» – мелькнула запоздалая мысль.

Перед ним, словно гном из сказки, появился мальчонка лет шести во взрослой рваной стеганке. Из-под просторной буденовки сосульками свисали давно не стриженые и не чесаные волосы, светились огромные, вполовину узенького лица, глаза.

Присмотревшись в свою очередь к Николаю, мальчик облегченно засмеялся:

– А я подумал, что вы – старшина.

– Так я и есть старшина, – не понял Колобов.

– Нет, тот другой старшина. Он в столовой начальником работает.

– Ну и что?

– Злой он очень. Как увидит меня, прогоняет. Грозился прутом отхлестать.

– A-а, вон в чем дело. Ты кушать там просишь?

– Ага. Повара мне никогда не отказывают. А старшина, если увидит, ругать начинает и меня, и поваров. Кричит, что своим еды не хватает. А я разве же не свой? Мне надо братиков моих подкармливать. Они на заводе работают, снаряды для пушек делают.

– Разве им паек не дают?

– Дают. Только его на один раз хватает. Если я их подкармливать перестану, они работать не смогут.

Колобов сел на лавку, посадил рядом с собой мальчика, потом спросил:

– Взрослые у тебя братья?

– Ага. Им по двенадцать уже. Они близняшки.

– А тебя как зовут? Мама у вас есть?

– Юрой меня звать. А мамы нету. Она еще зимой умерла от голода.

Колобов, сжав зубы, торопливо скручивал цигарку. Прикурив, поднес спичку к лицу мальчика и отдернул руку: на него смотрело землистое, испещренное морщинами лицо старика-карлика.

– Некрасивый я, да? – догадался Юра.

– Что ты, просто худой и слабый. Вот разобьем фашистов и поправишься.

– Скорее бы, – совсем по-взрослому вздохнул мальчик.

– В столовой не только старшины, поваров, наверное, уже не осталось. А ты все выжидаешь тут.

– Нет, дяденьки-повара всегда там. А старшина уходит только после второй бомбежки.

– А разве вторая бомбежка обязательно будет?

– И третья тоже. Вторая уже скоро начнется.

– Суп, если дадут, во что нальешь?

– Так у меня посуда есть, – Юра нырнул под столик и достал жестяную банку с завертывающейся крышкой. – Вот, хоть половину, а нальют. Они добрые.

– Подожди меня здесь, – сказал Колобов и, сбегав в казарму, принес оставшиеся у него еще с дороги два ржаных сухаря.

Но Юра есть их не стал, спрятал в карман для братиков. Он прижался к Николаю и поцеловал его в щеку в знак благодарности. А потом спокойно и неторопливо стал рассказывать доброму дяде-старшине, как умирала его мама и другие мамы, бабушки и дедушки в их большом многоэтажном доме.

– Не надо об этом, Юра. Расскажи лучше о своем папе, – попросил Николай.

– Папа – летчик. Он под Нарвой фашистов бьет. А я, когда вырасту, стану поваром и всем-всем буду наливать по два черпака супу и каши вдоволь давать. У нас все девочки и мальчики хотят стать поварами.

Николай хотел что-то ответить Юре по поводу его мечты, но в это время где-то совсем рядом пронзительно взвыла сирена, извещая жителей района о приближающихся вражеских бомбардировщиках.

– Беги в убежище, Юра! – торопливо крикнул Колобов и побежал к казарме.

У крыльца он столкнулся с лейтенантом Пугачевым, назначенным на эту ночь дежурным по штабу батальона. Андрей приказал незамедлительно поднимать людей и выводить их в бомбоубежище. Однако тяжелые бомбовые разрывы слышались где-то в соседнем районе и командиры рот медлили с выполнением приказа.

Войтов стоял у раскрытого окна, глядя на шарящие по ночному небу лучи прожекторов. С крыш домов и с улиц били зенитные орудия, пытаясь образовать огневой заслон от вражеских бомбардировщиков. Темное небо сверкало пунктирами трассирующих пуль и разрывами зенитных снарядов. Похоже, «юнкерсы» опасались снижаться для прицельного бомбометания и сбрасывали свой смертоносный груз с большой высоты.

Вдруг настороженный слух командира роты уловил, что бомбовые разрывы стали приближаться. Вот несколько глухих мощных ударов раздалось в соседнем квартале.

