Текст книги "Прощай, Рим!"
Автор книги: Ибрагим Абдуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
7
– Леонидо, Леонидо…
Он вздрогнул.
– Это я, Орландо.
Юноша смотрел на него с нежной улыбкой, и лишь где-то в глубине его черных глаз, будто тень, притаилась печаль.
– Орландо… Орел морской! – Леонид порывисто прижал его к своей широкой груди. – Похоже, не так-то легко будет нам свыкнуться с тем, что мы на воле. – Он еще раз внимательно оглядел паренька и потряс головой, как это делал раньше Орландо: – Ты что… совсем выздоровел, что ли?
– Да, да. Выздоровел. Симуляция, для немцев. – Орландо засмеялся, но та скорбная тень не исчезла со дна его глаз.
Леонид и Сережа еще раньше подметили эту вечную грусть на лице Орландо, но полагали, что друг их угнетен своей болезнью. Он-то никому из них не рассказывал о мучительной смерти отца на острове Кефаллиния. Эта смерть надолго, а может и навсегда, отняла у него способность смеяться беспечно и самозабвенно, поселив в его сердце неутолимую скорбь и ненависть.
Орландо приволок из пещеры два огромных узла, развязал их и жестом пригласил Леонида – выбирай! В узлах оказались куртки, береты… Леонид окинул взглядом все это добро и усмехнулся. Он вспомнил, сколько хлопот всегда бывало в каптерке с его обмундированием. Ну ладно, хоть ребята оденутся. А так хотелось бы поскорее скинуть эту ненавистную тюремную робу!
Тут из пещеры вышел Петя Ишутин, хлопнул его по плечу и засмеялся:
– Чего приуныл?
Леонид молча схватил первые попазшиеся под руки штаны, тряхнул их и прикинул на свой рост.
– В детский сад собрался, что ли, в этаких штанишках? – захохотал опять Ишутин.
Орландо о чем-то вспомнил, улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, юркнул в пещеру. Петя тоже сделал пару шагов за ним и гаркнул:
– Эй, удальцы! Хватит ухо давить, выползайте шмотки выбирать!
Народ дружно, как по команде, высыпал на волю.
– Какие такие шмотки?
– Немцы новую форму прислали, что ли?
– Мне подавайте полковничий мундир с погонами!
– Сережа, ты среди нас самый маленький, не лезь в пекло наперед батьки. Что достанется, то и сойдет.
– Ты сам не лезь! Знаю я вас, подсунете мне самую рвань.
Расхватали все в мгновение ока. Только Леонид все стоял в сторонке и вдруг с удивлением увидел, что на его долю совсем ничего не осталось: ни штанов, ни пиджака, ни берета.
Однако нашелся кто-то поблагоразумнее, закричал:
– Так не пойдет, товарищи! Надо распределить одежку по росту и рангу. Ты, Иван Семенович, будешь поопытнее и постарше других. Ну-ка, займись этим делом.
Но пока медлительный Иван Семенович уразумел, чего от него хотят, все поскидали тюремную рухлядь и вырядились в штатское. Между тем из пещеры вышел Орландо с добротным чемоданчиком в руках.
– Компаньо Леониде, это вам синьор Москателли прислал.
Полегчало на душе. Раз Москателли прислал, значит, будет ему впору. Пока он переодевался, ребята с шутками и смехом сгребли арестантское старье в большую кучу. Муртазин вспомнил, как немцы сожгли их прежнюю одежду солдатскую, как сгорели тогда письма Зайнаб, тщательно спрятанные им в стельках ботинок, и предложил:
– Давайте, братцы, спалим все это к чертовой бабушке, чтоб духу не было!
Все ответили дружным «ура!». К куче, где пестрели полосатые куртки и штаны, один вид которых пробуждал в душе боль и гнев, с разных сторон протянулись руки с зажженными спичками. Снова прогремело «ура».
– Эх, Гитлера бы вот так!
– И Муссолини тоже! – добавил Орландо.
А Петя затянул частушку:
Полыхай, мой костерок,
Раздуй тебя ветерок!
