Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Он уже готовился бросить первую гранату, когда ударила бронебойка Застежкина. Бывший таежный охотник угодил в смотровую щель механика-водителя. Танк резко остановился и, крутанувшись на месте, сорвался одной гусеницей в траншею, намертво сев днищем на бруствер.

Застежкин больше не стрелял, берег последний патрон. «Бутылку с бензином бы сюда», – подумал Николай, жалея тратить противотанковую гранату на подбитую машину. Вдруг башня застрявшего танка развернулась. Дуло пушки опустилось чуть не до предела и раздался выстрел. Оглянувшись, Николай успел увидеть, как взлетела над бруствером бронебойка Прохора, а сам он, залитый кровью, вывалился из ячейки на дно траншеи.

До боли сжав зубы, Колобов рывком бросился к вражеской машине. Сухо простучал танковый пулемет, но гитлеровский стрелок опоздал на доли секунды – старшина был уже в «мертвой» зоне. Он перевел дыхание и затаился, поджидая, когда приблизится шедший вслед за головным второй танк.

Гул двигателя нарастал. Вот угловатый, скошенный нос танка почти поравнялся с подбитым танком. Николай выдернул чеку, чуть помедлил и, на мгновение выскочив из укрытия, бросил гранату под гремящие траки гусеницы. Танк на всем ходу развернулся влево и также завалился правой гусеницей в траншею… Низко пригнувшись, Колобов проскочил под ним на свою прежнюю позицию, где его поджидал Васильков.

– Ну и ловко вы его, товарищ старшина, – воскликнул Павка, подрагивая всем телом от возбуждения.

– Я ведь сам механиком-водителем был, Васильков. Знаю, как они поступать будут. Вон, третьим «Шнейдер-Крезо» идет. Это французский танк, маневренный, но вооружение у него слабоватое. Он, пожалуй, сейчас в сторону отвернет, чтобы выяснить, на чем эти два вляпались. Я сейчас вон в ту воронку переберусь, он прямо на меня и выскочит.

– Разрешите мне, товарищ комроты! У меня тоже граната есть. Ну, разрешите!.. – Голос Павки прозвучал так просительно, что Николай переменил свое решение и молча кивнул ему в ответ.

Васильков, зажав в руке гранату, выскочил из траншеи и согнувшись быстро побежал к указанной Колобовым воронке. А старшина, вспомнив о бронебойщике, бросился к ячейке. Но Застежкина на месте не оказалось. Лишь свежие капли крови тянулись цепочкой по дну траншеи. Видно, Прохор подобрали бойцы Дудко и унесли дальше к центру позиций роты.

С бруствера скатился торжествующий Павка.

– Подбил я этот танк, товарищ комроты, ей-богу подбил! Вон он, гад, без гусеницы торчит. Прямо на меня выскочил, как вы и сказали. Отвоевался, зараза…

– Молодец. Считай, что награду уже заработал. Выйдем из боя, я на тебя представление напишу.

– Так я еще и двух танкистов укокошил. Они из танка выскочили, а я их одной очередью припечатал. Остальные-то испугались, не пошли за этими, обратно повернули.

Колобов вдруг заметил, что вражеские танки повернули вспять. Он с беспокойством стал оглядываться вокруг, стараясь понять причину. И тут увидел: три звена «юнкерсов», летевших в сторону Шлиссельбурга, неожиданно развернулись над ними и, не выстраиваясь в традиционный круг, один за другим стали сваливаться в пике.

– Васильков, за мной! – крикнул Николай и побежал по траншее к позиции Медведева.

Он слышал за спиной хриплое дыхание Павки, старавшегося не отставать от своего командира. Потом это дыхание заглушил тяжелый вой пикирующего бомбардировщика и нарастающий режущий визг несущихся к земле бомб.

– Ложись!

Едва они успели вжаться в дно траншеи, раздался оглушительный грохот. В спину ударило чем-то тяжелым и удушливым и Николая плотно вдавило в землю. Он рванулся, попытался было подняться, но не смог даже шевельнуть рукой. Навалившаяся на него страшная тяжесть стремительно нарастала и откуда-то снизу также быстро поднималась к груди острая, невыносимая боль.