– Рота, на выход бегом! – крикнул Войтов и, взяв со стола планшетку, пошел к двери. Здесь сгрудились бойцы, стремясь поскорее выбраться из помещения.

– Не толпиться! – подчеркнуто спокойно приказал Войтов. – Во дворе не скапливаться, бежать в бомбоубежище.

Спокойствие и выдержка командира возымели действие. Пробка в дверях рассосалась. Кто-то, посторонившись, пропустил лейтенанта вперед. Спустившись с крыльца, Петр остановился, желая убедиться, что все бойцы роты покинули здание. Тут уже стояли Колобов, Дудко и Орешкин, поторапливая людей и указывая направление к бомбоубежищу. Все шло как надо, и Войтов решил не вмешиваться в действия взводных командиров. Конечно, он немного промедлил с командой на эвакуацию. Лучше было не искушать судьбу и вывести роту минут на пять раньше. Но, кажется, обошлось и так.

Петр с облегчением глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и с удивлением почувствовал, что не может его выдохнуть. Какой-то визжащий, сверлящий вой врезался ему в затылок, начисто отрезав все окружающие звуки. Будто в немом кино, он увидел бросившихся в разные стороны людей и неправдоподобно медленно заваливающуюся на него стену двухэтажной казармы.

Кто-то сбил его с ног и он упал, не чувствуя собственного тела. Тотчас вокруг все встало на дыбы в грохочущем черном урагане. Войтова тряхнуло, подкинуло, накрыло горячей волной сверху. Он задохнулся от чесночной гари, попытался вытолкнуть из себя ее нестерпимый запах, глотнуть свежего воздуха, но тут же мучительно закашлялся от режущей боли в горле, от яда сгоревшего тола.

Войтов знал, что ему обязательно нужно подняться и что-то сделать, отдать какие-то распоряжения, но его отяжелевшее тело не подчинялось. Болело в груди и ушах. Вокруг летели осколки кирпичей, чадили падающие балки, брусья, доски.

Петр снова закашлялся; Возле своего лица он увидел сапоги Колобова, они шевелились, упирались в землю носками, покрытыми слоем красной кирпичной пыли.

Николай, привстав на колени, вытирал рукавом землю с лица, тряс головой, сбрасывая с фуражки комки штукатурки и осколки кирпичей. Он странно посмотрел на надсадно кашляющего Войтова и прокричал:

– Лейтенант! В платок дыши – легче будет!

Войтов только видел шевелящиеся губы Колобова, но слов не слышал. «Я наглотался толовой гари, – вяло подумал Петр. – Запах горелого чеснока и железа, как на Хасане, когда рядом разорвался японский снаряд. А сейчас… бомба! Фашистские самолеты! Что с людьми?» – и эта мысль, врезавшись в прояснившееся сознание, мгновенно вернула его в реальность происходящего.

Рухнувшее от прямого попадания бомбы здание едва просматривалось сквозь густое облако кирпичной пыли. Из самой его глубины доносились крики зовущих на помощь людей. Карабкаясь по грудам кирпича, Войтов метнулся на эти крики, но там все горело.

– Воды! Скорее воды! Там люди! – закричал Петр, но его никто не услышал.

От невыносимого жара на нем затлела гимнастерка и он, задыхаясь, отступил в глубину двора. Тут уже стояла пожарная машина, и незнакомые люди в брезентовых куртках и блестящих касках торопливо разматывали шланги. Кто-то сунул ему в руки багор со стальным наконечником и он опять бросился к казарме, пытаясь стащить вниз пылавшую потолочную балку. Там, в развалинах, уже никто не кричал.

Когда приехали еще две пожарные машины, с огнем уже было покончено. Дымились разбросанные оконные рамы и доски. Сгрудившись около всего этого мусора, стояли штрафники. Проведенная проверка выявила, что восемнадцать из них остались под развалинами казармы.

На следующий день сводный штрафной батальон майора Терехина был подчинен командованию сорок шестой стрелковой дивизии, державшей оборону в районе Невской Дубровки, и отправлен туда форсированным маршем.

Бойцы были уверены, что их задействуют в предстоящих наступательных боях. Под Синявином дела обстояли неважно. Прорвать блокаду, как и год назад, не удалось. Наши войска, израсходовав скудные резервы и утратив наступательный порыв, уже не продвигались вперед, а с большим трудом сдерживали усиливающийся натиск брошенных против них шести свежих немецких дивизий, в том числе одной танковой.

