Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Он без особых сомнений пользовался всей полнотой данной ему власти, но никогда не забывал о мере ответственности за принимаемые решения и действия. Ибо если превышение этой власти на войне часто оборачивается человеческой кровью, то и неиспользование ее при необходимости оборачивается кровью и, часто, не меньшей. Где тут мера добра и зла? В результатах достигнутого? Но ими можно иногда обмануть начальство, не собственную совесть. А если этой совести совсем нет у командира, как у Дудко, например?

Взъерошенный и злой сидел полковник на КП полка, когда начальник штаба подал ему радиограмму от Колобова.

– Так выходит, девятая рота осталась на своих позициях? – оживился Шерстнев. – И восьмая частично уцелела… Это меняет ситуацию, если их, конечно, немцы до утра не раздавят. Передайте Двадцатому: самому активности до начала наших действий не проявлять. В момент атаки всеми имеющимися средствами ударить противника в спину и не допускать подхода к нему подкреплений. Насчет медикаментов и боеприпасов надо что-то придумать, помочь. Вызовите ко мне Пугачева.

Начальник штаба не успел еще отойти к телефонистке, как на пороге землянки появилась высокая плечистая фигура Андрея.

– Товарищ полковник, комбат-три старший лейтенант Пугачев прибыл по вашему приказанию.

Шерстнев удивленно вскинул брови:

– Ты что, старший лейтенант, ясновидящим стал?

– Никак нет, товарищ полковник. Сам явился к вам по личному вопросу и у входа ваш вызов услышал.

– Ну, если явился, то проходи, «именинник». Слыхал? Объявилась твоя девятая! В окружении сидит, а вместе с ней и остатки от восьмой.

– Так я же докладывал вам, товарищ полковник, – оживился Андрей. – Не мог Колобов им просто так свои позиции отдать! Я его с детства знаю.

– «Мог», «не мог»… Что же ты сам со своей седьмой их оставил?

– Они наши пушки сбили, вышли роте во фланг и в тыл. Не отступи мы, немцы гусеницами бы всех передавили. Товарищ полковник, дайте мне одну роту из резерва и взвод тридцатьчетверок! Обещаю вам утром отбить оставленные позиции.

– «Резервную роту»… Свои роты надо беречь. Да и не выполнишь ты задачу с такими силами. Тут действия всего полка потребуются. А вот насчет танкового взвода, пожалуй, с тобой соглашусь. Посадишь на броню седьмую и впереди всей штурмовой группой на выручку своим пойдешь. У меня лишних батальонов нет. Сам напартачил, сам исправляй!

Помолчав, Шерстнев спросил:

– Ты по какому «личному вопросу» ко мне пришел?

– Хотел отпроситься часа на два. Нужно в медсанбате побывать.

– Рана беспокоит? – полковник кивнул на забинтованную левую кисть Андрея.

– Нет. С рукой ничего страшного. Заживает. Жена у меня там в тяжелом состоянии: два пулевых ранения в грудь и одно – в ногу Не знаю, жива ли?

– На два часа, говоришь? – нахмурился Шерстнев.

Он искренне сочувствовал своему комбату, но практической пользы от его поездки в медпункт не видел. К тому же роте нужно подготовиться к атаке, увязать свои действия с танкистами, договориться об огневой поддержке артиллерии. С другой стороны, как он будет ко всему этому готовиться, терзаясь в душе неизвестностью и опасениями за жену? Помолчав, полковник сухо согласился:

– Хорошо. Отсюда в роту можешь не возвращаться. Я позвоню твоему начальнику штаба. Только не задерживайся, готовиться к атаке нужно. Свободен до трех ноль-ноль.

Андрею повезло. До соснового леса, в глубине которого располагался дивизионный медпункт, он добрался на попутном грузовике, едущем за снарядами. Торопливо поблагодарив водителя, побежал прямо по снежной целине. В ушах его опять звучал взволнованный голос санитарки, вбежавшей минут сорок назад в его землянку:

– Товарищ комбат, вашу жену тяжело ранило. Она с поля боя раненого вытаскивала… Откуда ни возьмись, фриц недобитый… Лежал на снегу будто мертвый, а тут вскочил и из автомата… Раненого наповал, а Ольге Павловне… Я к ней подбежала, она уже без сознания была.

