Текст книги "Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)"

Автор книги: Игорь Толстой

Соавторы: Н. Колбасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Ты нашего хирурга не знаешь. Для него званий не существует. Только тяжесть ранения и состояние играют роль.

– Вы все-таки попробуйте.

– Ладно, скажем сейчас. Ты лежи, не волнуйся. Все хорошо будет…

Когда военфельдшер Ольга Соколова узнала о том, что ее Андрей лежит здесь, в штольне, тяжело раненный, она словно окаменела.

– Владимир Михайлович, – обратилась к хирургу, – я отлучусь на минуту.

И не побежала, а медленно, словно слепая, направилась к указанному девчатами месту. Подойдя, так же медленно опустилась на колени, не отрывая взгляда от бледного лица Пугачева.

– Андрюшенька, родной… Ты меня слышишь? – не дождавшись ответа, склонилась на грудь раненому.

– Ольга Павловна, в чем дело? – раздался за ее спиной баритон хирурга. – Ну-ка, разрешите мне взглянуть.

Ольга, вздрагивая всем телом, торопливо встала, сняла наброшенную на Пугачева шинель. Хирург быстрыми, уверенными движениями ощупал живот и бедро лежавшего без сознания Андрея, проверил пульс, приподняв пальцами веки, заглянул в зрачки.

– Ничего, ничего, – приговаривал он. – Кишочки, кажется, слава богу, не задеты, но почка повреждена. Это мы зашьем, зашьем. Ну, а в бедренной кости осколок застрял. Хорошо, что не скользнул выше. Это мы извлечем, извлечем…

Повернувшись к Ольге, хирург строго посмотрел на нее:

– В чем дело, Соколова? Вы военный медик или, простите, слезливая барышня? Возьмите себя в руки. – Он поднялся, ободряюще похлопал ее по плечу. – Ничего, ничего. Будет жить ваш политрук. Так что не падайте духом… Ассистировать можете? Тогда – к столу! За работу!

…В штабе сводного батальона представителя СМЕРШа не оказалось. Василькову сказали, что он и не переправлялся на этот берег. Хмуро поглядев на повеселевшего Славку, Васильков приказал ему идти к переправе.

– Ты что, хмырь трусливый, с плацдарма рвануть надумал? – возмутился Фитюлин. – Там, в траншее, ребята головы кладут, а ты смыться решил?

– Иди давай! У меня приказ командира роты доставить тебя к особисту Воронину. И я тебя доставлю. – Павка помахал зажатой в руке сопроводительной запиской Войтова. – А не послушаешь, пеняй на себя: рожок в автомате полный.

– Гад ты ползучий. От боя, как слизняк от солнца, прячешься.

– Ничего, – усмехнулся Павка. – Тебя теперь бои не касаются. Думай лучше, как оправдываться будешь перед особистом.

– Чего мне оправдываться? Особист – не дурак, сам во всем разберется. Так что ты о себе лучше подумай. Вернусь во взвод, интересный у меня к тебе разговор будет.

– Вряд ли вернешься. Трибунал тебе маячит, а у него сейчас одна статья…

Сумел Павка проявить настойчивость, когда благодаря сопроводительной записке отвоевал место себе и Фитюлину на перегруженном ранеными мотоботе. Повезло им и во время переправы: успели переплыть Неву за несколько минут до налета немецких бомбардировщиков.

С правого берега захваченный плацдарм казался узкой полоской горящей и клокочущей земли. Пронзительный холодный ветер гнал оттуда табуны черно-бурого дыма, пахнущего сгоревшей взрывчаткой. Они больше часа безрезультатно бродили по лесу, окружавшему Невскую Дубровку, в поисках особиста. Здесь скопилось множество воинских подразделений. Но у кого из бойцов Васильков ни спрашивал про Воронина, никто не знал, где он находится.

– Ты у тех, кто чином повыше, спроси. Что тебе бойцы да сержанты сказать могут? Или специально время тянешь, чтобы на передовую не возвращаться? – нервничал Славка.

– Твой номер шестнадцатый, ходи впереди меня и останавливайся по команде, – огрызался Васильков. – Учить еще будешь, к кому мне обращаться. Тебе вообще разговаривать не полагается.

