Текст книги "Прощай, Рим!"
Автор книги: Ибрагим Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
13
После удачной операции, проведенной совместно с итальянскими партизанами, отряд добрался в стан почти на исходе ночи. Устали, намаялись бойцы – сразу залегли спать. Леонид обошел дозоры и тоже забрался в шалаш. Задремал. Вдруг откуда-то донесся жалобный женский взвизг. Было непонятно: во сне это ему попритчилось или в самом деле кто-то кричал? Крик повторился. Теперь он прозвучал ближе, отчетливее. Леониду показалось, будто Маша позвала его, и он, накинув пиджак, выскочил на пригорок. Нигде никого. Решив, что во сне померещилось, хотел уйти обратно в шалаш, но услышал голос Ильгужи, бывшего в секрете.
– Муртазин, кто там? Что случилось?..
Леонид направился в ту сторону и увидел итальянку с распущенными, растрепанными волосами. Со зла ли, со страху ли, женщина ни слова толком не могла выговорить, а все повторяла:
– Синьор партиджано… Синьор партиджано!.. – По ее морщинистому лицу ручьем катились слезы.
– Да вы успокойтесь, синьора. Не торопитесь, расскажите, в чем дело?
Из ее взволнованной, путаной речи Леонид понял только два слова: «немцы» и «коровы», а где немцы и какие коровы, так и не смог разобрать.
– Муртазин, сходи-ка позови Сережу. Может, он что поймет.
Потирая глаза детскими кулачонками, к ним подошел Логунов.
– Послушай, о чем она?
Похоже, что ласковый голос юноши подействовал на итальянку успокаивающе. Теперь она говорила более связно и вразумительно.
– Немцы забирают в деревне скот, коров и овечек. И вчера побывали у них, и сегодня нагрянули с утра пораньше, – коротко передал Сережа рассказ женщины.
– Сколько их?
– Много, много… На машинах.
– Так, так… Иди, Сережа, разбуди ребят.
– Эх, только заснули!
– Ничего, потом отоспимся.
Сережа и Ильгужа пошли поднимать партизан, а Леонид попросил итальянку немного потерпеть и показать им безопасную дорогу к деревне.
– Ничего, синьора, ничего. Мы сейчас наведем порядок.
Партизаны шли по балке, которая перед самой деревней подходила к шоссе. На их глазах мимо пронесся огромный грузовик с овцами и курами и скрылся из виду за косогором.
– Эх, опоздали! – пожалел Ильгужа.
Нет, оказалось, что еще не опоздали. Итальянка провела их по задам к одноэтажному каменному дому. Как раз в это время на крыльце появились двое фрицев. Первый из них, высокий и костлявый, чем-то смахивающий на гауптмана Зеппа из Раквере, держал в руках корзину, полную яиц, а второй немец нес его каску и рюкзак.
Итальянка указала на долговязого немца и прошептала:
– Команданте, команданте…
– Ты теперь уходи, – сказал ей Леонид. – Бах-бах будет.
С другого двора солдаты вывели большую бурую корову. Один тянет за веревку, напарник погоняет сзади. В воротах напротив показался третий. Он сел верхом на барана, хохочет, орет:
– Кавалерия! Кавалерия!..
Тем временем к грузовикам, стоявшим посредине деревни, стали стекаться со всех сторон солдаты – кто с гусем, кто с курицей под мышкой. Мечутся козы и овцы, по улице летит птичий пух, за немцами бегут, голосят женщины и дети. Одни ругают грабителей, другие тщетно пытаются разжалобить. А вот где-то звонко – на всю деревню, – то ли прощаясь, то ли утешая хозяев, кукарекнул петух.
Леонид колебался, не решаясь сделать выбор между двумя возможностями: окружить ли немцев прямо тут в деревне и «ура, хенде хох!» или, подождав их на шоссе, забросать гранатами машины. Он посоветовался с Муртазиным и Ишутиным, притаившимися рядом.
– Первое не пойдет, командир. На улице полно людей. Если придется открыть огонь, того гляди вместе с блохами шубу сожжешь.
– Я сам того же опасаюсь. Но как угадаешь, в какую сторону они направятся, когда погрузят свои «трофеи»?
– Так давай разделимся и устроим засаду по обе стороны деревни.
– Народу у нас маловато.