Пугачев долго не мог добиться, в какой из палаток лежит Соколова. Наконец узнал и, подойдя, неожиданно оробел. Сняв зачем-то еще на улице шапку-ушанку, заглянул под опущенный входной полог палатки: на трех койках, заправленных непривычно белыми простынями, лежали молодые женщины. Все – лицами к обшитому такими же белоснежными простынями потолку, с закрытыми глазами и без малейших признаков жизни. За столом, рядом с топившейся печуркой, склонив голову к зажженной керосиновой лампе, дремала почти девочка-медсестра.

Андрей тихо вошел и сразу же каким-то внутренним чутьем нашел Ольгу. Ее лицо было таким смертельно бледным, что он закусил от отчаяния губу. Боясь застонать, шагнул к ней, неловко задев сапогом за ножку стоявшей на пути койки. Дремавшая сестра испуганно вскинула голову.

– Кто вы? Сюда нельзя посторонним, товарищ командир.

Тогда Андрей на цыпочках подошел к ней, шепотом представился и объяснил, к кому он пришел с передовой.

– Жена ваша, да? – сразу подобрела девчушка. – Тогда накиньте вот этот халат и посидите рядом с ней немного. Не тревожьте ее и не разговаривайте. Она только что с операции, в шоковом состоянии. Ее нельзя беспокоить.

Склонившись, Андрей внимательно вгляделся в лицо Ольги. По неподвижным векам и посиневшим губам нельзя было понять – дышит она или нет. Перевел тревожный взгляд на прикрытую простыней и одеялом грудь и с облегчением заметил едва угадываемое, но равномерное колебание. Дышит! Вернулся к дежурной сестре и опять шепотом расспросил ее, где можно найти хирурга, оперировавшего его жену. Через несколько минут он уже взволнованно топтался у входа в самую большую палатку.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец из палатки, резко откинув полог, вышел крайне усталый высокий мужчина. Торопливо закуривая, спросил:

– Это вы меня ожидаете?

– Если вы военврач третьего ранга Вострецов, то вас.

– Чем могу служить?

– Полтора часа назад вы оперировали Соколову.

– Они нам, старший лейтенант, по фамилиям не представляются, – нервно дернул бровью хирург. – Так что извините…

– У нее двойное ранение в грудь и одно – в ногу, – торопливо уточнил Андрей. – Она моя жена. Как ее состояние?

– Вспомнил, – врач остановил движением руки Пугачева. Выбросил недокуренную папиросу. – Одно из ранений – довольно серьезное. Задето легкое. Два других – пустяки. Каких-либо патологических изменений я не заметил. Организм молодой, крепкий, а это – главное. Однако месяца три полежать в тыловом госпитале ей придется. Хотелось, конечно, чтобы не в блокадном городе. Но это, насколько я понимаю, больше зависит от вас. Все. У меня нет больше времени, извините. – И хирург так же резко вернулся в палатку, задернув за собой полог.

Взглянув на часы, Андрей торопливо побежал опять по снежной целине к дороге, повторяя про себя услышанное от хирурга: «Организм у нее молодой и крепкий, а это – главное». Через четверть часа, сидя в кабине попутного грузовика, он мысленно уже готовился к предстоящей атаке.

На Новом пятачке в роте Колобова по-прежнему было спокойно. Лишь с северной стороны не затихал бой. Там, не замолкая, гремела канонада, периодически возникала и обрывалась ружейно-пулеметная стрельба. Николаю с некоторых пор стало казаться, что шум боя постепенно приближается, становится все громче и явственней. «Да ведь это наши фрицев гонят!» – догадался вдруг, и его обожгла острая тревога за судьбу роты.

Он торопливо вынул из планшета карту и, придвинув чадящий самодельный светильник, склонился над ней. Так и есть. Их позиция, похоже, оказалась в центре наиболее узкого места образовавшегося коридора, в самой горловине еще не закрытого мешка. С севера на них постепенно накатывается волна отступающих от Шлиссельбурга частей противника. С востока гитлеровцы пятятся под ударами Волховского фронта. С запада давят ленинградцы. А с юга, от Синявино, в любую минуту могут подойти вражеские подкрепления на помощь своим отступающим дивизиям. Вряд ли у роты оставался шанс пережить наступающий день.