Он сознавал, что его завалило землей и, возможно, контузило, что ему надо как можно быстрее хотя бы повернуться лицом к оплетенной ивовыми ветками стене траншеи. Теряя последние силы, он боролся за жизнь, отвоевывал ее у своей же родной земли. Не выдержав мучительного удушья, Николай судорожно вздохнул и тут же нос, рот и горло забило песком и пылью. Он опять отчаянно рванулся всем телом и на этот раз ему удалось повернуть голову. Упершись губами и носом во что-то твердое, вытолкнул языком изо рта землю и с невыразимым наслаждением втянул в себя живительный воздух. Спасен! Однако вздохнуть полной грудью ему не удалось – тело сдавило словно тисками.

Колобов понял, что та секунда, когда он еще мог спастись, упущена. Тяжесть уплотнившейся земли сковала его окончательно. Все сильнее давило в правый бок и плечо. Вскоре такая же тупая, мертвящая боль возникла у сердца. Теперь он ясно сознавал, что настигшая его смерть дала ему лишь небольшую временную отсрочку. Он все равно заживо погребен и никогда не узнает, что сталось с остатками его роты.

Николай ощущал, как боль в груди постепенно вытесняется леденящим холодом, который поднимался от ног все выше и выше. Он вдруг ясно увидел свою Катюшу с дочурками. Она чему-то улыбалась и что-то говорила, но он никак не мог разобрать, что именно. И тогда Николай мысленно стал прощаться с ними и просить прощения за то, что оставляет одних, так и не дав им счастья. Потом образ жены стал куда-то удаляться и, наконец, исчез в кромешном черном мраке…

День уже подходил к концу, когда Славка Фитюлин сумел уговорить какого-то лейтенанта взять его с собой на левый берег Невы. Лейтенант с тремя бойцами грузил в лодку ящики с патронами, гранатами и бутылками с зажигательной смесью.

– Ладно, возьму, – согласился он. – Помогай грузиться.

Потом Славка сел за весла. Пока плыли в задымленной дымовыми шашками зоне, все шло нормально. Однако стоило лодке выйти из нее, их тут же засекли немецкие минометчики. Мины падали спереди и сзади, справа и слева. Фитюлин, бросив пилотку на ящик с патронами, греб изо всех сил. Ему помогали бойцы, загребая саперными лопатами. Течение относило лодку вправо и противоположный берег приближался медленно.

– Греби, пехота, греби что есть мочи! – прерывистым голосом просил лейтенант.

– Да я и так стараюсь…

Один из осколков пробил лодку, и вода хлынула в нее пульсирующим фонтанчиком. Лейтенант не обратил на это внимания: до берега было уже близко. Но вторая пробоина оказалась серьезнее и сидевший рядом боец заткнул ее с помощью патрона пилоткой. Затем, схватив саперную лопатку, снова стал грести, заворачивая лодку влево, к берегу. Совсем рядом разорвалась мина, и часть выступавшего над водой борта щепками брызнула в реку. Вода потоком хлынула в искалеченную лодку.

– Семкин, садись спиной к борту! – крикнул лейтенант. – Прижмись хорошенько!

Боец бросился к пробоине и старался прижаться к ней так, чтобы полностью перекрыть хлеставшую в лодку воду. Но это ему никак не удавалось.

– Ничего, Семкин, ничего! Потерпи еще немного.

Лодка сильно врезалась в берег и Славка, подхватив на руки верхний ящик, бегом понес его под самый обрыв. Не дожидаясь конца разгрузки, он пристроился к группе морских пехотинцев, только что высадившихся на плацдарм, и побежал с ними по перепаханному снарядами и минами полю. Потом его попутчики остались в небольшой березовой рощице, где сосредоточивалась их рота, а Фитюлин побежал туда, где несколько дней назад оставил своих товарищей.

Он увидел знакомые места как раз в тот момент, когда подразделение поднялось в контратаку. Славка, забыв, что был безоружным, побежал вместе с другими по кочковатому полю навстречу вражеским автоматчикам и вместе со всеми кричал «ура». Фашисты откатились и Славка подобрал валявшийся возле убитого гитлеровца автомат.

