Текст книги "Маленькие ошибки больших девочек"

Автор книги: Хизер Макэлхаттон

212

Продолжение главы 134

Ты не говоришь ему, что любишь его, – с тем же успехом ты могла бы пукнуть за завтраком. К тому же мужчины обожают, когда на них не обращают внимания. Они откликаются, когда их игнорируют. Это доказано. Они охотятся, охотятся и охотятся, но когда они ловят свою добычу, все, что они могут сделать, это пришибить ее дубинкой, почесать репу и пойти охотиться на что-то (кого-то) еще. Начиная с этого момента ты применяешь тактику, которая сослужит тебе хорошую службу. Не сказав тогда, что ты любишь его, ты вообще этого никогда не скажешь. Это доводит его до безумия – особенно во время отдыха в тропических уголках, в избах на горнолыжных курортах и во время праздников, когда он дарит тебе украшения с бриллиантами, – то есть в такие моменты, когда ты должна бы любить его и должны бы сказать ему об этом, но ты этого не делаешь. Ты обожаешь его, ты его просто боготворишь, и до тех пор, пока ты не дашь ему это понять, он будет любить тебя.

Год спустя во время вечеринки у бассейна дома его родителей по случаю Дня независимости он делает тебе предложение. Ты думаешь с минуту, а потом говоришь: «Конечно». Вокруг бассейна раздаются неуверенные аплодисменты. Вы переезжаете в Нью-Йорк и усыновляете двух детей из Южной Америки. Ану и Бебе. Ты хранишь свою любовь в них, как в стеклянных сосудах для драгоценностей. Тонких, дорогих, цельных. По ночам ты жарко шепчешь им на ухо, как будто это тайна: «Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас».

У тебя рак шейки матки. Врач говорит, что ты больна им уже многие годы. Есть люди, которые считают рак чем-то вроде восстания клеток – результат подавленных эмоций или желаний. Разумеется, это смешно. Рак развивается, когда клетки в своем развитии отклоняются от нормы. Когда это происходит, твоим детям шесть и семь лет, они плачут, рисуют тебе картинки, на которых врачи убивают микробов, и пекут тебе пирожки из грязи и одуванчиков.

Ты умираешь медленно. Тебе хочется это прекратить, положить конец боли, поту и химиотерапии, отраве, замаскированной под лекарство. Ты похожа на мультяшный персонаж, который не может придумать, как бы ему умереть. Спрыгнуть с моста? Уронить в ванну тостер? Этого ты сделать не можешь. Обязательно что-нибудь пойдет не так. Всегда, как только ты собираешься найти выход, появляется кто-нибудь с каким-нибудь проклятым мудрым афоризмом. Медсестры, христиане и те, кто пережил рак. Но ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим ты не принадлежишь. Ты женщина, которая просто хочет жить.

Твой муж никогда не видел тебя такой, он боится силы твоих рук и дикого взгляда твоих глаз. Он прячется за спинами врачей и за приборами, надеясь, что ты соберешься и справишься с болезнью. Ты, разумеется, этого сделать не можешь. Для людей, которые ходят по яичной скорлупе, сыпят соль себе на раны, а потом сидят и таращатся в окно, нет лекарства.

Никогда не говорить: «Я люблю тебя» – было твоим собственным выбором, а теперь ты кричишь это с больничной койки любому, кто захочет это услышать. Твой муж в ужасе от твоей слабости и переменчивости, но, разумеется, довольно скоро тебе нужно перебираться в другой зал суда, где измерят размер твоего сердца, емкость твоего милосердия и выяснят, не ты ли самый непогрешимый из всех ангелов – кошмар с серебристыми крыльями, имя которому Благодать.

213

Продолжение главы 135

Ты паркуешься напротив его дома в своем личном месте для засады. В кармане у тебя пачка сигарет, а на приборной доске термос с черным кофе. Откуда ни возьмись в желобке между приборной доской и лобовым стеклом появляется паучок, и чтобы его убить, приходится дюжину раз стукнуть его свернутым журналом «Пипл». Ты ждешь. Начинается дождь. В этот вечер его машина подъезжает к дому только в девять часов, и он выходит из нее. Вместе с ним выходит стройная блондинка. В приглушенном свете она выглядит светящейся. Светящейся изнутри. Загорелая, лоснящаяся и улыбающаяся. Сучка. Ты выскакиваешь из своей машины, медленно подходишь к маленькой мисс, которая возится с продуктами, ждешь немного, смотришь в ее (огромные) голубые глаза и даешь ей пощечину. Она роняет пакет. Хватается за щеку. Ты всей пятерней хватаешь ее за волосы, а потом мир расплывается. Поворачивается вокруг оси и накреняется.

