Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Перешагивая через ноги рассевшихся на дне траншеи бойцов, он вернулся примерно на середину захваченного участка. Вымотавшиеся за ночь и сегодняшнее утро парни отдыхали, перевязывали раны, подкреплялись сухим пайком, запивая из трофейных фляжек.

Выбрав место поудобнее, Николай осторожно выглянул из траншеи, стараясь рассмотреть вставший на пути дзот. Из бойницы изрыгалось пламя и низкие красноватые трассы пунктирами проносились над траншеей. Пулемет, надо признать, бил здорово. На поле никого не было видно: люди распластались по земле, попрятались в воронки и щели. А выше густо и пронзительно выли немецкие мины, кучно ложились пыльными взрывами метрах в ста двадцати от траншеи. Под таким огнем роты долго не пролежат, не удержатся…

– С успехом тебя, медведь уссурийский! – невесть как объявившийся в траншее Пугачев дружески хлопнул Николая по спине.

– Андрей? Ты?! Откуда?

– Из тыла, вестимо! – Пугачев рассмеялся, показывая перепачканную глиной, обожженную и простреленную в нескольких местах шинель. – Видишь, что с твоим командиром делают? А ты на них в бинокль любуешься. Хорошо, у меня фигура плоская, не то дырок во мне наделали бы.

Возле них сгрудились обрадованные появлением политрука роты бойцы. Андрей с улыбкой повернулся к ним.

– Молодцы ребята, орлы! Ворвались-таки в траншею. Теперь бы еще этот поганый дзот придавить, а?

– Орлы, говоришь? – сердито сказал Николай, сворачивая цигарку. – Они-то орлы, только погляди, сколько их осталось. С самого начала фланги были открытыми. И сейчас открыты. Слышишь, гранатами перекидываемся?

– Слышу. И все же, если хочешь свои фланги прикрыть, дзот этот взять нужно. Другого выхода нет. И это – приказ ротного.

– А он вместе с приказом пару пушек сюда не прислал? Как я их без пушек брать буду?

– Что и говорить, с пушками брать проще. Только ты ведь знаешь, что ни у меня, ни у Войтова их нет. Без пушек придется обойтись. И не злись ты на меня, друг сердечный. Я – не командарм. Одним смогу только помочь – сейчас к Дудко поползу и подниму его, как только ты дзот прихлопнешь. Ну, пока, не тяни с ним. А то и тебя здесь с двух сторон придавят. – Андрей слегка обнял его и, ловко перевалившись через бруствер, скрылся из виду.

Николай тяжело вздохнул, подозвал к себе командиров отделений, поставил боевую задачу.

…На участке сержанта Медведева группу добровольцев-гранатометчиков возглавил Рома Смешилин. Приказав двум бойцам ползти к дзоту в обход, с флангов, он выбрал для себя наиболее опасное, центральное направление.

Как ни пластался Рома по земле, переползая от воронки к воронке, немецкий пулеметчик заметил его и так ловко полоснул очередью, что он чуть было не вскочил от резкого ожога в самом неподходящем месте. Сжав зубы, осторожно дополз до ближайшей воронки и кубарем скатился в нее. Видно, гитлеровец был классным пулеметчиком. Стрелял так, что в воронку скатывались мелкие камешки.

«Сволочь, отсюда теперь не то, что выбраться, выглянуть не даст», – тоскливо подумал Смешилин. Ощупав саднящее от ожога место и убедившись, что ничего страшного нет, он огляделся и заметил на самом дне воронки увесистый кусок брони от немецкого танка, подорвавшегося, наверное, на своих же снарядах прошлой осенью. Рома поднял его, поставил на ребро и, увидев торчащий из плиты штырь, ухватился за него. Осторожно он выставил плиту над краем воронки. В нее тут же ударило несколько пуль, но тяжелая броня погасила силу ударов. Рома крепче ухватился за штырь левой рукой, а правой передвинул плиту вперед, одновременно и сам подтянувшись за ней. Теперь он не боялся вражеского пулеметчика. Медленно, метр за метром пополз к дзоту.