Однако штрафные роты даже не довели до передовой. Остановили в каком-то заболоченном лесу и заставили десять дней с утра до вечера ползать с полной выкладкой по торфяникам и трясине. В наспех сооруженные шалаши возвращались уже в полной темноте. Промокшие до нитки, они тут же замертво валились спать.

Потом так же неожиданно ночью роты подняли и опять форсированным маршем, с категорическим запретом курить и громко разговаривать направили к передовой. Шли недолго, часа полтора. Примерно в километре от Невы их снова остановили и чуть не на ощупь рассовали повзводно в огромные землянки. Предупредили, что наружу можно выходить лишь в крайнем случае, так как днем участок насквозь просматривается с левого берега, а немцы не должны знать о появлении здесь новой воинской части.

Умаявшиеся бойцы вповалку легли на голые нары и тут же заснули. В шесть утра их разбудил дежурный по штабу батальона лейтенант Абрамов. Он и предупредил, что для соблюдения скрытности у каждой землянки выставлена охрана из роты сопровождения.

– Больше двух человек одновременно часовой из землянки не выпустит. Чтоб никаких недоразумений не было, – сказал Абрамов. – Всем ясно?

– Яснее не бывает, товарищ лейтенант, – отозвался Павленко. – Одного не можу уразуметь: зачем вы нас побудили, коли с этого схрону выходить все равно нельзя? Мы бы так до следующей ночи и спали.

– А как насчет обеда, товарищ лейтенант?

– Неясно пока. Если не подвезут, комбат разрешит использовать выданный вчера сухой паек.

– Так мы его вчера же и съели!

– Тогда представляйте, что и сегодня его едите. Воображение у вас есть?

– Так шо нам с того воображения? Нам бы вместо него по пачке концентрату запоиметь…

Колобов вышел из землянки, огляделся. Расположились они на краю чахлого соснового леса, тянувшегося вдоль шоссейной дороги. Между лесом и Невой пролегала примерно километровая полоса, сплошь изрезанная траншеями и ходами сообщения. Присмотревшись, можно было различить бугрившиеся кое-где дзоты. Далеко на севере громыхал бой, но на их участке было относительно спокойно. Со стороны Невы лишь изредка доносился перестук пулеметных очередей.

Метрах в пятнадцати от Колобова, у хода в соседнюю землянку, умывался из подвешенного на вбитый колышек котелка Пугачев. Вытершись жестким вафельным полотенцем, он помахал Николаю рукой и радостно засмеялся.

– Чего такой мрачный, медведь уссурийский?

– Зато ты, смотрю, что-то веселый с утра.

– А что нам унывать? До фронта добрались. Терехин с дивизионным начальством о горячем обеде договорился. В термосах прямо в землянки принесут. Вечером оружие выдадут. Так что делай выводы.

– Что их делать? Ясно – в бой пойдем. Весь вопрос: когда и где? Об этом ничего не слышал?

– Представь себе, комдив «забыл» меня проинформировать. Встречусь, обязательно объявлю выговор!

– Что-то и впрямь ты сегодня не в меру веселый, – улыбнулся Николай. – Ладно, спасибо за новости. Пойду своих орлов обрадую.

– Давай. Минут через двадцать к вам зайду. Вижу – кисните, надо боевой дух поднять.

– Он и так высокий. В Ленинграде насмотрелись, как люди живут, а десять дней в болоте еще больше злости добавили.

– Не скажи. Я во вчерашней фронтовой газете фактик интересный вычитал. Думаю, не лишним будет до общего сведения довести, а заодно последнюю сводку Совинформбюро перескажу.

В землянке бойцы, как могли, коротали время. Павленко травил анекдоты. Минин, Васильков и Громов, устроившись в дальнем углу, вполголоса тянули известную всем песню о Колыме:

 
…Не крики, а жалобный хрип
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, материк», —
Ревел пароход, надрывался…
 

Смешилин, Красовский, Петушков и Застежкин, окруженные болельщиками, резались в очко под фофаны – щелчки оттянутым указательным или средним пальцем по лбу проигравшего. О результатах игры можно было судить по вздувшейся лиловой шишке на лбу у Прохора. Он горячился, подозревал своих партнеров в нечестной игре, но поймать их на мошенничестве не мог.

– Чего ты карты в горсть прячешь? Ты их держи, чтобы видно было. А то у тебя трефовый туз с пиковой десяткой уже третий раз выходят!