Оказывается (всегда бывает такое «оказывается»), это не его сестра, не его подруга и даже не его девушка. Это его жена, по совместительству главный врач детской онкологической больницы Святого Луки. Ее не было в городе, потому что она уезжала в Африку, по каким-то делам «Врачей без границ», совершала какие-то невероятно щедрые и добрые деяния, а теперь вернулась, загорелая, белозубая, и царапает твое лицо своим здоровенным обручальным кольцом.

Она не успокаивается, попортив тебе лицо, она губит твою репутацию. После того как она понабирала номера из записной книжки своего «Ролодекса», ты не можешь найти никакой работы в области продаж медицинских товаров. Правда, ты умудряешься устроиться работать на лотки во «Флор март», огромное панельное здание в промышленном парке за городом. Ты выезжаешь из своего фешенебельного дома, теряешь членство в загородных и гольф-клубах. Все твои старые друзья перестают с тобой разговаривать. Они притворяются, что не могут вспомнить, кто ты такая.

Однажды вечером на складе позади здания «Флор марта» ты показываешь толстой парочке и их толстому мальчишке какое-то напольное покрытие, вроде линолеума, когда вилочный погрузник зацепляется за свисающий провод, подцепляет его, и тебе на голову обрушивается вся стойка с рулонами линолеума. Мальчишку рвет.

Если ты следуешь за красным светом, перейди к главе 56.

Если ты возвращаешься в свое тело, перейди к главе 57.

214

Продолжение главы 135

Ты не собираешься устраивать засаду напротив его дома – с чего бы тебе не доверять ему? И даже если он лгал тебе, неужели ты действительно хочешь это выяснять? Ты оставляешь все как есть. Проще медузу прибить к стене, чем вытянуть из мужчины всю правду. Вместо этого ты откладываешь деньги и открываешь собственную небольшую компанию по продаже лекарств. «Артемида инкорпорэйтед» (Артемида – богиня охоты у древних). Ты закупаешь лекарственные препараты и перепродаешь их аптекам в кредит по оптовым ценам. Ты американский драг-пушер, продвигатель лекарств. На конференции, посвященной влиянию на окружающую среду, ты встречаешь архитектора по имени Эйдан, он проектирует дома с «геодезическим куполом». Вы заметили друг друга, встретились взглядами, и с этого момента все завертелось.

Несколько лет спустя вы женитесь на острове Мадлен на Верхнем озере, Эйдан считает, что это лучшее место на свете. Пять лет спустя у вас появляются дети, и после рождения второго сына вы нанимаете няню – твой бизнес стал корпоративным (ты открыла офис в Швейцарии, поближе к ученым с их разработками), и теперь ты работаешь больше, чем когда-либо.

Со своими мальчиками ты нежна, а на работе у тебя репутация человека, умеющего настоять на своем, этакой снежной королевы. А почему бы нет? Афине никогда не было дела до того, кто попадает под удар ее копья. Может быть, именно поэтому твоя смерть оказывается более героической, чем ты планировала. Стоял июньский день, до того жаркий, что асфальт плавился. Дети слизывали липкое мороженое у пальцев, когда ты, услышав визг тормозов, видишь, что на тротуар выносится машина. Одним инстинктивным движением ты подхватываешь обоих сыновей, и кидаешь их, как мешки с мукой, в дверь парикмахерской, и сразу вслед за этим желтое такси, полное милосердия и благодати, наезжает прямо на тебя.

215

Продолжение главы 137

Ты делаешь этот проклятый аборт. То, что тебе не повезло, не означает, что тебе больше никогда не повезет. Эти два слова – не гвозди, ими твои ноги к земле не прибить. Ты записываешься к врачу, распрямляешь плечи и идешь туда. Ты не собираешься заставлять невинную жизнь расплачиваться за твои ошибки. Ты примешь удар на себя и выстоишь.