Фитюлин, переживая свое положение подконвойного, беспрерывно курил, и Павка время от времени с завистью поглядывал на него. Махорка у Василькова кончилась еще на плацдарме. Наконец не выдержал:

– Дай-ка табачку на закрутку, – сказал он приказным тоном.

– Чего? – удивленно округлил глаза Славка. – Чтобы я тебе свой табак дал? Больше ничего не придумал? А… не хочешь?

– Ну, хоть «бычка» оставь. К куреву тянет, спасу нет, – насупился Васильков.

– Конвоиру курить запрещается.

Нервно прокашлявшись, Павка сжал в руках автомат, громко закричал:

– А ну, шагай быстрей! И не разговаривать!

Наконец по чьей-то подсказке они отыскали землянку особиста. Воронин восседал в потрепанном мягком кресле за двухтумбовым канцелярским столом, невесть как оказавшимся в этой земляной норе. На столе – чернильный прибор и котелок с парящей кашей.

Внимательно прочитав сопроводительную записку Войтова, старший лейтенант убрал со стола котелок и нацелил изучающий взгляд на арестованного. Славка произвел на него, видимо, неблагоприятное впечатление, так как он поморщился, встал из-за стола и подошел чуть ли не вплотную к Фитюлину.

Высокий, подтянутый, в поскрипывающих ремнях новенькой портупеи и с тремя «кубарями» в петлицах, особист являл полную противоположность стоявшему перед ним небритому, закоптелому Славке. Шинель на Фитюлине была без ремня, вымазана засохшей глиной. Кисть правой руки – с вздувшимся багровым ожогом. Наспех намотанный почерневший бинт сбился под рукав шинели.

– Красив, ничего не скажешь, – хмыкнул Воронин, насмотревшись на Фитюлина.

– А что вам моя красота? – буркнул Славка. – Я к вам не на смотрины пришел, а по делу.

– Под конвоем пришел, – уточнил Воронин. – И в деле твоем мы сейчас разберемся. Вы, красноармеец Васильков, можете сесть.

Он указал Павке на стоявший перед столом табурет и, поскрипывая ремнями, вернулся на свое место. Павка с готовностью выполнил приказание. Сидел не шевелясь, всем своим видом выказывая беспредельное уважение и преданность хозяину землянки.

Старший лейтенант вынул из ящика стола чистый бланк протокола допроса, положил перед собой и как-то особо пристально посмотрел на Василькова.

– Итак, вы утверждаете, что своими глазами видели, как боец Фитюлин во время атаки из автомата стрелял в своего командира?

Павка хотел было что-то ответить, но Воронин жестом руки остановил его.

– Должен вас предупредить, что наш разговор носит официальный характер и за дачу заведомо ложных показаний вы несете ответственность.

– Так он же ненавидел Красовского, товарищ старший лейтенант, – не на шутку струхнул Васильков. – Кого хотите можете спросить. Почти каждый день они промеж себя цапались. А тут такой момент удобный.

– Вы поняли мой вопрос? – прищурился на Павку Воронин. – Я спросил у вас: видели ли вы своими глазами, как подозреваемый стрелял в своего командира?

– Ну да! Я сзади бежал, а Фитюлин передо мной, и я видел, как он стрелял из автомата. А отделенный наш в аккурат впереди Фитюлина в это время находился.

– Что-то расплывчато вы показываете, – поморщился старший лейтенант. – Ваш командир роты сообщает, что вы вполне определенно заявили ему, будто видели, как Фитюлин стрелял в спину своего командира. Вы же теперь говорите мне: «стрелял из автомата». Нет, что-то туманно у вас получается.

– Че туманно-то? Я ж говорю, что Славка прямо за Красовским бежал. А ежели так, то кто ж еще отделенному в спину стрельнуть мог? Да вы личное дело этого Фитюлина посмотрите, он же хулиган-рецидивист!

– Вы мне советов не давайте, красноармеец Васильков. Что мне делать и куда смотреть – это я без вас решу. Показания ваши неконкретны, но кое-какой резон в утверждениях есть. Значит, вы подтверждаете свое заявление?

– Так точно, подтверждаю.

– Ну что ж, тогда запротоколируем вопросы и ответы. Так… А теперь распишитесь вот здесь и возвращайтесь в свою роту.