– Прошлый раз у меня не трефовый, а бубновый туз выпадал, Прохор. Ежели подозреваешь, сам банк мечи, я из твоих рук карты принимать буду, – смеялся Олег. – Чего задумался, еще одну вскрыть? Девятка, опять у тебя перебор…

– Прошу тишины! – громко сказал Колобов. – Новости есть.

Он сообщил притихшему взводу то, что узнал от Пугачева. Бойцы выслушали молча, только Шустряков, узнав о предстоящей выдаче оружия, не сдержался:

– Вот здорово! Мне, как второму номеру ПТР, автомат положен.

– Выдадут тебе автомат… – скептически скривился Минин. – С ними энкаведешники сзади нас стоять будут. А тебе – винтарь ржавый и пару костянок со свистульками.

– Зачем нам свистульки? – недоуменно уставился на него Застежкин.

– Обоймы с патронами так называются, пень таежный. Сразу видно, что в школе не учился.

– Ну и пусть дают винтовку. Я у фашистов автомат добуду, – не сдавался Юра.

– Как же, они давно самый лучший приготовили. Ждут не дождутся тебя, – ухмыльнулся Сеня Петушков.

– Ты-то что возникаешь. Петушок? – вскинулся Юра. – Да я, если хочешь знать…

– О чем спорите, славяне? – раздался от двери голос Пугачева. – Ну-ка, подсаживайтесь поближе.

– О чем речь пойдет, товарищ политрук? Снова про Сталинград?

– Нет, со Сталинградом все в порядке. Не видать его фрицам как своих ушей. Сегодня о другом хочу вам рассказать.

Андрей вынул из планшетки потертый экземпляр фронтовой газеты.

– Тут, товарищи, статья напечатана о планах фашистов относительно нашей страны. Так вот, задумали они не только прибрать к рукам европейскую часть СССР вплоть до Урала, но и полностью истребить все население: от детишек до стариков. Вот на что поднимают руки фашисты. Нелюди они, уничтожать их надо как бешеных собак.

– Это какими ж зверюгами надо быть, чтобы придумать такое? – возмутился Павленко.

– Ты, Федор, ежели не знаешь чего, так не болтай, – возразил ему Застежкин. – Зверь – он никогда лишнего душегубства не допустит и просто так убивать не будет. Не то что фашисты.

– Правильно рассуждаете, Застежкин. Какой зверь может додуматься до того, чтобы специальные машины для умерщвления людей на заводах строить?

– Это танки с самолетами, что ли?

– Нет. Танки и самолеты – для боя. Тут – кто кого. Я о других машинах говорю. Их душегубками в народе называют. Вроде хлебных фургонов, закрывают их наглухо и по специальному шлангу газ в кузов пускают.

– Вот сволочи, а? Самих бы их, иродов, в эти машины позаталкивать!

– Обед принесли! – донесся от двери голос дневального. – По первой норме выдали!

Обед в самом деле оказался не в пример тыловой кормежке: густой аппетитный суп из горохового концентрата, густая пшенная каша и по полкружки киселя на каждого.

Настроение во взводе заметно поднялось. Быстро опустошив котелки, повеселевшие бойцы снова окружили Пугачева.

– Товарищ политрук, а правду говорят, будто ихний Гитлер ничего мясного не ест и женский пол даже на дух не переносит? – подмигнув рассевшимся рядом бойцам, спросил Минин.

– Ну, Серый, ты даешь! – хохотнул Фитюлин. – А что же ему с бабами делать, если он мяса не ест?

– С чего это вас вдруг такой вопрос заинтересовал? – улыбнулся Пугачев. – Признаться, я об этом не задумывался.

– Так то – вы, товарищ политрук, а Минин завсегда о жратве и о женщинах думает, – ввернул Федор Павленко.

– Хо-хо-хо! Ну, отделенный… уж как скажет, так скажет!..

Во второй половине дня в землянке появился посыльный из штаба батальона.

– Колобов здесь? – спросил он с порога. – К комбату!

– Не знаешь, зачем?

– Там скажут. Всему ротному начальству и взводным командирам велено явиться.

Штабная землянка находилась метрах в двухстах выше по пологому склону. По дороге в штаб Николай нагнал Дудко с Орешкиным.

– Как у тебя, спокойно? – поинтересовался Дудко.

