Текст книги "Прощай, Рим!"
Автор книги: Ибрагим Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
11
Двое велосипедистов свернули с дороги к ущелью. Дозорные от поста к посту просигналили о появлении незнакомых людей. Леонид в ответ махнул кепкой, давая знать, что сигнал принят.
«Не иначе как Россо Руссо», – подумал он и, взяв с собой Таращенку, бегом отправился навстречу. Спешит Леонид, а тропинка, словно змеиный причудливый след, поворачивает то вправо, то влево, то, будто играя в прятки, круто ныряет вниз, вьется, петляет в зарослях. Скажешь, какой-то шутник швырнул сюда цветастую ленту серпантина… А напрямик не попрешь, склоны в колючих зарослях.
На что уж вынослив Таращенко, и тот язык на плечо:
– Уф-ф! Вроде выбрались…
Антон вытащил из кармана расческу, быстренько наладил пробор. Одернулся и даже штанину отряхнул.
«Монтеротондо – прекрасный городок…»
300
– Чего прихорашиваешься-то? Пойдем!
– Полминуты лишнего не утянут, а первое впечатление надолго врезается в память. – Антон сунул расческу Леониду.
А вот и велосипедисты. У обоих на багажниках огромные мешки.
– Здравствуйте, земляки, – заговорил по-русски человек с коротенькими ухоженными усами. – Россо Руссо. А по-русски говоря, Алексей Червонный. По батюшке Николаевич. Это мой друг и помощник Зайцев. – Он указал рукой на спутника, человека с виду болезненного и молчаливого.
– Колесников Леонид.
– Антон Таращенко.
Россо Руссо с улыбкой посмотрел на партизан – молодые, рослые, один крепче другого.
– Что бойцы кулачные! С такими молодцами только стенка на стенку ходить, – сказал он, потрогав тугие бицепсы Леонида и Антона. – Сережа немного обрисовал было мне командиров отряда «Свобода», однако действительность превзошла все мои ожидания. – Он повернулся к спутнику: – Давай, Кузьма Лукич, мешки снимем, а велосипеды спрячем в кустах, вниз-то, пожалуй, не стоит с ними тащиться.
– А что у вас там? Вопрос с продовольствием мы решили лучше некуда.
– Одежонку кое-какую прихватили.
– Вот за это спасибо, товарищ… Надеюсь, вы не против, если мы будем называть вас товарищем? – улыбнулся Леонид.
– Дворецкими у сиамского консула не герцоги, наверно, служат.
– А все же?
– Только товарищем и называйте. Я за свою жизнь всякого наслышался: господин, пан, мсье, синьор… Но нет слова проще и приятнее, чем «товарищ».
Гости завели свои велосипеды под склон в кусты, а Леонид и Таращенко подхватили мешки с одеждой.
– Пошли, товарищи.
– Пошли…
Внизу их поджидал Капо Пополо, который с Сережей и Марио поднялся к пещере со стороны ручья, успев с утра побывать в усадьбе Фонци.
Увидев Сережу, Россо Руссо лихо подмигнул и засвистел «Камаринского». Оба они, ко всеобщему недоумению, весело расхохотались…
Хотя он уже более двадцати лет дышал чужестранным воздухом, пил воду чужих рек, но все в нем: старинный московский выговор, повадки, жест, каким он доставал сигареты (портсигар он носил по-русски – в кармане брюк), манера затягиваться, предлагать собеседнику спички, его смех – все говорило о том, что он с головы до пят русский человек. Куда только его ни забрасывала судьба, а каждой каплей крови, каждым биением сердца он остался русским… Сполна понял это Колесников за часы, проведенные вместе с Россо Руссо, понял и полюбил его, словно родного, словно старшего брата.
* * *
Русский с головы до пят… А ведь ненастные годы – проливни, и град, и хлесткий ветер, а распутья, кручи, пропасти вовсю потрудились, принуждая его забыть о корнях своих.
