Текст книги "Мексиканская повесть, 80-е годы"

Автор книги: Хосе Эмилио Пачеко

Соавторы: Карлос Фуэнтес,Рене Авилес Фабила,Серхио Питоль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Хуан Пабло вернулся в свою квартиру. Его попросила об этом Мириам. Потому что без него ей было бы плохо.

– Это царство мое, только когда ты здесь. Твоей бродящей по квартире тени мне теперь будет мало, ты мне нужен живой, из плоти и крови.

Хуан Пабло не отказывался и как-то под вечер пришел с сумкой книг и портативной пишущей машинкой, которую пристроил на секретере.

Теперь они были вместе. Мириам уходила на службу, как всегда, и возвращалась вечером, после шести. Субботы и воскресенья они проводили вдвоем, из дома не выходили. Как-то раз Мириам попыталась нарушить однообразие их жизни: ей хотелось, чтобы они обедали вместе.

– Ты мог бы заходить за мной на работу.

Но Хуан Пабло не захотел.

Для Мириам оставалось тайной, что Хуан Пабло делает без нее. Когда она уходила, он садился за машинку, а когда возвращалась, он сидел в той же позе, словно и не вставал ни разу. Однако Мириам убедилась, что это не так, что он не все время работает. Как-то утром она посмотрела номер страницы: сто двадцатая; вечером, когда Хуан Пабло пошел чистить зубы, она увидала, что на машинке была сто двадцать первая, да и та исписана лишь до половины.

– Не очень-то много ты сегодня наработал? – сказала она, испытующе взглянув на него, когда Хуан Пабло вернулся в комнату.

– Да я читал. Чтение – это пища писателя. А я был очень голоден, я и сейчас голоден, вот съем тебя…

Он бросился на Мириам, завязалась шутливая схватка. Он делал вид, что кусает ее, она пыталась вырваться. Внезапно Хуан прервал игру, пошел к телевизору.

– Чуть не забыл, ведь я хотел посмотреть передачу об Эдит Пиаф.

Хуан Пабло настраивал телевизор, а Мириам думала о том, что на ее вопрос он не ответил. В сердце закрались сомнения, и, пока Хуан Пабло смотрел передачу, посвященную французской певице, она строила догадки о том, чтб он целый день делает, пока ее нет дома, и размышляла, удобно ли его об этом спросить. Она ведь не знала, кто такой Хуан Пабло Касаль. Знала лишь немного о том, чем он занимается, чем интересуется, что любит. Был ли он женат, есть ли у него родители, дети, над чем он работает? И имело ли смысл в конечном счете допытываться до всего этого? Ведь это она пригласила его к себе, просила, чтобы он остался жить вместе с нею, и не задавала никаких вопросов. А теперь и смысла не было их задавать. Главное, что он здесь, а вовсе не его биография. И все же она стала понемножку, очень осторожно расспрашивать его, ей хотелось узнать все, что можно, о любимом человеке. А вот Хуан Пабло, хоть и могло показаться, что он совсем не интересуется прошлым Мириам, иногда вдруг обнаруживал осведомленность.

– Как твой роман? – спросила как-то раз Мириам, когда они вместе мыли после ужина посуду.

– Плохо. Совсем ненамного продвинулся. Просто невозможно поверить, весь сюжет я продумал от начала до конца, про героев знаю все, их возраст, характер, происхождение, внешность… А дальше ни с места. Это же дикость, я начал писать роман, когда ты еще не жила в этой квартире, а жила с родителями, изучала журналистику и была невестой некоего Педро Риваса. Вот с каких пор я корплю над ним. И может, самая главная трудность – найти верный тон выбрать стиль романа.

Хуан Пабло говорил и говорил о своей незавершенной работе. Мириам делала вид, что слушает, а сама думала о том, как Хуан Пабло узнал о Педро, я ему никогда о нем не говорила. И действительно, Мириам не рассказывала о себе и лишь в самом крайнем случае отделывалась неопределенными намеками. Впрочем, и этого, как правило, не требовалось: они оба предпочитали для разговора темы, не касающиеся лично их. Мириам никак не реагировала на слова Хуана Пабло. А он продолжал увлеченно рассуждать о своем романе.

Выходили они из дома редко. Разве что в кино или книжные лавки. Да им и не надо было, как они сами говорили, глубже погружаться в окружающую действительность.