В низкую и узкую дверь землянки с трудом протиснулся Никонов. Сняв со спины рацию и установив ее в углу, он подошел к столу, подал Колобову листок бумаги.

– Ответ из штаба полка, – пояснил Саша. – Немного задержался, пока расшифровал.

Нетерпеливо взяв радиограмму, Николай прочитал: «Двадцатому. Держите оборону на занятой позиции. С рассветом активными действиями поможете своему батальону соединиться с вами. Подготовьте ровную площадку не менее ста метров и в двадцать четыре ноль-ноль обеспечьте посадку ПО-2 с врачами, медикаментами и боеприпасами. Площадку обозначьте по углам вертикальной подсветкой карманных фонариков. Третий».

Прочитав приказ, Колобов недоуменно уставился на сержанта. Доставка к ним врачей и боеприпасов, конечно же, обрадовала его. Но чтобы ради их роты был выслан специальный самолет – этого он не мог себе и представить. Тут власти командира полка, наверное, маловато. Не иначе как судьбой его роты заинтересовался штаб дивизии. Николай взглянул на часы. Без четверти десять. Надо не откладывая распорядиться насчет площадки.

Через полчаса, выбрав более-менее подходящий кусок поля, поставил Попова с двумя отделениями его выравнивать. Разбудил Никонова.

– Завтра отоспишься, а сейчас понаблюдай за противником. Может, засечешь что-нибудь интересное. С утра твоя помощь крепко понадобится. Как у вас на батарее со снарядами?

– Пока вроде не жалуются. Мы ведь в наступлении: за счет других участков подбрасывают.

– Видел, с насыпи пулемет ударил?

– Ага, я его еще вечером засек. Там метрах в пятидесяти левее у них еще один припрятан. В случае чего в момент придавим.

– Ладно, все равно погляди с часок. Анисимову скажешь, я к Козлову пошел, потом у Застежкина буду.

Обход позиций он решил начать с восточного участка, который по инерции продолжал считать фронтальным для роты. Пошел не по ходу сообщения, а напрямик, чтобы заодно проверить и бдительность выставленных дозоров. Идти в темноте по изрытой и исковерканной целине оказалось не просто. К тому же мешали отсветы зарева, поднимавшегося над Рабочим поселком № 5. Судя по доносившейся оттуда стрельбе, волховчане не прекратили свои атаки и ночью. Однако стрельба эта, похоже, за несколько часов так и не приблизилась к ним – немцы намертво вцепились в свои позиции.

– Стой! Кто идет? – остановил его испуганный голос невидимого в темноте часового.

– Свои, – ответил Колобов, но едва успел сделать еще шаг, услышал клацанье передернутого затвора.

– Пароль?

– Ладога.

Только теперь он различил за бруствером небольшого окопчика каску, надетую на завязанную под подбородком шапку и настороженно поблескивавшие из-под нее глаза.

– Кажись, это вы, товарищ командир? Проходите, – часовой опустил винтовку и зябко похлопал себя рукавицами по бедрам.

– Что-то не узнаю тебя. Из пополнения? – спросил Колобов.

– Нет, из минометного взвода, что вашей роте надысь придали. Вон наши «самовары» в окопчиках стоят, а народ в землянке греется, – словоохотливо объяснил боец.

– Замерз?

– Есть немного. Да ништо, скоро сменка. Минут пятнадцать стоять осталось.

– Когда сменят, скажи своему взводному, чтобы минут через сорок пять пришел ко мне на НП.

– Будьте спокойны, товарищ лейтенант, передам в точности.

– Траншея тут где? Что-то не вижу ее.

– А вон она, метрах в тридцати. Только в колючке не запутайтесь. Ее тут еще немец поставил, а мы сымать не стали, проходы только сделали.

Добравшись до траншеи, Колобов повернул направо, где по его расчетам должна была находиться землянка взвода Козлова. Прошел метров двадцать и никого не встретил. Неужели Козлов не выставил дозоров? Не похоже на него.