…К началу нового, девятьсот двадцатого года генерал Деникин твердо знал, что жить ему на русской земле осталось считанные дни. Первая Конная нанесла под Ростовом смертельный удар частям Добровольческого корпуса. Все, что можно было вывезти, погружалось с суматошной поспешностью в Новороссийском порту на корабли, отбывающие в чужие страны. Генерал решил отправить на тех кораблях «желторотых птенцов» – кадетов из Владикавказского училища, надеясь со временем выпестовать из них верноподданное пополнение для поредевших рядов белогвардейского офицерства, пополнение, способное в грядущих боях с Советской властью, как все еще мерещилось Деникину, одержать кровавую победу и покарать «взбунтовавшуюся чернь». С ними попал на чужбину и четырнадцатилетний Алеша Флейшин.
В эмиграции ему пришлось до капли испить горькую чашу сиротства и бесправья. В какие только страны он не забредал! Югославия, Болгария, Германия, Дания, Голландия, Греция, Италия… Побывал шахтером, кожевником, каменщиком, грузчиком, шофером. Что может быть унизительнее: есть голова на плечах, есть руки, молодые, крепкие, и – таскайся бездомным бродягой из города в город, из страны в страну, выпрашивая работу? Весь мир за пределами Советской России задыхался в тисках кризиса, безработицы, нищеты.
…В первые годы, в Белграде, он чуть не ступил на скользкую дорожку. Еще шаг и, может быть, споткнулся бы, пал и больше не поднялся. А ведь много было таких, кого засосало эмигрантское болото, таких, что все оставшиеся на их долю дни жили ослепленные бессильной злобой и ненавистью и предлагали свои услуги за любые гроши врагам Советской России.
Поручик Дольский завел его в дешевый грязный кабак и напоил в стельку, а затем принялся наставлять на «путь истинный»:
– Алекс…
– Не Алекс, господин поручик, меня зовут Алеша, – сказал он, еле ворочая тяжелым, словно свинцовым, языком.
– Алеша тю-тю! Он остался там, – Дольский махнул рукой в ту сторону, где восходит солнце, – остался за высокой горой и синим морем. Так что тебе самая бы пора забыть про Алешу. Кстати, и фамилия у тебя не русская, господин Флейшин!
– Зато душою я русский…
– Душа… Когда нечем утолить голод, прикрыть наготу, кому она нужна, твоя душа, Алекс? Теперь нам ничего не остается, надо подлаживаться, приспосабливаться. В чужой монастырь, сам знаешь, со своим уставом не ходят. Это называется – борьба за существование.
В глазах мутно, Алеша не разберет, где пол, где потолок, но голова еще кое-что соображает.
– А почему? Когда нас загнали на этот проклятый пароход… когда везли… нам ведь обещали, что самое большее через полгода мы вернемся домой.
– Сколько таких «полгода» минуло с тех пор? Иллюзия! Самообман! У большевиков есть гений, а у нас?.. Не видать нам России как собственных ушей… Давай пей, щенок! Я тебя не брошу в беде, научу, как жить.
На другое утро, когда Алеша валялся в постели, мучаясь от непривычного угара в голове, опять явился Дольский. Они опохмелились сливовицей, и, поручик посвятил его в азы «борьбы за существование».
– Завтра мы отправимся в полицейское управление… Напишем заявление с просьбой о подданстве.
Нет, ни на другой, ни на третий день никуда не пошли – неделю без просыпу пили. Как долго бы это тянулось и чем бы завершилось – неизвестно, но, к счастью, Алеша повстречался со старинным другом отца, штабс-капитаном Фортунатовым, который приволок его к себе домой, искупал, как малого ребенка, в ванне и нарядил в свое белье. Потом налил ему и себе крепкого чаю. Сахару не было, пили с яблочным джемом.
Разговор Фортунатов начал издалека. Вздохнул: эх, дескать, полжизни б отдал за нашу русскую душистую малину! И, как бы к слову, спросил:
– А ты, Алеша, знаешь, откуда прибыли в Россию твои предки?