Чтобы фюрера и дуче
Дьявол в пекло уволок…
– Ура-а!
– Ура-то, оно и вправду ура, но не дело вы, ребята, затеяли, – проворчал Иван Семенович, глядя на догорающее тряпье. Человек он был, конечно, хозяйственный, но порою слишком долго думал.
– А что, хотел домой на память робу свою прихватить? – поддразнил его Никита.
– Домой бы возить не стал, незачем, – сказал Сажин по-прежнему степенно, – но подложить под себя заместо матраса пригодилось бы. Тут для нас не расстелили пуховых перин и теплых одеял не запасли. А на дворе осень. Глядь, и зима подойдет.
– Вот это правильно сказано, – заметил Леонид, поняв, что поторопились они, поддались порыву.
– Эй, бог сироту не обидит, да и друзья-итальянцы в беде не оставят, – отмахнулся Петр, совсем не желая теперь, когда они попали на волю, ломать голову по таким мелочам. – А может, какая-нибудь душенька-красавица сжалится, на зиму под свое крылышко возьмет. Правильно я говорю, Орландо?
Тот ни слова из того, что городил Ишутин, не понял, но согласно покивал головой:
– Си, си!
– Надо сказать «да, да». Сережа, ты научи Орландо по-русски калякать. Когда соберемся домой, и его прихватим. Как, Орландо, поедешь в Россию?
– Си, си.
– Ну, ежели си, то порядок.
– Здорово бы было побриться сейчас, постричься, – размечтался Вася Скоропадов, потирая ладонью щетинистую, словно ежик, щеку. Москвич с Арбата, он даже в лагере сохранил особую любовь к опрятности.
Орландо, ничего не говоря, раскрыл чемодан, который прислал синьор Москателли, и достал из бокового кармашка настоящий бритвенный прибор в черном, с фирменным клеймом – крокодилом – футляре.
Все бросились к Васе.
– После тебя я!
– А после тебя я!
– Зеркала-то, братцы, нет. Если каждый станет бриться сам, долгая будет песня…
– Так я парикмахер! – выскочил вперед Никита. – На приисках лучшим мастером считался. Помните «Угрюм-реку»?.. «Стой, цырулна, стрыжом, брэим, первы зорт…» Побриться – сто лир, освежиться – двести пятьдесят. Налетайте, молодейте, грошей не жалейте. С тебя, что ли, начнем, Вася?
Скоропадов повернулся в сторону Леонида.
– Нет, пусть сначала командир побреется.
Леонид подошел к друзьям.
– Товарищи, теперь я никакой вам не командир. Убежали, вырвались из плена – на этом мои обязанности кончились. Надо выбирать нового командира. Вы сами знаете, до войны мне в армии служить не пришлось. Я – зоотехник. Между нами есть и сержанты и люди, проходившие действительную службу.
Рядом с ним стал Антон Таращенко.
– Леонид Владимирович, – заговорил он с неподдельной почтительностью, – какой ты там был зоотехник, мы не знаем, но немало случаев имели, чтобы убедиться, какой ты верный товарищ и хороший организатор. По-моему, более подходящего командира нам и желать нечего. – Антон поглядел на товарищей: – Как, братцы, правильно я говорю?
– Правильно!
– Колесников командир!
– Давай, Леонид, натягивай вожжи!
– Антон, ставь на голосование!
– Кто за то, чтобы Леонид Владимирович Колесников стал командиром нашего отряда, поднимите руки!.. Единогласно. Поздравляю, Леонид Владимирович! – Антон подтянулся, лицо стало строгим, суровым. Он первым пожал руку вновь избранному командиру.
За ним подошли поздравлять и остальные и так жали руку, что у человека послабее косточки бы захрустели.
– Спасибо, товарищи, – сказал Леонид и запнулся, не в силах скрыть волнения.