В какой-то момент особенно мощная и прицельная очередь чуть было не выбила спасительный щит из его рук, но Рома удержал его, передохнув в попавшейся на пути воронке, пополз дальше. Он опасался уже не столько самого дзота, сколько вражеских автоматчиков или гранатометчиков. Что им стоит шарахнуть по нему из какой-нибудь отводной траншеи сбоку? Тут оставалось надеяться только на своих товарищей, на то, что они сумеют прикрыть его.

Наконец пули перестали молотить по плите. Выбрав небольшую яму, Рома огляделся. Он находился уже в «мертвом», непростреливаемом пространстве. Дзот высился перед ним тяжеловесной двухметровой громадой из толстенных бревен. Они были уложены в два ряда, а между ними засыпан песок. Таким стенам, надо думать, и снаряды не страшны. От амбразуры Рому отделяло всего каких-нибудь пятнадцать-тринадцать метров. Дальше ползти уже было опасно.

Не отрываясь от земли, все еще удерживая перед собой спасительную плиту, Смешилин отцепил правой рукой от пояса две гранаты. Одну положил перед собой, а вторую, вырвав зубами предохранительную чеку, метнул в амбразуру. «Лимонка» разорвалась прямо под стволом пулемета, и Рома, не медля ни секунды, бросился к замолкшей амбразуре. С отвращением вдохнув ядовитый запах сгоревшей взрывчатки, он не бросил, а протолкнул рукой в узкое отверстие вторую гранату. Она глухо взорвалась внутри дзота. Из амбразуры повалил дым…

Перед отделениями Павленко и Красовского вдруг ожил мощный дзот. Скорее всего, он-то и являлся ключевым звеном вражеской обороны. Его пулеметы контролировали подступы к траншее не только по центру, но и на флангах наступавших штрафных рот. Подавить этот дзот Красовский поручил Фитюлину и Василькову, назначив Славку старшим. Прошло уже минут двадцать, как бойцы уползли выполнять задание, а вражеский пулемет все так же намертво прижимал к земле залегших в поле штрафников. Что сталось с посланными к дзоту бойцами – Колобову оставалось только гадать, и он приказал Застежкину попытаться подавить дзот из ПТР.

– Несподручно отсюда, товарищ старшина, – возразил Прохор. – Это б надоть вон из-за того бугорка жахнуть, что левее. Только ить там фрицы в траншее сидят.

– Не было бы немцев, то и стрелять не в кого было бы. Ты мне отсюда сумей из своей «жахалки» глотку пулемету заткнуть!

– Так несподручно ж отсюда! Вот ежели между фрицами и дзотом с ПТР просунуться… А вы отсюда меня прикройте. Только Шустряков мне в таком разе не нужен. Чего лишней душой-то рисковать, один обойдусь…

И Прохор, обложив замысловатым матюком сунувшегося было за ним второго номера, пополз из траншеи, забирая влево. Передвигался он с помощью только одной руки – второй тянул за собой тяжелое противотанковое ружье и коробку с патронами. Полз быстро, расчетливо, от воронки к воронке. Скоро Прохор исчез из виду и, наверное, занял удобную для себя позицию, так как минут через пять пулемет словно поперхнулся. Потом вновь ожил, дал две или три очереди.

Со стороны реки донесся яростный рев поднявшихся в атаку штрафников, и Колобов, безуспешно пытавшийся обнаружить посланных к дзотам бойцов, с досады бросил бинокль и приказал отделениям ударить через сооруженные завалы вправо и влево по траншее. Немцы не выдержали удара с обеих сторон, побежали. Николай, приподнявшись над бруствером, снова попытался рассмотреть, куда подевались Застежкин и Фитюлин с Васильковым, но опять ничего не увидел.

– Товарищ взводный, комроты нам пополнение прислал. По отделениям надо бы распределить, – раздался сзади голос Пищурина.

– Вот это дело! – обрадовался Николай. – Большое пополнение?

– Да вот, все они тут, – Виктор кивнул на сбившихся в траншее пополненцев.

Их было человек пятнадцать и все – безусые пацаны. Войтов, видно из жалости, придерживал их возле себя до поры до времени. Теперь пришел и их черед. Поскучневший Колобов хмуро оглядел прибывших. Еще не воевали, а сапоги, шаровары и шинели вывожены в глине, амуниция топорщится, затворы винтовок забиты песком. Николай поморщился, хотя понимал, что и сам выглядел не лучше. Его не просохшая еще до конца шинель тоже была вся перепачкана, правая пола располосована осколком, кобура с «ТТ» сбилась к пряжке ремня, лицо в копоти и грязи.