На обратном пути к траншее он не встретил ни одного знакомого лица, а на его вопросы о штрафной роте бойцы только пожимали плечами: «Из сегодняшнего пополнения мы, друг. Утром только сюда прибыли». Наконец наткнулся на усатого сержанта, который сам остановил Фитюлина.

– Ты откуда такой небритый? Что-то я тебя в лицо не припоминаю, парень. Как фамилия?

– Фитюлин.

– Нет у нас в роте такого. Из пополнения, что ли?

– Да нет. Мы с первого дня тут, на плацдарме. Из штрафников я.

– Из штрафников? – прищурился сержант. – А что тут делаешь? Почему не со своими?

– Чего ты цепляешься ко мне, сержант! Раненого я на эвакопункт относил и заблудился малость, своих найти не могу, – схитрил Славка. – Не подскажешь, случаем, куда они подевались?

Сержант подозрительно оглядел Фитюлина с ног до головы.

– Долгонько ты, видать, раненого-то носил. Ваших еще вчера на левый фланг дивизии перебросили, к Синявинской трассе. Что-то не пойму тебя, парень. Ты мне еще в атаке в глаза бросился. Бежал с нами вроде хорошо, а сейчас путаешь что-то…

В этот момент началась наша артподготовка. В воздухе появилось звено «илов», штурмующих на бреющем полете передний край противника.

– Кажись, и мы сейчас в атаку подымемся, – определил сержант. – К ротному тебя надо бы, да ему сейчас не до тебя будет.

– Чистый я, сержант. Ты не мудри, покажи лучше, где эта Синявинская трасса находится.

Усатый посомневался немного, но времени заниматься Славкой, видно, не было и у него.

– Ладно, шут с тобой, – решился он, наконец. – Личность у тебя вроде не брехливая и в атаке ты труса не праздновал. К тому же штрафник ты, спрос с тебя особый, а я греха на душу брать не хочу. Вон туда беги, – показал он рукой на север.

Минут двадцать «молотила» наша артиллерия вражеские позиции. Но вот тягучим переворачивающим все внутри воем пронеслись огненные языки ракет гвардейских минометов. Вслед за ними в воздух взлетели сигнальные ракеты и над передним краем разнеслось, подхваченное сотнями голосов, могучее «ура».

Фитюлин хотел бы опять влиться в цепи атакующих, но встреча с усатым сержантом удержала его. Надо было как можно скорей добраться до своих. И он направился к Синявинской трассе. Вскоре вышел к указанному сержантом месту, всматривался в лица бойцов, но по-прежнему никого не узнавал.

– Послушай, отец, – обратился он к пожилому бойцу. – Тут штрафники где-то поблизости стоять должны. Не знаешь?

– А ты сам-то откуда будешь?

– Я, батя, из штаба полка иду. Командиру штрафной роты поручение передать должен.

– Они там, в штабе полка, охренели, что ли? Где ты этого командира найдешь, если и роты евойной уже вовсе нет?!

– Куда ж она подевалась? – удивился Славка.

– А никуда. Говорю ж тебе, вовсе ее нет. Тут она стояла, да полегла вся. Вон позади нас, где три подбитых танка германских стоят, видишь, двое в земле колупаются? Вот и все, что от той роты осталось. Видать, не знают, к кому им прибиться теперь… А кто ж их возьмет – штрафных-то? Нас вот на их позиции поставили…

Но Фитюлин уже не слышал разговорчивого бойца. Выбравшись из траншеи, он побежал к подбитым танкам. Напряженно всматривался и никак не мог рассмотреть – кто же эти двое, копающиеся в земле. Лишь подойдя совсем близко, узнал Рому Смешилина и Фросю – санитарку их санвзвода.

– Славка, ты? Выпустили? – обрадовался Рома, увидев подходившего к ним Фитюлина.

– Ну да, – как-то безразлично подтвердил тот. – Промурыжили трое суток и отпустили. А ты что, изо всей роты один остался?

– Нет, Громов еще уцелел. Медведева на эвакопункт понес. Того сегодня в третий раз долбануло. До того мы Застежкина туда же отнесли. Этого – в голову, без сознания был.

– Рома, хватит болтать, берись за лопату, – нетерпеливо крикнула Фрося. – И ты, Славка, помогай, отгребай землю.

