Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Колобов скрипнул зубами. До боли сжав челюсти, с усилием старался проглотить подступавший к горлу комок. Расстегнув карманы убитого, вынул посмертный медальон и еще не сложенное треугольником письмо. Аккуратный, четкий почерк привлек внимание: «Прощай, моя родная Клавушка! Пишу тебе и сыну последнее письмо. Когда ты получишь его, меня уже не будет в живых. Ты уж прости меня за такие несуразные перемены в моей судьбе. Судимость, штрафная воинская часть. Ты верь мне: я всегда был честным человеком. И погиб честно, защищая Родину. Сыну обязательно скажи об этом, когда он подрастет. Пусть не стыдится своего отца…»

Не смог Николай дочитать до конца это письмо. Глаза застлало пеленой. Когда же Виктор написал его? Ведь и он, Николай Колобов, мог бы подписаться под каждым написанным тут словом. «Клава обязательно получит твое письмо и сын твой прочтет его, когда вырастет», – мысленно пообещал он мертвому другу, спрятал документы, письмо и медальон в планшетку и сказал притихшему Смирнову:

– Давай положим его пока в твою ячейку. Будет время, похороним как положено.

И накрыл лицо сержанта его носовым платком с вышитыми голубой шелковой ниткой инициалами жены, еще не знавшей о том, что стала вдовой и матерью-одиночкой.

Гибель Пищурина опечалила всех старослужащих колобовского взвода, хоть за последние сутки у них и притупились чувства, изменилось отношение к жизни. И только теперь выяснилось, каким авторитетом и уважением пользовался во взводе этот спокойный, рассудительный человек.

Бывшему таежному охотнику Застежкину поручили уничтожить вражеского снайпера. Ночью Прохор уложил в бруствере своей стрелковой ячейки большую бетонную глыбу и теперь чувствовал себя за ней почти в полной безопасности. Он поручил Шустрякову метрах в двадцати от себя несколько раз приподнять над траншеей каску, а сам стал высматривать фашиста в амбразуре разбитого дзота на склоне дорожной насыпи. Снайпера он снял первым выстрелом: гитлеровец дернулся, выронил из рук винтовку и застыл, ткнувшись лицом в землю.

– Шарахни по нему, гаду, еще разок. Может, он только ранен, – попросил Застежкина Славка Фитюлин.

– Чего зря патроны жечь, – отмахнулся от него Прохор. – Возьми вон у взводного бинокль да погляди, как он в своей норе раскорячился.

– Молодец, Прохор! Спасибо тебе от всего взвода, – тихо сказал уже удостоверившийся в правоте бронебойщика Колобов. – А ну, тише! Что это там?

Над плацдармом неожиданно прокаталась какая-то веселая и совсем неуместная здесь мелодия. Затем отрывистый голос, усиленный мощным громкоговорителем, прокричал:

– Храбрый зольдатен штрафной батальон, слушайт наш голос!

Бойцы не сразу поняли, в чем дело. С недоумением смотрели друг на друга.

– Вроде как фриц по-нашему чешет. Откуда это он? – вопросительно уставился Шустряков на Застежкина.

– Храбрый зольдатен штрафной батальон! – снова загремел над притихшим плацдармом тот же голос. – Сейчас с вами будет разговаривайт ваш хороший друзья, зольдатен-штрафники Петушкоф и Сопрыкин. Они умно переходиль на сторону наша непобедимая армия и очень желайт сказать вам несколько мудрый слоф.

Громкоговоритель снова выплюнул из динамиков веселую немецкую мелодию.

– Вот и наш Петушок, шкура продажная, объявился, – криво ухмыльнулся Фитюлин.

– Перекинулись, оборотни ползучие, – сжал кулаки Красовский. – Жалко, я его, гаденыша, не задавил в Ленинграде, когда он с рыжьем вляпался.

Взводный молчал, нахмурив брови и нервно подергивая щекой. Вон он где оказался, боец его взвода Петушков. Откровенный трус, мародер, брюзга и циник. Разве не видел всех этих качеств он, его командир, раньше? Видел, но считал, что общая беда, война и этого подонка сделают другим.