Он подошел к белобрысому, широкоскулому парню:

– Ну-ка, открой затвор своей пушки.

Тот непонимающе взглянул на старшину. Потом, сообразив, что от него требовалось, снял через голову винтовку, с усилием стал дергать заевший затвор.

Хмуро наблюдавший за этой картиной Николай взял у него из рук винтовку, отбросил ее за бруствер, протянул парню свой трофейный шмайсер с полным рожком.

– Если так воевать будешь, недолго проживешь. На, держи. Связным у меня останешься. Как фамилия?

– Скворцов.

– Так что с пополнением будем делать, командир? – повторил свой вопрос Пищурин.

– Четвертым отделением будут. Командиром к ним Громова назначишь, хватит ему в связных бегать.

– Молодец, Прохор! – закричал кто-то, и Колобов, повернувшись, увидел, что над немецким дзотом поднялся клуб пыли и гари от взрыва.

Над траншеей заискрилась красная ракета.

– В атаку! – подал команду Николай. – За мной! Вперед!

Слева и справа выскакивали на бруствер бойцы его взвода.

На ходу он успел заметить, что одновременно поднялись в атаку взводы Дудко и Орешкина.

Не прекращающийся с самого рассвета бой притупил у Колобова ощущение смертельной опасности. Он уже свыкся с мыслью, что вряд ли кому-нибудь из них удастся вырваться невредимым из этого воя, грохота и визга, из месива огня, дыма и вздыбленной земли. Он утратил жалость к себе самому и присущую ему чуткость к окружающим. Все заслонило одно: им во что бы то ни стало нужно ворваться в следующую траншею. И потому, когда он налетел на припавшего к земле бойца, то, не стараясь даже разглядеть его, остервенело закричал:

– Чего прижался, как заяц? Ты… твою мать! Вперед!

Боец молча вскочил и бросился догонять отделение. Николай успел заметить лишь какой-то туман, качнувшийся в его расширенных зрачках. Вокруг все грохотало. Штрафники проламывались сквозь дым, пыль и копоть, туда, где захлебывались от ярости фашистские пулеметы и автоматы.

Неожиданно для самого себя Колобов увидел совсем близко, метрах в двадцати впереди, бруствер немецкой траншеи. Выхватив из-за пояса трофейную гранату с длинной ручкой, «лимонки» у него давно уже кончились, бросил ее в показавшуюся за бруствером щель и тут же навстречу хлестнула жаркая струя огнемета. Она опалила полу его шинели, пронеслась мимо Громова, бегущего рядом, и впилась прямо в лицо бойца, которого Николай обругал минуту назад. Тот молча вскинул руки, словно хотел схватить ладонями огненный клубок, повалился на бруствер. Кто-то тут же перепрыгнул через него. Николай полоснул из автомата вдоль траншеи и, не задерживаясь ни на мгновение, прыгнул вниз. За ближайшим поворотом мелькнула серо-зеленая спина убегавшего немца. Рядом, в небольшом отводе, бросилась в глаза приоткрытая дверь землянки. Колобов швырнул в нее гранату, побежал по траншее…

К двум часам дня двадцать седьмая рота овладела последней траншеей в первой позиции вражеской обороны. Дальше, метрах в ста двадцати, виднелась шоссейная дорога Ленинград – Шлиссельбург, за ней – изрезанное сетью окопов и стрелковых ячеек небольшое поле и песчаный карьер с примыкавшей к нему узкоколейкой. А вдали тянулась одетая в золотисто-красный наряд осенняя роща.

Последняя атака дорого обошлась штрафной роте, но первым поднявшийся колобовский взвод потерял только шестерых бойцов. Одним из них был Минин, в которого угодила струя вражеского огнемета. Санитары унесли его к переправе еще живым, с выжженными глазами и страшным, обуглившимся лицом.

Расставив охранение и убедившись, что доставшийся его взводу участок траншеи полностью очищен от немцев, Николай присел на уступке тщательно утрамбованной и размеченной пулеметной площадки. Тело ныло от напряжения и усталости. Противно подрагивали икры ног.