– А что вы тут ищете? – поинтересовался Фитюлин.

– Командира роты старшину Колобова и Василькова тут бомбой накрыло. Фрося твердит, будто живые они.

– Чего? – Славка тут же перестал отбрасывать в сторону землю. – Чтобы я своими руками эту гниду спасал?..

– Ты что, сдурел? Чего тебе Колобов сделал?

– При чем тут Колобов? Старшина – свой мужик. Я про эту стерву Василькова. Это ж он меня к особистам направил, чуть было под «вышку», гад, не подвел…

– Тогда копай с той стороны, где Колобов лежит.

– А где это?

– Так кто же знает? Давай, не тяни резину, может, и вправду еще успеем. А с Васильковым ты потом рассчитаешься.

– Да они, если и были живые, небось, задохлись давно.

– Да копайте же вы быстрее, балаболки! – прикрикнула на них Фрося. – Живые они. Я совсем недавно стон слышала.

…Первым из-под завала извлекли Павку Василькова. Он был в сознании, но говорить не мог. Жадно глотал воздух, озираясь вокруг ничего не видящими глазами, царапал пальцами шинель на груди. Спасло его бревно, сброшенное с бруствера взрывом бомбы. Упав наклонно в траншею одним своим концом, оно прикрыло Павку от обрушившейся сверху земли, оставило небольшое свободное пространство. И этот воздушный мешок выручил Василькова.

– Где командир роты? – трясла контуженого Фрося. – Где он стоял, когда вас накрыло взрывом?

Спасенный что-то промычал и указал трясущейся рукой на уходивший под землю конец бревна.

Через несколько минут отрыли и Колобова. Он не подавал признаков жизни, но Фрося, проверив его пульс, принялась делать искусственное дыхание. Наконец, снова проверив пульс, изнеможенно откинулась к стене траншеи:

– Дышит, хоть и слабо. Несите их на эвакопункт, ребята.

Более грузного и тяжелого Колобова взвалил себе на спину Рома, а Фитюлин подошел к стонущему Василькову.

– Ну, кореш, так и быть, хватайся за плечо. К врачам доставлю в целости и сохранности, но когда вернешься, морду так начищу, что на всю жизнь запомнишь. Понял?

Пробираясь полуразрушенными ходами сообщения, они добрались до разбитого прямым попаданием бомбы дзота. Присели передохнуть.

– Слушай, Рома, тебя так ни разу и не зацепило? – спросил Фитюлин.

– Нет, ни одной царапины, будто заговоренный, – вздохнул Смешилин. – Боюсь, как бы мне одному из всей роты в штрафниках не остаться. Все-то, кого только ранило, вроде уже искупили, а я?

– И у меня только ожоги на щеке и руках. Вдвоем из всей роты остались… Куда нас теперь? От своих не хочется отрываться.

– Покойный комбат обещал, будто после боя всех уцелевших освободят. В обычные части зачислят.

– А толку что? Все равно со своими уже не встретимся…

– Скорее всего, – опять вздохнул Рома. – Ладно, что толку душу травить… Пойдем дальше.

Навстречу им от Невы все так же спешили группы только что переправившихся на плацдарм бойцов, катили вручную противотанковые пушки, несли по частям ротные минометы. В ближней рощице урчали танки. А от переднего края доносился не смолкавший ни на минуту грохот сражения.

«Неужели и на этот раз не прорвем блокаду? – думал Смешилин, неся на спине все еще не пришедшего в себя Колобова. – Не может же быть, чтобы все, что мы пережили здесь, все усилия и муки, вся кровь, пролитая на этой земле, оказались напрасными. Должна же быть на свете справедливость!»

Впереди, в небольшой ложбинке, Рома заметил санитарный автобус. Тут, наверное, и располагался эвакопункт.

– Идешь. Славка? – окликнул он приотставшего Фитюлина.

– Иду, – откликнулся тот. – Фрося что-то отстала. Может, подождем?

– Давай вон до тех березок дотащим и перекурим…

Они не слышали свиста приближающегося снаряда. В памяти Славки запечатлелось только бело-оранжевое солнце, вспыхнувшее метрах в десяти от них, и неправдоподобно медленно и высоко прыгнувший вдруг со своей ношей Смешилин. Раздался какой-то сухой треск, и Славка провалился в темноту.