– Вы бумаженцию черкните моему командиру, что я сдал вам Фитюлина.

Расписавшись в протоколе и получив бумаженцию, Васильков козырнул Воронину и, победно взглянув на Славку, покинул землянку.

– Ну, теперь ты садись к столу, – старший лейтенант указал на табурет стоявшему до сих пор Славке. – Давай теперь с тобой побеседуем, как говорится, на коротких волнах.

Фитюлин сел и попросил разрешения закурить.

– Волнуешься? Ладно, закуривай. А теперь будто на исповеди отвечай, как ты до такой жизни докатился?

– До какой? Это вы про штрафную роту, что ли? – не понял вопроса Славка.

– Ты ваньку мне, друг ситный, не валяй. Я тебя про Красовского спрашиваю. Как ты решился стрелять в своего командира?

– Так не стрелял я в него!

– А откуда же у него две дырки в спине появились? Может, нечаянно на курок нажал? Чего в атаке не бывает? – вкрадчиво спросил особист.

Такая постановка вопроса Славке явно не понравилась. Он начал терять надежду на то, что сумеет убедить этого Воронина во вздорности выдвинутого против него обвинения.

– Послушай, старший лейтенант. Если ты мне «тыкаешь», то и я с тобой на «ты» перейду. Ты за кого меня считаешь, за лопоухого фрайера, да? Чего ты мне мокруху белыми нитками шьешь?

– Вон ты как заговорил! – вскинулся Воронин. – Только я тебе не портной, чтобы нитками шить. И считаю я тебя за того, кто ты есть на самом деле.

– Ну, хулиган я, хулиган! С ползункового возраста драться начал. Только на «мокруху» никогда не ходил. Даже перочинного ножа с собой от соблазна не брал. А тут, на фронте, чтобы своего же товарища?! Не буду я отвечать на твои вопросы. Пиши сам что хочешь на меня!

– Смотри-ка, какой герой… – особист резко поднялся из-за стола и впился взглядом в Славкино лицо. – Имей в виду, я таких, как ты, пачками в Ленинграде сажал, когда в милиции работал. И здесь сажаю кого надо, если из нормальных воинских частей. А ты – штрафник! Тебе только один приговор может быть – высшая мера, понятно?

– Руки коротки. И над тобой начальство есть, разберется, – не сдался Фитюлин.

– Да, я только старший лейтенант по званию, но за решетку или в штрафбат могу отправить и подполковника. А ты – рядовой, да еще и штрафник.

– Да уж понятно, страшнее кошки зверя нет. Только зря ты мне это дело шьешь, старший лейтенант. Не виноват я. Воды можно попить?

Воронин разрешил. Славка налил из графина и жадно выпил две полные кружки теплой воды.

– Так что же все-таки тебя побудило стрелять в своего командира? – снова повторил вопрос Воронин.

– Зря вы время со мной теряете, – опять перешел на «вы» Фитюлин. – Пустышку тянете. Васильков с обиды на меня наплел, а вы ему верите. Трус он вонючий, а не боец. Я ему морду вчера начистил за трусость, вот он и решил отомстить, «чернуху» выдумал.

– Ну, хорошо. Расскажи мне подробнее о своих взаимоотношениях с Васильковым.

И Славка, немного успокоившись, рассказал старшему лейтенанту о том, как вчера подорвал немецкий дзот, убил двух автоматчиков и унтер-офицера, а Васильков в то время отсиживался в воронке.

– Вот я ему и врезал за трусость. Разве неправильно сделал? – спросил Фитюлин у особиста.

Тот, сосредоточенно сдвинув брови, постукивал пальцами по столу, молчал. Рассказ Славки поколебал уверенность в его виновности. Но и принять на веру все услышанное от него Воронин не мог.

На столе зазуммерил телефон. Старший лейтенант поднял трубку, долго в нее угукал и дадакал, а в заключение бодро, как и полагается образцовому офицеру, повторил переданное ему приказание.

– Есть разыскать и снять показания раненого бойца Красовского, товарищ капитан. Сегодня же этим займусь.

Положив телефонную трубку, долго молчал, потирая ладонью подбородок.