– Дорогие сограждане-штрафники! – донесся из невидимого громкоговорителя Сенин голос. – Это я – ваш кореш и земляк Петушков. Поверь, братва, всех вас гонят на убой. Здесь в немецкой армии столько разной техники, танков и пушек, такая сила стоит, что все вы бессмысленно поляжете, если не решитесь и не последуете нашему с Сопрыкиным примеру.

Не сомневайся, братва! Немцы – культурная нация. Они нашего брата-уголовника не обижают. И кормежка здесь не то, что ваша баланда. Нам нынче утром даже кофе с повидлой и белой булкой давали. Решайтесь, кореша!

– Вот ведь, хорек вонючий! На ихнюю повидлу с булкой всех нас вместе с матерью родной променял! – с омерзением плюнул обычно невозмутимый Громов. – Ну, Сеня, даст случай свидеться. Я тебе глотку свинцовой блямбой запечатаю.

– Ить это они нас вроде как сдаваться кличут, а? – недоуменно повернулся к Косте Застежкин. – Ишь, чаво удумали, ироды. Их, иуд, при всем народе вешать надо бы.

А над плацдармом уже раздавался голос второго предателя – Сопрыкина из бывшей двадцать четвертой роты:

– Братва! Как нам сказал тут через переводчика ихний офицер, немецкое командование обещает сохранить вам жизнь, если не будете сопротивляться и добровольно перейдете на сторону великой Германии. Большевиков, комиссаров и энкаведешников среди вас нет, а немцы только их расстреливают, чтобы освободить наш народ от ихней власти. Наоборот, всем вам, как пострадавшим от большевиков, обещают устроить барскую жизнь в канализованной… нет, в этой, как ее, в цивилизованной Германии.

В динамике что-то щелкнуло и снова чужой отрывистый голос прокричал:

– Храбрый зольдатен штрафной батальон! Вы сейчас прослушайт голос ваш боевой братишка Петушкоф унд Сопрыкин. Немецкий командование выделяйт вам двадцать минутен на обдумывайт их мудрый предложений. После это время всех вас ожидайт смерть, если ви не бросайт оружие. Если ви хорошо не думайт, то наш славный пехотный дивизий и много танка вас давит и топит в Нева!

– Это тебе, сволочь, думать надо было, когда сюда шел, – не выдержал Юра Шустряков. – Все вы тут барскую жизнь под осиновым крестом получите.

– А с нами-то теперь что будет, товарищ комвзвода? – раздался сдавленный голос Шубина. – Из-за них теперь и нам доверия не будет!

– Заткнись, истеричка! – грубо оборвал его Красовский. – Твое доверие в том, как ты позицию свою защищать будешь!

– Товарищ комвзвода! – донесся из землянки взволнованный голос Смирнова. – Вас ротный к телефону срочно требует. Ругается очень.

– Десятый слушает, – сказал Николай, взяв из рук связного трубку.

– Бегом ко мне! – услышал он напряженный голос Войтова. – Всех командиров взводов собираю. Помиловали мразь на свою голову… Теперь расхлебывать будем.

«Хорошо, что хоть на одного меня не валит, – думал Колобов, торопливо шагая по траншее к землянке командира роты. – Только какая польза от разбирательства? Петушкова с Сопрыкиным теперь обратно не вызовешь».

Разбор ЧП с перебежчиками у командира роты закончился неожиданно быстро. Отведя душу несколькими фразами, подобных которым Николай никогда от него не слышал, Войтов сообщил, что обо всем уже известно в штабе дивизии и случай этот будет тщательно расследован особым отделом.

– Правда, будет это разбирательство или нет, бабка еще надвое гадала, – неожиданно усмехнулся он.

– Как так? – удивился Пугачев. – Это же позорный случай для всего батальона!

– А так. Дознавателя к нам пришлют только после отвода рот в тыл. А до того мы еще позиции удержать должны. Словом, как у Насреддина: к тому времени либо ишак подохнет, либо шах умрет. Поэтому собрал я вас здесь только для того, чтобы вы до конца осознали: бдительность нельзя терять ни на минуту. И еще, это всем бойцам передайте: пошатнувшееся доверие к роте нужно завоевать в бою. Добавлю, я получил приказ удерживать занятый рубеж до последнего человека. Всем понятно? Теперь слушайте боевой приказ…

Время ультиматума уже истекло, однако вопреки предположению Колобова артиллерия противника не только не начала обстрела их переднего края, но прекратила стрелять и по переправе. Над плацдармом нависла гнетущая тишина.