– Знаю, из Дании, – сказал Алеша, озадаченный тем, что Александр Иванович завел речь о его прапрадедах. «Что, или он тоже собирается учить меня, как приспособиться? И впрямь, что ли, нет других путей, чтобы выжить?..»
Он вскочил со стула и запальчиво крикнул:
– Но я русский человек, и Россия – моя родина!
– Сиди, чего прыгаешь, будто пчела тебя ужалила! – Фортунатов взял его за плечи и силой усадил на место. – Тяжелая судьба выпала на долю русского народа. Но он никогда не смирялся, веками все бунтовал, все искал чего-то. Шел сквозь дремучие леса, через бескрайние степи, через горы и реки. И так дошел до Камчатки, до Аляски. И знаешь, чего искал в неведомых краях наш народ? Счастья!.. Но для русского человека счастье – это значит – правда. Вот поэтому-то именно в России впервые в мире установилась Советская власть.
«О чем это он толкует? Или штабс-капитан Фортунатов большевикам запродался?..» Не одно поколение Флейшинов верно служило царю и России, и не диво, что Алеше трудно было представить Россию без царя.
– Вы?.. Вы?.. – Алеша снова вскакивает.
– Хочешь сказать, что я большевикам продался?
Алеша краснеет и молча садится.
– Так, так. А генерал Брусилов? Да разве он один?.. По-твоему, и они предатели?
– А вы-то… Почему же вы сами, господин Фортунатов, сбежали оттуда?
– Разумный вопрос. У меня жена сербиянка. Мы еще прежде, до войны, частенько приезжали сюда проведать тестя моего и тещу. Война и революция надолго разлучили нас с ее родными. И когда возникла вновь возможность попасть в Белград, жена горькими слезами заплакала и сказала: «Или в Сербию все вместе поедем, или я заберу детей и одна отправлюсь!..» – Чтобы скрыть волнение, Фортунатов потянулся за чашкой остывшего чая. – Семнадцать лет вместе прожито… Трое детей… А ты, мой друг, вольный еще казак, и жизнь у тебя только начинается. Уезжай ты отсюда, Алеша. Ни дня не мешкай.
– Куда? В Россию мне пути заказаны… – Не смог Алеша сдержать дрожи в голосе.
– В Болгарию. Все поближе к родине… А здесь паскудники, вроде Дольского, вконец опоганят твою душу. У тебя, Алеша, есть отечество – великая Россия, и ты никогда не забывай об этом. В Москве, в Георгиевском зале, золотыми буквами записаны имена двух твоих предков: генерала Флейшина и полковника Флейшина.
Алеша уныло сказал:
– Большевики давно их соскребли, наверно, или замазали.
– Эх, Алеша, Алеша… Большевики отнюдь. не собираются отказываться от прошлой славы России. А Флейшины служили ей верой и правдой.
– Так вы думаете, что там, в Кремле, сохранились те имена?
– Да, и вечно будут в сохранности.
– Еду! – Алеша встал.
– Куда?
– В Болгарию. Оттуда, хоть тайком, перейду границу. Будь что будет. Тюрьма так тюрьма.
– За что? Ты же не дрался с оружием в руках против Советской власти. И здесь, в эмиграции, ничего дурного не делал – не продал, не предал.
– Флейшины не из той породы!
– Молодец. Другого я от тебя не ждал.
Фортунатов тоже встал, и вид у него теперь был другой, не прежний – озабоченный и грустный, и голос звучал уверенно и бодро:
– А деньги на дорогу имеются?
– Вот, – сказал Алеша, вытащив из кармана золотые часы. – Сегодня же сплавлю и…
– Постой, погоди! – Фортунатов взял часы, повертел, открыл крышку. – Часы Николая Николаевича Флейшина. Думаю, что это у тебя единственная память об отце, и считаю, друг мой Алексей Николаевич, что ты не вправе продавать их. Береги. Эта семейная реликвия будет напоминать тебе не только о покойном отце, но и о родной земле.
…Паровоз ожил, из трубы повалил черный, густой дым. По стародавнему русскому обычаю они трижды поцеловались.