– Что, старший лейтенант, начальство требует, чтобы и Красовский подтвердил Павкину туфту против меня? – спросил Славка. – Не может Олег таким гадом оказаться, хоть и ссорились мы с ним постоянно. Только он ведь может и не знать, откуда в него шарахнули. Тогда ты меня уж наверняка в трибунал отправишь.

Особист оценивающе посмотрел на него, усмехнулся.

– Да нет, оправдаю я тебя, наверное. Командир вашей роты моему начальнику звонил. Утверждает, будто сам Красовский свидетельствует, что его немцы ранили. А до этого ротный сам же на тебя сопроводиловку написал! Вздуть бы его как следует, чтобы не путал больше. А вообще-то крупно тебе, парень, повезло, что этот Красовский живым остался и вовремя показания насчет тебя дал.

– Я ж говорю, что не может он гадом оказаться! – радостно воскликнул Славка. – Давай, отпускай меня скорее, старший лейтенант. Мне воевать надо.

– Быстрый ты очень, – усмехнулся Воронин. – Такие дела сразу не делаются. Красовского, наверное, уже в армейский госпиталь отправили. Его теперь разыскать надо, показания снять…

– И сколько же мне париться тут, пока вы свои бумажки писать будете?

– Сколько потребуется, столько и посидишь. Может, к завтрашнему дню все выяснится, а может, и нет. Ты радоваться должен, что так обошлось. Иначе горел бы синим пламенем. Словом, идем, я запру тебя в нашу предвариловку.

Славка, смирившись с обстоятельствами, не спорил. По пути к соседней землянке, которую охранял чернявый сержант, он благодарил про себя Олега за то, что тот, даже раненный, сумел выручить его из беды. Напрасно он привязывался к Олегу по каждому пустяку. Красовский на поверку оказался надежным товарищем, не затаил злобу и не воспользовался удобным случаем, чтобы отомстить своему обидчику.

Уже перед тем как запереть дверь совершенно темной, без окон и отдушин землянки, в которой Фитюлину предстояло дожидаться своего освобождения, Воронин задержался:

– Да, вот еще что. Вы можете подать мне заявление на умышленную клевету бойца Василькова против вас. Мы привлечем его к ответственности.

– Не буду я ничего писать, – хмуро ответил Славка. – Вернусь во взвод, сам с ним разберусь. У меня от трусости и подлости хорошее народное средство имеется. В момент вылечу, – он потряс своим здоровенным кулаком.

– Ну-ну. Только опять к нам не попадите, – усмехнулся особист.

Последний день сентября 1942 года в Приладожье выдался солнечным и по-летнему теплым. Передний край захваченного в районе Московской Дубровки плацдарма отодвинулся от берега Невы на четыре километра. Ожесточеннее бои не прекращались даже ночью. Пленные гитлеровцы утверждали, что в глубине их обороны находятся три сильнейшие артиллерийские группировки, пристрелявшие все, что есть не только на плацдарме, но и на правом берегу реки.

Обе стороны несли большие потери. На плацдарм непрерывно под жестоким огнем и бомбежками противника переправлялись все новые подразделения, пушки, легкие танки. Те, кому удавалось благополучно преодолеть реку, спешно двигались туда, где решалась судьба Синявинской наступательной операции.

В тот день на плацдарм высаживались сибиряки, переправленные минувшей ночью через Ладогу с Большой земли. Молодые, крепкие парни с любопытством и тревогой посматривали на раненых, группами и по одиночке бредущих им навстречу.

– Как там дела, братки, на передовой? С волховчанами еще не встретились?

Раненые, как правило, отмалчивались: им было не до разговоров. Лишь изредка кто-нибудь взмахивал рукой или приспособленной вместо костыля палкой: вон она, передовая. А как дела там – придете, увидите сами.

Ковылял, опираясь на суковатую палку, и второй номер ПТР из колобовского взвода Юрий Шустряков.

– Юрок! Братишка! – закричал вдруг проходивший мимо него заросший щетиной боец.

Юра не сразу узнал его. Лишь когда тот раскинул руки с намерением обнять его, признал пропавшего три дня назад Павку.

– А ну, не подходи ко мне, сука! – даже отступил от него Шустряков и замахнулся палкой.

Да ты что, Юрок, не признал, что ли? Это же я – Павка!