– Заточение в этих стенах спасает нас от современного общества, а оно ужасно. – И сразу же добавлял: – Знаешь, Мириам, я совсем не чувствую себя человеком нашего времени. Все сегодняшнее меня ужасает. Плохие времена. Я тоскую о иных, минувших эпохах, которые знаю по книгам, грущу, что не смогу жить в прекрасном будущем, которое ожидает человечество, если, конечно, не разразится термоядерная война.

– Я испытываю почти то же. Говорю «почти», потому что теперь я уже привыкла и к этому времени, и к этой стране, и к этой общественной системе.

– А я бы никогда не смог привыкнуть. Я не приемлю ничего из этой триады и сожалею, что не сумел ничего сделать, чтобы хоть что-то изменить. И в литературу-то я ухожу, чтобы создать другой, чудесный мир, где человек сможет обрести себя, стать истинным человеком, не утратив способности фантазировать, воображать; создать мир, где возможно невозможное: игра со временем, с жизнью и смертью; я хочу, как господь бог, создавать живые существа по своему образу и подобию или, вернее сказать, совсем отличные от меня.

– Это и называется бегством от действительности.

– Знаю, – с грустью ответил Хуан Пабло.

И если у Мириам могли быть сомнения относительно его прошлого, то уж в его любви ей сомневаться не приходилось. Мириам она казалась неким чудом, хоть это и звучит банально; и иногда ее вдруг посещала мысль, что именно благодаря любви Хуан Пабло материализовался, стал реальным человеком, что сперва некая таинственная сила явила ей его образ, а встреча на вечеринке была логически неизбежной, предопределенной.

Дни шли, но чувство их не слабело. Мириам буквально заставляла себя уходить на работу, а сидя там, торопила время, чтобы скорей пробило шесть и она: побежала к Хуану Пабло. А он много писал, теперь работа пошла. «Этим подъемом я тоже обязан тебе», – сказал он как-то, прочитав ей почти законченные главы.

Но росла не только любовь Мириам, росло ее желание знать все о Хуане Пабло, и она принялась расспрашивать, как он стал писателем, сколько ему было лет, когда он начал писать, повлияли ли родители на его решение, изучал ли он специально литературу, опубликовал ли уже что-нибудь.

Глядя на Мириам пристально, с легкой иронической улыбкой, Хуан Пабло осторожно отвечал на ее вопросы, тщательно обходя все, что могло пролить свет на его происхождение, зато подробно рассказывал о том, как он стал писателем. Он сообщил, что рос среди книг, во времена, когда телевидение только начиналось, и что, читая, он понял, что литература – его призвание. Писал он в основном рассказы (некоторые были опубликованы в журналах, старых, уже забытых) и вот теперь взялся за роман. Влияния? Список мог получиться бесконечным: на свете столько прекрасных произведений, которые я люблю, которые оказывали воздействие на то, что я пишу, или способствовали формированию моих взглядов.

– Были ли у тебя учителя?

– Нет. Юношей я сблизился с некоторыми писателями, но очень скоро отошел от них. Читать их интереснее, чем разговаривать с ними. По-моему, литература – это глубоко интимное дело: ты один на один с чистым листом бумаги, вокруг тебя – книги, их неслышные голоса; что тебе еще нужно?

– Ты говоришь так, будто ненавидишь людей. Но ведь общество дало тебе язык, культурный багаж, а рабочие наберут и напечатают твою рукопись, когда ты закончишь писать роман. Что ты скажешь на это?

– Как ни грустно, ничего. Времени у меня в обрез: лишь на тебя и на роман.

– Это неразумно, – в первый раз повысила голос рассерженная Мириам. – Человек с твоим талантом, с твоей культурой, проницательный, разбирающийся в самых сложных вопросах, человек, умеющий анализировать, художник, то есть существо впечатлительное, глубоко чувствующее, не может жить только ради того, чтобы создавать романы и любить одну женщину.

– Хорошо, я стану писать поэмы и любить многих женщин, – пошутил Хуан Пабло, пытаясь прекратить этот разговор или, точнее, допрос.

В другой раз, когда они пили красное вино и были навеселе, Мириам попросила его рассказать о родителях. Хуан Пабло переменился в лице, недовольная гримаса исказила его черты, он хотел было резко отказать ей, но сдержался и налил еще вина.

– Не много могу я о них рассказать. Оба погибли в автомобильной катастрофе, я остался на попечении бабки и деда с материнской стороны. Как только смог, я освободил их от забот обо мне и вскоре стал работать, чтобы обрести самостоятельность. Я долго готовил себя к своему роману. Только это и важно.