На правом фланге их роты продолжался бой: грохотали разрывы, слышалась стрельба и стлалась буро-желтая полоса дыма. А перед ними гитлеровцы притихли. Даже снаряды и мины перестали рваться на их участке. Колобов собрался было послать связного за отделенными командирами, но из-за поворота траншеи выскочил перепуганный Васильков, подгоняемый сзади разъяренным Красовским.

– Товарищ комвзвода! Вот «герой» объявился. Залез в землянку и фрицевскую сигаретку покуривает. Спрашивал, где был во время атаки, что-то мычит. Где Фитюлин, с которым к доту пробивались, – тоже ничего толком объяснить не может.

– Так я думал, что Славка здесь уже, вместе со всеми, – испуганно бормотал Васильков. – Ежели его тут нет, значит, под пулемет попал, когда гранату в амбразуру кинул.

– Как это «значит»? Ты ведь с ним вместе был!

– Не были мы с ним вместе. Я с другой стороны полз, не видел ничего. Как дзот разнесло – видел, а Фитюлина – нет. Когда наши в атаку поднялись, я вместе со всеми побежал…

– Ты прибежал, когда мы уже в траншее были, а товарища, выходит, бросил? – прохрипел Олег, надвигаясь со сжатыми кулаками на Василькова.

– Отставить, Красовский, – остановил его Николай. – А ты, Васильков, пойдешь сейчас к дзоту и вернешься оттуда вместе с Фитюлиным. С живым или мертвым, но только вместе с ним. Понятно?

– Так я что, товарищ старшина, – засуетился Васильков. – Я мигом. Через пять минут обратно буду. Я-то думал, что он тут, а так, конечно, поискать надо…

– Ты слышал, что тебе приказали, ну! – скрипнул зубами Красовский.

Васильков в душе был уверен, что Славку скосил вражеский пулемет, когда он совал гранату в бункер. Иначе куда бы он мог деться? Хотел было и взводному так сказать. Только не решился. Вдруг, в самом деле, ранен Славка и потом все откроется?

Когда Васильков добрался до обгоревшего дзота, первое, что он увидел, – это сидящий у дверного проема Славка. «Надо же, живой остался!» – ахнул про себя незадачливый напарник. С самого начала Фитюлин договорился с ним ползти к дзоту не по прямой, а немного в обход, чтобы выйти к цели с тыла. Фитюлину удалось незаметно пробраться к самому входу в дзот и тут он обнаружил двух немецких автоматчиков, охранявших подступы к нему. Похвалив себя за сообразительность, Славка стал ждать, когда Васильков бросит на дзот бутылку с зажигательной смесью, как они условились. Однако тот не подавал признаков жизни, и Фитюлин решил, что Павку либо убило, либо ранило. Тогда, решив действовать один, он швырнул в одну из ячеек «лимонку», а второго гитлеровца, высунувшегося на звук взрыва, срезал меткой автоматной очередью.

Убедившись, что массивная дверь дзота заперта изнутри, Славка швырнул бутылку с горючей смесью с таким расчетом, чтобы воспламенившаяся жидкость закрыла обзор фашистскому пулеметчику. Притаившись, ждал. И действительно, вскоре пулемет замолчал, потом приоткрылась дверь и в образовавшуюся щель настороженно выглянул немец. Ожидавший этого Фитюлин уложил его короткой очередью и тут же швырнул внутрь дзота противотанковую гранату.

Отскочив в сторону, он увидел, как вышибло взрывной волной дверь и из дзота повалил бурый дым. Однако для верности Славка решил еще разок полоснуть из шмайсера в чадящий зев дзота. И вот тут он чуть было не лопухнулся. Уже подняв автомат, каким-то шестым чувством ощутил опасность сзади. Мгновенно повернулся и увидел выскочившего из хода сообщения здоровенного унтер-офицера с направленным прямо в Славкину грудь парабеллумом.

Наверное, дым, густо валивший из дзота, на какое-то время ослепил фашиста, он не сразу разобрал, кто перед ним стоит, и Фитюлин успел резко пригнуться. Пуля прошла над его головой.