– Стой! Пароль! – раздался вдруг совсем рядом строгий окрик.

Ответив, Николай с трудом разглядел укрывшуюся в нише траншеи высокую фигуру с втянутой по самую шапку в ворот шинели головой.

– Это ты, что ли, Первухин?

– Так точно, товарищ лейтенант, – радостно отозвался боец. – Нахожусь на боевом дежурстве. Во взводе все в порядке.

– Как противник себя ведет? – остановил его Колобов.

– А никак, товарищ комроты. Как днем еще убрался за болото, так и сидит там, не шебуршится. Я прислушиваюсь.

– Ты, случаем, не дремлешь на посту?

– Как можно, товарищ лейтенант? – обиделся Первухин. – Да и на таком морозе разве вздремнешь?

– Ладно, это я пошутил, – успокаивающе сказал Николай. – Взводный где?

– Минут пять всего как в землянку пошел, чтобы подремать чуток. Он у нас хлопотливый…

– Где землянка?

– А вон этот ход прямо к ней ведет. Шагов через двадцать в часового упретесь. Он у самой землянки стоит.

Немцы, оставившие днем эту большую землянку, видно, любили и на фронте жить с комфортом: на небольших оконцах – аккуратные занавесочки, деревянный стол, стоял из обструганных досок, на нарах – постель. Из-за нее и распекал своих бойцов Козлов, когда Колобов вошел в землянку.

– Своих мало, так вы еще и немецких «диверсантов» решили во взводе развести? Выкинуть фрицевскую подстилку на мороз!..

Увидев вошедшего командира роты, старший сержант на полуслове прервал разнос, по-уставному четко и толково доложил об обстановке.

– Вольно. Занимайтесь своими делами. Зашел посмотреть, как вы тут устроились, – сказал Колобов, усаживаясь за стол. – Что за диверсанты у вас объявились?

– Черноспинные, товарищ лейтенант, – хохотнул незнакомый Колобову молоденький боец, выносивший из землянки ворох лоскутных ватных одеял, половиков и душегреек. – Породистые какие-то вши. Против наших куда как сердитее.

Выбросив на мороз оставшуюся от прежних хозяев подстилку, бойцы вновь улеглись на нары, завернулись в шинели.

– Может, тоже приляжете на часок, товарищ комроты? Землянка теплая, просторная, – предложил Козлов.

– Нет, я к Застежкину еще загляну Ты свои позиции полностью оборудовал?

– Траншею восстановили, а перед ней, как стемнело, шесть щелей поглубже вырыли и снегом замаскировали – на случай, если танки на нас пустят. Нам бы патронов к «дегтярям» и бутылок с зажигательной смесью, товарищ лейтенант.

– Подумаем. Подготовь сводку и приходи минут через сорок на мой НП. Посоветоваться надо насчет завтрашнего дня.

– Да-а, завтра они нам, по всему видать, скучать не дадут, – согласился Козлов и тут же, подобравшись, ответил как положено: – Есть подготовить сводку и явиться через сорок минут на ротный НП.

Покинув землянку Козлова, Колобов свернул по траншее налево к позициям взвода Застежкина. Там, на севере, все так же гремела канонада и доносилась трескотня перестрелки. Николаю показалось, что за время, пока он находился в землянке, шум боя еще приблизился к позициям роты.

Первым, кого встретил Колобов на позициях взвода Застежкина, был замполит роты Волков. Он стоял в ходе сообщения, ведущем к разбитому дзоту, который бойцы приспособили под временное жилье.

– Не спишь, Юрий Сергеевич? – спросил Николай. – Мне сказали, что ты к раненым пошел.

– Только что оттуда, – подтвердил Волков. – Худо там, командир. Восемь человек уже умерло, а до утра далеко. Им сейчас медицинская помощь нужна и как можно скорее.

– Обещали помощь. Я радиограмму из штаба полка получил. Приказали в двадцать четыре ноль-ноль принять самолет с врачами и боеприпасами.

– Самолет?! – удивился замполит. – Гляди-ка, какое внимание нам оказывают!

– Видно, пока иного выхода нет, – заметил Колобов. – Я уже приказал Попову подготовить площадку для самолета. Ты сходи туда, проверь.