– Никогда, нигде не забывай, Алеша, что ты русский человек. Отрекаясь от своего народа, мы теряем все – и родину, и честь.
– Нет, не забуду, Александр Иванович…
Алеша уже стоял на подножке вагона.
– Храни тебя бог, Алеша!
– Спасибо, Александр Иванович…
Поезд набирает скорость. Весна, солнце, ясное небо. Кругом сады в цвету. В котомке у Алеши припасов дня на четыре, в кармане отцовские часы. Тик-так, тик-так… Минуты, сутки, годы… Тик-так!
Почти вся Европа изъезжена и пройдена вдоль и поперек. И вот он попадает в Италию, где ему улыбается счастье: старые знакомые помогают Флейшину устроиться дворецким в консульстве Таиланда. Обязанности нетрудные, покой, тишина. И впервые после бесконечных мытарств нет нужды думать о завтрашнем дне.
Сам посол среди представителей иностранных держав, обосновавшихся на виа Номентана, не имел заметного веса: Таиланд – страна далекая и небогатая. Но его скромный и несуетливый дворецкий очень быстро завоевал уважение людей своего ранга.
Столичные новости и сплетни: с кем из кинозвезд провел ночь граф Чиано, какое новое платье сшила себе жена испанского посла, кто облил вином скатерть на приеме – все, и смешной пустяк и серьезная политическая тайна, на другое же утро становилось известно Флейшину. Конечно, не из-за вкуса к сплетням он выслушивал своих коллег с неизменной ласковой заинтересованностью. Он сумел разыскать русских, живущих в Риме, и сообщал им самые последние и верные сведения о ходе дел на Восточном фронте. Позже, когда Муссолини был свергнут и правительство Бадольо вступило в переговоры с союзниками, посол (ему и в голову не приходило, что Флейшин русский), покидая Рим, оставил своего дворецкого полным хозяином виллы «Трех слонов».
Окна и днем и ночью зашторены. Глядя с улицы, естественно было думать, что вилла почти необитаема. На самом же деле она стала чем-то вроде штаба русских партизан, действовавших в Риме и его окрестностях. Здесь они находили убежище в дни массовых облав. Флейшин, связанный с руководством местного подполья, не только снабжал их оружием и припасами, но и давал согласованные с итальянцами оперативные задания.
Так скромный и немногословный дворецкий из виллы Тан (русские называли его товарищем Червонным, итальянцы – Россо Руссо) стал энергичным и бесстрашным начальником партизанского штаба.
* * *
Задушевная беседа длилась больше двух часов. Говорили не только о прошлом. Мечты о будущем, о возвращении в Россию, заботы сегодняшнего дня, естественно, волновали и Флейшина и Колесникова куда больше, чем дела двадцатилетней давности…
– Договорились, – сказал Алексей Николаевич, выслушав соображения Колесникова и Капо Пополо о необходимости разделить отряд. – Когда я узнал от Сережи, что вас набралось пятьдесят человек, я тоже к такой мысли пришел. Накроют немцы – все равно не отбиться, а для того, чтобы самим наносить неожиданные удары, и половины людей достаточно. Посоветовались мы с Кузьмой Лукичом и решили одежду поновее прихватить с собой. Часть отряда останется здесь, в районе Монтеротондо – Дженцано, а другая переберется к Палестрине.
– А что там? Горы, леса?
– Равнина. Небольшие овражки и ямы.
– Где же нам жить?
– В капаннах, на виноградниках.
– Эх, опять эти капанны!
– Ничего не поделаешь, братцы, не могу же я сегодня для вас насадить здесь сибирскую тайгу. Зато там уйма объектов, достойных вашего внимания. Не придется изнывать без дела. Ладно, через недельку снова встретимся. А вы до этого подумайте, кто останется здесь, кто уйдет, примерьте и подгоните одежду, чтоб не заметно было, что с чужого плеча. А Леониду Владимировичу, по заказу Сережи, мы специально сшили костюм попросторнее.
– Не надо было лишних хлопот, на мне пока все крепкое.