Никто об этом не знает. Ни женщины в церкви, ни твой муж. Дни тикают с точностью метронома. Ты кажешься опустошенной. Отстраненной. Кажется, что теплота, которую ты ощущала в церкви, теперь оказалась где-то за толстой глыбой ледяного стекла. Ты продолжаешь выполнять свои обязанности, по-прежнему каждую неделю устраивать вечеринку «чем Бог послал» для своих приятелей по изучению Закона Божьего. На самом деле именно во время одного из таких уроков вся сплетенная тобою сеть распускается.

Стол выглядит чудесно: он заставлен кастрюлями и блюдами с горячей едой, семислойный салат с тако и желе с мармеладом внутри. Настоящий пир. Твои друзья говорят, что ты хорошо выглядишь. (Неужели они не видят, как у тебя дрожат руки? Неужели они не заметили, что ты не в состоянии поддерживать беседу?) Кажется, что в комнате жарко и она расплывается. У тебя стучит в голове. Ты роняешь тарелку и ранишь большой палец об осколок. На коже проступает крупная жемчужина крови, ты чувствуешь, как у тебя подкашиваются колени. Пол поднимается тебе навстречу.

Когда ты приходишь в себя, оказывается, что ты уже что-то говоришь. Ты трещишь, как попугай. Ты во всем сознаешься. Все собрались вокруг тебя с озадаченными лицами. Ты можешь слышать собственный голос, который рассказывает все: о кабинете врача, об ультразвуковом обследовании, о последствиях, которые влечет за собой рождение ребенка с синдромом Дауна. Все глазеют на тебя.

Тело сгибается от боли, как при ударе, кровь приливает к центральной нервной системе, сердцу, легким. Память, зрение, осязание – все это становится роскошью, которую твое тело не может себе позволить, поэтому ты и не помнишь ничего из случившегося. Все, что ты знаешь, это что наутро ты просыпаешься в своей постели. Эрика нет. В первые мгновения ты ничего не чувствуешь, а потом вспоминаешь, что натворила.

Потом появляется ощущение, будто тебя со всего размаха ударили в живот. Ты всем рассказала об аборте. В доме пусто. Твои друзья не снимают трубку. На полу в кухне ты находишь записку – наверное, ее сдуло с кухонной стойки сквозняком. Она от Эрика, слова написаны наскоро и бессмысленны. Похоже, твое зрение тебя подводит, потому что выхватывает только отдельные фрагменты: «Мне жаль… я не могу… прощай».

Он ушел от тебя.

Ты задергиваешь занавески, снимаешь телефонную трубку и заказываешь на дом ящик водки. Остаток вечера ты проводишь в попытке напиться, но вы знаете, как это бывает, когда напиться не получается? Есть такая ясность сознания, от которой все тело зудит и которая отказывается затуманиваться, сходить и отступать. Никаким количеством алкоголя не залить реальность того, что Эрик ушел от тебя. Он вода, пролитая в песок. Его нет.

Месяц беспробудного пьянства. Твое тело покрыто синяками. Язык шевелится, будто укутанный меховой шубой, а на полу перед дверью скопилась почта. Эта кипа писем просто лежит там, становясь с каждым днем все больше. В конце концов это начинает тебя раздражать, а раздражение – первый шаг к переменам. Ты осознаешь, что главная проблема с несчастьем в том, что в конце концов оно надоедает.

Что-то привлекает твое внимание, когда ты роешься в кипе старых газет. Это объявление о встрече участников двенадцатиступенчатой группы реабилитации в центре «Дзен» на озере Калхун. Ты как-то проезжала мимо этого центра – это маленький белый дом с садом камней перед ним. Непритязательный. Ты не знаешь, подпадаешь ли ты под категорию адкоголички или буддистки, но кому какое дело? По крайней мере ты можешь быть уверена, что не встретишь там никого из знакомых.