Вернувшись во взвод, Николай передал командирам отделений суть разговора с Войтовым, и они, вроде бы вполне проникнувшись чувством ответственности, разошлись по местам в хорошем боевом настроении. Сам же он стал с треногой всматриваться в видневшийся за серой лентой шоссе песчаный карьер, откуда с утра доносился рокот танковых двигателей. Теперь к нему добавился еще какой-то непонятный, глухой и вибрирующий гул. Он с каждой минутой нарастал.

– Во-озду-ух! – раздался вдруг истошный крик наблюдателя, и Колобов, взглянув на небо, инстинктивно прижался к стене траншеи – прямо над ними уже выстроились в круг десятка два «юнкерсов».

– Сюда они, прямо на нас! – опять донесся сквозь нарастающий рев моторов голос наблюдателя.

И этот истошный возглас, и придавливающий к земле рев, и опустошенные, рыскающие глаза сжавшегося рядом Смирнова заставили Николая на миг поднять голову и снова взглянуть на небо. Прямо над ним, словно споткнувшись, остановилось что-то огромное и хищное, с отчетливо видимыми черно-белыми крестами. Вытягивая черные лапы, с оглушающим визгом и скрежетом оно стало почти отвесно падать на него, Колобова.

– Всем в укрытия! – скомандовал он и сам не услышал своего голоса.

Со дна траншеи Николай отчетливо видел, как отделяются черные продолговатые предметы и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее несутся вниз. Тяжело покачивающиеся, с каждым мгновением увеличивающиеся в размерах бомбы еще не долетели до земли, а из сомкнутого кольца пошли в пике один за другим «юнкерсы».

С каким-то холодным, дрожащим комком в животе Колобов вжимался в стену траншеи и видел, как судорожными, конвульсивными движениями, будто увертываясь от летящих в него камней, пригибает голову Смирнов.

– Ложи-ись, дурак! – закричал Николай и изо всех сил дернул связного за полу шинели.

И тут черным ураганом накрыло их траншею. Ее тряхнуло, подкинуло, сдвинуло куда-то в сторону. В лицо Колобова больно вдавился жесткий суконный локоть Смирнова. Николай попытался оттолкнуть его или хотя бы освободить лицо, у него ничего не получилось. В рот и нос ударило режущим химическим ядом тола. Все вокруг кипело дымной удушающей чернотой и грохотом. Как маятники страшных часов, сквозь эту круговерть размеренно проносились наклоненные плоскости «юнкерсов». Траншею изгибало, корежило, пластами рушилась земля, с грубым металлическим визгом резали воздух осколки.

Сколько длился этот кромешный ад: пять минут? Десять? Час? Ощущение времени было потеряно. Наконец по звуку выходящих в пике самолетов Колобов понял, что завершился круг бомбежки. С трудом заставил себя встать на колени, потом поднялся во весь рост. Сквозь клубы жаркого дыма увидел, как «юнкерсы», поочередно выходя из пике над их позициями, снова выстраивались в круг.

– Смирнов! Бегом в отделения Павленко и Громова. Узнай, как там у них, я – у Медведева. Скорей, пока снова не зашли!

Колобов побежал, перепрыгивая через чьи-то ноги и головы, и с удивлением увидел, что траншея, если не считать обрушившихся кое-где стен и снесенного местами бруствера, почти не пострадала. Его взвод отделался испугом. Как видно, основной удар бомбардировщиков пришелся по нейтральной полосе и по пространству между первой и второй траншеями.

– Товарищ комвзвода! Сюда! К нам! – услышал он голос из ниши, вырытой в стене траншеи.

– Кто тут? Ты, Шустряков? Живой?

– Живой, товарищ старшина. И Застежкин тут. Лезьте к нам. Сейчас они опять вдарят. Снова на нас идут!