– Сейчас схожу, – согласился Волков. – Да, вот что, Николай. Тебе всюду не поспеть. Ты эту северную позицию доверь мне. В случае чего помогу тут Застежкину.

– Согласен. Хотя сейчас трудно судить, где горячее всего придется. Думаю, у Попова человек пятнадцать в резерв забрать. С его стороны немцев не так уж много, да и родной полк поможет в случае чего. А все остальное – загадка. С юга немцы тоже могут навалиться. Мы у них как кость в глотке.

– Вот и будь там, а я – здесь.

– Хорошо. Мне с тобой, Юрий Сергеевич, еще по одному вопросу переговорить хотелось, да не знаю, ко времени ли.

– Со мной всегда ко времени. Что за вопрос?

– Заявление я написал с просьбой принять меня в ряды партии. Ты как на этот счет, не против?

– Я тебе свое согласие уже давал. То, что в такой ситуации хочешь мне заявление отдать, – еще один плюс в твою пользу. Может, повременишь? Ведь в окружении находимся.

– Ты что, всерьез мне это говоришь? – вспыхнул Николай.

– А ты не обижайся на меня, старика. Прием в партию – дело нешуточное. А впрочем, если ты не против, одну из рекомендаций я сам тебе напишу. Заявление-то где?

– Вот оно, с собой ношу, – Колобов достал из планшета листок бумаги и передал замполиту.

Волков присел на корточки и, присвечивая себе фонариком-жужжалкой, прочитал: «В решающий бой за город Ленина хочу идти коммунистом и потому прошу партийную организацию принять меня в свои ряды».

– Что ж, убедительно.

– Значит, принимаешь заявление? – Николай помолчал и, вздохнув, добавил: – Тогда я тебе еще об одном факте из своей биографии должен рассказать. Мне в тридцать пятом по комсомольской линии строгий выговор вкатили.

– За что?

– Приехал к нам однажды в поселок лектор. К тому времени я уже киномехаником работал. Ну и стал он рассказывать, как люди будут жить при коммунизме. Дескать, ни тюрем, ни воров, ни бюрократов не будет. От ревности да разводов и следа не останется. Словом, картину нарисовал – как в сказке, где кисельные берега, молочные реки и блины с вареньем прямо с неба падают.

– А ты что, против?

– Да кто же против такой жизни? Я насчет ревности усомнился. По-моему, если человек по-настоящему любит, он не может равнодушно смотреть, как его девушка с другим обнимается. Так лектору и сказал. После этого мне и вкатили строгача за несознательность.

– Понятно, молодой был, вот и выбрал самый существенный для себя вопрос, – улыбнулся замполит.

– При чем тут «молодой»? Сейчас у меня жена и двое детей, а я все равно так же думаю. Если не прав, переубеди меня.

– Ладно, командир, вопрос о ревности мы с тобой в лучшие времена обсудим, – по-доброму рассмеялся Волков. – Если уж начистоту, то во мне тоже такой пережиток присутствует. Ну, пойду проверю, как готовят площадку. Заодно и с бойцами потолкую. Они у Попова, кажется, все из роты Дудко?

– Да, сорок два человека. Минут через двадцать подходи к ротному НП. Я всех командиров собираю.

Обойдя позиции роты и возвращаясь на свой наблюдательный пункт, Колобов неожиданно ощутил навалившуюся на него неимоверную усталость. Каждый шаг давался с трудом, сильное и послушное тело стало вялым и беспомощным. Привычный автомат превратился в пудовую гирю и даже офицерский планшет обрел не свойственную ему тяжесть.

Какое-то смутное, нехорошее предчувствие сдавило грудь, сковало волю и ясность мысли. «От усталости это, – подумал Николай. – Поспать пару часов и все пройдет». Но о сне и думать было нечего. До назначенного совещания оставалось всего десять минут и нужно было прикинуть для себя хотя бы предварительный план предстоящих действий роты.