– Ничего. Если где завяжется серьезный бой, подоспеем. Да немцы подумают, что их атакует новый отряд, – сказал Петя.
– Правильно. Товарищи… – Леонид сделал партизанам знак подойти поближе. – Ты, ты и ты… Вы пойдете с Муртазиным на тот конец деревни и возьмете под прицел шоссе. А мы, – он обратился к остальным, – двинемся в эту сторону. Пошли!
Полчаса спустя на шоссе, где залегла группа Колесникова, показались две грузовые машины.
«А где же две другие? В деревне задержались или к Ильгуже направились?»
– Дрожжак и Скоропадов, вы по колесам бейте, а ты, Остапченко, возьми на прицел шофера в первой машине… Огонь!..
Леонид так и не смог понять, каким путем жители деревни успели проведать о победе. Итальянцы тут же прибежали, вскочили в кузова и давай сгружать живность прямо на дорогу. Дело свое они сделали с удивительным проворством. Потом подошли к партизанам, жали руки, совали в подарок гусей и кур.
– Прего, возьмите!
– Грацие, танте грацие!
– Пойдемте с нами, в деревню!
– Вот моего петуха возьмите!
– Русские – герои!
– Да здравствует Россия!
Иван Семенович нежно поглаживает огромного горластого петуха и все таскается за Колесниковым:
– Командир, как мне быть? Взять или нет?.. Ах, какой петух! Весь отряд бы можно накормить…
Воспользовавшись шумом и суетой, долговязый унтер метнулся с дороги в поле и нырнул в овраг.
– Цурюк! – крикнул было Ишутин, но унтер не остановился. Прогремела длинная автоматная очередь. Немец подпрыгнул, словно подстреленный заяц, и сорвался в яму.
А вот подоспела и группа Муртазина.
– У нас обошлось без кровопролития, – бодро доложил Ильгужа. – Услышав, как запели ваши автоматы, они побросали машины и коров и сиганули в овраг.
– А почему не догнали их?
– Да там не проберешься. Заросли, колючки.
– Ну и черт с ними!
– А что с машинами делать? – спросил кто-то.
– Подожжем.
– Не торопись. Кто умеет водить? Ишутин! И ты, Муртазин? Садитесь.
– Немцев-то куда денем?
– Тоже с собой заберем.
– Эй, фрицы, грузитесь, шнель, шнель!
– Куда вы нас везете? – спросил на ломаном русском языке нелепый толстяк с головой, как лукошко.
– В санаторий.
Тот, похоже, не понял, переспросил:
– Куда, куда?
– На кудыкину гору. Швайген, фриц, много не шпрехай.
– Все сели? Поехали!
У обрыва с крутыми, почти отвесными склонами Колесников приказал остановить машину и выгрузиться.
– Сумеешь выпрыгнуть из кабины на большой скорости? – спросил он у Петра.
– Спрыгнуть пустяк, заскочить и то могу, – сказал тот, поняв, что задумал командир.
– Прогони машину немного вперед и заверни в пропасть.
– Эх, машину жалко, – вздохнул Иван Семенович, – в нашем-то колхозе как бы еще пригодилась.
– Не горюй, старина, для колхоза твоего получше раздобудем!
– А этих с собой, что ли, будем таскать? – спросил Сережа Логунов, кивнув на немцев, у которых губы посинели от страха.
– Посадим их в кузов и… разобьются, так разобьются, уцелеют – их счастье, – предложил Дрожжак.
Колесников повернулся и окинул пленных суровым взглядом. Перед ним стоят четыре смертельных врага. Правда, зубы им уже пообломали. Стрелять – вроде рук марать не хочется, а если отпустить, так завтра они сами в нас же стрелять будут…
В эту минуту как-то случилось, что с пояса Сережи Логунова сорвалась и упала граната. Большеголовый толстяк среагировал мгновенно – камнем рванулся под обрыв. Кто-то пальнул ему в спину. Треск выстрела слился с грохотом грузовика, который Петр Ишутин на большой скорости повернул в пропасть.
Один из оставшихся немцев совсем перетрусил и, опустившись на колени перед Колесниковым, начал молить о пощаде. Другой прикрикнул на него, но тот не послушался. Вытащил из кармана пухлый, будто забрюхатевшая кошка, бумажник и показал партизанам фотокарточки:
– Майне киндер… айн, цвай, драй, фир…
– Ишь ты, о детках запел. Четверо, говорит.