Колобов увидел, как из вращавшейся чуть в стороне карусели «юнкерсов», сваливаясь из круга, вновь скользнул к земле ведущий и круто пошел на их траншею. Пригнувшись, Николай втиснулся в спасительную нишу, вынужденно прижался своими коленями к коленям Застежкина.

– Ничего, ребята, выдержим. Ни хрена они с нами не сделают, – прохрипел Колобов.

И тут же его голос заглушила обвальная серия бомбовых взрывов. Траншея опять затряслась, вздыбилась, и вытолкнутый из ниши этим искусственным землетрясением старшина увидел, как над вспухающими фонтанами разрывов несутся вдоль позиции роты крестообразные туловища «юнкерсов», слепя зазубренным пламенем крупнокалиберных пулеметов. Толстые, скрученные свинцовые трассы с огромной скоростью проносились над его головой и после каждой из них его сжавшееся в ожидании смертельного удара тело пронизывала ликующая мысль: «Мимо, мимо!»

Он не понял даже, как вновь оказался в нише. То ли его втащили туда Застежкин с Шустряковым, то ли вполз сам. И от этого своего минутного беспамятства почувствовал вдруг злой и жгучий стыд за себя. Одновременно с ревом пронесшегося над траншеей последнего «юнкерса» Николай вскочил на ноги и приказал Шустрякову отыскать Смирнова, чтобы он срочно проверил телефонную связь с ротой.

Цепочка «юнкерсов», опять сворачиваясь в круг, сдвигалась к переправам через Неву.

– Шустряков! Найдешь Смирнова и сразу назад. Застежкин, готовь бронебойку. Всем по местам! Приготовиться к отражению атаки!

И словно подтверждая его команду, над траншеей пронесся надрывный крик:

– Танки!..

Командование 170-й немецкой пехотной дивизии, прославленной и опытной, осаждавшей ранее Одессу и Севастополь и недавно переброшенной под Ленинград для участия в решительном штурме этого упрямого большевистского города, не посчитало нужным подкреплять массированный бомбовый удар по ослабленным боевым порядкам штрафников еще и артиллерийской подготовкой. И без того расходы боеприпасов на этот проклятый русский «пятачок» прямо-таки потрясающие: за вчерашний день ежечасно на каждый квадратный метр плацдарма тратилось от пятнадцати до двадцати тысяч патронов, до шестидесяти снарядов и мин! Можно ли при такой интенсивности огня сомневаться в успехе?

Как только «юнкерсы», обработав передний край защитников Невского пятачка, переместились в глубь обороны, из укрытий в песчаном карьере двинулись фашистские танки.

Замысел гитлеровцев был прост: мощным бронированным тараном, пушечным, пулеметным и автоматным огнем разрезать оборону нашего десанта и уничтожить его по частям. Волей судьбы позиции штрафной роты лейтенанта Войтова оказались на острие танкового удара. На штрафников надвигались, натужно ревя моторами и покачивая на воронках и рытвинах стволами орудий, двенадцать танков.

…Сначала Колобов, заметив на границе рощи и простиравшегося за шоссе поля медленное шевеление серых и желтых квадратиков, не ощутил всей остроты надвигающейся опасности. После только что пережитой бомбежки он, наоборот, почувствовал даже облегчение – теперь-то уж «юнкерсы» не вернутся на их позицию.

Острота опасности пришла к нему минуты через две, когда до траншеи докатилась волна низкого, утробного гула мощных моторов и яснее возникли очертания этих шевелящихся квадратиков, выстроившихся в косо вытянутый вибрирующий треугольник.

Он видел, как тяжко и неотвратимо переваливались танки через попадающиеся на их пути воронки. Все отчетливее слышался железный лязг и скрежет, гремящая круговерть гусениц, рев двигателей.

У серой ленты шоссе над бронированным клином взвилась ракета, и строй тут же стал размыкаться. Танки переваливались через дорогу и неудержимо катили дальше, не прибавляя, не убавляя скорости, уверенные в несокрушимой силе своего движения. На взвод Колобова устремились шесть машин. За ними, прикрываясь броней, бежали автоматчики, поливая местность длинными очередями.

– Ну, славяне, держись! Сейчас дадут нам дрозда.