– Тебе и говорю, паскуда. Я тебя в упор знать не хочу.

– Ты меня не паскудь, сморчок! А то не посмотрю на твою палку да так врежу… – шагнул к Юре обозлившийся Васильков.

Слабосильный Шустряков никогда не был драчуном. Но минувшие четверо суток почти непрерывного жестокого боя вселили в него уверенность в своих силах. Пройдя через огненный ад, он не мог теперь смотреть без ненависти и омерзения на неожиданно вставшего на его пути труса и дезертира.

– Вот тебе за сморчка, гад! – опустил Юра свою палку на вжавшуюся голову Василькова. – А это тебе, иуда, за Славку, которого ты оклеветал! А это за то, что в кустах, клоп поганый, отсиживался, когда ребята себя не жалели! Где трое суток болтался, шкура? Говори или сейчас сдам куда надо!

Возле них, пытаясь разобраться в происходящем, остановились несколько раненых и струсивший Васильков, прикрывая голову руками, слезливо залебезил:

– Да ты что, Юрок! Ты же не знаешь ничего. Меня особист все это время не отпускал. Хочешь, документ покажу.

– Врешь, дешевка. Чего ему тебя держать было… Ты же на Славку наклепал, а не на себя.

– Как свидетеля продержал трое суток. Век свободы не видать, если не так! Ты же не знаешь ничего, а кричишь. Гошка Серебряков, а не я ротному на Фитюлина указал. А я, наоборот, все эти трое суток за Славку мазу держал, как меня не мытарили…

– Брешешь ты все. При чем тут Гошка, если ты при ребятах на Славку указал, – упорствовал Юра.

– Так ошибся я там. В атаке разве разберешься… Зато у особистов железно за Славку стоял и выручил.

– Почему же тогда один идешь, если, как говоришь, выручил его?

От страха за себя трусы становятся находчивыми. Мгновенно сориентировался и Васильков.

– Завтра Фитюлин вернется, так мне Воронин сказал. Какие-то бумаги там надо еще оформить. Ты мне лучше скажи, где наша рота находится, а то спрашиваю всех и никто не знает.

– От роты восемнадцать человек осталось, а сейчас, поди, и еще меньше, – поверил Василькову Юра.

– Куда тебя зацепило-то, в ногу?

– Ну да, вчера еще, когда мы траншею брали. Думал, обойдется. Утром сегодня еще атаку с ребятами отбивал и, видать, загрязнил рану. Пухнуть нога стала, покраснела вся. Ну, и потурили меня к переправе.

– Так и заражение крови схлопотать недолго, – сочувствующе покачал головой Васильков. – Отпилить могут ногу-то.

– Не отпилят, – отмахнулся Юра. – Слушай, вернешься в роту, иди вместо меня к Застежкину. Трудно ему одному с бронебойкой управляться.

– Мне сначала лейтенанту Войтову записку от особиста передать надо. А там – куда прикажут.

– Войтов в госпитале со вчерашнего дня. Ранили его. Теперь ротой наш взводный старшина Колобов командует.

– Значит, ему вручу записку. Ты мне скажи, куда идти, чтобы к своим попасть?

Выслушав пояснения Шустрякова и распрощавшись с ним, Васильков зашагал в указанном Юрой направлении. На его груди висел автомат Фитюлина, плечи оттягивал тяжелый вещевой мешок. Более двух суток Павка скрывался на правом берегу Невы в Дубровском лесу. То, что выскользнуть оттуда дальше в тыл ему не удастся, Васильков понял в первый же вечер. Оставаться в лесу дольше – значило обречь себя на неминуемое разоблачение. И минувшей ночью он сумел проскользнуть с каким-то подразделением на катер, перебрался на плацдарм. По пути к передовой насобирал десятка два полных рожков с патронами к трофейным автоматам, девять «лимонок» и шесть противотанковых гранат. Зачем он тащил сейчас на себе такую тяжесть, Павка и сам затруднялся бы объяснить. Вину его эти боеприпасы уменьшить не могли, однако Васильков знал, как в них нуждаются на передовой, и хотел хоть чем-то загладить свой грех.