– Нихт дойче… Остеррайхер.
– Говорит, австрияк, не немец.
– Я, я, нихт фашист. Гитлер капут…
Леонид задумался. Может, и впрямь отпустить эту мокрую курицу? Но тут из бумажника пленного что-то выскользнуло и звякнуло о камень. Подняли, посмотрели. Орден Красной Звезды. Ильгужа, увидев орден, машинально пощупал свою грудь. Колесников понял смысл его движения. За храбрость, проявленную на озере Хасан, Ильгужа был награжден Красной Звездой. Орден ему вручил сам Михаил Иванович Калинин в Кремле. Вот эту драгоценную награду забрали у него в первую же минуту, как он, изнемогший от потери крови, попал в плен.
– Эй, фриц, ты где это взял?
– Фронт… Волхов… – пробурчал тот.
Неожиданное происшествие развлекло партизан.
Каждый хотел потрогать орден, рассмотреть поближе, а некоторые примеривали – прикладывали к рубахе. Словом, потеряли бдительность. А фриц хлопал глазами в белесых ресницах и твердил: «Трофей… Трофей…»
Ильгужа раздвинул ребят, подошел к немцу вплотную и приставил кулак к его подрагивающему, как у кролика, носу:
– Вот тебе трофей! Чурбан с глазами!.. Ну-ка, давай сюда бумажник. Портмоне!
– А-а, портмоне… – Немец протянул Ильгуже бумажник, из которого выпало несколько красноармейских звездочек.
– Это тоже трофей?
Немец закивал головой и, будто радуясь чему-то, охотно подтвердил:
– Я, я, трофей.
– Вот тебе еще трофей, фреттер-меттер! – Ильгужа двинул его по скуле.
Фриц оказался крепок. Закачался, словно ванька-встанька, а все же устоял. Ильгужа снова замахнулся, но Колесников схватил его за руку.
– Брось!
– А чего с ним цацкаться! Смотри, сколько наших людей загубил. Может, и капитана Хомерики как раз-то он убил.
– Так ты уведи его к обрыву и… – Дрожжак выставил палец вперед и щелкнул языком.
Когда ребята поняли, что зря это они столько мешкали на самом шоссе, было уже поздно. Впереди зашумели мотоциклы. Колесников приказал отступать к ущелью. А пленные немцы между тем, будто козы, вприпрыжку побежали в ту сторону, где стрекотали моторы. Теперь раздумывать не было смысла – кто-то скосил «бегунов» меткой автоматной очередью.
Сзади тоже послышался шум. Оглянулись, увидели три крытых брезентом грузовика.
– Муртазин! Встречай со своей группой тех, что на машине. А вы, – обратился Колесников к остальным, – за мной!
На грузовиках оказались солдаты. Они спрыгнули вниз и рассыпались по обе стороны шоссе. Начали устанавливать пулеметы и ротные минометы.
«Дело принимает опасный оборот, – подумал Колесников, оценив обстановку. – У них слишком явный перевес. Придется рискнуть, уйти в ущелье, в заросли… На дороге нам не отбиться».
– В ущелье! Под обрыв! – крикнул он во всю мощь.
Тем временем подоспели еще три машины с солдатами и минометами.
– Неужели Муртазин не заметил сигнала? Вася! Передай ему, пусть отступает в ущелье.
– Есть!
Вася побежал вдоль канавы к Муртазину, но на половине пути его настигла вражеская пуля. Отбросив автомат далеко в сторону, парень с Арбата упал на лужайку.
– Вася! – с надрывом закричал Ишутин и, не пригибаясь, напрямик помчался к нему.
Немцы открыли огонь по смельчаку изо всех автоматов и пулеметов. Но Ишутин был словно заговорен от пуль – даже не оглянулся. Подхватил Скоропадова на руки и потащил в котловину, которую приметил еще на бегу. Прошел он с ношей своей самое большее пятьдесят – шестьдесят шагов, и времени это заняло всего-то две минуты, однако Ишутину показалось, что каждая минута тянулась, как долгая-долгая жизнь.
– Потерпи, Вася, потерпи. Сейчас…
И вот наконец они вне опасности – в котловине. Пули с пронзительным визгом пролетают над головой, но сюда не достают. Можно перевязать рану. Петр вытащил из кармана пакет.