– Нормально. Только орлы скучать начинают. Скорее бы это «великое сидение» кончилось.

– Твои скучают, а у меня один прохиндей мыла нажрался.

– Зачем? – удивился Николай.

– Затем, чтобы от предстоящего боя увильнуть. От мыла прямая кишка вываливается. Вот он и решил в санбате отлежаться, пока другие воевать будут.

– И как же это обнаружилось?

– Ребята его засекли. Пока с отделенным их растащили, помяли подлеца маленько. Сейчас на нарах лежит, руками свою кишку придерживает.

…В штаб явились без опоздания. В просторной землянке было прохладно и сыровато. Пахло плесенью. Под потолком светилось малюсенькое оконце, прикрытое снаружи земляными валиками от осколков. Дождавшись, когда прибывшие командиры расселись, комбат представил им незнакомого майора неопределенного возраста:

– Майор Орлов, заместитель начальника штаба дивизии, которой мы приданы. Воюет здесь больше года. Думаю, вам будет интересно его послушать.

Орлов глухо откашлялся и подошел к висевшей на стене карте:

– Что ж, товарищи. Вы, конечно, уже и сами догадались, что на нашем участке намечено начать наступление.

– А нас в отступление и не послали бы, – со смешком бросил кто-то из сидевших.

– Так вот, – продолжил Орлов. – Планируемый захват плацдарма в районе Московской Дубровки преследует двоякую цель. Первая – отвлечь на себя часть вражеских сил, противодействующих нашей ударной группировке в районе Ивановского, прорвать здесь оборону противника и выйти к Синявино, чтобы соединиться с войсками Волховского фронта. Вы были в Ленинграде и объяснять вам необходимость прорыва блокады, думаю, не надо. Вторая цель – сорвать подготавливаемый гитлеровским командованием решающий, как они говорят, штурм Ленинграда.

Орлов приблизился к карте, повернулся к собравшимся.

– Теперь по существу. Ваши роты должны будут форсировать Неву и захватить на ее левом берегу плацдарм, вот тут, – майор ткнул концом указки в черный квадратик на противоположном берегу Невы. – Раньше здесь находился небольшой рыбацкий и дачный поселок – Московская Дубровка.

– Почему находился? А сейчас?

– Сейчас его нет. Я расскажу, что представляет собой место, где вам придется высаживаться, – Орлов закашлялся и потянулся к кружке с водой.

– Извините, бронхи. Так вот, о Московской Дубровке. От нее даже печных труб и фундаментов не осталось, и мы это место теперь называем Невским пятачком. Вы, конечно, слышали о нем в Ленинграде. За пятачок этот многими жизнями заплачено.

Орлов опять закашлялся, землистое лицо его покраснело.

– Год назад, а точнее двадцатого сентября, здесь была предпринята первая попытка разорвать сомкнувшееся вокруг Ленинграда кольцо вражеских войск. Форсировав Неву, наши части захватили плацдарм на участке Московская Дубровка – Арбузово – Восьмая ГЭС. Правда, развить наступление и соединиться с Волховским фронтом тогда не удалось. Под напором гитлеровцев плацдарм уменьшился до двух километров по фронту и восьмисот метров в глубину. И удерживали мы его почти семь с половиной месяцев. Насмерть стояли, а не оставили пятачок.

– Как же не оставили, если там сейчас немцы?

– Так вот и не оставили, – с какой-то особой интонацией повторил Орлов. – В конце апреля ледоход прервал связь с левым берегом. Немцы этим, конечно, воспользовались… Ни один человек оттуда не вернулся, – его голос прервался. Он помолчал, прикрыв глаза. – Извините, у меня там сын остался. Вместе воевали… Но Ленинград они спасли, а может быть, и Москву тоже. Вы в чем-то усомнились, лейтенант? – Орлов вопросительно посмотрел на Абрамова.

– Непонятно, товарищ майор, какое значение мог иметь Невский пятачок для обороны Москвы.

– А вы сопоставьте сроки проведения прошлогодней Синявинской наступательной операции и самого напряженного периода обороны Москвы. Немцы отсюда ни одной воинской части, ни одного танка не смогли тогда перебросить под столицу.

Все промолчали, размышляя над неожиданным выводом Орлова. А он перешел к характеристике вражеской обороны.

