Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Валентин же с момента прихода в батальон, внешне оставаясь таким же, внутренне как-то переменился. Он, казалось, совершенно отвлекся от вопроса «виноват – не виноват» и занялся вопросом «быть или не быть».

Часто, жалуясь на чрезвычайную требовательность Стрепетова и огромную физическую нагрузку, кое-кто говорил:

– На кой черт нам все это надо! Что мы, фашиста не видали, что ли?

Бухаров обычно возражал:

– Фашиста-то мы, конечно, видали. Но его не видать, а бить надо по-настоящему. Батальон наш – такой кулак, которым гитлеровцам где-нибудь сразу скулу вывернут. Тут, если подучить, каждый может за двоих, а то и за троих сработать…

Наблюдая, как Валентин отрабатывает приемы штыкового боя и самозащиты, Алексей говорил:

– Неужели ты думаешь, что в нынешней войне исход боя зависит от штыковой атаки?

– Не думаю, – отвечал Валентин, – но уметь должен. Надо побеждать в каждом бою! Но не за счет «осторожности», а путем превосходства. Я хочу не только «очиститься», но и поумнеть. И вернусь на фронт не тем зеленым лейтенантиком, каким был в сорок первом, а настоящим офицером…

– Тебе разве не все равно, кем воевать?

– Нет, не все равно. Где я больше принесу пользы – вот таким рядовым или офицером?

В их разговор вмешался Костров:

– А кто ее измерит? Будь уверен, тебя никто не спросит, сколько ты убил немцев, а поинтересуются, был ли ты на спецпроверке.

– Неправда, – возразил Валентин, – спросят и это. После войны за все спросят.

И вот в такие минуты, когда кто-нибудь упоминал «после войны», их заносило далеко. Они оказывались в том далеком будущем, о котором каждый втайне мечтал, но в котором не всем, к сожалению, – и они это знали – приведется жить. Они сразу забывали о еще не пройденных дорогах войны, о сотнях и тысячах еще не начавшихся и даже не запланированных начальством боев и главное – о шестидесяти днях, всего шестидесяти днях в штрафном батальоне, в иных условиях равных месяцам и даже годам обычной войны. Тогда начинали говорить о будущем, как о действительности, которую каждый представлял по-своему.

– О-о, куда забрался! – восклицал Анохин. – До «после войны» еще дожить надо!

– Ничего, Коля, доживем! – уверенно отвечал ему Валентин. – А не верить в это – так и воевать не надо.

Костров, всегда настроенный пессимистично, тоже возражал Валентину:

– Ты говоришь, за все спросят. Что же, письменный отчет потребуется или как?

– Во-во, с приложением печати и подписью начальства, – смеялся Анохин.

– Отчет у тебя вот здесь должен быть, – указал себе на грудь Бухаров.

– Да на кой он мне? – злился Костров. – Чего ради я должен страдать? Был бы действительно виноват, а то ведь за здорово живешь – два месяца штрафного батальона без суда отвалили и вкалывай! В мирное время – это двадцать лет тюрьмы. Легко сказать!

– Все мы не виноваты, – сказал Алексей. – Так что же теперь делать? Бросить автомат и податься к немцам? Давай, может, пожалеют…

– Нет уж, это дудки. Случись что – лучше застрелюсь, как Швалев советовал. Один черт помирать…

– Швалев, конечно, дурак, – заметил Алексей. – Но и твои рассуждения не умны. Ты Советской власти счет предъявляешь. А виновата ли она, не подумал.

– Не знаю, кто виноват. Только вот ты тоже сидишь в штрафном, а не в партизанском отряде, куда тебя Советская власть посылала, – огрызался Костров.

– Если уж на то пошло, то у меня больше причин быть недовольным, чем у тебя. Но я не кричу, что воевать не буду. Воевать мы все будем и не как-нибудь… Ну, а насчет того, почему в штрафной попали… – начал Алексей и замолчал. Минуту подумав, продолжил: – Лет через двадцать-тридцать историки скажут. Если доживем – узнаем.

– Вот-вот! Если доживем. Осталось-то пустяки – дожить, – съязвил Анохин.

– Вот почему и воевать надо умеючи, – отстаивал свою мысль Бухаров. – Не в прятки играть со смертью, а презирать ее.