Промахнулся унтер, и этой секундной заминке Славка обязан своей жизнью: выбил автоматом из руки гитлеровца пистолет. Однако и унтер оказался не из трусливых. Вцепившись в автомат, так рванул его на себя, что Славка едва не упал немцу под ноги. Оценив силу противника и не ввязываясь в рукопашную схватку, он свалил унтера испытанным хулиганским приемом – ударил сапогом в пах. Фашист от нестерпимой боли согнулся вдвое, и Славка, вырвав из его ослабевших рук автомат, со всей силой опустил приклад на вражескую каску, а когда унтер тяжело осел на дно окопа, почти вплотную приставил к его груди дуло автомата и нажал спуск…

Теперь Фитюлин сидел перед все еще чадящим дверным проемом дзота и отдыхал. Шаги Василькова заставили его мгновенно вскинуть автомат наизготовку.

– Славка, ты что? Это я! – испуганно закричал Павка, прижимаясь к стене окопа. – Меня взводный за тобой послал…

– Взводный, говоришь? – зло усмехнулся Фитюлин. – А как ты один, без меня, во взводе оказался? Драпанул, сволочь, понадеялся, что убили меня…

– Да что ты? Не драпанул я вовсе, а побежал вместе с отделением штурмовать траншею. Я ведь к дзоту и близко подползти не мог так он, гадюка, стрелял…

– В воронке отсиживался, гнида? А почему без моего разрешения ушел, если меня старшим назначили? Почему бутылку на дзот не бросил, как условились?

– Так я же говорю, что стрелял он…

– А в меня не стрелял? Я тебя, паскуда, минут десять ждал, когда ты свою бутылку бросишь, а ты и ползти-то, оказывается, не собирался, трус!

– Не сдрейфил я, а ждал, когда ты…

– Заткнись, сволочь! Ты лежал в воронке и ждал, что я все один сделаю. За свою шкуру трясся. Я-то свое сделал, а ты? – Славка ухватил Василькова за отворот шинели.

– Чего тебе от меня надо? – побледнев от страха, заверещал Павка. – Попробуй только меня ударить, красюк. Только попробуй…

И Фитюлин, не собиравшийся его бить, услышав это ненавистное ему слово «красюк», двинул Василькова наотмашь в ухо, а когда тот поднялся, спросил:

– Хватит? Или еще разок приложить, чтобы лучше запомнил?

– Ничего, – пробормотал, размазывая по лицу слезы, Павка. – Случай выпадет, рассчитаемся. – И пошел прочь от злополучного дзота, доставившего ему столько неприятных переживаний.

Фитюлин посмотрел ему вслед, привел себя в относительный порядок и тоже направился к командиру взвода докладывать о выполненной задаче.

Над искалеченными осколками и опаленными огнем войны лесами Шлиссельбургско-Синявинского выступа опять поднималось бледное, холодное солнце. После отчаянной ночной попытки гитлеровцев сбросить десантников в Неву бои в районе Московской Дубровки на короткое время стихли. На рассвете наши морские пехотинцы захватили рядом, ближе к деревне Арбузово, еще один плацдарм, и гитлеровцы вынуждены были теперь направлять туда все прибывающие к ним подкрепления. Ни на минуту не ослабевая, оттуда доносились беспрерывная стрельба и грохот разрывов.

Накануне, когда двадцать седьмая рота закрепилась на занятом рубеже, передний край сводного батальона вытянулся полукругом более чем на два километра. О дальнейшем наступлении с имеющимися силами нечего было и думать. Вступивший в должность комбата капитан Аморашвили приказал подразделениям перейти к активной обороне и во что бы то ни стало удержать занятые позиции.

Всю ночь на отвоеванном Невском пятачке кипела работа. Бойцы торопливо «перелицовывали» траншеи, очищали от завалов ходы сообщения и стрелковые ячейки. Перебравшиеся ночью через Неву артиллеристы и минометчики обустраивали свои позиции. Спешно создавалась и вторая линия обороны плацдарма, которую занимали переброшенные из Невской Дубровки обычные стрелковые подразделения.

От колобовского взвода вместе с поступившим накануне пополнением в строю осталась едва ли треть прежнего состава – двадцать четыре бойца. Половина из них – легкораненые и контуженные. К удивлению Николая, штрафники не спешили использовать свое право уходить после ранения в тыл, как искупившие вину.