Правда, людей у них немного, но ответственное это дело – руководить даже таким маленьким отрядом в чужой стране, где бесчинствуют немцы. Давеча вон, поддавшись эмоциям, взяли и сожгли лагерную одежу. Уже минус. Кроме того, людей надо кормить, раздобыть им на зиму что-то потеплее… А самое главное, надо достать оружие. Что толку от свободы, если не сражаться с врагом? Да, нелегкую задачу возложили на его плечи, нелегкую… Но когда однополчане доверяют, не откажешься. Нельзя.
– Товарищи, – повторил он, немного успокоившись. – Как-то еще в лагере я говорил вам, что от воинской присяги нас никто и ничто не может освободить. Стало быть, мы все остаемся советскими солдатами. А в уставе сказано: слово командира – закон.
– Так это само собой понятно! – сказал Никита, поводя цыганскими глазами.
– Если понятно, то ни на минуту нельзя забывать, в какой стране, при каких обстоятельствах нам придется действовать. Италия двадцать лет жила под сапогом Муссолини. У него, наверно, тоже были свои Геббельсы, отравлявшие сознание народа и городившие о советских людях всякие небылицы. Общения с итальянцами нам не избежать. Больше того, только сражаясь плечом к плечу с ними, мы можем добиться успеха. Свидетельство тому – наш побег. Значит, ни одного необдуманного слова, ни одного опрометчивого шага. По нашим поступкам они будут судить о советских людях, о родине нашей… Долго говорил, извините. – Леонид отер со лба выступивший от напряжения пот. – А теперь надо выбрать заместителя командира и интенданта.
– Лучшего интенданта, чем Сажин, среди нас не подберешь!
– А в помощники возьми Антона Таращенку!
– А меня казначеем поставьте! – балагурил Никита.
– Ставь на голосование, пусть все по закону будет!
– Не спешите. Будем надеяться, что скоро нас станет больше. Поэтому стоило бы организовать нечто вроде штаба, а Сережу Логунова назначить начальником.
– А меня к нему писарем!
– Сывороткин, иногда надо уметь быть и серьезным. Напросился с нами, так не дури… Как, товарищи, согласны с моим предложением? Вот и хорошо. А теперь брейтесь.
– Погодите, товарищи, – заговорил вдруг Петр Ишутин, стоявший поодаль молчком, что с ним бывает очень редко, – надо как-то назвать наш отряд.
– Тоже верно. Без номера части или названия вроде не то дело получается.
Со всех сторон посыпались предложения:
– За Родину!
– Мстители!
– Русский отряд!
– Так у нас не только русские.
– На чужой земле, для чужих людей мы все равно русские…
– Давайте назовем «Свобода», – предложил Логунов, протолкнувшись в середину круга. – Полтора года и во сне и наяву мы тосковали о ней, сквозь сто смертей прошли, пока вырвались. И весь советский народ борется сейчас ради нее. Будет свобода, будет и счастье. И по-итальянски хорошо звучит – «Либерта».
– Свобода! Свобода!
Так вот в глубоком горном ущелье возле Рима в октябре 1943 года родился на свет партизанский отряд с русским именем «Свобода». Его бойцами были бежавшие из плена советские солдаты. Беглецы ликовали, обнимались:
– Мы теперь партизаны!
– Мы опять солдаты!
– Партиджано!
– Товарищ командир, – сказал Никита, поправляя на ладони бритву, – пожалуйте бриться. – Он нагнулся, вроде бы сдувая пыль с камня у входа в пещеру.
– Никита, вы пока брейтесь, а мы с Таращенкой пройдемся посмотрим, что делается в округе. Сережа, ты попроси Орландо, и тоже идите с нами.
Пещера, в которой они провели ночь, была под скалой в центре глубокой расщелины. Крутые склоны сплошь поросли колючим, вечнозеленым кустарником, который здесь называют маккья. Внизу, по дну ущелья, весело журчит ручей. Когда-то, возможно еще во времена Спартака, ручей был запружен и на нем стояла мельница. Теперь от нее остались одни развалины, затянутые изумрудным мхом.