Он особо подчеркнул последние слова, и Мириам сразу с ним согласилась:

– Ты прав.

Но поняла, что нарушила молчаливую клятву, безмолвный уговор, заключенный ими с самого начала, обещание ни о чем не спрашивать, не копаться в чужом прошлом, которое он соблюдал неукоснительно, ничем не интересуясь, задавая лишь самые обычные вопросы: как работа, давно ли ты ею занимаешься, интересно ли, кто твои приятели? И ни слова о чем-нибудь более интимном. Однакр она ощущала, что Хуан Пабло отгорожен от нее непроницаемой стеной, и ее вера в то, что любовь не терпит тайн, стала тускнеть. Любопытство сменилось каким-то тоскливым чувством, и Мириам подолгу размышляла, о чем может умалчивать Хуан Пабло. Ей казалось, что он скрывает от нее что-то чудовищное, что он сидел в тюрьме или был в исправительной колонии, а может, он пережил трагедию, может, его отец из ревности убил свою жену и потом покончил с собой. С тех пор маленький Хуан Пабло и был вынужден жить со стариками.

Что-то переменилось. Вернувшись с работы и едва переодевшись, Мириам начинала спрашивать: много ли он написал? Выходил ли сегодня? Куда?

Хуан Пабло отрывался от романа и неохотно – и стараясь как можно короче, – но все же отвечал ей. Теперь он с головой ушел в свой роман. Говорил мало, ел наскоро и тотчас возвращался к машинке. Делал какие-то пометки, справлялся в словарях или читал, внимательно, не торопясь. Мириам не решалась прервать его и лишь подавала ему чай, перед тем как идти спать, если Хуан Пабло работал допоздна. Она смирилась, надеясь, что, когда роман будет закончен, они заживут по-другому. Теперь они реже предавались любви, и по ночам Мириам слышала, как Хуан Пабло встает и садится к машинке. Ей казалось, что она вновь видит призрак незнакомого мужчины, который беспокойно ворочается во сне, а потом вскакивает, чтобы записать внезапно пришедшую в голову мысль. Иногда она тоже вставала и смотрела, как работает Хуан Пабло; а он, казалось, не замечал ее присутствия и продолжал невозмутимо заниматься своим делом. Обескураженная, со слезами на глазах, Мириам возвращалась в постель и плакала тихонько, чтобы он не услышал. Но откуда такая обидчивость? А дело было в том, что есть вещи, которым женщины вроде Мириам не находят оправдания.

Она привыкла жить одна и ни в ком не нуждалась, имея твердый, независимый характер. И может, именно едва ощутимое присутствие Хуана Пабло делало ее чувствительной, выбивало привычную почву из-под ног. Оказалось, что он мало чем отличался от призрака, который когда-то появился в ее квартире или остался здесь: он так же не видел, не слышал ее, только делал свое дело – писал. Мысль о том, что Хуан Пабло никогда не будет принадлежать ей полностью, не останется навсегда в ее владениях, тревожила ее, терзала, делала чувствительной и ранимой. И все потому, считала она, что ей ничего не известно о нем. Ее мучили вопросы: а что, если в один прекрасный день он не вернется? Где его искать, где живут его близкие? Кто его друзья? Как он зарабатывает себе на жизнь? Поступаясь своими принципами, она рылась в пожитках Хуана Пабло, листала его книги, выворачивала карманы. Ничего. Только пометки на полях, подчеркнутые абзацы. И никаких документов, ничего, что удостоверяло бы его личность. Стыдясь себя, но пряча стыд за ослепительной улыбкой, Мириам продолжала свои поиски. И, словно догадываясь об этом, Хуан Пабло глядел на свою подругу с интересом… и с грустью.

Как-то в субботу позвонил почтальон. Мириам спустилась и вернулась с письмом в руках.

– Из Гаваны. От твоей приятельницы с наполеоновским именем.

Хуан Пабло молча взял письмо, подержал немного и наконец решился вскрыть. Очень медленно и аккуратно надорвал конверт, как бы не замечая, что на него в упор смотрят вопрошающие глаза Мириам.

– Ты помнишь, что именно за письмом от нее ты впервые вошел со мной в этот дом?

– Отлично помню, – сказал Хуан Пабло и стал читать.

Он читал минуту или две, но они показались Мириам бесконечными.