– Нельзя в такой рухляди. Идти-то придется через Рим, если вы не решите остаться здесь.
– А это не слишком опасно?
– Если двигаться в обход, придется прошагать километров сто с гаком. Да ночью, да по дурным дорогам. А так, через Рим, самое большее – пятьдесят километров, и часть пути можно будет сделать в поезде или автобусе.
– Правильно, – поддержал Капо Пополо. – Уйдете группами по пять-шесть человек, а пулеметы и автоматы мы переправим на повозках. Синьор Фонци даст лошадей и разной разности для камуфляжа. Он каждую неделю отправляет в Рим торговцам мясо и фрукты.
– Добро. Пора прощаться. Когда все будет готово, я пришлю к вам Орландо.
– А разве он при вас?
– Да, с гапистами сдружился. Говорит, что за отца он должен сто гитлеровцев прикончить. С трудом удерживаю его, совсем парень забыл об осторожности.
* * *
У каждого свой норов, своя повадка, свои собственные, порой очень смешные, причуды. Дрожжак раздражителен и придирчив. Таращенко, напротив, всегда невозмутим, но любит поддеть и разыграть других. Сывороткин так и сыплет солеными анекдотами. Однако Леонид никого не выделял, был ровен со всеми – ни сынков, ни пасынков у него здесь не водилось. А все же… А все же есть люди, которые как бы к сердцу его приросли. Если Антон не будет против (было решено его назначить командиром остающейся здесь группы), Леонид заберет с собою Логунова, Муртазина, Ишутина, Скоропадова, Сажина.
Они поговорили с глазу на глаз. Антон, конечно, тоже был крепко привязан к этим людям – с ними он пережил все муки фашистских лагерей, эшелон смерти, с ними вырвался на волю… Но разве он мог не посчитаться с желанием Колесникова, которого за эти полтора года привык уважать, как отца родного!
– Кого хочешь, тех и бери, Леонид Владимирович, – сказал Таращенко.
– А ты что так насупился, обижаешься, что ли, на меня?
– Да что ты! Не назначили бы командиром, сам бы с тобой ушел. Ну ничего, не навеки, думаю, расстаемся.
Подготовка к опасному переходу заняла около недели. Петр Ишутин почти каждый день наведывался в Монтеротондо. С помощью Джулии нашли надежных людей, которые охотно помогли привести одежду в надлежащий вид. Починили и обувь. Потом все вычистили, выстирали, выгладили. Теперь партизаны с виду ничем не отличались от небогатых жителей пригорода.
Дни Джулия проводила за прилавком в аптеке, ночами, не разгибаясь, сидела за шитьем. Петр ни словом не проговорился ей о предстоящей разлуке и лишь накануне отъезда сказал:
– Несколько человек наших отправляются по делу в Рим. И я с ними. Вернусь – извещу. Не волнуйся. А с ребятами связи не теряй, понадобится что – помоги.
Джулия застонала, как раненая птица:
– Пьетро, Пьетро!..
В тот вечер она проводила Петю до моста, прижалась к его груди. Он гладил ее мягкие, пышные волосы и тоже затосковал под гнетом каких-то мрачных предчувствий. Поспешил проститься. Она постояла минутку и кинулась за ним вдогонку. Сняла с шеи серебряный крестик на тоненькой цепочке и надела на Петю.
– От матери остался. Пусть охраняет тебя от бед и напастей…
– Спасибо, Джулия.
– А если я тоже в Рим поеду?
– Нет, нет, я сам… Сам приду к тебе, Джулия.
– Придешь?
– Обязательно… Чао!
– До свидания, до-ро-гой! – сказала Джулия по-русски. – Береги себя, Пьетро…
Настал условленный день, но Орландо все не было. Леонид начал беспокоиться. Хотел к вечеру снова послать Петра в Монтеротондо с поручением разыскать Грасси… Обрадовался Петр, засобирался в дорогу. Но солнце еще не скрылось за холмами, как Грасси сам пришел в ущелье. С ним явились еще три итальянца и стали раздавать аусвайсы, с которыми отряд Колесникова должен был двинуться через Рим.