– Чего ж артиллеристы-то, а? Товарищ комвзвода, чего они не стреляют? Ведь сомнут нас сейчас… – Николай краем глаза увидел повернутое к нему растерянное лицо молоденького бойца из вчерашнего пополнения. – Может, разбомбило их, а?

– Рано, потому и не стреляют. Обнаруживать себя до поры не хотят, – успокоил его Колобов, хотя и у самого от волнения пересохло горло. Он повел лопатками от пробежавшего по телу озноба. – Застежкин, не торопиться! Пусть подойдут ближе. Пулеметчикам не открывать огонь до моей команды.

За спиной одна за другой ударили, наконец, обе пушки. Шедший вторым слева танк, будто споткнувшись обо что-то, резко развернулся боком. Второй снаряд, сверкнув фиолетовой искрой, впился ему под башню.

– Во вдарили! Гляди-ка задымился… – радостно отозвался стоявший рядом боец, но этот крик потонул в грохоте орудийных выстрелов и треске пулеметных очередей.

Установленные на флангах станкачи открыли такой губительный огонь по вражеской пехоте, что она, пробежав еще несколько метров, залегла. Второй танк вспыхнул дымным оранжевым пламенем метрах в ста от траншеи.

Николай едва успел пригнуться, как его хлестнул в лицо горячий вихрь взрыва. Переждав свист осколков над головой, он увидел прямо перед бруствером свежую дымящуюся воронку.

– По гусеницам бей, по гусеницам! – кричал Шустряков Прохору, держа наготове очередной патрон для ПТР.

Застежкин застыл, прильнув к длинному, неуклюжему ружью, и казалось, не обращал никакого внимания ни на своего второго номера, ни на грохотавший вокруг бой. От его ли выстрела или от артиллерийского снаряда – к тому времени огонь вела уже только одна сорокапятка – шедший первым немецкий танк ткнулся во что-то своей угловатой грудью и с яростным воем стал разворачиваться на месте, словно стараясь зарыться в землю.

– Гусеница! – восторженно закричал Шустряков. – Молодец, Прохор!

– Да замолчи ты, балаболка! – рявкнул на него Застежкин, досылая очередной патрон.

А танк все вращался, распуская по земле плоскую ленту гусеницы. И башня его тоже вращалась, рывками водя тупым стволом орудия.

За бруствер перемахнул Славка Фитюлин, отведя от себя в вытянутой руке бутылку с зажигательной смесью, пополз к танку. Вот по его броне проворными ящерицами заструилось синеватое пламя. Заклубился тяжелый мазутный дым.

– Дай-ка сюда! – Колобов вырвал из рук съежившегося бойца противотанковую гранату.

Выждал, когда немецкий танк, шедший вслед за головным, приблизился метров на пятнадцать и, на мгновенье выглянув из-за бруствера, резко через голову швырнул гранату под гремящие траки.

– Кидай бутылку, чего раззявился? – закричал Николай на прильнувшего к стене траншеи бойца. – Вот так! А теперь гляди, чтобы из танка никто не выскочил! – И побежал на левый фланг взвода, где отделение Медведева отбивало атаку поднявшихся автоматчиков.

Охвативший танк огонь уже подбирался к топливным бакам, когда через нижний люк один за другим вывалились три немца. Двое, попытавшись бежать к своим, тут же упали, а третий, круто развернувшись на животе, пополз к траншее.

– Рус, не стреляйт! Их нах плен!

Он бросил на бруствер свой парабеллум и, свалившись в траншею метрах в шести от бронебойщиков, поднял над головой руки.

Вражеская атака захлебнулась. Уцелевшие танки, отплевываясь пушечным огнем, медленно пятились за своей отступающей пехотой. Перед позициями роты густели шесть дымных факелов над подбитыми машинами. В одной из них глухо рвались снаряды и танк дергался, подпрыгивал, будто еще жил и стремился спрятаться от жалившего его огня. Отвратительный запах топлива и горящей краски растекался в воздухе.

– Прекратить огонь! Командирам отделений проверить личный состав и доложить о потерях, – скомандовал Николай.

Направляясь к землянке, где дежурил у телефона Смирнов, он наткнулся на разъяренного Шустрякова, который со всем известным ему блатным красноречием пушил пленного немецкого танкиста. А тот, испуганно глядя на Юру, поочередно называл его русской свиньей и лапотником. Судя по всему, эти три слова составляли весь запас русского языка пленного, так как все остальное он визгливо выкрикивал по-немецки.