– Полагаю, тебе хотелось бы узнать, что она пишет.

Мириам обиженно промолчала.

– Ну так вот, она пишет то же самое, что писала и в том письме, которое ты вскрыла. Спрашивает о моем здоровье, не болен ли я, она не видит других причин моего молчания, просит, чтобы я тотчас ответил, она все еще ждет меня, и под конец предупреждает, что это ее письмо – последнее, больше писать мне она не будет.

– Почему же ты ей не отвечаешь? По-моему, это глупо.

Они помолчали. Не зная, что делать, Мириам подошла к проигрывателю и наугад поставила «Планеты» Холста. Когда зазвучала музыка, убавила громкость. Хуан Пабло уселся в кресло, Мириам все еще стояла.

– Иди сюда, сядь рядом, по-моему, тебе хотелось бы узнать про Лилию. Я ездил в Гавану. Был там на встрече писателей. Как-то в свободный вечер бродил по верхнему городу и встретил ее, вернее сказать – она меня встретила. Спросила, не иностранец ли я. Ответил, что иностранец. А почему говорю так же, как они? Иностранца она узнала во мне – сказала она – по одежде. Я объяснил ей, что я не чилиец, а мексиканец. Она пригласила меня к себе. Я познакомился с ее родителями, с братьями. Через два дня мы вместе пошли на какой-то праздник, и, должно быть, потому, что она была совсем юная, она объяснилась мне в любви. Я старался разубедить ее, но не смог. И наконец сказал, что нам лучше пока переписываться, а когда она кончит учиться, я вновь приеду на Кубу. Некоторое время мы действительно переписывались, но потом я уже был не в силах поддерживать эту переписку. Меня поглотил роман.

– До такой степени, что ты не мог написать девушке несколько слов? Смешно, лучше скажи, что потерял к ней интерес, и не выдумывай детских отговорок.

В голосе Мириам звучал вызов. Пускай это был сущий пустяк, главное, она впервые услышала о прошлом Хуана Пабло и почувствовала себя уязвленной, раздосадованной.

– Но это правда, я не смог писать ей, не могу и сейчас, я должен закончить роман…

Хуан Пабло тоже разозлился. Этот разговор казался ему непереносимо вульгарным, фальшивым. И он дал ей это понять. В тот вечер он не писал, а Мириам больше ни о чем не заговаривала. Они молча просмотрели всю серию дурацких телевизионных передач, делая вид, что им очень интересно. Наутро Мириам попыталась извиниться.

– Не за что, – холодно ответил Хуан Пабло, поцеловал ее в щеку и вернулся к машинке, от которой оторвался лишь ради еды.

Теперь Мириам поняла: если она хочет сохранить Хуана Пабло, ей придется оставить его в покое, пусть пишет сколько душе угодно; она решила уехать куда-нибудь дней на пять. Так они получат возможность отдохнуть друг от друга, поразмыслить на свободе. На работе она попросила отпуск, а Хуану Пабло сказала, что едет по поручению своей фирмы. Уезжая, она обратила внимание, что стопка напечатанных страниц стала гораздо больше, и подумала, что без нее Хуан Пабло закончит роман и тогда сможет уделять ей больше внимания.

Ночь перед отъездом они провели в объятиях друг друга, и глаза Мириам наполнились слезами.

– Я плачу, потому что с тобой мне так чудесно, потому что только с тобой я узнала любовь, – отвечала Мириам на расспросы Хуана Пабло.

Хуан Пабло ощутил комок в горле и стал целовать ее волосы, щеки, шею, рот, плечи…

– Ты не бросишь меня, скажи правду? – с тоской спросила Мириам.

– Ну что ты, конечно, нет, – ответил Хуан Пабло, но оба почувствовали, что в его словах не было уверенности.

Совершенная нелепость. Хуан Пабло занимал свою прежнюю квартиру, а Мириам колебалась, не зная, то ли ей навестить родителей, то ли поехать в туристический центр; она выбрала последнее.

Через пять дней Мириам вернулась, охваченная страстным желанием обнять Хуана Пабло, узнать, окончил ли он роман. Она твердила себе, что произведение это ждет успех, что теперь ей все о нем известно и больше о жизни Хуана Пабло она ничего разузнавать не будет, с нее довольно того, что он рядом, только бы видеть, как он пишет, читать одни с ним книги, разговаривать, слушать вместе музыку. Когда часов в девять вечера она вошла в квартиру, ей показалось, что мебель и вся обстановка не ее, а Хуана Пабло.