– Зато после всего этого нас никто не посмеет упрекнуть, – поддержал его Алексей.

– Да бросьте спорить, братва, – вмешался Вася Чернышев. – После войны совсем не так будет. Кто это станет допрашивать тебя, был ты в штрафном или нет? Ведь мы победим! А остальное не имеет значения. Вернемся домой, встретят нас с музыкой, с цветами…

– Почему обязательно с цветами? – перебил Бухаров. – А если война зимой кончится?

– Нет, Валька, не может она зимой кончиться. Она завершится летом, – убежденно и серьезно возразил Чернышев.

– Почему? – почти одновременно раздалось со всех сторон.

– Не может она кончиться зимой, потому что это будет великий праздник. Представьте себе: зелень, солнце, цветы и – тишина! Победа!

Все замолчали, а Вася вдохновенно продолжал:

– Вернемся домой, отдохнем, отоспимся, погуляем, а потом пойдем и скажем: «Ну, давайте нам работу, да не какую-нибудь, вроде там подай-прими, а работу трудную, как в штрафном было…» Вальку, например, прежде всего спросят: «Кем вы работали раньше, товарищ Бухаров?» А Валька ответит: «Архитектором». «Простым архитектором? Да и то без году неделю? Как же можно! Теперь это вам не годится. Пожалуйста, садитесь вот в это кресло и давайте, ворочайте. Всю войну вы разрушали, а теперь стройте. Много стройте, и быстро…» Ну, Валька вначале поломается для виду, дескать, я не могу так сразу и опыта еще нет, а потом, конечно, согласится. Придет он в кабинет, сядет в кресло, нажмет кнопку, – и Вася, скорчив напыщенную рожу, протягивает руку в сторону воображаемой кнопки.

Лица окружающих расплываются в широкой улыбке, искрятся смехом и синие глаза Валентина, а Вася, войдя в роль, продолжает:

– Вот, понимаешь, секретарша, фифочка такая, – и Вася делает в воздухе красноречивые жесты, – докладывает ему: «К вам какой-то Чернышев просится. Третий день ходит». «Какой еще Чернышев? – спрашивает важно Валька. – Что ему надо?» – «Говорит, по личным делам. Симпатичный молодой человек, между прочим…» – Это она, значит, меня так рекомендует. А я уж с этой секретаршей… будь здоров! – добавляет Вася. – «Ладно, – говорит Валька с досадой, – впустите». Вхожу я, останавливаюсь посреди кабинета, а он сидит где-то далеко, за каким-то столом, вроде аэродрома, жмурит свои бараньи глаза и… не узнает. «Что вам угодно, молодой человек?» – важно цедит сквозь зубы. «Так я же Вася! Вася Чернышев!» – «Какой еще Чернышев?» – «Ну как же, мы с вами в штраф…» – «Не был я ни в каком штрафном!» – орет он. Тут у меня в коленках начинается этакое дрожание, я уж готов стрекоча дать, а Валька выходит из-за стола и говорит: «Так это ты, старый бродяга!» И мы едем на его машине в самый лучший ресторан. Как он там у вас в Харькове называется? – спрашивает Вася, словно он позабыл.

– «Красная», – говорит Валентин серьезно.

– Во-во, в эту самую «Красную», – соглашается Вася, и его слова тонут в оглушительном хохоте.

Костров вначале тоже улыбается, но потом его лицо мрачнеет, и он вдруг заявляет:

– Не так это будет, братва.

Смех обрывается, все поворачиваются к нему.

– Так бы совсем неплохо, но может быть иначе. – И он, подражая Чернышеву, начинает рассказывать: – Придет Валька, и никаких ни цветов, ни музыки не будет. Просидит он недельку, другую, третью. Потом сам пойдет просить: «Мне бы работенку какую-нибудь?» – «Что ж, – отвечают ему, – это можно, пожалуйста. Рядовым архитектором хотите?» – Валька, конечно, ждал чего-либо получше, но тут делать нечего – сам проситься в начальство не будешь. Ему говорят: «Заполните для начала вот эту анкету, напишите подробную автобиографию, приложите три фотокарточки без головного убора, справочку с места жительства и приходите. Фронтовику работа всегда найдется». Ну, Валька, конечно, пишет, старается, при всех орденах фотографируется, справки добывает. Приходит. Товарищ тот анкету почитал, справочки полистал и спрашивает: «Вот вы тут пишете, что на оккупированной территории были. А как вы туда попали?»