Войдя в землянку, кивнул приветливо улыбнувшемуся сержанту-корректировщику, присел возле топившейся печурки, протянул руки к огню. Думалось почему-то совсем не о том, что являлось сейчас самым важным. В горячке боев, узнавая о смерти или ранении своих сослуживцев по бывшей штрафной роте, воспринимал это как нечто неизбежное: а что делать? Это – война. Иначе и не может быть на передовой. То, что минуту назад случилось с кем-то, в следующую минуту может произойти и с тобой. Но сейчас, обойдя позиции роты, он вдруг неожиданно для себя осознал, как мало осталось в строю тех, кто ехал с ним в эшелоне из города Свободного. И понял, что этим оставшимся в живых, и ему в том числе, в сущности, ужасно везло до сих пор.

– Товарищ лейтенант, что с вами? – донесся до его сознания встревоженный голос Никонова.

Николай поднял на него взгляд.

– Ничего. Устал что-то сегодня. Вспомнился друг хороший. На Невском пятачке это случилось. Он за пять минут до своей смерти почувствовал ее приближение. Вот ты, Саша, в университете учился, как считаешь, признает наука такое предчувствие или нет?

– Считаю, что думать об этом не надо, товарищ лейтенант. Скорее всего, от усталости такое бывает.

– Может быть, – Николай согласно кивнул головой и, пересев к столу, принялся рисовать в полевой тетради схему занимаемых ротой позиций.

Когда в землянке собрались командиры взводов, минометного взвода и единственной уцелевшей противотанковой пушки, он успел вчерне набросать несколько вариантов размещения сил и огневых средств на случай атак противника с той или другой стороны. Дождавшись задержавшихся Волкова и Попова, Колобов пригласил всех к столу:

– Присаживайтесь поближе, товарищи. Давайте вместе помозгуем, что будем делать, если немцы нападут на нас, скажем, с севера…

– Да уж вариантов у нас сколько хочешь, – невесело усмехнулся Фитюлин. – С любой стороны давануть могут, или со всех разом…

– Ты, Славка, не хмылься, – сердито прервал его Застежкин. – С твоей стороны все спокойно, а на меня немчура, по всему видать, еще до зари навалится.

– Наши их жмут, вот они и пятятся. Врезать им хорошенько в спину, как тараканы разбегутся.

– Дудко уже врезал вчера… А ты знаешь, сколько их там, чтобы врезать? Может, для них наша рота – что желудь для кабана. Зубом щелкнет и не заметит.

– Давайте по существу. У кого есть конкретные предложения? – прекратил никчемные препирательства Колобов.

– У меня имеются, – поднялся лейтенант-минометчик. – Считаю, мой взвод надо поставить в центре «пятачка». Миномет – не пушка. Развернуть в любую сторону – плевое дело. От автоматчиков в случае чего прикроем.

– А мины у тебя есть? – спросил Фитюлин.

– Мало. Десятка два осталось.

– Много ты ими прикроешь, – фыркнул Славка, но Колобов нетерпеливым жестом остановил его.

– Дельное предложение. Как разойдемся, ищите себе подходящее место и перебирайтесь. Окопы ройте глубже, не ленитесь.

– Автоматчики – куда ни шло, а напротив меня, за «железкой» танки фрицевские рычат. В темноте не видать, а на слух – много, – не сдержал снова тревоги Прохор Застежкин. – Ежели поутру двинутся все разом, что тогда делать?

– Тебе выделяется противотанковая пушка. Закопать ее и бить прямой наводкой.

– Так у нее ж всего четыре снаряда!

– Бутылок с зажигательной смесью и гранат за счет взвода Козлова выделим, – решил Николай. – Тебе, Прохор, не грех бы поучиться у Козлова. У него болото впереди, а он еще с вечера шесть окопов для гранатометчиков перед траншеей вырыл.

– Так мне ж никто не сказал, – смутился Застежкин. – Конешное дело, как возвернусь, мы враз…

– А что, если нам самим на рассвете в сторону своего полка по фрицам шарахнуть? – предложил Фитюлин. – Проскочили бы, ей-богу!

– Раненых куда денешь? Их у нас больше сорока человек, – хмуро взглянул на Славку командир роты. – Кроме того, получен приказ командира полка удерживать занятые позиции.

– Больше ни у кого никаких предложений нет? – Колобов обвел взглядом собравшихся. – Значит, на том и порешим. Кроме того, старшина Попов и старший сержант Козлов выделят из своих взводов по пятнадцать человек в резерв, на случай, если совсем туго где придется.