Прорыв

…Сыну было – пусть узнает мать

Лицом на Запад легче умирать.

К. Симонов

Конец декабря сорок второго года в Ленинграде выдался на редкость снежным и холодным. По утрам ртутный столбик на стене штаба учебного полигона опускался ниже двадцати восьми градусов. Здесь, в тылу 67-й армии генерал-майора Духанова, готовились к прорыву блокады батальоны 269-го полка 136-й стрелковой дивизии. Очередная, осенняя неудача под Синявино заставила более серьезно и ответственно заняться обучением войск, их подготовкой к преодолению глубоко эшелонированной обороны противника.

С раннего утра до позднего вечера по оврагам, незамерзающим болотам и насквозь продуваемым лесным полянам бегали и ползали посиневшие от недоедания и мороза бойцы. Они преодолевали крутые обледенелые обрывы лесного озера, «минные поля», противопехотные и противотанковые заграждения – все то, что в недалеком будущем предстояло им штурмовать под бомбежками, артиллерийским и пулеметно-автоматным огнем.

В последний день уходящего сорок второго года мороз вроде бы немного отпустил. Хмурое небо обещало новогодний снег. Деревья опушились мохнатым инеем. В лесу еще стояла темно-серая мгла, а у наспех выстроенных деревянных казарм уже слышалось:

– Третья рота, выходи строиться!

– Седьмая рота, в колонну по три…

Еще не полностью укомплектованный личным составом третий батальон 269-го стрелкового полка под командованием выписавшегося из госпиталя старшего лейтенанта Войтова спешил после скудного завтрака к Большому озеру. На этот раз бойцам предстояло учиться быстро преодолевать открытое ледяное пространство, взбираться на высокий и крутой обледенелый берег.

Комбат, все еще прихрамывая на правую ногу, шагал впереди колонны. Рядом шел его заместитель по политической части старший лейтенант Пугачев. Друзей одновременно повысили и в должности, и в звании. По договоренности с командованием к ним в батальон прибывали группами и поодиночке выписывающиеся из госпиталей, медсанбатов и санрот бывшие штрафники. Решением военного трибунала 55-й армии, в составе которой они участвовали в захвате Невского пятачка, с них была снята судимость и теперь оставшиеся в строю являлись полноправными бойцами.

Из бывших трех штрафных рот их набралось теперь немногим более сотни человек. Половина вошла в восьмую роту лейтенанта Дудко, а другая половина – во все еще пополнявшуюся девятую роту лейтенанта Колобова. Командирами взводов у него были вернувшиеся из госпиталей старшие сержанты Медведев, Громов и Красовский. Помощником у Медведева стал Фитюлин, получивший звание сержанта, у Громова – бывший таежный охотник и бронебойщик Застежкин.

Часам к десяти батальон Войтова успел уже трижды, сначала поротно, а затем и всем составом, преодолеть заторошенную глыбами битого льда поверхность озера. Когда возвращались к исходному рубежу, прямо на них выскочил и закружился по зеркальной поверхности озера «козлик» командира дивизии генерал-майора Симоняка. На заднем сиденье находился командир полка полковник Шерстнев.

– От бисов лихач, так и норовит генерала в проруби выкупать. – незлобиво выговорил Симоняк молоденькому сержанту-водителю, когда машина, угодив передним колесом в трещину, остановилась.

– Так вы же сами меня все время подгоняете, товарищ генерал, – оправдывался сержант. – Чуть что, так «гони швыдче»!

Подбежали бойцы батальона, вытащили «козлик» из трещины. Войтов четко доложил командиру дивизии о ходе занятий.

– Ну и что получается у вас с «форсированием Невы» и штурмом ледяного крутяка? – поинтересовался Симоняк.

– Нормально, товарищ генерал. Уложились за десять минут, а расстояние тут метров на двести больше, чем на Неве.

– Что ж, неплохо. Молодцы, хлопцы!