Поглядывая на кустарник, еле достигавший ему до пупа, Леонид невольно завздыхал: «Эх, нашу бы да тайгу сюда. Там-то бы можно спрятать не то что четырнадцать человек, а целую армию…»
– Тут если только на карачках ползать, – сказал Антон, тоже помрачнев. – А нет ли у них поблизости настоящих лесов?
– Нет, – сказал Сережа, поговорив с Орландо. – А все же места красивые, – с восхищением прибавил он, озираясь на небо, листву, на ручей, на развалины старинной мельницы.
– После проклятой тюрьмы любое болото покажется раем, – усмехнулся Антон. – Но все же ты узнал бы толком, куда мы денемся, если облава будет.
Леонид покосился на Антона с некоторым удивлением, а Сережа в упор ляпнул:
– Не знал за тобой такого обычая, больно осторожен стал. В лагере все гоголем ходил и в ус не дул.
– Эх, друг Сережа!.. Теперь нам есть о чем заботиться. Осторожность – это не трусость. Все надо предусмотреть.
– Пошли, товарищи, дальше.
Леонид хотел было забраться повыше, откуда шире обзор, но Орландо дернул его за рукав, приглашая идти вниз к ручью.
– Зачем вниз? Надо бы посмотреть, что делается на дороге.
– Он нам сюрприз какой-то хочет сделать, – сказал Сережа и, сгорая от любопытства, последовал за Орландо вниз по склону по еле заметной козьей тропке.
Леонид и Антон пошли следом.
Развалины древней мельницы. Песчаник и мох. Пахнет влажной свежестью и какой-то сказочной стариной. Ничего вроде похожего, но Леониду почему-то вспомнился дед Кузьма и его халупа над самой Волгой. Так пахла кора вяза, из которого дед Кузьма гнул ободья…
Между тем Орландо юркнул в какую-то щель в развалинах и через несколько минут вернулся, покряхтывая под тяжелой ношей.
– Развертывайте, а я еще принесу.
Все трое бросились разворачивать брезент. Что там такое может быть? Оказалось – ручной пулемет. А Орландо опять шел с такой же ношей.
– Орландо, это нам? – воскликнул Леонид, еще не веря, что это не сон.
– Си, си. Пулемет. Я сейчас. – И юноша снова скрылся в развалинах.
Развернули второй чехол. Там тоже пулемет.
– Живем, товарищи! – От обычной невозмутимости Антона следа не осталось, чуть не в пляс пустился человек. – Только вот патроны надо раздобыть.
Он не успел договорить, как снова появился Орландо, таща за собой два цинковых ящика.
– Патроны?
– Си, си!
– Спасибо, грацие, танте грацие, дружище Орландо!
– Не мне, а Капо Пополо и синьору Москателли спасибо. Они прислали оружие, – сказал Орландо, довольный тем, что своим сюрпризом так угодил русским.
Пулеметы затащили наверх, в пещеру. Партизаны прыгали и скакали вокруг них, прямо-таки дикарский танец затеяли. Дай кусок хлеба человеку, голодавшему целую неделю, и то не увидишь такого восторга.
Когда первая радость поутихла, пошли споры и обиды. Как всегда, больше других шумел Никита. Вцепился в пулемет, как хищник в жертву, и кричал:
– Никому не отдам, не отдам!..
– Сывороткин, поставь пулемет на место, а сам отойди в сторону, – жестко приказал Леонид. – Вот так. К одному пулемету первым номером Муртазин, вторым будет Дрожжак. Запасные: номер первый – Сывороткин, второй – Скоропадов. А другой пулемет…
Снова заголосили – я да я!
– Первым номером назначаю Петра Ишутина, вторым – Логунова. Запасные – Коряков и Остапченко. Интендант! – сказал Леонид, обращаясь к Ивану Семеновичу, который с тех пор, как получил новую должность, стал еще степеннее и строже. – Интендант, – повторил Леонид, улыбнувшись, – патроны раздели между расчетами поровну, а этот ящик вообще припрячь в «энзе»… Мы теперь пройдемся вверх по ущелью. Надо подыскать подходящие позиции для пулеметов и для боевого охранения. Вторые номера пойдут со мною. Демьяненко и Касьянов тоже. Они сегодня будут дозорными… А вы не вздумайте по дурости мыться в ручье, мы все сейчас дохленькие, недолго воспаление легких схватить. Вопросов нет? Ладно, мы двинулись.