– Хуан Пабло!

Эхо отдалось в пустынных комнатах. Ей стало страшно, идя по комнатам, она зажигала подряд все лампы. Заглянула в ванную, в кухню. Пусто. В столовой все было как обычно. Повинуясь какому-то душевному порыву, Мириам подошла к секретеру. Пишущая машинка стояла на своем месте, рядом в черном бюваре лежала рукопись романа. Просмотрев, Мириам поняла, что вещь закончена. Хуан Пабло создал свой первый роман. Осуществил свое заветное желание. А сейчас, наверное, вышел выпить или что-нибудь купить, а может, немного развлечься; должно быть, работал эти пять дней, не вставая.

Она переоделась, включила проигрыватель и стала дожидаться Хуана Пабло. От нечего делать взяла роман. На первой странице посвящение: «С вечной любовью Мириам, которая сделала возможным создание этой книги». Мириам была глубоко тронута. Скорей бы возвращался Хуан Пабло, она обняла бы его, они вместе порадовались бы. Но время шло, в три Мириам решила лечь спать. Я услышу, как он войдет, и проснусь.

В начале десятого Мириам открыла глаза. Она была одна, но все еще надеялась, что Хуан Пабло вот-вот вернется. Ведь все его вещи были здесь: роман, и машинка, и книги. Однако Хуан Пабло не явился ни в этот вечер, ни потом. Ею вновь овладела тоска, проснулись прежние опасения: где искать Хуана Пабло? У кого спрашивать о нем? Как она и боялась, она не знала, где его искать. Мириам проклинала себя за то, что надоедала ему своими пошлыми расспросами, за то, что вела себя как дура. Зря она говорила с консьержкой, только и добиласьччто та теперь смотрела на нее как на сумасшедшую. Чтобы не думать о Хуане Пабло, она включилась в лихорадочный ритм обычной своей работы.

В какой-то момент, совсем отчаявшись, Мириам было решилась сменить квартиру. Но в глубине души все еще надеялась, что в один прекрасный день Хуан Пабло вернется. Неужели ее глупости так возмутили его, что он решил ее бросить? Мы могли бы поговорить, исправить что можно. Такую любовь, как наша, нелегко разрушить.

Она не знала, что делать.

Дни проходили бесконечной чередой. Как-то, уходя с работы, Мириам оказалась в лифте с приятелем, который пригласил ее на вечеринку, где она встретила Хуана Пабло. Надежда вновь зародилась в ее душе, хотелось сейчас же расспросить о Хуане Пабло, и только присутствие посторонних помешало ей. Придется вечером позвонить ему из дому. Около десяти она позвонила. И, сославшись на необходимость передать корреспонденцию, адресованную Хуану Пабло, спросила, как его найти. Приятель сказал, что это имя он слышит впервые, возможно, что на вечеринку Хуана Пабло привел кто-нибудь из друзей. Он также не помнил, как Мириам уходила от него с этим человеком. Зародившаяся было надежда рухнула. Мириам повесила трубку и, обескураженная, принялась бродить по дому, снова и снова разглядывая роман, книги, пишущую машинку Хуана Пабло – эти вещественные доказательства его существования.

Как-то Мириам пошла в газетный зал – надо было найти кое-какие сведения для работы. Попросила газеты за несколько прошлых лет и принялась делать заметки, начав с газет за минувший год. Б первой же подшивке, в разделе светской хроники, она увидела некролог: имя Хуана Пабло Касаля было набрано крупным шрифтом, дальше шел обязательный в таких случаях текст с выражением сожаления по поводу кончины молодого и так блестяще одаренного литератора. Причина смерти не называлась. Мириам почувствовала, что теряет сознание, дыхание перехватило, люди куда – то исчезли, зал опустел, пропали столы и полки, остались только голые стены, такие грязные, что вызывали тошноту. Все в душе Мириам перевернулось; закрыв рукой рот, чтобы сдержать рыдания, она снова и снова читала сообщение, все еще не до конца постигая его ужасный смысл. Она проплакала до тех пор, пока ее не предупредили, что газетный зал закрывается. Тогда, не сдав подшивок, она вышла на улицу и, наталкиваясь на прохожих, побрела, сама не зная куда.