– Минометные батареи противника располагаются в лесу на расстоянии от пятисот метров до полутора километров в глубину. Наибольшая плотность огня зафиксирована в долинах рек Мойка и Мга, вот здесь и здесь, – майор ткнул указкой в карту. – Полевую артиллерию немцы расположили в двух-трех километрах от берега по линии Мустолово – совхоз «Торфяник» и юго-западнее, в лесу, а также у железнодорожного Кузьминского моста. Что касается тяжелой артиллерии, то она у них, скорее всего, ведет огонь с подвижных платформ по железнодорожным линиям Мга – Отрадное, Мга – Келколово и ветке к Кузьминскому мосту.

– Вот, – неожиданно закончил Орлов, – по сути и все, что я могу вам доложить. Добавлю, что командование дивизии верит, что ваш сводный батальон не уронит славу героических защитников Невского пятачка. Успеха и боевой удачи вам, товарищи!

Майор ушел, тяжело припадая на правую ногу. Место у карты тут же занял комбат.

– Мы находимся вот здесь, – Терехин очертил небольшой участок на карте. – Высаживаться будем вот тут. Через Неву пойдем на катерах, которые прибудут ночью. Точных разведданных о немцах в районе высадки нет. Что там у них и сколько их, известно только предположительно. Полагаю, бой будет нелегким. Прежде всего предстоит необычная высадка. Берег – сплошной обрыв. Взбираться на него будем с помощью лестниц, багров и веревок. Они уже получены?

– Так точно, товарищ майор!

– Хорошо. Немцы, пожалуй, догадываются о предстоящем наступлении. Им неизвестно лишь точное место высадки и ее время, но ждать они нас могут. Поэтому продвигаться будем вплотную за огневым валом. Иначе противник нас попросту сметет с берегового откоса. И первую их траншею, кровь из носа, а взять надо с ходу, иначе не удержимся. Как с оружием и боеприпасами?

– К вечеру подвезут, товарищ майор, – ответил начальник штаба. – Автоматов маловато и ручных пулеметов всего семь. Гранат тоже негусто: по четыре на каждого. С патронами чуть лучше: по сорок на винтовку и по пять дисков на автомат.

– На первых порах хватит, а там – на трофеи рассчитывать будем. Обращаться с немецкими автоматами вас обучали. Да, чтобы не забыть, все заявки старшин рот на обувь, портянки и обмундирование удовлетворить сегодня же. Каждому бойцу выдать по два сухаря и квадрату пшенного концентрата на двоих.

– Так им же выдавали НЗ, товарищ комбат! – робко заметил кто-то из командиров.

– И еще, – Терехин сделал вид, что не слышал возражения. – Поскольку мы уже сегодня считаемся задействованными в операции, к ужину выдать по пятьдесят граммов спирта.

Терехин почему-то снова подошел к карте и продолжил:

– Сейчас начштаба раздаст командирам рот карты района предстоящей высадки. Их надлежит тщательно проработать со всеми командирами взводов.

Комбат обвел взглядом собравшихся в землянке и неожиданно спросил:

– Симулянты есть?

– Двое, товарищ комбат, – ответил Кушнаренко. – Оба «мыльники».

– Подготовить документы и судить перед строем.

– Документы уже оформлены, товарищ майор, – вяло откликнулся начальник медпункта.

– После выдачи оружия буду говорить с батальоном. Перед этим получите боевой приказ. У меня все.

Возвращаясь из штаба, Колобов, Орешкин и Дудко хотели было спуститься поближе к Неве, чтобы рассмотреть противоположный берег. Однако выставленная вокруг охрана их не пропустила. Покурив на сыром и промозглом ветру, они разошлись по своим землянкам.

Во взводе его возвращения ожидали. Он понял это мгновенно по смолкнувшим разговорам и устремленным на него вопрошающим взглядам.

– Ну что там, товарищ старшина? Когда блокаду прорывать начнем? – спросил Шустряков.

– Тут без вас старшина Попов заглядывал. Приказал Пищурину сухой паек получить. Значит, в бой пойдем? «Ударом грозным врага в упор», как в песне поется, – с наигранной бравадой поинтересовался Минин.

– Да уж в тыл теперь не пошлют, – подтвердил Николай. – Сегодня вечером оружие выдадут.

– Слава тебе, господи, как моя бабка говорила. Дождались светлого денечка. Одного не могу понять: с кем мы тут воевать будем? На этом берегу немцев нет, а через Неву ведь не сунешься. Куда в такую холодрыгу?