Валька начинает объяснять: так, мол, и так – дурак начальник был, послал выполнять задание, а сам удрал и меня оставил. «Так, так – говорит тот, а сам уж думает, что Валька на него намекает». «Ну, и как же вы дальше?» – Валька тут все выкладывает подробно и добавляет: «Да вы не извольте сомневаться, я проверен и перепроверен, даже в штрафном был из-за этого дурака-начальника». Ответственный товарищ еще больше удивляется, даже рот раскрыл. «Ай-ай, как нехорошо. Значит, вы осуждены были?» – «Да нет, – говорит Валька, – осужден не был, а в штрафном был». – «Эх, чуть не дал маху, – думает про себя ответственный товарищ, – чуть было уголовника не принял на работу». А Вальке так вежливо говорит: «Зайдите через недельку». Прошла неделька. Снова стоит Валька перед этим начальником. «Незадача тут у нас вышла: пока вас оформляли, должность эту сократили. Так что, извините. До свидания». – «Так, может, другое что?» – «Ничего нет. До свидания». И идет Валька дальше… А там опять сначала…

Все молча слушают унылую выдумку Кострова, и только Алексей перебивает его:

– Опять заныл, как зубная боль. Что за удовольствие портить настроение! Почему ты всегда думаешь хуже, чем может быть!

– Чтоб не разочароваться, – отвечает Костров и поднимается.

Анохин, как всегда, поддерживает приятеля:

– А что ты думаешь? Может, и так быть…

Месяц пребывания в батальоне промелькнул, как один день. Подготовка части завершилась, как водится, двухдневными батальонными учениями, на которых присутствовало несколько старших офицеров из штаба округа. Видимо, они остались довольны учениями, потому что Стрепетов ходил возбужденный и сияющий.

После разбора запыленные и измученные люди вернулись в лагерь и принялись за наведение порядка: подремонтировали обувь и одежду, вылизали до последней пылинки палатки и линейки, помылись в бане. Оставалось последнее: принять присягу.

День принятия присяги был для них, пожалуй, первым и последним праздничным днем перед отправкой на фронт. В ту же ночь, на рассвете, батальон по тревоге оставил лагерь и отправился на погрузку.

К месту назначения – глухой станции недалеко от Вязьмы – эшелон подошел в сумерках. Едва опустели вагоны, как раздалась команда строиться, и батальон, позвякивая оружием, исчез в ближнем лесу. Всю ночь шли разбитыми лесными дорогами на запад, откуда глухо доносились звуки боя и где по ночам виднелись зарева пожаров.

На дневку остановились только на второй день. Стоял сентябрь, и нарядная осень уже поселилась в лесу. Побурели дремучие заросли папоротника, завяли, словно подхваченные пламенем снизу, иголки молодой сосны, заполыхала редкая осина, пожухла трава на высотках.

В лесу было тепло, чуть заметно пахло грибами и по-особому, резко и приятно, дымом костров и кухонь.

Общими усилиями оборудовали шалаши для себя и легкие блиндажи для начальства. Затем занялись мелкими солдатскими делами.

Тогда же получили стальные трехмиллиметровые щиты, выкроенные и выгнутые по фигуре человека. Верхняя часть такого щита прикрывала грудь, а нижняя, прикрепленная к верхней гибким соединением, защищала живот. В снятом положении он мог служить и прикрытием, когда не было окопа, и упором для стрельбы.

Возгласам удивления не было конца.

– Это, братва, для равновесия, – смеялся Анохин. – Ящик патронов сильно назад тянет, а такую железяку спереди повесишь – оно и будет в самый раз.

– Настоящая средневековая кираса! – удивлялся Алексей, рассматривая полученные доспехи. – Хоть сейчас на рыцарский турнир!

– А что, недурно придумано! Назад не побежишь: спина-то открытая, а спереди хоть и попадет, так не страшно… – восторгался Вася Чернышев.

– Это смотря куда – спереди. А вдруг она, дура, повыше щита возьмет? – возражал ему Бухаров.