Так, плохо понимая, что с ней, она пробродила несколько часов, пока ноги сами не привели ее к дому. Голова шла кругом. Мириам поняла, что должна сделать над собой усилие и хоть немного разобраться в этой путанице. Она постаралась припомнить, как разворачивались события с самого начала, то есть как она впервые узнала о существовании Хуана Пабло. Но раздумывать тут было не над чем: она влюбилась в привидение; и его мебель, и его картины, и явление самого Хуана Пабло – все это было только воплощением его непреклонного желания, его неколебимой воли вернуться, чтобы закончить свою работу, которую прервала смерть. И благодаря Мириам это возвращение сделалось возможным. Но ужасное сомнение тут же охватило ее: любил ли ее Хуан Пабло или только использовал в своих целях? Почему он вернулся? Только ли чтобы, повинуясь своему литературному призванию, завершить роман? Или она притягивала его своей восприимчивостью? А может, обе причины имели место: Хуан Пабло вернулся к своему произведению и, пока писал, влюбился в Мириам? Законченная рукопись и нежное посвящение на титульной странице заставляли Мириам остановиться на последнем предположении.

Она решила квартиры не менять. Надеялась, что чудо повторится. Но шли месяцы, и напрасно она твердила желанное имя, напрасно в сотый раз перечитывала роман, стараясь дойти до самой сути, постичь его героев, на тысячу ладов толкуя каждое слово книги. Хуан Пабло по-прежнему был где-то далеко – во всяком случае, не показывался. Как-то вечером, бродя по квартире в ожидании появления Хуана Пабло или хотя бы стука пишущей машинки, она взяла один из томов, забытых им на секретере, полистала: то было полное собрание рассказов Эдгара Аллана По. В эпиграфе перед «Лигейей», взятом из Джозефа Гленвилла, было подчеркнуто: «И в этом – воля, не ведающая смерти. Кто постигнет тайны воли во всей мощи ее?»

Мириам с грустью подумала, что слова эти весьма подходят к случившемуся, не напрасно Хуан Пабло подчеркнул их, возможно, в них ответ на мои тревожные вопросы, ключ, который поможет мне проникнуть в тайну.

В другой раз Мириам попалось письмо Лилии. Она снова перечитала его. Слезы, как это теперь часто бывало, навернулись на ее светлые глаза. Теперь-то она понимала, почему Хуан Пабло не отвечал своей кубинской подруге: у него был точно определенный срок, и не слишком продолжительный, пребывания среди живых, и устанавливать или возобновлять дружеские отношения было бы для него невосполнимой потерей времени. Она впервые поняла отчаяние молодой девушки, ее нетерпеливые сетования на то, что нет никаких известий о человеке, которого она любит и ждет. Взяв ручку и бумагу, Мириам обратилась к далекой женщине, в которой видела теперь подругу по несчастью. Она написала, что Хуан Пабло скончался, просила ее смириться с этим, дав понять, что она старше своей корреспондентки и родственница покойного. Потом заклеила конверт и легла спать, подумав, что надо бы снести роман к какому-нибудь издателю. Она хорошо помнила один свой разговор с Хуаном Пабло. «Никто не пишет только для себя. Литературное произведение обретает смысл, когда его издают и оно попадает в руки критика и читателя».

На другой день Мириам сходила на почту, потом в издательство, куда заранее позвонила и договорилась о приеме. По дороге она вспомнила фразу из Готье: «…любовь моя сильнее смерти и в конце концов победит ее». То же она могла сказать и о себе, когда исчез Хуан Пабло и когда она прочитала эпиграф из Гленвилла.

И, вновь оказавшись в своем царстве тишины и теней, Мириам поняла, что она уже старая, уставшая женщина, хоть ей всего двадцать шесть лет, что ничто ей не интересно, что путь ее уже завершен, что жизнь ее была долгой и утомительной, хотя и щедрой на переживания и чувства; что осталось ей только дожидаться смерти, чтобы соединиться с Хуаном Пабло. И она спрашивала себя: сколько же лет может пройти до этой встречи? А может быть, дней? Но разумнее, – рассуждала дальше Мириам, – не ждать, иначе Хуан Пабло увидит дряхлую старуху. Ее смерть должна наступить, пока она в полном расцвете красоты.

Немного смягчив свое горе подобным решением, она все же сочла необходимым подождать несколько недель, пока не получит от издателя ответа, который теперь представлялся ей непременно благоприятным. Она хочет, сказала она вслух, взволнованно и смеясь в первый раз за долгое время, принести Хуану Пабло хорошие вести.