Первый раз, когда ты приходишь на задзен, – это пытка. Твое сознание скользит, перекатывается, как клубок пряжи, который невозможно размотать. Ты думаешь о всяких глупостях и непристойностях, о которых думать не должна, о минетах, о пироге с кокосовым кремом и о том, что тебе надо помыть унитаз. Ты слышишь, как неестественно дышит человек, сидящий рядом с тобой, как у кого-то урчит в животе, как поскрипывают половицы, как снаружи дует ветер. Ты сидишь так, как тебе кажется, целую вечность. Почему тебе так трудно просто сидеть спокойно?

«Все, что нам нужно сделать, это сфокусироваться на своем дыхании и мягко оттолкнуть прочь все мысли, – говорит учитель дзен. – Поместить их на полку повыше в нашем сознании и сказать: „Я займусь вами позже“». Ты снова сидишь на уроке задзен. Ты помещаешь свои мысли на полку, с которой они падают, и тебе снова приходится класть их туда. Ты дышишь. Ты фокусируешься на арке вдоха. На его начале, развитии, пике, увядании и смерти (все как и у всех остальных вещей).

Ты снова приходишь на следующей неделе, а потом и на следующей тоже. Дзен – это принятие всего. Даже боли. Особенно боли. Он в том, чтобы не бежать от нее, а принять ее как своего учителя. Боль – это путь. Путь, от которого ты отказываешься, это именно тот путь, который ты должна выбирать. Учитель Хиллари учит вас вдыхать боль мира и выдыхать любовь и доброту. «Вдохните черный дым, – говорит она, – и выдохните лунный свет».

Ты возвращаешься в церковь. Эрик сидит спереди. Никто не замечает тебя, пока не начинается служба. Потом люди начинают меняться местами и переглядываться. Вместо того чтобы почувствовать смущение или злость, ты позволяешь эмоциям накрыть тебя, как волной. Вот она ты, стоишь после службы, высокая, как маковый цвет. Эрик держит под руку Джун. Тощую маленькую стерву. Ладно. Дыши (изменишь свое дыхание – изменишь свою жизнь).

Ты уходишь легкая, как перышко. Разумеется, ты все запорола, но ты всего лишь человек, а людям свойственно уставать и делать глупости. К тому же у тебя впереди вся жизнь и ты не собираешься сидеть и без конца мучиться виной. Не станешь вспоминать. Тут уже ни черта не поделаешь, поэтому ты теперь будешь двигаться только вперед и думать о перспективах. Ты больше не боишься горы. Ты стоишь обеими ногами на земле, а головой в облаках. Ты собираешься забраться на гору, черт, ты сама и есть эта гора.

Ты даже едешь в Японию в центр для дзен-буддистов и там знакомишься с человеком по имени Тору. Он художник, у него покалечена рука. У него необычная внешность. На половине его лица кожа розовая и будто оплавленная, и на ее бугристой поверхности участки блестящей раневой ткани. Но после того, как ты говоришь с ним, приходишь в его студию и видишь его картины, ты ничего этого не замечаешь. Ты видишь только его удивительную чистоту. Его сердце.

Когда в центре вам говорят, что у них есть несколько вакансий, вы решаете остаться там и работать в саду. Он волнуется, что ты будешь скучать по Америке, а ты переживаешь, что ему будет не хватать живописи. Он говорит, что подрезание ветвей сливовых деревьев и придание формы деревцам бонсай может стать для него новым открытием, живой художественной работой, которая к тому же находится в постоянной динамике. Вы женитесь для того, чтобы получить визы, и поселяетесь в маленьком каменном доме высоко на холме позади центра «Дзен». Это благословенно. То, что Тору делает в саду, заставляет тебя полностью пересмотреть свои взгляды на искусство садоводчества. Он принимается за обширное пространство, красивое, но запущенное, и дает ему новое название: «Родзи-йен» («Сад капель росы»). Вы оба много работаете. Вы приносите японские каменные фонари, песок, камни и мох, вишни и клены. Он разделяет это большое пространство на несколько садов меньшего размера, каждый из которых предназначен для своего вида медитации. Сад камней способствует концентрации, чайный сад – постижению тайн, сад воды – возвращению ощущения связи с природой. (Если все мы взаимосвязаны, почему же ты так часто чувствуешь себя одинокой? Если все происходящее – симфония движения, почему у тебя в грудной клетке творятся какие-то катастрофы и извержения, которые ищут выхода наружу?)