– Мы теперь настоящая бронепехота, – басил кто-то в стороне, – так сказать, кирасирная инфантерия…

– Вот именно, – живо откликнулся Шубин, – керосинная дизентерия. Мотора только не хватает…

– Увидят фрицы в таком обмундировании – сразу в штаны наложат, – не унимался Чернышев. – Ты только представь: он по мне шпарит из автомата, а я пру и пру…

– Подожди переть-то, – возражал Костров. – Может, так драпанешь, что и кирасу забудешь…

Они подгоняли стальные доспехи, приседали, пробовали свободу рук, ложились и пришли к выводу, что хотя эта штука и тяжеловата, но в рукопашном бою пригодиться может.

– Теперь мне понятно, почему на батальонных учениях танков не было, – промолвил Бухаров.

– Почему? – спросил Чернышев.

– А теперь ты и танк и пехота вместе… – съязвил Шубин.

– Значит, будем там действовать, где танки не ходят, – пояснил Алексей. – Ну-ка, Вася, стукни, – попросил он Чернышева.

Чернышев легонько толкнул его в грудь прикладом автомата. Металл глухо звякнул.

– Не бойся, давай сильней! – попросил Алексей.

Тогда Чернышев, захватив обеими руками автомат, сильно ударил по стальному щиту. Алексей крякнул, отшатнулся, но устоял.

– Вот здесь ударяет, – показал он на вырезы у плеч. – А так ничего, выдержит.

Перед обедом вдруг раздалась команда к построению. Тотчас же стало известно, что едет высокое начальство. Ждали долго. Наконец на поляне, где был построен батальон, показался «виллис», за ним еще несколько машин. Из «виллиса» вышел невысокий генерал и направился к строю. Сзади него тут же образовалась большая группа военных и двинулась следом.

– Наш командующий.

– А тот длинный генерал – кто?

– Принимать приехали…

Стрепетов, увидев командующего, торопливо вышел на середину фронта батальона, резко повернулся к строю и, с особым шиком произнося звуки «р» и «а», подал команду «Смирно». Он минуту помедлил, окинул суровым взглядом застывший в строю батальон, словно проверяя, все ли так хорошо выполнили команду, как он ее подал, и, печатая шаг, позвякивая в такт ему орденами, направился навстречу генералу.

Приняв рапорт, генерал поздоровался и медленно пошел вдоль строя. Он часто останавливался, разговаривал с командирами и бойцами, спрашивал что-то у Стрепетова, обращался к высокому сухопарому генералу, почтительно шедшему сбоку и чуть сзади.

Алексей, стоявший в первом ряду, все это отчетливо видел и потихоньку комментировал для стоявших сзади.

– Остановился… Что-то спрашивает у майора… Разговаривает с каким-то автоматчиком… улыбается… Идет сюда…

Вот генерал прошел взвод управления, роту автоматчиков и направился к первой роте. Теперь Алексей отчетливо видел его обветренное лицо, грубые складки на щеках и три больших звезды на зеленовато-серебряном поле погон. Словно загипнотизированный этими звездами, Алексей не сразу понял, что обращаются к нему:

– Где вы раньше служили?

Алексей оторвал взгляд от впервые увиденных погон и встретился с глазами генерала. Усталые, воспаленные, они спокойно и доброжелательно рассматривали его.

– Рядовой первой роты Сушко, товарищ генерал. Служил в артиллерии, товарищ генерал.

Ресницы генерала чуть смежились, гася веселые искорки в глазах:

– Видно по комплекции! Когда-то таких в Преображенский полк брали. Слыхали, наверное?

– Так точно, слыхал, товарищ генерал.

– А воевали где?

– На Украине, товарищ генерал. В партизанском отряде.

Глаза командующего стали холодными и чужими.

– Были в плену?

– Никак нет, товарищ генерал.

Командующий на секунду опустил глаза, и Алексею даже показалось, что он попытался увидеть, не стоит ли кто сзади, и, понизив голос, быстро бросил:

– Жалобы есть?