Леонид отошел метров на десять и вернулся обратно.
– Иван Семенович! Костров не жечь и зря не болтаться. Лучше посидите в пещере. Фрицы наверняка все кругом прочесывают…
– Пусть их чешутся, теперь им не видать нас, как собственных ушей, – ухмыльнулся Петр и принялся чистить пулемет.
Часть 4
ЛЮДИ ВЫШЛИ ИЗ ПЕЩЕР
1
Вот и промелькнула первая неделя. Каждый день вечером их проведывал кто-нибудь из итальянских друзей. Сначала явился сияющий, будто ясное солнышко, пекарь Москателли с огромным мешком на плече. Там были не только еда, не только вино, а и сигареты, иголки, нитки, зеркало, ножницы, расческа, нож и кое-что из посуды. Москателли просидел до полуночи и, не умолкая, рассказывал о всякой всячине. Русские мало что поняли, но слушали его с удовольствием. Когда речь заходила о чем-нибудь существенном, Москателли спохватывался, обращался к Сереже Логунову и выговаривал каждое слово отчетливо, чуть ли не по слогам, как это привык делать, встречаясь с пленными на станции. А потом опять увлекался, тараторил, жестикулировал.
После ужина он спел «Кузнечика» и прищелкнул пальцем по горлу: второй, дескать, Карузо. Конечно, веселому, общительному пекарю далеко до Карузо, но, подобно большинству своих земляков, он был очень музыкален. Потом Ильгужа заиграл на курае (еще днем он разыскал у ручья сухой стебель медвежьей дудки, какая растет на Урале), а пекарь слушал, и его живые, веселые глаза сузились, притуманились. Видимо, была какая-то завораживающая сила з протяжном, печальном напеве курая и в мелодии, рожденной в душе маленького, неведомого ему народа, живущего в горах далекого Урала. Неизвестно, какие чувства пробудила та песня в сердце итальянца, только было ясно, что мысли его витают где-то далеко. Ильгужа уже давно перестал играть, а Москателли все сидел задумчивый, молчаливый. Затем он взял в руки курай, повертел так и эдак, дунул с одного конца, с другого, но не то что музыки, а и звука-то никакого не выдул. Тогда он по привычке вздернул бровь и заявил: «Фантастике!..»
– Откуда, говоришь, ты родом? С Урала?.. Урал… Урал… Ага! Знаю. Это на границе Европы и Азии. Далеко залетел, сокол!.. Ладно, друзья. Время позднее, пора двигаться. А вы будьте осторожны. Все гестапо поставлено на ноги. Начальника тюрьмы в рядовые разжаловали. А жителям Монтеротондо просто не терпится на вас посмотреть. – Он подмигнул Антону: – Особенно девчата интересуются русскими удальцами. Ладно. Чао!
– Без вас, синьор Москателли, нам никогда бы не вырваться из этой тюрьмы. Спасибо большое.
– Не синьор, а друг, компаньо, – говорит он, пожимая могучую руку Леонида. – Чао, русский богатырь!
Леонид усмехается. Дескать, неизвестно еще, кто из них богатырь. Во всяком случае, сейчас бы он не взялся тягаться силой с Москателли – вон какой мешок притащил, да еще по такой дороге!
– Стало быть, пока что из пещеры не вылезать?
– По теперешним временам пещера – это как раз то, что нужно человеку, – хохочет Москателли. – Фельдмаршал Кессельринг тоже разместил свой штаб в пещере. А на улицу и носа не кажет, гапистов боится.
– Кто он такой, Кессельринг?
– Командующий немецкими войсками. Зверь – не человек.
– А ГАП что такое?