– Терпи, терпи, Васенька, сейчас перевяжу и понесу я тебя в ущелье.
– Ущелье? Опять ущелье? – Скоропадов с улыбкой глянул на Петю. – А-а Колизей так и не пришлось посмотреть…
Вася застонал и опустил голову на грудь, потом опять судорожно приподнялся, уставил уже подернутые туманом голубые глаза на высокое, чистое небо и прошептал:
– Мама!..
Что он хотел сказать? Может, просил прощения у матери за огорчения, которые доставил ей когда-то детскими своими шалостями и капризами, а может, с болью спрашивал у нее: «Мама, неужели для того, чтоб погиб я на чужой земле от вражеской пули, ты и родила меня на свет в тяжких муках?..»
– Ва-а-ся!..
– Петр! Окружают. Беги под обрыв! – крикнул ему Колесников.
Долго еще немцы обстреливали ущелье из минометов. Партизаны укромными тропками, обойдя с севера виллу адвоката Альдо Форбучини, стали собираться в каштановой роще на склоне холма. Все были злые, хмурые. Трое не пришли: Вася Скоропадов, Толя Демьяненко и Курениy.
Когда стемнело, Леонид отправил Ишутина и Дрожжака на поиски пропавших бойцов.
– Зря мы пошли за той бабой, – проворчал Сажин, зарывая в золу картошку. – Из-за десятка коров и двух машин с птицей… Жалко ребят… Эх!..
– Может, и так, – процедил сквозь зубы Леонид, подкинув на ладони жаркий уголек. – Но и не пойти нельзя было. Итальянцы ждали защиты, надеялись, что мы заступимся за них. А если б не пошли?.. Сколько раз они нас выручали, да и вообще без их помощи нам бы двух дней не продержаться.
– И то верно.
В полночь возвратились Ишутин и Дрожжак.
– Все трое лежат на шоссе у въезда в деревню. Близко не подойдешь, немцы выставили пост, чуть что – стреляют.
«Все трое… Значит, Демьяненко и Куренин тоже погибли…» У Леонида было такое чувство, будто кто-то зазубрившимся ножом кромсает ему сердце.
Демьяненко… Удивительно милый был человек. В нем как-то удачно сочетались вспыльчивость и горячность Дрожжака с жизнерадостной лихостью Ишутина. Бывало, разозлится, раскричится и вдруг остынет, протянет сигарету, дружелюбно поднесет спичку, сам закурит и давай рассказывать уморительные побасенки. Когда надо было идти на дело, Демьяненко всегда вызывался одним из первых.
И еще одна чудесная черта была у парня. Если выпадала свободная минутка, он принимался расхваливать родимый Алтай. Певучим украинским говорком расписывал горы, поросшие дремучими лесами, долины в сочных травах и полянки, будто красной росой усыпанные костяникой. Слюнки текли, до того вкусно у него получалось.
До войны Демьяненко работал жестянщиком. Мастерил ведра, железные печи, тазы и лейки. Еще недавно бывало, как увидит где кусок жести, так в капанну тащит. Ему только позволь – мастерскую бы здесь оборудовал.
А чем занимался до войны Куренин, Леониду так и не пришлось узнать. Он был не речист и не очень общителен. Чаще всего в сторонке сидел и, посвистывая, чистил оружие. Похоже, что в лагере чересчур намыкался – никак не опомнится. Даже когда улыбался, глаза оставались скорбными, как у покойного Орландо… Впрочем, дело, возможно, было совсем в другом. Попал он в отряд недавно и просто еще не успел сойтись с людьми…
Еще две ночи подряд партизаны прокрадывались к деревне, но взять тела погибших так и не удалось. Немецкие посты при любом подозрительном шорохе открывали бешеную пальбу. Уже позже местные жители во главе со священником добились разрешения похоронить партизан за оградой сельского кладбища [9].
14
Новогодние успехи партизанских отрядов, действовавших на холмах вокруг Рима, были как бы далеким эхом грандиозных событий, решавших судьбу священной войны с гитлеровскими поработителями.