Сад «Дзен» – это мир, а мост в саду – яцухаши (восьмиуровневый японский мост) – зигзагами нависает над маленьким прудом, по нему человек волей-неволей будет ступать осторожно и за счет этого начнет замечать множество маленьких простых деталей вокруг себя. «Хорошо знать, что у путешествия есть конец, к которому все движется – говорит Тору, – но, в конце концов, значение имеет сам путь, а не его конец». Все пространство в целом должно соотноситься с ощущением гармонии, с ритмом, светом и тенью, фактурой и звуком.

Когда снег укутывает твои кости, твои волосы белы, лицо Тору похоже на печеное яблоко, ты по-прежнему работаешь в саду вместе со своим мужем и друзьями, которые приходят навестить ваш каменный домик. Они приходят с яблочным вином и лиловыми сливами, с чазуке и зеленым чаем. Вы сидите и часами смотрите на его прекрасный сад. Ты умираешь в саду воды. Ты сидишь совершенно ровно, медитируешь с закрытыми глазами, когда внезапно чувствуешь острую боль в ноге. Кровяной сгусток оторвался и несется к твоему сердцу. Венозный тромбоз. В этот момент, когда останавливается твое сердце, ты вспоминаешь свою жизнь. Вместо того чтобы вспоминать то плохое, что ты совершила, то, что ты зарыла на дне памяти, тебе на ум приходит одно стихотворение. Твои глаза раскрываются, и ты тихо падаешь. С улыбкой.

Двухголовый теленок.

 
Когда мальчишки найдут эту
Шутку природы,
Они завернут его тело в газету
И отнесут в музей.
Но сегодня он еще жив,
Пасется на северном поле со своей матерью.
Идеальный летний вечер:
Луна поднялась
Над садиком, ветер в траве,
Он глядит на небо,
А там в два раза больше звезд, чем обычно.
 

Лора Гилпин

216

Продолжение главы 137

Аборт – это неправильно, поэтому ты оставляешь ребенка. Потом они говорят тебе, что ребенок – инвалид. Умственно отсталый с синдромом Дауна. Один из восьмисот детей рождается с синдромом Дауна, генетической аномалией, вызванной наличием лишней хромосомы (остальные люди справляются с двадцатью хромосомами, а у этих детей их двадцать одна). Неизвестно, почему именно это происходит – какой-то случайный сбой, предшествующий зачатию. Разумеется, это не мешает необразованным людям на улице останавливать тебя со словами: «Как это произошло? Ваш муж что, в вас пописал?»

Существует теория, что дети с синдромом Дауна – блаженные, что они ближе к Богу. Они живут в своем мире, наклоняют головы и разражаются смехом по непонятным причинам. Они не понимают, что такое религия и что такое деньги. Им неведома расовая ненависть. Как будто их забирают из нашего общества и помещают в другое, находящееся вне зоны нашего влияния. Будто на них благословение небес.

Твой сын Макс (Максимиллиан) – тихий задумчивый малыш с желтыми, как масло, волосами и небесно-голубыми глазами. У него маленькое личико со смещенными чертами, он не задает вопросов и не сомневается. Он ясный. В детском саду он начинает рисовать. Ему нравятся квадратные большие листы бумаги, которые он закрашивает крупными мазками цвета.

У детей с синдромом Дауна проблемы с дыханием – для их выживания необходимо, чтобы развились легкие, поэтому ты начинаешь заниматься с Максом физическими упражнениями, которые включают в себя бег с маленькой пластмассовой маской на лице (она вынуждает ребенка дышать глубже, а это развивает легкие) и хождение по брусу (для координации), и разглядыванием тысяч картинок (для развития речевых навыков).

Твои друзья из церковной общины вызываются помогать с Макси. Они бегают с ним, ходят с ним по брусу, крутят его на трапеции, показывают ему карточки с рисунками (картины экспрессионистов, архитектурные детали, глаголы, блюда французской кухни, итальянское искусство). Разговаривают, играют, смотрят с ним телевизор. Они крутятся вокруг вас, будто Макс – их собственный ребенок, как будто он столь же ценен и уникален, как последнее яйцо в гнезде. Ты предвидела, что будет много работы, но ты не могла ожидать, что будет столько любви, что вокруг тебя создастся такая сеть. Ты не справилась бы без них. Бывали дни, когда ты была до того уставшей, что казалось, будто сама кожа устала и не может держаться на твоем скелете. Ты бросила работу, чтобы заниматься с Максом. Ты полностью зависишь от Эрика, и кажется, что он все больше отдаляется от тебя, но в то же время все больше и больше привязывается к вам.