Присев перекурить на станину разбитой пушки, Павка достал из кармана гимнастерки замусолившуюся уже записку Воронина и огрызком химического карандаша переправил проставленную в ней дату. Как ни старался, а подделка была заметна. Васильков тяжело вздохнул, спрятал записку обратно в карман и двинулся дальше к передовой. Спасти его от нависшей над ним расплаты могло только чудо, и он проклинал теперь себя за собственную трусость.

Бои за плацдарм становились все ожесточеннее. Немецкое командование, видимо, окончательно распростилось с запланированным штурмом Ленинграда и теперь не жалело резервов. Однако сорок шестая стрелковая дивизия, в составе которой сражалась штрафная рота старшины Колобова, все еще наступала. В полдень тринадцатого сентября она сомкнула свой правый фланг с морскими пехотинцами, наступавшими на Арбузово. Плацдарм значительно расширился.

Остатки штрафных рот перебросили на левый фланг дивизии, к дороге между Кировским поселком и Синявино. Рота Колобова заняла участок только что отбитой у противника траншеи. Она была отрыта и оборудована по всем правилам: в полный профиль, с бревенчатыми брустверами на обе стороны, со стенами, укрепленными ивовыми прутьями. Пулеметные площадки и стрелковые ячейки также были оборудованы довольно основательно. Но все это было разбито, порушено, искорежено, и бойцам пришлось хорошо поработать лопатами, чтобы привести свои позиции в относительный порядок.

С первыми проблесками зари немцы обрушили на роту настоящий шквал артиллерийского и минометного огня, а потом в течение двадцати минут крушили позицию бомбами. После такой подготовки на роту двинулись густые цепи автоматчиков. Штрафники отбили эту атаку и опять взялись за лопаты, чтобы восстановить разрушенную траншею. Спешили изо всех сил, понимая, что большой передышки немцы не дадут.

– Гляди, командир! – крикнул лежавший за трофейным крупнокалиберным пулеметом Смешилин. – Опять фрицы на опушке загоношились.

– Вижу, – ответил Колобов. – У тебя сколько патронов осталось?

– Сотни полторы еще есть.

– Ты побережнее с ними. Бей только прицельно, метров с двухсот, не больше. Понял?

– Понял. Только один хрен без поддержки мы тут долго не усидим, – хмыкнул Рома. – Их вон не меньше двух рот прет на нас. Смена нам будет или нет? Еще денек и от нас, дальневосточников, никого не останется. Все смертью храбрых ляжем.

– Ну, хватит, разговорился ты что-то, – нахмурился Николай. – Лучше пулемет почисти, в земле весь. Если заклинит, смотри.

– А я свое уже отбоялся, командир, – опять усмехнулся Смешилин. – Страшнее этих четырех суток ничего быть не может. Ты не обижайся на меня, старшина. Я ведь просто так баланду травлю, чтобы не заснуть ненароком. Глаза слипаются…

Чуть левее перед бруствером ударил немецкий снаряд. За ним другой, третий…

– Ну, началось. Приходи, кума любоваться, – проворчал Смешилин и стал торопливо стаскивать пулемет на дно траншеи.

За артобстрелом опять последовала бомбежка, а вслед за ней – атака вражеских автоматчиков. На этот раз она была особенно упорной. Судя по всему, немцы стремились во что бы то ни стало прорвать на этом участке нашу оборону, чтобы с фланга выйти в тыл всей дивизии. Штрафники отбивались яростно. Но гитлеровцы, невзирая на потери, упорно рвались вперед.

У Колобова заклинило от перегрева автомат и он, что-то крича и отдавая команды, схватил подвернувшуюся под руку винтовку. Однако в ней оказалось всего два патрона. Отбросив винтовку в сторону, Николай выхватил из ниши две приготовленные гранаты, побежал к Медведеву. Там немецкие автоматчики прорвались уже почти к самому брустверу.