Ночью, когда фашисты вознамерились выбить их из занятой траншеи, осколком мины ранило в руку сержанта Медведева. Боль была настолько сильна, что он выронил автомат.

– Никак, ранило, Алексей? – спросил стрелявший рядом с ним Колобов.

– Зацепили, гады, повыше локтя.

– Сейчас перевяжу, а потом доложу ротному, – Николай достал индивидуальный пакет. – Сам дойти сможешь?

– Куда? – не понял его Медведев.

– К Неве, на эвакопункт. Куда же еще?

– Да ты что, старшина? – Алексей зло блеснул глазами. – Хрен они от меня дождутся, чтобы я сам в тыл ушел! Я еще повоюю…

В общем-то Николай понимал такую верность штрафников своему подразделению. Предложи ему самому сейчас уйти из взвода в другую, пусть самую почетную и заслуженную часть, он ни за что бы не согласился. Но выразить словами эту свою сродненность со взводом он вряд ли бы сумел.

Ранним утром, проверив позиции, Колобов приткнулся в какой-то нише с намерением хоть полчаса подремать и случайно услышал разговор двух саперов.

– Меня с Витькой Митякиным ротный еще вчера сюда направил, когда штрафные эту траншею брали, – хрипловато-простуженным голосом рассказывал один. – Сунулись мы, а тут немец от шоссе так даванул. И из пушек, и отсечным из минометов… Ну мы с Витькой, елочки-сосеночки, затолкались в воронку поглубже. Пули кругом, осколки, голову приподнять нельзя и укрыться больше негде. Поле-то тут, как живот у бабы, ровное и гладкое…

– А ты, видать, специалист по животам-то! – хохотнул баском второй.

– Дурак ты. Я до войны полтора года уж как женатым был… Так вот, и выглянуть из воронки страшно, и не глядеть боязно. Вдруг сомнут немцы штрафных, и мы под их сапогами окажемся. Чего мы им, двое-то? Тут я, честно скажу, испугался.

– Испугаешься… – угрюмо подтвердил басовитый.

– Да-а… А штрафные эти, вроде как в самом деле дьяволы. Горстка их против немцев, а они… Как вспомню, так и сейчас дрожь берет. Выскочили из траншеи и под самый огонь… И прут, будто заговоренные. Косят их, а они…

– Что ж им остается, – проговорил второй. – Им только в одну сторону воевать положено.

– Да я знаю это. Только не видел никогда. Прижмут их немцы к земле огнем, а они снова поднимаются… И опять – в самое пекло. Отбили они, однако, траншею у немцев. А Витьке Митякину миной ногу оторвало. Еле я до переправы дотащил…

Вспомнив этот разговор, Колобов зябко передернул плечами и отозвал в сторону Красовского.

– Ну, что с Петушковым? Так и не объявился нигде?

– Всех уже опросил, – нервно дернулся Олег и поморщился, почувствовав боль от касательного ранения в боку. – Может, раненого санитары в тыл эвакуировали. Может, убило и землей засыпало. Мало ли?

– «Может», – недовольно протянул Николай. – Санитары вчера тут только наши были. Они бы сказали. И как это могло случиться, что его никто со вчерашнего утра не видел? Смотреть за своими людьми лучше нужно!

– А в бой их вместо меня дядя поведет, да? Если вас, взводных, «поднималами» называют, то что уж про отделенных говорить? К тому же из отделения вы его к себе связным забрали.

– Ладно, пошли еще раз своих ребят, пусть все воронки и щели осмотрят. Пищурин! Собери командиров отделений в землянку и сам тоже приходи туда через пять минут. Поговорить надо. Всем остальным полчаса перекур.

В тесной, наспех поправленной землянке собрались Пищурин, Красовский, Медведев, Павленко и Громов, которого Николай назначил вчера командиром четвертого отделения. Алексей Медведев болезненно кривился, бережно поддерживая перебинтованную у предплечья руку.

– Болит? – спросил Колобов.

– Да не так, чтобы очень. В кости свербит. Ничего, перетерплю.

– А зачем ты тут нужен такой терпеливый с одной рукой?

– Ты что, командир? – вскинулся Алексей. – Мы же вместе ко мне домой ходили. Видел же все… Рано мне в лазарете отлеживаться.