Комдив и комполка стояли рядом, окруженные возбужденными, еще не остывшими после учебной атаки бойцами. У крупного и неторопливого Симоняка большой гладкий лоб, широкий и короткий нос, борцовская шея. Шерстнев – худощавый, подтянутый, с подвижным красивым лицом. Оба – уже в годах.

– Трудновато, небось, на тощих харчах бегать, а, хлопцы? – с понимающей и сочувствующей улыбкой спросил комдив.

– Да уж харчем нас не мучают, товарищ генерал, – ответил кто-то из задних рядов. – Зато самоволок нет!

– Ну вот видите, нет худа без добра, – улыбнулся Симоняк. – Может, оно и не к месту, но хочу рассказать вам, как питаются сейчас рабочие в Ленинграде. Сколько хлеба по карточкам дают, вы знаете. А что это за хлеб? Побывал я как-то в пекарне, побачил… Берут жменю ржаной муки, выколачивают туда же мучную пыль из старых мешков, потом жмыха туда же кладут, соевой муки и почти пятую часть – целлюлозы. Вот из этого и пекут хлеб! Мясные продукты из технического альбумина готовят.

– Товарищ генерал, а что это такое – альбумин?

– Э, хлопец, лучше бы и не знать тебе этого. Я и сам-то недавно узнал, товарищ один рассказал, что он в лаборатории по этим продуктам работает. Словом, обычная кровяная масса протухшая. Из нее удаляют все, что для организма вредно, а потом добавляют жировой свинины, картофельной муки, котлового сала, чуток вареных кишок и желатина… Вот такая сейчас ленинградская колбаса. Э, да что говорить, худо живут люди!

– Когда ж это кончится, товарищ генерал?

– А на этот вопрос только мы с вами и можем ответить. За нас никто блокаду не прорвет. Мы это сделать должны, хлопцы. И как бы лихо нам не пришлось, все равно должны!

– Мы понимаем, товарищ генерал. Скорее бы…

– Перекур полчаса! – объявил Войтов, когда «козлик» с высоким начальством скрылся за деревьями. На обширной поляне, изрезанной траншеями и ходами сообщения, где первый батальон вел условный бой с «противником», все затихло.

Комроты Колобов и его замполит лейтенант Волков устроились под одинокой старой ивой на берегу озера. Всего около четырех месяцев прошло с той поры, как Николай оказался в кольце блокады, а постарел за это время лет на десять. Сейчас, не задумываясь, можно дать ему лет тридцать пять, не меньше. Лицо посерело, приобрело землистый оттенок, как у всех ленинградцев, щеки прорезали глубокие морщины, резче обозначились скулы.

Его замполиту лейтенанту Волкову перевалило уже за пятьдесят. Он выглядел и вовсе стариком – больше года провоевал в блокаде. Из-за разницы в возрасте Николай никак не мог привыкнуть разговаривать с ним на «ты», хотя по характерам они сразу же сошлись и между ними установились дружеские, доверительные отношения. Правда, порой Волков упрекал Николая в недооценке политико-воспитательной работы. Вот и сейчас между ними произошел характерный диалог:

– Комбат полчаса на отдых выделил. Может, политбеседу с бойцами провести?

– Пусть отдохнут, Юрий Сергеевич. Им по-хорошему, после ранений да контузий, отпуск бы на месяц дать…

– Это ты зря, Николай. Политбеседа только силы прибавляет. Новости сейчас – не в пример летним. Слушаешь «В последний час» – «ура» кричать хочется, плакать от радости. Ведь колотим мы их, по-настоящему колотим!

– Что правда, то правда, – согласился Николай. – Под Сталинградом крепко фрицев зажали. Говорят, самый цвет гитлеровской армии в котле оказался. Теперь бы еще накрыть этот котел поплотней, да огоньку пожарче.

– К этому, похоже, идет. Слышал, как под Котельниковом и на Среднем Дону наши немцев долбанули? На выручку к своим кинулись, ан не удалось! Нет, пойду к бойцам. Минут за десять управлюсь. – Волков поднялся, пряча в карман четвертушку недоеденного сухаря…

После обеда им по распорядку дня полагался часовой отдых, и бойцы, дымя махоркой, обстоятельно обсуждали утреннюю встречу с командиром дивизии. Многим из них впервые довелось увидеть так близко настоящего боевого генерала и потому каждая сказанная им фраза казалась значительной и имевшей глубокий смысл.