– В чем дело, Шустряков? – строго спросил Николай.

– Да вот, товарищ старшина, пленного взяли, а он, падла фашистская, лается почем зря.

– Так он же все равно по-русски не понимает. А ты орешь, разоряешься перед ним.

– Найн! – вскинулся немец. – Их понимать по-русски. Их – официер, обер-лейтенант. Их лернен специаль шуле…

– Гляди-ка, что-то по-нашему лопочет, – удивился Колобов. – Видно, понимает немного.

– Ага! И ругается еще! Говорит вроде, что офицер, а сам – шулер.

– Я-я, – радостно подтвердил пленный. – Натюрлих.

– Вот что, некогда нам с ним возиться. Сдай его Фитюлину: Пусть отведет к командиру роты.

К одиннадцати часам на плацдарме, кроме штрафников, накопилось уже более батальона пехоты, отделение огнеметчиков. Командованию дивизии удалось перебросить сюда несколько артиллерийских и минометных батарей, шесть легких танков. Сменив на обоих флангах сильно поредевшие штрафные подразделения, переправившиеся на левый берег, десантники одновременно ударили вдоль реки в направлении Арбузово и Восьмой ГЭС. Эта перегруппировка позволила капитану Аморашвили усилить людьми двадцать седьмую штрафную роту, удерживающую позиции в самом центре плацдарма.

Лейтенант Войтов, получив пополнение, решил сыграть на том, что гитлеровцы, свыкшись с оборонительной тактикой роты, не ожидали от нее никаких сюрпризов. Отбив очередную атаку автоматчиков, он поднял подчиненных и на плечах растерявшихся немцев ворвался во вражескую траншею за полотном автострады.

Во время этой атаки взвод Колобова потерял восемь человек, в том числе командира отделения «отпетых» Олега. Красовского. В отбитую траншею его принесли в бессознательном состоянии. Когда с него стянули пропитанную кровью гимнастерку, оказавшийся рядом Васильков многозначительно присвистнул.

– Гляди-ка, братва! А ведь это из своих кто-то саданул Олега из автомата.

– Ты что, ошалел? Думай, что языком треплешь! – оборвал его Громов.

– Потому и говорю, что так думаю, – взъерошился Васильков. – Красовский впереди отделения бежал. Это все видели, а ранения в спину, так?

– Ну, так, – вынужден был согласиться Громов. – И что из того?

– А то! За Красовским бежал Фитюлин. Это и я видел, и другие подтвердят. У Славки – зуб на Олега, с самого учебного полка вражда у них тянется. Об этом тоже все знают. Вот он и выбрал момент.

– Да ты что мелешь, сволочь?! – рванулся к Василькову Фитюлин. – Чтобы я своего в спину?!..

На Славкину беду рядом оказались только бойцы из пополнения, которые не могли знать о взаимоотношениях старослужащих взвода. Они перехватили кинувшегося на Павку Фитюлина, разоружили его, скрутили руки. Яростно сопротивлявшийся Славка лишь скрежетал зубами от бессильной ярости.

– Не верьте вы этой гниде. Он же мстит мне за то, что в морду ему дал у дзота за трусость!

– Вышку тебе, сука, припечатают за стрельбу по своим! – взвизгнул отпрянувший в сторону Васильков.

– Что тут у вас происходит? – спросил неожиданно подошедший командир роты.

– Вот этот гад своему отделенному две пули в спину всадил! Я собственными глазами это видел, товарищ лейтенант, – решил идти напролом Павка, понимая, что отступать от своего обвинения ему теперь никак нельзя.

У Фитюлина кровь ударила в голову. Он вырвался из рук державших его бойцов и вновь кинулся на Василькова.

– Брешешь, мразь! Сейчас я тебя… – Но его вновь перехватили, заломили руки за спину.

Войтову некогда было разбираться в этой темной истории. Единственное, что он мог себе позволить, – это спросить у Василькова, действительно ли он видел, как Фитюлин стрелял в Красовского. Получив утвердительный ответ, лейтенант приказал Павке отконвоировать арестованного к дивизионному особисту.