– Я не настаиваю, – согласился Николай. – Тем более, от взвода едва полтора отделения осталось, а немцы вот-вот в атаку пойдут. Что у нас с земляными работами?

– Заканчиваем, товарищ старшина. Минут на двадцать осталось, – доложил Пищурин.

– Как с оружием и боеприпасами?

– Из роты ящик бутылок с горючей смесью доставили – на случай если танки… И винтовочных патронов дали.

– Бутылки поделите между отделениями, пригодятся. А патроны пулеметчикам отнесите. У тебя сколько винтовок в отделении осталось, Медведев?

– Ни одной. У всех шмайсеры и по три полных рожка на каждого.

– И все?

– Ну, два пулемета еще, которые вчера в траншее захватили. Только патронов к ним маловато, на полчаса, если по-хорошему.

– Так, а у тебя, Красовский?

– С автоматами то же самое и один пулемет.

– С патронами как?

– Нормально. Пару атак отбить хватит, а там еще добудем.

– Атаки отбивать – не наступать, на трофеи не надейся. Что у тебя, Павленко?

– Ну, про ПТР вы знаете. Шмайсеры тоже у всех и патронов трохи имеем. Два пулемета хлопци вчера с германьского дзота притягнули. Тяжелые, як смертный грех, но патронов к ним богато.

– Ты, Громов?

– Так что я? У меня ж салаги в отделении. Тремя шмайсерами вчера разжились. Остальные с винтовками. Больше ничего нет.

– Значит, так. Ты, Павленко, передашь Громову один МГ и патроны к нему дашь, штук пятьсот. А чтобы Громов не искал среди своих пацанов пулеметчика, передашь и его… Временно.

Федор болезненно напряг лицо.

– Это за какие ж заслуги я ему свои трофеи отдавать буду? Да еще с пулеметчиком! Я ему что, запасной полк или арсенал?

– Я ничего у тебя не прошу! – вспыхнул Костя.

– Ну и нечего тогда говорить. А то МГ, МГ… Может, он и не стреляет совсем.

– Значит, перед тем как отдать, сам его и проверишь, – спокойно продолжил Колобов. – И ты, Медведев, отдашь один пулемет Громову. Его отделение, действительно, самое слабое. Если не устоит, всем туго придется…

– Вот они где, отцы-командиры! – В проеме распахнутой двери показался командир роты Войтов, а за ним, весело подмигнув Николаю, появился Пугачев.

– Бойцы работают, а они заседают. Не надо докладывать, сидите. – Войтов опустился на попавшийся ему на глаза ящик. – Неплохо воюете, мужики! Вчера первыми из всех трех рот шли. Молодцы! От имени командира батальона объявляю благодарность всему личному составу взвода.

Собравшиеся в землянке довольно заулыбались. Что ни говори, а похвалу всегда приятно слышать.

– Теперь надо суметь удержать взятое, – продолжил разговор Пугачев. – Фашисты что-то всерьез затевают. Наблюдатели докладывают, танки у них в ближнем тылу появились. Похоже, к атаке готовятся. А нам, сами понимаете, отступать некуда.

– Все это нам известно, товарищ лейтенант, – тихо проговорил Колобов. – Взводу нужно пополнение. Противотанковых гранат нет. Долго ли я с такими силами смогу удерживать позиции?

– С десяток противотанковых гранат пришлю, – пообещал Войтов. – Кроме того, позади ваших позиций две сорокапятки ставят.

– И заслон из энкаведешников, чтобы мы отступить не вздумали, – невесело усмехнулся Красовский.

– Подобные разговоры буду расценивать как провокационные, – строго взглянул на него командир роты. – Вы же знаете, что дивизия, в которую мы влились, раньше называлась первой дивизией НКВД. Какие тут заслоны?

– Разрешите вопрос, товарищ лейтенант, – подал голос молчавший до того Громов.

– Слушаю вас.

– Меня вот бойцы мои спрашивают: штрафники мы еще или уже нет? Комбат перед форсированием Невы обещал, что все, кто после боя за плацдарм уцелеют, прощение получат. Что он сейчас-то говорит?