– Я думаю, – рассуждал Медведев, – что командование наше опять прорыв блокады готовит. Вот генерал дал нам понять, что у людей нет больше сил терпеть. И теперь либо грудь в крестах, либо голова в кустах, а до конца идти надо.

– Да уж запросто так генерал по батальонам ездить не станет, – поддержал Алексея Застежкин. – Я кумекаю, сурьезное что-то затевается.

– Это и ежу понятно, – усмехнулся Славка Фитюлин. – Иначе чего бы нас с утра до вечера с баграми да лестницами по обрывам гоняли? Через Неву пойдем, вот что!

– Братцы славяне, это кто же к нам топает! – с радостным удивлением воскликнул Медведев, увидев направлявшегося к ним высокого бойца без оружия, с закинутым на одно плечо чахлым вещевым мешком. – Ведь это же Смешилин! Ей-богу, он! Рома, подгребай к нам!

Бывшие штрафники оживленно загомонили, окружив подошедшего товарища.

– Ну, молоток, Смешилин! Выкрутился, значит, не комиссовали…

Поубавившийся в плечах и осунувшийся Рома смущенно улыбался, пожимая руки старых приятелей.

– Да вот, вернулся… Меня в штабе полка хотели было к Дудко зачислить. А я как узнал, что наш бывший взвод опять вместе и ни в какую… С вами теперь буду.

– А как же по-другому? – возбужденно воскликнул Павка. – Мы ж теперь все как братья. Разве можно в другую роту?

Поговорив, бойцы вместе со Смешилиным направились к Колобову, и тут сияющий Рома, выйдя вперед, доложил:

– Товарищ лейтенант, красноармеец Смешилин после излечения в госпитале направлен для дальнейшего прохождения службы во вверенную вам роту!

– Вольно, красноармеец Смешилин, – заулыбался во весь рот Николай. – Выкарабкался, значит? Залатали?

– Крепче нового сделали. Почти три месяца на простынях отлеживался. Боялся, что в другую часть направят.

– Это спаситель мой, – пояснил Колобов своему заместителю, с интересом наблюдавшему сцену встречи. – Если бы не он с Фитюлиным, лежать бы мне на плацдарме. И хоронить бы не пришлось.

– Мы-то что… Это Фрося вас выручила, стон из-под завала услышала.

– Да-а, многих мы там оставили, – вздохнул Николай. – Так что, Роман, пойдешь в бронебойщики? Первым номером назначу.

– Есть быть бронебойщиком! – Смешилин приложил руку к ушанке, и Колобов разглядел на его шее нежно-розовый широкий шрам, тянущийся от правой челюсти.

В этот день полевые занятия закончились раньше обычного. Вернувшись в казарму, бойцы в ожидании ужина повалились на нары. Но поблаженствовать я тепле им пришлось недолго. Вскоре раздалась команда снова выходить на улицу и строиться поротно. Здесь вскоре приткнулся под мохнатой сосной знакомый «козлик». Из него вышли замполит полка и начальник штаба батальона. У последнего в руках были три небольшие картонные коробки.

– Гляди, братва, Дед Мороз со Снегурочкой к нам пожаловали, – хмыкнул Фитюлин. – Только подарков что-то маловато.

Николай едва удержался, чтобы не прыснуть от смеха.

– Товарищи бойцы и командиры! – обратился к батальону замполит полка. – По поручению командира части и от себя лично поздравляю вас с наступающим тысяча девятьсот сорок третьим годом! Пусть он станет переломным в Великой Отечественной войне, победным для нашей славной Рабоче-Крестьянской Красной Армии!

– Ура-а-а! – дружно отозвались роты. Однако замполит поднял руку, призывая к тишине.

– Для нас, защитников города Ленина, сегодня двойной праздник, – продолжил он. – Неделю назад Президиум Верховного Совета СССР учредил в честь беспримерного мужества и массового героизма, проявленных здесь, у стен Невской твердыни, медаль «За оборону Ленинграда»! И многие из вас, получивших суровое крещение в жарких боях и проявивших отвагу и стойкость, награждены этой медалью. Командиры рот, получите у начальника штаба батальона государственные награды и вручите их согласно утвержденным спискам!