В какую-то секунду в памяти пронеслись забытые картины: капитан Парадашвили, лагеря, допросы, старший лейтенант Швалев с колючими подозрительными глазами и срезанным подбородком, мучительные раздумья по ночам, споры с Валентином. Алексей смотрел прямо в лицо генералу и, кажется, физически ощущал, с каким напряжением ждут его ответа товарищи. Ему казалось, что прошло уже минут десять, как он услышал вопрос генерала, и что тот уже почувствовал его колебания. «Сказать, сказать… – что-то кричало внутри. – Единственная возможность… Больше такого случая не выпадет… Сказать, иначе ты никогда отсюда не выберешься…» И Алексей решительно и громко, чтобы не было сомнений, выкрикнул:

– Никак нет, товарищ генерал. Жалоб нет!

И сказав это, пусть даже совершенно неожиданно для себя, Алексей вдруг понял, что любой другой ответ был бы ложью для самого себя и подлостью по отношению к товарищам. Услышав слова Сушко, командующий повернулся, чтобы идти дальше, его глаза снова стали усталыми и спокойными. Когда генерал отошел, Шубин, стоявший рядом, легонько толкнул локтем:

– Правильно, Лешка!

Дальше командующий не задерживался. Остановившись перед фронтом батальона, он сказал:

– Товарищи! Ваша подготовка закончилась. Не сегодня завтра вы вступите в бой. Вам предстоит действовать на самых ответственных участках фронта, там, где решается судьба важнейших операций. На вас возлагаются большие надежды, и я уверен, что вы их блестяще оправдаете.

Строй не шелохнулся. Генерал обвел взглядом ряды и продолжил речь:

– А через два месяца все вы будете восстановлены в офицерских званиях и правах.

Дружным «ура» ответил батальон на слова генерала. Алексей в эти минуты испытывал необыкновенное чувство радости и удовлетворения тем, что им наконец-то верят. Верит и этот умудренный опытом генерал с усталым взглядом воспаленных глаз, и далекий всезнающий Сталин, олицетворяющий Родину.

И только когда утихли крики и генерал направился к машине, в строю кто-то негромко сказал:

– Видишь, и этот не забыл про вину помянуть.

Эти слова больно кольнули Алексея, на душе остался неприятный осадок.

3

Еще до приезда командующего пронесся слушок: завтра наступление.

Тот, кто был на фронте, отлично знает, что в армии не существует более быстрого и надежного средства связи, чем «солдатское радио». Его сообщения всегда важны, всегда достоверны и с невероятной быстротой доходят до тех, кто их ждет. И в каких бы сейфах люди ни прятали планы предстоящего наступления, сколь тщательно ни скрывали бы его сроки с помощью шифров, сургучных печатей и магических слов «совершенно секретно» – все равно наступало время, когда задолго до первой команды, приводящей огромную махину войск в действие, все становилось известно.

Непосвященный человек в таких случаях склонен предположить, что источником слухов является все-таки начальство, потому что никто, кроме него, не должен и не может знать сроков наступления. Но в данном случае это не соответствовало действительности, потому что кроме генерала и еще двух-трех человек никто ничего не знал. Однако с того самого момента, когда колонна машин скрылась за деревьями, это уже не было слухом, хотя еще и не стало достоверным фактом.

Разумеется, об этом от ординарца услышал и Стрепетов. Майор не стал разубеждать его, потому что сам чувствовал, что «слух» каждую минуту может обратиться приказом. Это действительно произошло через несколько часов после отъезда командующего. В то время, когда Стрепетов стоял на поляне, уточняя с начальником штаба (на всякий случай) порядок выхода по тревоге ночью, на лесной дороге появилась машина. Из нее вышел затянутый в ремни старший лейтенант – офицер связи штаба армии – и подал пакет. А еще через час батальон покинул обжитую, ставшую такой родной поляну.

Солнце уже садилось, когда роты лесом, без дорог, вышли в ближайшие тылы 47-й дивизии. Здесь все говорило о том, что люди живут давно и так удобно, как это только возможно на войне. Землянки, попадавшиеся им, выглядели по-домашнему просто, словно хаты у заботливых хозяев: скамеечки у входа, место для немудрящего замаскированного костерка, протоптанные тропинки к навесам кухонь, аккуратно подвешенные и закрепленные провода.

– Ничего устроились, – ворчал кто-то, – в такой обороне только баб не хватает.

Батальон шел тихо и своим подтянутым видом и знаменитыми кирасами вызывал удивление у всех, кто встречался на дороге. Усатый пожилой ездовой, остановив лошадей, чтобы пропустить колонну, удивлялся:

– Гляди-ка, чего придумали! Зачем, ребята, такие железяки нацепили?