– Наш комбат майор Терехин и батальонный комиссар Кушнаренко вчера погибли, – негромко ответил Войтов. – Сейчас нами командует капитан Аморашвили. Но обещание было дано от лица штаба армии и остается в силе. Только скажите бойцам, что бой за плацдарм еще не кончился. Нам устоять надо до тех пор, пока нас другие части не сменят. Понятен ответ?

– Сколько нас тут останется, когда другие подойдут, – в сердцах бросил Громов. Ему, видно, не терпелось обрадовать своих товарищей и он жаждал услышать другой ответ.

Проявление таких эмоций выходило за рамки дозволенного, и Войтов твердо сказал:

– Приказ есть приказ. И мы обязаны его выполнять. Личные соображения можете оставить при себе.

Все притихли. Войтов вынул из кармана часы. Было без четверти девять.

– Готовь, Колобов, взвод к отражению атаки. Насчет пополнения ничего конкретного обещать не могу. Слышал, что двадцать четвертую роту собираются на доукомплектовку в тыл отвести, а всех уцелевших из нее передадут двадцать шестой и нашей. Но так ли и когда это будет, сказать затрудняюсь. Появится возможность, пришлю вам десятка два бойцов, а нет – будете обходиться тем, что имеете. У меня все.

Уже больше часа продолжалось затишье, подозрительное и тревожное. До траншеи доносился из-за шоссе рокот немецких танков. Но самих их не было видно. Они прятались где-то в песчаном карьере или в расположенной за ним роще.

Минут через двадцать после ухода Войтова во взвод прибыло пополнение – двадцать два бойца из отведенной в тыл на доукомплектовку двадцать четвертой штрафной роты. Их Колобов разделил поровну по всем четырем отделениям. Двух оставшихся отдал Громову – это отделение его беспокоило больше других. Распределив пополнение, он пошел по траншее, проверяя готовность людей к ожидаемой атаке.

– Пригнитесь, товарищ комвзвода! – крикнул ему из ячейки боец. – Снайпер у них объявился. Из кювета от шоссе бьет. Меткий, сволочь!

– Откуда знаешь, что снайпер? – спросил, пригнувшись, Николай.

– А тут минут пять назад один патроны к доту понес и не поостерегся, высунулся чуток над бруствером. Фриц его с первого выстрела уложил. Точно в висок угодил!

– Значит, снять надо, этого снайпера. Иначе он житья нам не даст. Твоя фамилия Смирнов, кажется?

– Так точно! Я пробовал уже его подшибить, а он мне каску прострелил, – как-то даже радостно поделился Смирнов. – Вот поглядите, насквозь прошла. Я каску-то на шапку надел, вот он и ошибся чуток. А так бы хана мне.

– Товарищ старшина! – к Колобову торопливо подошел Пищурин. – Площадки под пулеметы разметили и утрамбовали. Трофейные гранаты по отделениям распределил. У Павленко два ящика в заначке нашел. Запасливый мужик, этот Федор!

– Хорошо, – одобрил Николай. – Ты не маячь во весь рост. Говорят, снайпер у немцев объявился. Давай-ка покурим посидим.

– Не хочется что-то, – вздохнул Виктор, присаживаясь на дно траншеи. – Не знаю с чего, а как-то не по себе мне сегодня. Вроде в груди давит. И часы утром остановились.

– Ну и что? Может, ударил или завести забыл.

– Да нет, заведенные были. Плохая примета, говорят.

– Ты же высшее образование имеешь, а про приметы говоришь. Лучше подумай, кого мне связным взять. Скворцов ночью ногу вывихнул, просится в отделение.

– Что ж связной… Вот хотя бы его берите, Смирнова. Парень шустрый, исполнительный и труса не празднует.

– Пойдешь ко мне связным? – поднял Колобов глаза на прислушивавшегося к ним молодого бойца.

– Как прикажете, товарищ комвзвода.

– Вот и решили вопрос, – порывисто поднялся на ноги Пищурин. – Я сейчас на твое место дру…

Не договорив, он как-то неестественно обмяк и медленно сполз по стене траншеи к ногам Колобова. По правой его щеке растекалась кровь. Николай схватил сержанта за руку, но пульс уже не прощупывался. Снайперская пуля, войдя точно в левый висок, вышла через правый.

– Убили, – растерянно проговорил Смирнов. – Как же это?.. Я ж предупреждал, что снайпер.