Взяв из рук начштаба тяжелую картонную коробку, Колобов, волнуясь, развернул вложенный в нее список.

– Старший сержант Красовский! – зачитал он. – Для вручения медали «За оборону Ленинграда» выйти из строя!

– Есть выйти из строя! – Олег четким строевым шагом подошел к командиру роты.

Николай, вручив ему медаль и удостоверение к ней, взволнованно произнес:

– Поздравляю вас с высокой боевой наградой!

– Служу Советскому Союзу!

Вернувшись в строй, Олег нетерпеливо разжал ладонь, поднес медаль ближе к глазам. В сумрачном свете ненастного зимнего дня сверкнуло бронзой выдавленное изображение солдата, матроса и рабочего с винтовками наперевес. Рядом – работница. За ними – шпиль Адмиралтейства – символ города и надпись поверху: «За оборону Ленинграда». Красивая… И вроде бы скупое, лаконичное изображение, а сколько смысла в нем!

– Старший сержант Медведев, выйти из строя!..

Последним получал награду сам командир роты. Чеканя шаг, со строгим, торжественным выражением лица подошел он к замполиту полка. Тот расстегнул на его груди полушубок, приколол медаль и только после этого поздравил с награждением.

Рота, притихнув, ревниво следила за этой процедурой. Что ни говори, а лестно служить под началом боевого, заслуженного командира. Им, бойцам девятой, можно гордиться своим ротным: три награды на груди у лейтенанта – две медали и орден Красной Звезды.

Ужинали, как обычно, в своей казарме. На этот раз к привычному уже рыбному супу выдали на каждого по пятьдесят граммов спирта, который тут же слили в общий котелок, опустили туда полученные медали и передавая по кругу, «обмыли» награды. Разговор снова завязался вокруг сентябрьских боев у Московской Дубровки. И тут неожиданно для самого себя в центре внимания оказался Рома Смешилин. Солдатская удача выделила его из всего состава сводного штрафного батальона, дав возможность дольше других сражаться на плацдарме.

Раньше эта мысль почему-то не приходила ему в голову. А ведь, действительно, из полутора тысяч человек, высадившихся утром двадцать шестого сентября на левый берег Невы, он единственный оставался живым и невредимым до второй половины дня тридцатого, когда к нему прибежал Славка Фитюлин. Но Фитюлина трое суток на плацдарме не было, и он в счет не идет.

– Значит, из всех, кто уцелел, мы самыми последними из батальона были на плацдарме? – восхитился такому открытию Васильков. – До того как нас с ротным бомбой накрыло, мы с ним по одному немецкому танку подбили…

– Ну-ка, сходи подыши на улицу, – положил ему руку на плечо Славка. – Когда вернешься, сядь в сторонке и помолчи.

Павка потупился и молча отправился к выходу из казармы.

– Что это ты с ним так? – недоуменно спросил Смешилин.

– Воспитываю по системе Макаренко, – усмехнулся Славка. – Ты что, забыл, как он мне «удружил» на плацдарме? Вот я и взял шефство над ним. Воспитываю в духе личной скромности и уважительного отношения к товарищам.

– Ну и как, получается?

– С трудом, но поддается.

– А ты поподробнее расскажи, интересно же.

– Нет, – засмеялся Славка. – Это наша с ним тайна. Уговор был, чтобы никому не рассказывать…

А дело обстояло так: Колобов, Фитюлин и Васильков из госпиталя вернулись одновременно. Славке присвоили звание сержанта, и Колобов назначил его помкомвзвода. Павка оказался у него в подчинении. Это обстоятельство поначалу очень расстроило Фитюлина. Несколько дней он мучился над проблемой: Васильков совершил подлость и должен был за нее поплатиться.

Однажды после полевых занятий Славка отвел Василькова в молодой ельник и, не тратя слов на объяснения, врезал ему прямым правым в подбородок. Павка охнул и будто подкошенный свалился на снег, прикрывая руками голову. Но Фитюлин больше бить не стал.

– Ладно, вставай, больше не трону. Но если кому сболтнешь, получишь еще. Понял?