– Едрит твои лапти! – не сдержался прижимистый Попов. – У меня взвод или резерв армии? То два отделения площадку для самолета готовить, то еще пятнадцать человек…

– Два отделения у тебя уже спят, – не принял возражения Николай. – А резерв нам в любую минуту может потребоваться. К примеру, не сможет Застежкин удержать свои позиции, куда ты тогда денешься?

– Почему это я своих позиций не удержу? – обиделся Прохор, но Николай заставил его замолчать взмахом руки.

– Все, разговоры кончили. Всем разойтись по своим подразделениям. Через пятнадцать минут командирам взводов прислать по три человека за боеприпасами.

– Если бы они вместе с патронами нам еще и жратвы с этим самолетом прислали, – мечтательно вздохнул Славка. – Но это им слабо, не догадаются.

Минутная стрелка перевалила уже за полночь, а обещанного самолета не было слышно. Со стороны Ладоги все явственнее накатывался грохот боя. Где-то за заброшенным огородным полем гудели танковые двигатели.

– Может, и кружит он над нами, а мы не слышим, – предположил стоявший у одного из углов подготовленной площадки Анисимов.

– Может, и так, – согласился Колобов и приказал ординарцу: – Давай сигнал!

Анисимов направил прямо в небо отражатель фонаря и несколько раз резко надавил на рычаг, вращающий динамку. Фонарик зажужжал, лампочка вспыхнула сначала тускло, а потом ярче. Тотчас такие же светлячки загорелись и на других углах площадки. Однако в небе было все так же пусто, только дымные облака тянуло с севера.

– Потушить огни! – скомандовал Колобов. – Будем повторять через две минуты. Светить не дольше десяти секунд, а то дождемся другого «подарочка» с неба.

Минут через десять над заброшенными огородами, где слышались рев и лязг немецких танков, взмыли в небо сразу пять или шесть осветительных ракет и в них мертвенном свете показался небольшой, медленно снижающийся в сторону Нового пятачка самолет. Тут же несколько левее от него с сухим треском лопнул снаряд, другой…

– Собьют, гады! – послышался шепот напрягшегося словно перед атакой Анисимова.

– Газу давай, тихоход! Прижимайся к земле быстрее! – закричал сдержанный обычно Волков.

Но самолет все так же медленно и плавно скользил в их сторону и летчик, видимо, не мог изменить ни рассчитанный курс, ни угол скольжения. Вот, словно отстраняясь от близкого разрыва, самолет резко накренился на правое крыло, выпрямился снова и… задымил.

– Сбили! – простонал Анисимов.

Однако самолет продолжал приближаться к подготовленной площадке, будто притягиваемый едва заметным светом направленных на него фонариков. Вот он неуклюже подпрыгнул на краю площадки и покатил по ней, торопливо гася скорость. Из открывшейся дверки поспешно выпрыгнули двое в белых полушубках.

– Что вы стоите?! – раздался сердитый женский голос. – Не видите, самолет горит! Быстрее выносите боеприпасы и медикаменты! Господи, и мои инструменты там остались!

– Со мной ваши инструменты, Галина Павловна, со мной! – крикнул женщине второй прилетевший и указал рукой на стоявший у его ног большой чемодан.

С пожаром справились быстро – попросту забросали снегом дымившийся мотор. Не мешкая выгрузили и распределили по взводам доставленные боеприпасы и продукты. Замполит увел прилетевших хирургов к раненым, а Колобов подошел к возившемуся у мотора летчику.

– Ну, что?

Тот в ответ только безнадежно махнул рукой:

– Отлетался. Маслопровод перебило. Без механиков тут ничего не сделаешь.

– И что же теперь?

– А черт его знает. Пятачок ваш, насколько я понимаю, простреливается насквозь. Рассветет и фрицы из моей птички сделают решето.

– Да-а, в траншею его не спрячешь.

– Об чем и речь, – невесело усмехнулся пилот. – Как говорится, «фюзеляж и плоскостя, высылайте запчастя». Так что принимай, командир, и меня в свой экипаж. В кабине РПД и пять снаряженных дисков с патронами.