– Группа патриотического действия. Кое-где в городах они дают прикурить фашистам. Отчаянно смелые ребята.
– Мы не против того, чтобы жить в пещере, но не хотим сидеть и бездельничать, синьор Москателли, – говорит Петр, подойдя поближе и ткнув в бок Сережу.
Сережа переводит, но Москателли, видимо, не хочет затягивать разговор на эту тему – уходит.
– Дома-то, как скажешь, что мы жили в гроте возле самого Рима, Аннушка, чай, и не поверит, – говорит Сажин, блаженно улыбаясь.
– А мы тебе паспорт выдадим и штамп с пропиской поставим, Иван Семенович, – шутит Петя, обняв интенданта за плечи.
На следующий день их навестил Альфредо Грасси. Как ему ни тяжело было спускаться сюда, ковыляя с палочкой, однако и он не с пустыми руками пришел. Наложил в рюкзак кое-какую снедь, два кинжальчика и пистолет, которым сейчас же незаметно для других, чтобы избежать лишних разговоров, завладел Таращенко. А финки отдали вторым номерам пулеметных расчетов. Дескать, не только оружие, но и инструмент, если где что застопорит.
Грасси – полная противоположность Москателли, не речист, задумчив. Когда-то он служил пулеметчиком в мотомехдивизии «Торино».
Двадцать второго июня на рассвете гитлеровские полчища напали на Советскую Россию. Муссолини, связанный «Стальным пактом» по рукам и ногам, в три часа д^я объявляет, что Италия находится в состоянии войны с Советским Союзом. Чтобы не лишиться доли в-богатой добыче, о которой прожужжал ему уши бесноватый фюрер, он поспешно снаряжает «экспедиционный корпус» для отправки на Восточный фронт. Дивизия «Торино» тоже попадает туда. В августе сорок первого года она вступает в бой с русскими. Всем в то время кажется, что эта война будет чем-то вроде увеселительной прогулки по экзотической Московии. То же обещают им Гитлер и Муссолини, когда под Уманью состоялся смотр частям корпуса. Тогда еще итальянцы и не подозревали, во что им обойдется новая авантюра дуче, и все имело торжественный и парадный вид.
Раньше даже, чем русские, их стали изводить немцы. Унижали всячески, ругали в глаза и за глаза. Порою вражда между союзниками так обострялась, что в ход шли не только кулаки, а, бывало, и за огнестрельное оружие хватались.
К счастью, Грасси был ранен в первые же дни, но, к несчастью, рана оказалась легкой, и в Италию его не отправили, поместили в небольшой госпиталь в Умани. Там он сдружился с санитаркой. Девушку звали Мариной. Она была украинкой, но с Грасси почему-то разговаривала по-русски. Так Альфредо выучил с полсотни ходовых русских слов. Успехам в языке, видимо, способствовало нежное чувство к девушке, пробудившееся в его душе. Очень не хотелось ему уезжать, разлучаться с Мариной, однако рана, как назло, зажила, а солдат есть солдат.
Грасси снова попадает на передовую. По соседству с ними оказывается полк словаков, которые всей душой ненавидят Гитлера и так и смотрят, как бы сдаться в плен русским. Но с тех, кто на передовой, глаз не спускают суперардиты [5] – за каждым шагом твоим следят.
Под Новой Калитвой итальянские дивизии потерпели полное поражение, тысячи солдат легли мертвыми в холодную русскую землю.
Грасси опять повезло. За день-два до катастрофы его ранило в ногу, и на этот раз потяжелее.
– У меня, – говорит он, путая русские и итальянские слова, – у меня… в бедре сидит осколок русской мины. Но зла против русских я не имею. Не они явились к нам с войной, а мы отправились грабить их дом. Эх, выпустили клопа-кровопийцу из рук!.. – сердится Грасси на тех, кто прокараулил Муссолини.
Грасси опять задумывается, потом поднимает голову, замечает Ильгужу, с интересом приглядывается.
– Ты… ты башкурт, да?
– Башкир, – говорит Ильгужа, дружелюбно улыбаясь. – А как ты догадался, что я башкир?