Красная Армия продолжала наступление. В январе 1944 года наши части взломали оборону противника южнее Ленинграда, разгромили 18-ю немецкую армию, окончательно освободив колыбель пролетарской революции, город великого Ленина, от вражеской блокады. Вскоре была очищена от захватчиков вся Ленинградская область. Потерпела полный крах и попытка Гитлера создать оборонительный вал на правом берегу Днепра…
А в самой Италии положение было такое: в конце января на Тирренском побережье, у города Анцио, откуда рукой подать до Рима, был высажен англо-американский десант. И хотя впереди оказались мощные укрепления противника да и условия местности были неблагоприятными для дальнейшего продвижения, союзники упорно пытались прорвать фронт именно на этом участке. Это привело к тому, что в феврале немцы нанесли ряд контрударов и чуть не сбросили части союзников в море…
Не дали пока что особых результатов атаки на позиции гитлеровцев и в районе Кассино. Но все же плацдарм, захваченный в тылу врага – на подступах к столице страны, – стал весомым фактором, повлиявшим на дальнейший ход событий.
К партизанам, действовавшим на северо-востоке страны, прибыл представитель правительства Бадольо генерал Сальваторе Мелия с директивами от англо-американского командования. В инструкции черным по белому было написано: «Партизанская война должна состоять из непрерывных диверсий, совершаемых специально подготовленными для этой цели мелкими группами. После выполнения операции группы должны немедленно и бесследно исчезать…» Странная на первый взгляд директива имела глубоко продуманную, коварную политическую подкладку. Союзники опасались, что в результате массового партизанского движения в стране возникнут организованные антифашистские силы, с которыми нельзя будет не считаться при определении дальнейшей судьбы Италии.
В Комитете национального освобождения верх взяли сторонники тактики выжидания. Их поддерживал папа Пий XII, гибко приспосабливающийся к стремительным изменениям в обстановке. Он теперь предоставлял в Ватикане убежище членам КНО (если, конечно, они не были коммунистами) и в то же время всем своим авторитетом и широко разветвленной агентурой поддерживал лозунг: «В Риме не должно быть восстания…»
Однако ни директивы союзников, ни усилия Ватикана и сторонников тактики выжидания не могли остановить народного возмущения. В столице, особенно в ее предместьях, не по дням, а по часам зрел дух мятежа. Увидев, что с рабочими окраинами не справиться ни угрозами, ни террором, немцы закрыли все входы и выходы из предместий колючей проволокой и установили заградительные посты. Таким образом, город разделился на две части: на Рим, где бесчинствовали гестаповцы, и на Рим, сплотившийся вокруг Валерио Фьорентини.
Предместья уже вели открытый бой. В Ченточелле и Тор-Пиньяттаре немцы и итальянские фашисты не рисковали сунуться даже днем. В феврале Валерио Фьорентини возглавил осаду полицейского комиссариата и освободил политических заключенных.
Нет, конечно, и тот Рим, где немцы еще чувствовали себя хозяевами, не был покорным, безропотным, бездейственным! Джанфранко Маттеи, доцент университета, и архитектор Джорджо Лабо, один из первых организаторов ГАП, устроили на улице Джулия мастерскую «Санта Барбара» и под «покровительством» католической святой изготовляли самодельные бомбы. А 23 марта произошло событие, потрясшее весь город.
Был теплый день с ясным – не наглядишься – лазурным небом… Немного притихшие, как бы настороженные, но по-прежнему нарядные древние улицы были полны запахами весны. На каштанах звонко щебетали птицы, там и сям беспечно смеялись дети. Весна… Но по улицам «открытого города» маршируют немецкие солдаты в касках. Далеко отдается топот кованых сапог по мостовой. Услышав этот зловещий звук, замолкают птицы и куда-то исчезают дети. Словно смерть стучится костлявой рукой в каждую дверь…
На углу, где улица Разелла пересекается с другой, стоят трое франтовато разодетых парней, болтают, пересмеиваются. Значит, зловещий топот немецких сапог не произвел на них никакого впечатления. Бровью не повел и дворник в брезентовом фартуке. Пристроился возле тачки своей, нагруженной уличным мусором, аппетитно чавкает, запивая завтрак вином из бутылки.