– Есть отконвоировать арестованного! – воспрянул духом Васильков. – Только где мне его найти, особиста-то, товарищ лейтенант?

– В штабе батальона спросишь представителя СМЕРШа Воронина. Он закреплен за нашей частью. Ему и передашь подозреваемого вместе с моей сопроводительной.

– Брехня это, товарищ комроты! Не стрелял я в отделенного! – превозмогая свою гордость и жгучую обиду, крикнул Славка.

Однако Войтов уже торопливо писал на вырванном из полевой тетради листке сопроводительную записку. Вручая ее Василькову, спросил еще раз: не ошибся ли он в своем обвинении?

– Что вы, товарищ лейтенант. Прямо на глазах у меня все случилось. Зуб Фитюлин имел на командира. Это вам все подтвердят.

– Ладно, идите. Сдашь подозреваемого и сразу назад.

Васильков взял автомат на изготовку и повел Фитюлина к берегу Невы, где все еще располагался штаб батальона. Славка поначалу ругался и угрожал своему конвоиру, но вскоре успокоился, решив, что особист – не дурак, а поверить в выдуманное Павкой обвинение, по мнению Фитюлина, мог только сумасшедший.

Когда Славку уводили в тыл, Колобов находился в отделении Медведева. Тот вторично был ранен в ходе атаки, но опять крепился, хотел остаться в строю. На предложение взводного идти на эвакопункт лишь слабо отмахнулся здоровой рукой.

– Ничего, старшина. Кость вроде бы не задета, выдюжу. Не хочется из взвода уходить…

– Я не настаиваю, – тихо сказал Николай. – Если можешь, оставайся.

У него самого через весь лоб тянулась широкая кровоточащая ссадина, ныло ушибленное обо что-то колено и свербил безымянный палец на левой руке. В пылу атаки он даже не заметил, когда и чем ему отхватило крайнюю фалангу. Но его мучила не столько боль, сколько чувство бессилия и понимание безвыходности положения, в котором оказался вверенный ему взвод. Много ли осталось в нем первоначального состава?

Николай видел, как упал перед самой траншеей Красовский, только еще не знал: ранен он или убит. Вернувшийся с правого фланга связной сообщил ему о смерти Феди Павленко. Выбыло сразу два командира отделения. Да и Медведев, похоже, держится только на характере. Не было сомнений у Колобова и в отношении своей собственной судьбы. В глубине души он даже удивлялся, что она хранит его так долго. Тяжело вздохнув, Николай прислонился виском к прохладной стене траншеи. Таким его и увидел спешивший в соседний взвод Войтов.

– В чем дело, старшина? Не ранен?

– Никак нет, товарищ лейтенант. Притомился немного.

– Это я уже заметил, когда твой взвод с атакой промедлил. Хотел наказать, но в траншею ты ворвался вместе с другими. Считай, что за заминку оправдался. Другое плохо, Колобов. Пока ты тут прохлаждаешься, у тебя бойцы своим отделенным командирам в спину стреляют.

– Как это – стреляют? Не понял вас, товарищ комроты, – насторожился Николай.

– А я другого не понимаю. Почему я, командир роты, сообщаю тебе о том, что происходит в твоем взводе! – вспылил Войтов. – Перебежчик Петушков, как видно, тебя ничему, не научил. Теперь во время последней атаки боец Фитюлин пустил очередь из автомата в спину своему командиру Красовскому!

– Это неправда, товарищ лейтенант, – побледнел Колобов. – Я видел, как погиб Красовский.

– Не погиб, а ранен. Правда, тяжело. Есть свидетели происшедшего и я приказал отправить Фитюлина в особый отдел.

– Не мог Фитюлин этого сделать! Это либо недоразумение, либо оговор…

– Мог, не мог – все это эмоции, старшина. Я привык верить фактам. А они свидетельствуют о том, что в твоем взводе полностью утрачена бдительность, ослабла дисциплина. И ты, командир, вместо того, чтобы энергично выправить положение, оправдываешь свое бездействие тем, что «притомился»!