– Да вот идем тебе спокойную жизнь обеспечивать!

– Их в самом деле пуля не возьмет?

– А ты становись с нами – попробуешь!

Встречные солдаты тоже не оставались равнодушными:

– Какой дивизии, братва?

– Орденопросной, имени дяди Васи. Слыхал такую?

Сумерки сгущались. Сзади, словно сопровождая батальон, ползли тяжелые громады туч, а впереди, на светлом фоне неба, четко проецировалась гряда небольших возвышенностей. У их подножий уже стоял непроницаемый мрак, а за высотами стучали пулеметы, взлетали хвостатые ракеты, веера трассирующих пуль.

У подножия одного из холмов роты остановились. По колонне передали команду «Садись». Украдкой закурили. Командиры взводов и отделений исчезли в темноте. Алексей присел на холодную траву у дороги и оперся спиной на тяжелый вещмешок. Усталость медленно разлилась по телу, тупо заныли ноги. Он поерзал спиной, устраиваясь поудобнее, и тоже закурил. Разрозненные мысли, обрывки воспоминаний беспорядочно нахлынули на него, накладывались друг на друга, мешались.

Сначала он подумал, что завтрашний бой будет совсем не таким, как те операции, в которых он участвовал в партизанском отряде. При этом он почувствовал какую-то непонятную тревогу, даже боязнь. Но это прошло, как только вспомнил, что он не один. Потом неожиданно возникло милое лицо жены. Он поймал себя на мысли, что в последнее время почти не вспоминал о ней. Правда, воспоминания эти возникали, но он сам настойчиво гнал их от себя, чтобы не расслаблять волю, не бередить себе душу. А попав в батальон и поняв, что ему предстоит, Алексей сразу же решил, что не будет разыскивать ее до тех пор, пока не закончится это долгое и тонкое испытание. Вспомнился бритоголовый решительный Гончаренко, которого он уже теперь, пожалуй, не увидит и не объяснит ему, почему не выполнил его задания.

Память вернула его к речи командующего, к его словам о восстановлении в правах. Алексей подумал, что два месяца таких боев, о которых говорил командующий, слишком много для человека. Но он тут же прикинул, что в сравнении с той вечностью, имя которой «война», это ничтожный срок. И снова ядовито точил забытый вопрос: «Как же я сюда попал? В чем моя вина? Если защита Родины – священный долг, так зачем же превращать этот долг в наказание?»

Еще недавно теплилась надежда на то, что недоразумение по отношению к нему будет исправлено. Но после разговора с генералом уже ничего нельзя было изменить. «А что было бы, если бы сказал? – думал Алексей. – Ничего. Хоть и командующий, а дело не в нем. А в ком?» И сколько ни ломал голову, как бывало и прежде, подлинная причина всего происходившего с ним и его друзьями находилась где-то за пределами его представлений. Он убеждался только в одном: все то, что было до сих пор и что будет завтра, – это не искупление вины. Это испытание верности. И дело не в том, кого видит в тебе Швалев, а в том, кто ты для Родины: ее верный сын или изменник. К счастью, швалевы – еще не Родина. И не партия. И только тот, кто пройдя все это, сохранит веру в Отчизну, тот будет настоящим человеком. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» – вспомнилось ему. Он, видимо забывшись, произнес это вслух, потому что Валентин вдруг спросил:

– Ты что говоришь?

Алексей спохватился и невпопад ответил:

– Да так… – И повторил: – Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой. Хорошие стихи, правда?

– Гете. «Фауст». С чего это вдруг?..

– Да так… нахлынуло… – ответил Алексей. А Валентин, подождав минуту, спросил:

– А как ты думаешь, генерал мог решить твое дело?

Вопрос удивил Алексея: «Значит, для Вальки тоже не безразлично, как бы я ответил генералу?»

– Не знаю… Вряд ли.

– А я, признаться, думал, что ты заявишь жалобу. Была возможность напакостить Швалеву.

– А стоит ли? Да генерал, пожалуй, и не сделал бы ничего.