Парни, точившие плясы на перекрестке, помахали кому-то, предлагая, видимо, подождать их. Дворник нагнулся, заглянул под тачку, что-то там поправил и скрылся в одном из подъездов. Тем часом куда-то исчезла и компания на углу. На улице показалась колонна марширующих гитлеровцев. Когда они поравнялись с тачкой дворника, раздался оглушительный взрыв, а затем заговорили автоматы засевших в засаде партизан…
Через час Капплер докладывал Кессельрингу:
– Смертью героев пали тридцать два солдата и офицера, около ста человек ранено, герр фельдмаршал…
Кессельринг ударил тяжелым пресс-папье по столу, и мраморное пресс-папье раскололось надвое.
– Для чего же вы, Капплер, целых два месяца занимались облавами? Как я сообщу об этом в Берлин? Фюрер мне голову оторвет. И будет прав!.. Средь бела дня, в центре города… Позор. Нет, хуже, чем позор. Преступление!.. Что же вы предлагаете делать, Капплер?.. Взорвать Рим?..
– Я…
– Да, вы! – Фельдмаршал вытер платком черного цвета пот со лба.
– Я предлагаю за каждого погибшего немца казнить пятерых итальянцев.
– Мало! Один немец стоит десяти макаронников. Луший враг – мертвый враг. – Он встал, прошелся по кабинету. Спросил: – Русские тоже замешаны?
– Ведем расследование.
– А тот, Россо Руссо, все еще на воле бродит?
– Никак не можем на след напасть, герр фельдмаршал.
– Я недоволен вами, Капплер.
– Вся римская полиция и секретная агентура поставлены на ноги, герр…
– Вы не о процессе работы толкуйте, а о результатах докладывайте!
– Так точно, герр фельдмаршал.
Берлин сразу же откликнулся на депешу Кессельрин-а, дав ему полномочия на проведение любых, какие он найдет нужными, устрашающих акций.
* * *
Утро 24 марта. Никто из римлян еще не подозревал, какое чудовищное злодеяние замыслили гитлеровские оккупанты. Лишь случайный прохожий, священник, направлявшийся в храм, расслышал пение гимна Гарибальди из грузовиков, которые на большой скорости проносились на окраину города, и с недоумением и ужасом увидел, что улица Ардеатина на всем протяжении блокирована отрядами СС.
«Господи, что творится! – подумал священник. – Неужели эти бешеные псы решили за вчерашнее устроить бойню по всему городу?..»
Пытаясь выяснить, куда везут арестованных, он забывает об опасности, которой подвергается сам, и хочет пройти вперед, к Ардеатинским пещерам, но солдаты грозным «цурюк!» тут же заворачивают его обратно.
Палачи Капплера загоняли людей в пещеры и убивали выстрелом в затылок. Расправа длилась до следующего утра. Впопыхах немцы сбились со счета и привезли на место казни на несколько десятков человек больше, чем было намечено. Там же погибли коммунист рабочий Валерио Фьорентини, вожак римских предместий, и генерал Фенулли – помощник командира дивизии «Арьете», которая вместе с дивизией «Пьяве», разгромившей батальон немецких парашютистов под Монтеротондо, сделала отчаянную попытку отстоять столицу Италии в сентябре 1943 года.
Когда все было кончено, убийцы взорвали мины и завалили вход в пещеры…
Но Гитлер и его кровавая свора уже были обречены. Красная Армия победоносно шла на запад и выходила к государственным рубежам Советского Союза. Близился час освобождения народов Европы от фашистского ига. Наше правительство приняло решение об установлении дипломатических отношений с королевским правительством Италии, которое с признательностью отметило: «Советская Россия протягивает нам руку, несмотря на ошибки, совершенные прошлым режимом… Итальянский народ не забудет этого шага, сделанного в один из наиболее трагических моментов истории Италии».
Двадцать седьмого марта после восемнадцати лет эмиграции в Неаполь прибыл вождь итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Через день он выступил на заседании Национального совета ИКП и потребовал создания правительства национального единства, сорвав замыслы заморских и своих реакционеров, мечтавших об увековечении раскола между итальянцами и консервации политической жизни страны. К голосу Тольятти пришлось прислушаться: компартия не только была самой влиятельной силой, она, кроме того, не страшась жертв, взяла на свои плечи главную тяжесть партизанской борьбы. Кабинет маршала Бадольо реорганизовали на демократической основе.
Впервые в истории Италии в состав правительства вошли коммунисты. Один из них был Пальмиро Тольятти.