– Я свою должность готов сдать в любую минуту, товарищ лейтенант, – еще больше побледнел Колобов. – Тем более, что назначали нас временно, до прибытия на фронт. Только что-то не видно обещанной нам замены!..

– Товарищ лейтенант! Скорее! – из-за поворота траншеи выбежал связной Войтова Ставрикин. – Во втором взводе вашего заместителя политрука Пугачева тяжело ранило. Осколками в бедро и в живот сразу…

– Где? Веди скорее, – Войтов, ничего не сказав Николаю, побежал по траншее во второй взвод.

«Ну вот, – как-то отрешенно подумал Колобов. – И Андрей отвоевался. Друг детства».

Пугачева несли к переправе очень долго. Плацдарм простреливался насквозь из всех видов оружия и санитарки измучились, протаскивая носилки с Андреем по полуразрушенным окопам и ходам сообщения. Наконец выбрались к обрыву и присели перевести дух перед трудным спуском вниз.

По кипящей от артиллерийского и минометного обстрела Неве сновали катера, мотоботы, ялики, шлюпки. То одно, то другое судно, налетев на неожиданно взметнувшийся фонтан, либо исчезало с поверхности реки, либо взлетало вверх вместе с водой. Сотни людей, оказавшись в ледяной купели, пытались доплыть до ближайшего берега, цеплялись за обломки, тонули. Может, это был обман зрения, но серо-холодная невская вода, казалось, отсвечивала алым, кровавым цветом. На береговых откосах тут и там темнели трупы.

Передохнув, девушки снова взялись за ручки носилок. Упираясь носками сапог в сыпучий грунт, они с трудом сползли вместе с ними на узкую песчаную полосу, которая тоже простреливалась навесным огнем немецких гаубиц, мортир и минометов. И девушки торопливо направились со своей тяжелой ношей к большой штольне, оборудованной под операционную. Кроме нескольких фонарей «летучая мышь» здесь горели подвешенные на проволочных крючьях куски телефонного кабеля, и черный, тяжелый дым от них, медленно поднимаясь по своду, тянулся жгутом к выходу.

Вдоль стен на плащ-палатках лежали тяжелораненые, нуждающиеся в срочных операциях. Ближе к входу дымила жестяная печурка, на которой в металлических ванночках стерилизовались хирургические инструменты. В самом конце штольни были установлены операционные столы, плотно окруженные медиками.

Доставив Пугачева, санитарки устало присели возле печурки.

– Роза, подойди ко мне, – позвал вдруг один из раненых.

– Красовский? – радостно удивилась санитарка. – А нам сказали, что тебя убили…

– Значит, долго жить буду, – слабо улыбнулся Олег. – Кого принесли? Не из наших?

– Политрука Пугачева. Ранения в живот и бедро. Без сознания.

– Жалко, хороший мужик…

– Федю Павленко убило. Только ты Маше ничего не говори, она еще пока не знает. А Фитюлина твоего Васильков под автоматом к особисту повел по приказу Войтова.

– А что он натворил? – Олег с трудом приподнял голову.

– Как что? Это же он в тебя сзади стрелял! Павка сказал, что сам это видел…

– Да он что, свихнулся? При чем тут Славка? – Красовский со стоном откинул голову назад.

– Ты не шевелись, нельзя тебе… Так, значит, не Фитюлин в тебя стрелял?

– Конечно, нет! Фрицы мне эти две дырки сделали.

– Так в спину же. Из-за этого весь сыр-бор и разгорелся.

– Ну да, в спину. Я как раз обернулся поглядеть: бегут за мной мои орлы или в воронки попрятались. Тут в меня и угодило.

– Вот так номер. – охнула подошедшая подруга Розы Тося. – А что же Васильков?.. Надо выручать Славку.

– Войтову сообщите обо всем. Я чуток оклемаюсь и тоже в штаб объяснительную напишу. А Василькову передайте, если со Славкой что случится, пусть сам в яму закапывается. Вернусь во взвод, шкуру с него спущу… Вы Ольге о Пугачеве сказали?

– Нет еще. Операция у нее сейчас. Нельзя ее волновать.

– А если она его на своем столе неожиданно увидит, лучше будет? А так, может, поспособствует, быстрее ему помощь окажут. Вон тут сколько нас лежит. А он офицер…