– А Орландо где? – спросил соскучившийся подругу Сережа.
– Орландо не смог прийти, – сказал Грасси. Голос его прозвучал глухо и неуверенно.
Но Сережа не заметил этого, его отвлекли партизаны, заучивавшие свои новые имена. Леонид превратился теперь в Никола Джусти, каменщика, Ильгужа – в маляра Эрсилио Муччи… Решено было разбиться на группы по пять человек. Первую группу поведет Капо Пополо, остальные – Грасси и пришедшие с ним итальянцы.
Утром партизаны вырядились в новые, перешитые, пригнанные Джулией и ее друзьями костюмы. На Ильгужу, чтоб скрыть его восточный облик, поглубже нахлобучили широкополую шляпу, напялили на нос очки и для верности перевязали бинтом щеку. Вид стал жалкий, будто человек только что из больницы и не совсем еще оклемался.
В путь пустились с большими интервалами. Опасное, рискованное предприятие, но настроение у партизан приподнятое. Что ни говори, впереди Рим. Надоело сидеть в пещерах да капаннах, хоть на большой город, на людей посмотрят. Все же Рим! А люди такие подобрались, что опасность их только бодрит…
В Монтеротондо первую группу встретил Капо Пополо, повел ее на автобусную станцию. Как раз вовремя подошли. На автобус Монтеротондо – Рим уже садились пассажиры. Капо Пополо дал знак, и они поодиночке затесались в небольшую очередь. Но тут, растолкав всех, в автобус продрались несколько немецких солдат. Хозяевами чувствуют себя, гады, ржут вовсю, и, несмотря на раннее утро, от них на версту разит шнапсом. Похоже, со вчерашнего еще не продышались. Пассажиры встали, уступая им место на выбор. Один из фрицев успел придраться к Ильгуже:
– Что, зубы болят? Ай-ай… Дай выбью, сразу полегчает, ха-ха-ха!
К счастью, другой фриц выяснил, что с похмелья они заскочили не на тот маршрут, и с тем же грохотом вся ватага выкатилась наружу.
У въезда в Рим автобус остановили карабинеры.
– Документы! – потребовал марешалло.
Пассажиры зашумели, заворчали:
– Господи, что за блажь, на каждом шагу документы проверяют!
– В своей мы стране или где на чужбине, в плену?
– Помилуй бог, скоро и в туалет без документов пропускать не будут…
– Не галдите! – прикрикнул усатый марешалло, но народ расшумелся пуще прежнего.
Карабинеры переглянулись и, решив, что не стоит дразнить гусей, мельком посмотрели кое у кого документы. Заглянули в аусвайс Леонида, Дрожжака обошли и остановились около Ильгужи. Он схватился за щеку одной рукой, а другой из-за плеча протянул аусвайс. Марешалло пробежал глазами бумажку, потом покосился на Ильгужу и, усмехнувшись в усы, вернул документ. Так и не понял Леонид, то ли вообще карабинеры-итальянцы не были склонны проявлять особого усердия, то ли их заранее попросили закрыть глаза на странности некоторых пассажиров, направляющихся из Монтеротондо в Рим. А ведь придерись они к Ильгуже, пришлось бы пустить в ход пистолеты и завязать бой чуть ли не у самых городских ворот.
На окраине они вылезли из автобуса и пересели в трамвай. Когда вагон уже тронулся, на переднюю площадку впрыгнул господин в щегольской шляпе. Это был Россо Руссо. Увидев пятерку партизан и Капо Пололо, он понял, что все идет, как задумано.
С тех пор как в Монтеротондо сели в автобус, партизаны не перекинулись друг с другом даже словечком. Коля Дрожжак и Вася Скоропадов не отрываясь смотрели в окно. Вася старался запомнить каждое здание, каждую площадь, мимо которых они проезжали, Рим, Рим… А Дрожжак со скуки принимался насвистывать «Катюшу», так что Леониду несколько раз пришлось крепко ущипнуть его исподтишка в бок.