Проходят годы, дела у Эрика идут хорошо, он строит для вас новый дом у ручья за городом (достаточно далеко от растений, выращенных с применением химикатов, и достаточно далеко, чтобы вы больше не видели промышленных парков). У вас огород на заднем дворике, где Макс смотрит на бабочек (он никогда их не ловит, никогда их не хватает, и они, похоже, на него садятся чаще, чем на кого-либо другого). Вы подбираете трех бездомных котов, которых называете Сократ, Эпикур и Цезарь (у Цезаря всего три лапы, но он неплохо ими управляется).

Макс ходит в обычный детский сад, пока ему не исполняется пять. К этому времени он уже настолько отстает от других детей, что ты решаешь забрать его домой и учить самостоятельно – так он сможет получать необходимое ему внимание. Он действительно старается, но ему так и не удается толком освоить буквы и цифры, они его просто забавляют, кажутся чем-то вроде бабочек – необычные и бессвязные.

В возрасте пятнадцати лет Макс принимает участие в Олимпийских играх для инвалидов и занимает четырнадцатое место в беге на короткие дистанции (для Олимпийских игр для инвалидов это просто звездный статус). Он знакомится с девушкой по имени Кайли, трехсотфунтовым близоруким персиком, которая становится его подружкой. Его настоящей любовью. Он пишет ей стихи, звонит ей и поет: «Ты – мое солнышко» – своим мычащим голосом. Она дарит ему свои рисунки на коробках из-под хлопьев, которые он выстраивает на полу у кровати на манер башенки. По субботам у них вечерние свидания, а по средам они играют в одной лиге по боулингу. Вы с Эриком шутите, что вам очень повезло вести такую активную общественную жизнь.

Через три года они женятся, и вскоре после этого ты начинаешь чувствовать себя истощенной. Появляется резкая боль в боку. Тебе ставят диагноз: «острая лейкемия». Врач говорит, что она развивается. Вероятно, ты живешь с ней уже три или четыре года. Он дает тебе срок еще три года жизни.

Ты яростно борешься с раком: проходишь курс лучевой терапии, иммунотерапии, интерферон, химиотерапию. Теряешь волосы, спишь по двадцать часов в день, потеешь независимо от температуры. В пятьдесят пять ты выглядишь истонченной и ломкой, будто сделанной из пергамента. Наступает время сделать распоряжения. Назначить душеприказчика, выбрать могильную плиту. Ты перепробовала все, и у врачей мало надежды. Втайне от тебя Эрик послал твою карту в раковый центр Университета Миннесоты, и внезапно ты становишься кандидаткой на альтернативную операцию под названием «Трансплантация стволовых клеток крови», где применяется пуповинная кровь, которая должна дать начало новым клеткам твоей иммунной системы.

После переливания крови нужно подождать три недели, чтобы понять, прижились ли стволовые клетки. Они сами знают, что делать, куда идти. Они добираются до твоего костного мозга и открывают там лавочку. Они отличаются от стволовых клеток взрослого, у которых уже определился путь развития. Стволовые клетки ребенка похожи на бездомных детишек, которых можно отлупить и отправить куда захочешь. Они работают для всех.

Через месяц после переливания крови ты превращаешься в нового человека. Рак полностью переходит в стадию ремиссии. У тебя отросли волосы, лицо обрело цвет, у тебя появилась энергия, чтобы играть с детьми в вышибалу. Ты проживаешь еще двадцать лет, двадцать очень счастливых лет, твердых, как камень, и мягких, как вода. Каждая мелочь предстает в новом свете. Макс, считающий по пальцам, вода для купания в ванне, старый словарь, закипающий чайник. Когда деталям уделяют большое внимание, жизнь простирается до бесконечности. Ты умираешь мирно, во сне.