– Ого! И стрелять из «дегтяря» доводилось?

– Призы на полковых стрельбах до войны брал.

– Тогда вопросов не имею. Забирай свой пулемет и топай вон к той землянке. Будешь пока в моем личном резерве. Как тебя, кстати, зовут?

– Лейтенант Васюков.

– Давай, лейтенант, иди и поспи немного. А я еще разок по позициям пройду. Что-то стрельба на севере стихать стала…

Минометчики уже успели перебраться в центр пятачка и, закончив рыть укрытия, собрались в тесной полуобвалившейся землянке. Чадящее пламя от трофейного кабеля скупо освещало небритые и осунувшиеся лица пятерых бойцов. Еще трое спали, прижавшись друг к другу, возле стены.

– Как дела, минометчики? – спросил Колобов. – Позиции оборудовали?

– Все в норме, товарищ лейтенант.

– Сухой паек получили? Не обидел вас наш старшина?

– Все по-братски. Уже и «наркомовские» употребили с морозу. Теперь бы еще немец воевать перестал, совсем жить бы стало хорошо.

Николай узнал в ответившем ему бойце часового, с которым он разговаривал вечером, когда в первый раз обходил позиции роты.

– Ты, Муха, расскажи лучше, как утром от своего танка в траншею сиганул, – толкнул Мухина в бок локтем сидевший рядом с ним рослый боец. – Тридцатьчетверка наша из лощины выскочила, а Муха, как ныряльщик, ей-богу, руки вытянул и в траншею прямо головой ка-ак сиганет и лежит, не шевелится. Расскажи, Муха, что ты в ту минуту про себя думал?

– Рассказал бы, да боюсь, что обидишься на меня.

– Это за что же?

– Так ведь я тогда подумал, что с глупым человеком мне в одном расчете воевать довелось. Ты мне уже шестой раз один и тот же вопрос задаешь. Другого придумать не можешь. Ну и что, что в траншею сиганул? Танк-то на нас неожиданно выскочил. Что же мне, под него лезть, ежели он свой?

– Не-ет, ребята, а фрицы от наших танков тоже хорошо бегают, красиво, – продолжил начатый, видимо, еще до Колобова разговор худой, жилистый боец. – Помню, как в сорок первом однажды нашу роту два фрицевских танка по полю будто зайцев гоняли. И ведь даже не стреляли, подлюги! Что мы им со своими трехлинейками? Гонит, пока человек сам под гусеницы не свалится… Злой я с тех пор к ним стал.

– Что же вы их гранатами-то? Али не было?

– Как же, были, – нервно дернул головой жилистый. – Ты с конца сорок второго воюешь? А я с первого дня. Помню, как нам под Капсукасом гранат этих со склада полгрузовика привезли, а запалы к ним… в другой батальон направили.

– Ну, мало ли, ошибся кто-то в горячке.

– Нам эта ошибка тогда в полроты обошлась. Попадись мне в руки в тот день этот ошибщик, сам бы его под немецкий танк живьем запихал…

Колобов выбрался из землянки минометчиков. Колючий, режущий ветер немного стих и, казалось, стало не так холодно. На севере артиллерийская канонада почти совсем затихла. Николай постоял, решая, на позиции какого взвода ему теперь направиться, и повернул на север. Позиции взвода Застежкина его беспокоили все-таки больше других.

Необыкновенно длинная, заполненная тревогой и томительным ожиданием ночь приближалась к концу. В стороне Волхова из-за дальней гребенки леса показалась бледная полоска зари. На севере опять громыхал притихший было на короткое время бой. Части 123-й стрелковой бригады вновь теснили, вжимали упирающегося противника в узкий коридор, образовавшийся между частями и соединениями Волховского и Ленинградского фронтов.

С наката колобовской землянки было видно в бинокль, как из лощин и оврагов выскакивали на открытое заснеженное поле разрозненные группы немецких автоматчиков, брели в сторону позиций взвода Застежкина, но где-то на полпути, километрах в полутора, исчезали в траншеях и ходах сообщения.

– Как думаешь, сержант, против нас скапливаются или пытаются организовать еще один рубеж обороны?