– Бей их, Алексей! Чего смотришь? Гранатами бей! – кричал он, на ходу срывая предохранительную чеку. Остановившись, размахнулся, чтобы бросить гранату туда, где только что видел автоматчиков и… не обнаружил их. Что-то переменилось в ходе боя, но он никак не мог уловить, что именно. Немцы, бросив перед траншеей даже своих раненых, торопливо убегали к болоту. Их серо-зеленые спины мелькали уже метрах в сорока среди пожухлого кустарника. Николай швырнул им вслед бесполезную теперь гранату. И только тут увидел, как по гравию насыпной дороги выскочили одна за другой три тридцатьчетверки. Растянувшись редкой цепочкой вдоль края болота, они открыли огонь из пушек и пулеметов. Колобов вздохнул: отбита еще одна атака. Но она стоила роте еще четырех жизней. Теперь почти на полукилометровую линию обороны их оставалось всего полтора десятка человек вместе с Колобовым. Приказав Дудко и Медведеву, заменившему раненого Орешкина, заняться ремонтом траншеи и пополнением трофейных боеприпасов, он заторопился к телефону, чтобы доложить капитану Аморашвили о создавшемся положении.

Небольшая землянка с подведенным сюда телефоном и плащ-палаткой вместо двери, которая была обрушена разорвавшейся рядом авиабомбой. Колобов вытащил телефон из-под обвалившейся земли, крутанул несколько раз ручку коммутации. Однако сколько ни дул в трубку, ничего в ней не услышал. Связь была оборвана. Отправив для ее проверки своего нового связного Савельева. Николай присел на дно окопа и, прислонившись головой к стене, устало прикрыл глаза.

Последние четверо суток он почти не спал и теперь у него временами мутилось сознание. Последовательная связь событий распадалась на какие-то отрывочные фрагменты, и он порой не мог восстановить в памяти их очередность. Если бы ему сказали неделю назад, что он сможет выдержать то, что произошло за эти дни на плацдарме, Николай ни за что бы не поверил. А его ребята: Медведев, Громов, Смешилин, Застежкин?.. Теплая волна признательности к ним подкатила к груди, понесла куда-то…

– Товарищ комроты! Товарищ комроты! – услышал он чей-то голос. С усилием открыл глаза и увидел стоявшего перед ним Савельева. – Исправил я связь, товарищ старшина. Провод перебило осколком метрах в двухстах отсюда. Только все равно никто не отвечает там, в штабе.

– А ну, дай сюда, – взяв из рук бойца трубку, он прижал ее к уху и услышал тихий шорох действующей линии. – «Сосна», «Сосна»! Что они там, уснули, что ли? Слушай, Савельев, давай-ка сам в штаб беги. Скажешь комбату, что рота нуждается в пополнении и боеприпасах. Крайне! Понятно?

– Так точно, товарищ комроты, – с готовностью откликнулся связной…

В этот самый момент и появился в расположении роты Павка Васильков. Первым его увидел сержант Медведев. Сидя на корточках, он протирал установленный на деревянной подставке станковый пулемет.

– А ну, иди сюда, гусь лапчатый, – поманил он Павку к себе. – Ты где пропадал столько времени?

Васильков упавшим голосом, запинаясь, повторил сочиненную им историю.

– Чего? – удивился Алексей. – При чем тут Серебряков? Я своими ушами слышал, как ты Фитюлина перед Войтовым обвинил. Ты чего плетешь, чумичка?

– Мне бумагу от особиста командиру роты надо срочно передать! – побледнев от отчаяния, срывающимся голосом выкрикнул Павка.

– Бумагу, говоришь? Ладно, иди и передай. Но имей в виду, если ротный тебя пожалеет, я с тобой сам разберусь.

Васильков метнулся от разъяренного Медведева и чуть было не налетел на задремавшего у телефона Колобова. В откинутой руке тот держал телефонную трубку и удушливо хрипел сквозь сжатые зубы.

«Ранен, наверное, ротный», – мелькнуло в голове у Павки. Он подхватил командира за плечи, чтобы приподнять его голову и уже собрался позвать кого-нибудь на помощь, как Колобов, вздрогнув от неожиданности всем телом, отшвырнул Василькова ногой и выхватил пистолет…

– Не стреляйте, товарищ старшина! – испуганно завопил Павка. – Это я – Васильков. Бумагу вам принес от особиста!

– Тьфу ты… Померещилось, будто немцы. – Николай недоуменно посмотрел на зажатую в руке телефонную трубку, раздраженно бросил ее на рычаги аппарата. – Докладывайте, Васильков, где и по какой причине столько времени отсутствовали?

– Меня в особом отделе продержали, товарищ старшина. Как единственного свидетеля… Вот записка от старшего лейтенанта Воронина.