Валька помолчал, размышляя над ответом Алексея, и согласился:

– Тоже, пожалуй, верно…

Они замолчали. В темноте поблескивали огоньки цигарок, негромко, лениво переговаривались бойцы. Вскоре вернулись командиры, уходившие на рекогносцировку. Вполголоса передали команду:

– Оставить все, кроме оружия, панцирей и лопаток.

Подошел Шубин, начал объяснять задачу.

– Мы на самом левом фланге батальона. Левее нас только один станкач. Подбираемся без единого звука как можно ближе. Окапываться по всем правилам. Артподготовка начнется на рассвете и продлится два часа. Сигнал к атаке – красная ракета. Патроны и гранаты забирать все.

– Тогда вещмешок надо брать, – отозвался кто-то в темноте.

– Выбрось оттуда все лишнее и бери, – ответил Шубин. – Пошли!

Ложбиной они направились в сторону холма. Тучи сгустились еще больше, и только на западе, за возвышенностью, куда они шли, небо еще оставалось сравнительно светлым. Шубин повел их сначала по ходу сообщения, потом влево межой, справа от которой была полегшая рожь. Теперь стрельба шла совсем рядом, и каждый раз, когда раздавалась очередь, они невольно пригибались.

– Ложись! – шепотом скомандовал Шубин, двигавшийся впереди. Пригибаясь, он подошел к каждому и показал направление движения.

Тяжело дыша и чертыхаясь, мимо них пробежали две тени, тянувшие за собой станковый пулемет.

– Кто такие? – прохрипела одна из них.

– Тише, черти! – выругался Шубин. – Давай дальше. Ваше место левее.

Они побежали дальше, а за ними прошли еще двое, тяжело нагруженные патронными коробками.

– Тронулись… – прохрипел Шубин. – Не теряй связи друг с другом.

Бойцы поползли. Земля, холодная и мокрая от росы, неприятно обожгла руки. За шею посыпались тяжелые зерна перестоявшей ржи, но Алексей скоро не стал замечать этого и быстро полз вперед. Локти то и дело попадали на какие-то камни или комья земли и срывались, каска поминутно съезжала на глаза, лопатка тоже все время попадала под бедро и мешала движению. Алексей перевернулся на бок, отстегнул ее и взял в руку. Надо было бы снять и кирасу, но нести ее в руках было невозможно, а оставлять не хотелось.

Еще на меже Шубин показал ему ориентир – небольшое возвышение, четко вырисовывающееся на сером горизонте. Теперь, когда до него осталось метров сто, Алексей понял, что это выдвинувшийся вперед пулемет в свежем окопчике. В момент выстрела можно было разглядеть даже пламегаситель. «Вот и придется мне затыкать его своим телом», – подумал Алексей, начиная отрывать окоп.

Грунт оказался скверным. Затвердевшая земля была перемешана с камнями, лопатке поддавалась плохо. Приходилось выгребать грунт руками, и разодранные пальцы скоро начало саднить. Он работал без отдыха, пока не углубился до пояса.

Неожиданно, испугав его, появился Шубин. Он, тяжело дыша, упал рядом и спросил:

– Ну как? Зарылся?

– Черта два тут зароешься. Одни камни.

– Успеешь. Понимаешь, беда какая: кажется, слишком вперед вылезли. Ни справа, ни слева никого не нахожу. Все облазил сейчас.

– А пулеметчики?

– И их нет. Куда черт унес?

– А как же теперь?

– Да никак… Послал Анохина к взводному.

– Назад отойдем?

– Да ты что? Опять закапываться? И тут усидим. Зарывайся только поглубже.

– Сам видишь, стараюсь. Сколько времени сейчас?

– Черт его знает. Должно быть, за полночь.

Шубин минуту полежал, отдыхая, и, уже собираясь уходить, добавил:

– А ты здорово подобрался. Еще бы эту сволочь заткнуть, – кивнул он на пулемет. – Ну, бывай!..

Поработав еще немного, Алексей почувствовал усталость и решил, что глубже копать не будет. Где-то справа должен быть Валентин. Алексей решил сходить к нему. Хотя Бухаров и отрыл довольно глубокий окоп, но все еще работал. Алексей втиснулся в него и сказал:

– Бросай к чертям. Все равно с собой не возьмешь.

Валентин воткнул лопатку, вытер пот со лба.

– И то верно. Закурим?