Вылезли они на большой площади. Впереди шел Россо Руссо, затем партизаны, а позади всех – Капо Пополо. Свернув на улицу Капроли, Россо Руссо остановился перед тратторией. На вывеске значилось имя владельца «Альдо Фарабулли». Оглядевшись по сторонам и не обнаружив поблизости ничего подозрительного, Россо Руссо подал знак спутникам следовать за ним и распахнул дверь траттории. В нос ударил запах жареного лука.
Встретил их сам хозяин, маленький, худощавый человек. Он приветливо оглядел всех и шепнул негромко:
– Добрый вечер! – И указал на длинный, никем не занятый стол. – Милости прошу, синьоры.
Пока Идрана, жена Альдо Фарабулли, с любопытством оглядывая гостей, таскала на стол вино, сыр, спагетти, Россо Руссо объяснил Леониду, что он привел их сюда не только подкрепиться и отдохнуть. Хозяева траттории, и муж и жена, люди абсолютно надежные. И если, случаем, партизаны потеряют связь с ним и с Капо Пополо, всегда можно обратиться к Фарабулли.
А Капо Пополо тем временем, чтоб отвести глаза немногочисленным посетителям, наполнил вином тяжелые, неуклюжие стаканы и провозгласил:
– Пью за здоровье моего друга, искуснейшего маляра Эрсилио Муччи!
Не успели выпить и малость закусить, как на дороге появился монах в черной рясе. Он внимательно оглядел публику и вдруг решительным шагом направился к столу, за которым сидели партизаны. Сложил ладони, как для молитвы, поднес к губам и еле слышно – на чистом русском языке – сказал:
– Здравствуйте, товарищи!
Леонид аж подскочил. Что за наваждение? Он вопросительно покосился на Россо Руссо. А тот как ни в чем не бывало заулыбался и сказал:
– Отец Ерофео, прошу вас, выпейте с нами стаканчик вина!
Отец Ерофео, не присаживаясь, дотянулся до стакана и снова же по-русски прошептал:
– За победу!
Монах выпил и снова налил. На этот раз он решил чокнуться с Дрожжаком, сидевшим как раз с того края. Дрожжак то ли забыл, где он находится, то ли в голове у него уже зашумело от вина, выпитого за здоровье «искуснейшего маляра», – словом, он вскочил, чокнулся со звоном и чуть ли не на всю тратторию крикнул:
– Товарищи! За нашу победу!
Услышав чужеземную речь, все обернулись в их сторону. И как раз в эту минуту настежь распахнулась дверь, и в тратторию ввалилось с десяток немцев. Пока они шумели, выбирая место получше и требуя немедленно обслужить их, Альдо сумел незаметно выпроводить партизан через кухню.
Оказалось, что уже стемнело. Не давая партизанам перевести дух, Россо Руссо проходными дворами и переулками вывел их к трамвайной остановке. Проехали немного и пересели на другой трамвай, потом на третий. Наконец оказались на окраине Рима. Слева от шоссе чернели развалины древнего акведука. Россо Руссо сказал Леониду:
– Если появится патруль, спрячьтесь там.
Но все обошлось благополучно. На дороге почти не было движения. Россо Руссо остановил старый грузовичок, переговорил с шофером и шепнул:
– Залезайте!..
На развилке дорог партизаны выгрузились, и Капо Пополо по узкой тропке повел их куда-то на север. Вскоре сквозь ночную тьму они разглядели на поле одинокое строение. Подошли. Капо Пополо приложил ухо к двери сарая, послушал:
– Входи!
Сарай битком набит огромными бочками. На одной из них, поставленной на попа, неярко мерцает коптилка. Пахнет вином и сухой листвой. Около бочки с коптилкой сидят пять-шесть обросших бородами итальянцев. При появлении Капо Пополо и партизан они дружно вскакивают на ноги.
– Добрый вечер! А где остальные?
– Скоро подойдут! – отвечает Капо Пополо, пожимая им руки.