– Белая Калитва… Мы там целую неделю сражались с башкирской кавалерийской дивизией. Вблизи пришлось посмотреть… Боевой народ. Умирали, но не сдавались…
– Стало быть, мои земляки ранили тебя в ногу? – усмехнулся Ильгужа.
– И хорошо, что ранили, – говорит Грасси, пожимая ему руку. – Урок будет! Власть-то Муссолини мы сами уступили. Значит, сами и виноваты…
Провожать его пошли Леонид и Ильгужа.
– Синьор Грасси, ты не сумеешь повидать Капо Пополо? – спросил Леонид.
– Если очень нужно, постараюсь. Правда, в Риме сейчас светопреставление. Хуже, чем во времена Муссолини. По центральным улицам не разрешают на велосипеде ездить. Были случаи, когда забрасывали немецких офицеров гранатами и укатывали на велосипедах… А зачем вам Капо Пополо нужен? Голодно, что ли?
– Пора нам за дело браться. Трудно сдерживать ребят, у всех руки чешутся…
– Эх, если бы это от меня зависело!.. Комитет национального освобождения никак не разрешает.
– А почему?
– Дьявол их знает. Мне-то думается, что в КНО разные люди собрались и каждый в свою сторону тянет.
– Альфредо! – Леонид положил руку на плечо Грасси. – Ты уж, пожалуйста, разыщи его и передай, что не можем мы дальше сидеть без дела.
– Передать-то я передам… Но приказа нарушать нельзя…
Как только был свергнут Муссолини, во всех уголках Италии – от Неаполя до Альп – началась жестокая, беспощадная война с немцами и собственными фашистами.
«Четыре дня» Неаполя навсегда останутся в памяти итальянского народа. Комендант города, кровавый палач полковник Шолль, отдал тайный приказ собрать и отправить молодежь в Германию. Но юноши из Вомеро разгадали, куда клонится дело, и открыли по немцам огонь. Полковник Шолль послал против кое-как вооруженных людей танки и артиллерию, разрушил университет. Однако неаполитанские патриоты стояли насмерть. Четыре дня и четыре ночи они вели неравный бой и победили. Полковник Шолль попросил перемирия и был вынужден вывести из Неаполя немецкий гарнизон.
Луиджи Лонго, вернувшийся из ссылки с острова Вентотене, его соратник коммунист Тромбадори и социалисты объединяются с членами «Партии действия» и организуют первые отряды Сопротивления. Однако из-за внутренних и внешних противоречий летом и осенью сорок третьего года партизанскому движению не удается приобрести всенародный характер.
В КНО мнения тоже разделяются. Правое крыло комитета настаивает на тактике выжидания.
– Ну хорошо, – говорят сторонники этой тактики, – допустим, мы убьем сколько-то немцев. А ведь они за каждого своего расстреливают десять итальянцев. Кому от этого польза? Кому?
– Самое лучшее, – говорят колеблющиеся, не примыкавшие ни к левым, ни к правым, – установить контакт с распущенными после восьмого сентября армейскими и полицейскими частями, подумать, посоветоваться и действовать без спешки. Вот именно, без спешки…
Хотя Ватикан и отказался признать «республику Сало», но его представители поддерживают правое крыло КНО и категорически выступают против столкновения с немцами в пределах Рима.
Только коммунисты понимают, что интересы Италии требуют немедленного и по возможности широкого разворота партизанского движения, видя в нем путь для избавления народа от террора фашистов, немецких и итальянских. Чем быстрее будет разгромлен враг, тем меньше будет жертв.
Побег советских военнопленных из тюрьмы в Монтеротондо совпал именно с этим сложным, полным противоречий временем. Леонид и его друзья, естественно, еще ничего не знали обо всем этом. Да если бы и знали, их бы все равно никто не смог уговорить сидеть без дела, ожидая у моря погоды. Они хотели лишь одного – действовать, сражаться, мстить.