Колобов прочитал расписку представителя СМЕРШа о доставленном Фитюлине и сразу же заметил исправленную дату. Приглядевшись внимательнее, даже различил число 27, переправленное на 30. Посмотрел на замершего в страхе Василькова. Что с ним делать? Конечно же, он просто обязан отправить его сейчас к тому же особисту, но уже в роли обвиняемого в дезертирстве. Так для этого еще и конвоир потребуется. А у него в роте и без того по пальцам всех перечесть можно. Нет, пусть-ка этот трус повоюет вместе со всеми. А там видно будет, как с ним поступить.

Не сказав ни слова, Колобов спрятал записку в карман, еще раз оглядел воспаленными глазами стоявшего перед ним Василькова.

– Хорошо, что вернулся. Будешь все время при мне. Вместе с тобой воевать будем… Ты ничего не слышишь? – спросил он, неожиданно насторожившись.

– Никак нет, товарищ комроты. Тихо вроде.

– Моторы где-то гудят. Или это у меня в ушах?

Николай резко поднялся на ноги, вытащил из чехла бинокль и принялся внимательно разглядывать видневшуюся за болотом лесную опушку. В глубине леса, за деревьями, сквозь сизую дымку выхлопных газов проглядывались силуэты танков.

– Ну вот, – чертыхнулся Николай. – Дождались христова праздничка. Сейчас танками даванут, а у нас ни артиллерийской поддержки, ни гранат нет.

– У меня есть, товарищ комроты! – радостно воскликнул Павка. – Вот полный мешок с собой принес. Шесть противотанковых и «лимонки» тоже, рожки к автоматам. Берите…

Но Колобов, слушая Василькова, все смотрел в бинокль. «Как же они танками через болото собираются атаковать? – недоумевал он. – Может, это амфибии?»

Он вновь прильнул к окулярам бинокля и застыл от неожиданности: несколько правее позиций его роты прямо через болото шли не амфибии, а обыкновенные танки Т-II и Т-III. Среди них были и два французских «Шнейдер-Крезо». Скорее всего, через болото пролегала либо гать, либо насыпная дорога, не отмеченная на наших картах, а немцы пронюхали о ней и пустили танки на участок, где нет ни одной противотанковой батареи. Сейчас враг сомнет соседнее с его ротой подразделение и ударит ему во фланг. Прошьет из пулеметов и проутюжит гусеницами его позиции. И он, командир, ничего ему противопоставить не сможет.

Из-за поворота траншеи выбежал Застежкин с перекинутым через плечо тяжелым противотанковым ружьем.

– Товарищ комроты, танки фрицевские вон там прямо по болоту идут.

– Вижу, что идут, – раздраженно бросил Николай. – А ты куда со своей бандурой бежишь? Патронов-то к ней нет!

– Никак нет, товарищ комроты. Я две штуки приберег с прошлого раза. Оно, конешно, маловато…

– Да?! Тогда за мной! И ты, Васильков, прихватывай свой мешок и – не отставать!

Они побежали на правый фланг во взвод Дудко, которому предстояло первому встретить немецкие танки.

С бойцами из взвода Дудко он столкнулся раньше, чем добрался до ячеек флангового прикрытия. Сам командир взвода бежал четвертым, время от времени останавливаясь и стреляя из автомата куда-то назад.

– Стой! Почему бросили позиции без приказа?

– А чем мне защищать их, эти позиции? – Дудко длинно и замысловато выругался. – Я что, этой пукалкой танки остановлю, да? – он потряс своим автоматом.

– Где остальные? У тебя семь человек было.

– Накрыло остальных. Сразу одним снарядом четверых уложило.

Колобов выхватил из рук Василькова вещмешок и вывалил его содержимое на дно траншеи.

– Застежкин, быстро занять огневую позицию! – распорядился он. – Всем остальным взять по одной противотанковой гранате и по «лимонке». Рассредоточиться по траншее! Танки подпускать как можно ближе, гранаты бросать наверняка. Выполнять!

Сам он, прихватив две противотанковые гранаты, занял с Васильковым передовую позицию на изгибе траншеи. Прижавшись к стене, внимательно следил за головным танком, который с надсадным ревом утюжил оставленный бойцами Дудко участок.