Они спустились на самое дно окопа, зажгли спичку, тщательно прикрыв ее ладонями и своими телами, закурили.

– Знаешь, что? – прервал молчание Алексей. – Не заглушить ли его? – и кивнул в сторону пулемета.

– Ты что? Шуму наделаешь на всю дивизию.

– Да. И то верно.

Помолчали. Но мысль, поданная Костей, видимо, не давала Алексею покоя.

– Не даст же гад подняться! И будем тут лежать…

– Артиллеристы раздолбают. Засекли уж давно, наверное…

– А если нет?

– Ну, положим, сам убежит. «Катюши» сыграют – не усидит…

Алексей ничего не ответил, но все больше и больше чувствовал, как какая-то сила неодолимо толкает его вперед. Наконец он не выдержал:

– Давай втихаря… Захватим пулемет…

– Как?

– Подползем, расчет уничтожим и – будь здоров.

– Нет, нашумим, – возражал Валентин.

– Шуму много не будет. Не успеют.

Обсудив возможные варианты, они решили, что вперед пойдет Алексей, как уже имевший некоторый опыт в подобных делах. Валентин останется на месте на тот случай, если придется прикрывать.

Алексей исчез в темноте. Время тянулось медленно. По подсчетам Валентина прошло уже минут десять, а впереди было спокойно. Ночь казалась жуткой и зловещей оттого, что где-то один на один со смертью был его друг.

Вдруг он услышал приглушенный стук, потом шум, словно кто-то бежал и падал. А через некоторое время раздались одиночные выстрелы из карабина. Что стрелял немец – Валька не сомневался, но куда и почему из карабина? Он уж готов был сам пойти вперед, как в стороне услышал тяжелый, раздраженный шепот:

– Валька! Бухаров!

– Здесь я, Леша! Здесь…

В окоп свалился живой и невредимый Сушко:

– Ты что, черт, кричу, кричу, а ты молчишь…

– Я же ответил…

– Ответил… Когда заорал, то и немцы услышали…

– Все в порядке, – улыбнулся Алексей и присел в окоп, едва переводя дыхание.

Валентин подал ему фляжку. Алексей сделал несколько больших глотков. Потом вытер рукавом рот, перевел дух.

– Удачно получилось. У самой амбразуры, оказывается, ложбинка такая, вроде корыта. Там я притаился под самым пулеметом. Ну и глушит он во время стрельбы! Аж в ушах все еще звенит… Он очередь дал, я минутку подождал, пока он задремлет. Потом как рванул – и кубарем вниз. Ганса под бок финкой, пулемет схватил и назад. Ползу, и вдруг показалось мне, что ориентировку потерял. Вот я и крикнул.

– Аккуратно обтяпал, Леша. Стрепетов узнает – орден обеспечен…

– Не в нем дело… До утра нового пулемета, наверняка, не притащут, – не то утверждая, не то спрашивая сказал Алексей.

– Вряд ли, – согласился Валентин.

Возвратившись в свой окоп, Алексей скрючился, чтобы хоть немножко прикрыть промокшую от пота и зябнувшую спину. В тылу забелелось. Ночь убывала, чуть посветлело. Алексею показалось, что он даже вздремнул.

Но вот вздрогнула земля. Лес в тылу заполыхал тысячами зарниц, взревел стальными глотками орудий, и все вокруг утонуло в сплошном грохоте разрывов. Огненные полосы снарядов «катюш» ярко прочертили багровое небо.

Не опасаясь вражеского пулеметчика, Алексей приподнялся в окопе и увидел, как по гребню высоты плясали в смертельном танце тысячи огненных фонтанов, окутанные облачками дыма и пыли. Гул разрывов все усиливался, давил на барабанные перепонки, прижимал к земле. Огненные фонтаны то исчезали с гребня, то появлялись вновь. Одно орудие, видимо дивизионной артиллерии, беспрестанно било по дзоту. Снаряды ложились точно на вершине бугра, разметывали землю, расщепляли бревна. «Молодцы артиллеристы, – подумал Алексей. – Можно было пулемет и не тащить». Несколько увесистых комьев земли долетели до окопа Алексея и больно ударили его по голове и спине. Тогда он прижался к стенке окопа, опасаясь, как бы не достало своим снарядом.