Правда, первая неделя пронеслась – оглянуться не успели. Молодость сделала свое, хлопцы неузнаваемо изменились, загорели, окрепли. Словом, женихи на загляденье. Петр Ишутин отпустил бороду, смотрит в зеркало и улыбается: «Вылитый батька!..» Сажин усы отращивает. Что ни говори, а положение обязывает. Интендант, дескать, это что-то вроде старшины.
Но безделье приелось очень быстро.
Как-то сидели завтракали, а Петя свою долю сыра зло швырнул на бумажную салфетку:
– Не лезет в горло.
– Разносолов, что ли, захотелось? – пошутил Леонид, но, встретившись с хмурыми глазами Ишутина, переменил тон: – Или нездоровится?
Ишутин встал и вытянулся перед ним:
– Скажи, командир, кто мы есть?
– Как, то есть, кто?
– Не пленные и не партизаны. Хлеб переводим да ухо давим. У Никиты уже пузо растет.
Никита хлопнул себя по животу:
– Коли не лезет, ты свою долю мне отдавай. У меня желудок, что жернов мельничный, все перемелет.
– Тебе бы только пожрать да выпить, затем и на свет родился! – процедил сквозь зубы Петя.
– А ты зачем родился? Для идеи живешь, да? – закипятился Никита, вытерев ладонью губы. – Если такая жизнь не по нраву, обратно в тюрьму просись. Там, говорят, ждут тебя не дождутся, плачут: где, мол, наш Петруха?
– Дурак! – отрезал Петр, отбросив окурок. – Ты, может, до конца войны рад бы в этой дыре отсыпаться, а я…
Никита стремительно вскочил.
– А меня ты за кого считаешь? – Он вытянул руку, словно актер на сцене. – Командир, веди нас вперед! Сердце рвется в бой!
– Леонид Владимирович, а ведь и вправду тоска заедает, – сказал интендант, совсем-то не склонный попусту рисковать жизнью. – Надоело, понимаешь?
– Куда б ни шло, будь мы совсем без оружия, а ведь теперь полную возможность имеем всыпать немцам, – поддержал Ишутина Сережа Логунов, обычно во всем и всегда солидарный с Колесниковым.
Леонид в душе был вполне согласен и с Ишутиным, и с Логуновым. Когда еще только готовились к побегу, ему думалось, что сразу, как вырвутся на волю, они начнут мстить немцам за погибших товарищей и за все муки, перенесенные в эти жуткие полтора года. Но если Москателли призывает быть потерпеливее, значит, у него есть на то свои, неизвестные им, русским, резоны.
Подумал Леонид обо всем этом, а вслух спросил:
– Что бы ты предложил делать, Ишутин?
– Надо подобраться к шоссе поближе.
– И чего мы там хорошего найдем?
– Найдем. Большая дорога никогда не пустует.
– С двумя пулеметами там такого можно наворотить!
Правильно говорит Сережа.
– А то ворвемся в Монтеротокдо и разгромим гестапо! – Это развоевался Никита Сывороткин.
– А не лучше ли Рим освободить? – съязвил Леонид, но никто даже не улыбнулся.
Вот Петр отходит в сторону и заявляет:
– Кто хочет пойти со мною сегодня на шоссе, становись рядом!
Леонид чувствует, что это не бунт против его личного авторитета. Ребята полны ненависти к врагу, и вынужденная бездеятельность, естественно, приводит их в ярость. Накипело. Теперь, когда они вырвались на волю, их ни угрозой, ни уговорами не проймешь. Понимает все это Леонид, но не сдается.
– Товарищи, мы не у себя, не на своей земле…
– А где сказано, что фашистов можно бить только у себя дома?
– Не о том идет речь. Мы здесь подчиняемся итальянцам. Они помогли нам бежать, дали оружие…
– Оружие дали, а теперь одно знают – «аттенционе» да «пациенца»… [6]
– Если прятаться да осторожничать, никогда врага не победишь. Союзники тоже «аттенционе» и все на одном месте топчутся. Надо им показать, как русские воюют.
– Решай, командир!
– Не тяни, командир!
