Текст книги "Последний бой майора Петтигрю"

Автор книги: Хелен Саймонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 18

Миссис Али покинула деревню. Майор не проводил ее. Он хотел прийти в магазин, но так расстроился и разозлился на самого себя, что, в полном соответствии с ее равнодушным предсказанием, заболел и пролежал в постели три дня. Пока он дремал в мятой пижаме, не обращая внимания на телефонные звонки и сводящее с ума тиканье часов, миссис Али уехала на север, к родственникам мужа, и когда он достаточно окреп, чтобы выйти на улицу, было уже поздно.

Майор стиснул зубы и приготовился пережить подарочную лихорадку, которая теперь охватывала Англию каждое Рождество – хотя раньше эта страна довольствовалась парой шерстяных носков и пудингом, в котором всего лишь было больше изюма, чем морковки. Каждый день он просыпался с надеждой почувствовать себя здоровым, но никак не мог избавиться от сухого кашля и апатии. Он был так изможден, что чувствовал, что вот-вот сойдет с ума от дребезжащей музыки в магазинах и на улицах. Чем веселее окружающие хохотали, распевали рождественские песни и закупали подарки, упаковки пива и корзинки с неудобоваримыми лакомствами разных стран, тем сильнее его охватывало ощущение никчемности мира.

Перед приготовлениями к празднику в Эджкомбе все прочие заботы, казалось, отступили. Даже кампания против «Сент-Джеймс хоумс» отошла на второй план. Расплодившиеся после охоты в окнах плакаты «Спасите нашу деревню» теперь терялись среди переливающихся гирлянд, аляповатых Санта-Клаусов на лужайках и светящихся оленей, безостановочно покачивающих рогами. Даже Алиса Пирс заменила один из трех плакатов нарисованной на доске голубкой, которая несла в клюве ленточку с надписью «Счастья вам». По вечерам ее освещала пара розовых флуоресцентных ламп, которые, повинуясь встроенному таймеру, то вспыхивали, то гасли с мучительно медленной периодичностью.

В магазине, который майор как можно дольше старался обходить стороной, за рождественскими украшениями уже было не разглядеть и следов миссис Али. Бумажные цепи, покачивающиеся украшения из фольги и гофрированные шары с рекламой пива превратили магазин в настоящий праздничный кошмар. Рядом с упаковками мясных пирожков уже не лежала слепленная миссис Али самса. На смену банкам с чаем пришли коробки конфет, чей размер гарантировал всем детям счастье, сопровождаемое неминуемым расстройством желудка. Вместо скромных подарочных корзинок, которые майор собирался купить, на прилавках теперь стояли большие дешевые корзины самых невообразимых расцветок, завернутые в желтый целлофан; каждую корзину украшала бамбуковая палочка, на которую был насажен пластмассовый мишка, оклеенный чем-то, напоминающим обои. Майор не в силах был представить человека, которого обрадовал бы мишка на палочке. Он рассматривал бедняжек, пока морщинистая старуха, до того спокойно вязавшая за прилавком, не поинтересовалась, хочет ли он купить такую корзину.

– Нет, спасибо, – сказал он.

Старуха уставилась на него. Судя по всему, она умела вязать вслепую – так как яростное постукиванье спиц ни на секунду не умолкало. Из глубины магазина появился Абдул Вахид, холодно поприветствовал майора и представил ему свою двоюродную бабушку.

– Очень приятно, – солгал майор.

Двоюродная бабушка кивнула, но на мгновение показавшаяся улыбка тут же уступила место недовольной гримасе – видимо, более ей привычной.

– Она почти не говорит по-английски – мы только недавно уговорили ее переехать из Пакистана, – сообщил Абдул Вахид и достал из-под прилавка пакет. – Рад, что вы зашли. Меня просили вам кое-что передать.

Майор взглянул на пакет и увидел томик Киплинга, который он дал почитать миссис Али.

– Как она? – спросил майор, стараясь звучать спокойно.

Бабушка внезапно разразилась длинной тирадой. Абдул Вахид кивнул и виновато улыбнулся.

– У нас все хорошо, спасибо, – сказал он, и тон его словно бы добавил еще один кусочек в стремительно растущую между ними стену, в которой майор не видел ни единой трещинки, куда могло бы проскользнуть хоть что-то человеческое. – Бабушка спрашивает, чем мы можем вам помочь.

– Мне ничего не надо, спасибо, – ответил майор. – Я заглянул, чтобы, э-э, взглянуть на украшения.

Он махнул в сторону особенно крупного бумажного шара, на котором была изображена толстогубая подмигивающая девчонка в остроконечной шапке с бубенцами. Абдул Вахид покраснел, и майор добавил:

– Когда того требует коммерческая необходимость, все средства хороши.

– Я не забуду вашего гостеприимства, майор, – сказал Абдул Вахид. В его голосе наконец зазвучала какая-то личная нотка, но в то же время это скорее походило на прощанье, словно майор тоже собирался навеки покинуть деревню. – Вы были очень добры ко всей моей семье, и мы надеемся, что вы останетесь нашим покупателем.

Майор почувствовал, как у него перехватывает горло, а в глазах собираются слезы – потерян контакт даже с этим странным юношей. Слабый человек схватил бы его за рукав и стал умолять о снисхождении – все же он привык к присутствию Абдула Вахида, если не к его дружбе. Он нашел в кармане носовой платок и громко высморкался, предварительно объяснив, что никак не выздоровеет. Бабушка и Абдул Вахид отшатнулись от невидимой угрозы его микробов, и ему представился повод сбежать из магазина, не потеряв достоинства.

Он все же надеялся найти дух Рождества в церкви, куда отправился как-то утром, чтобы добавить к церковному вертепу пару деревянных верблюдов – начало этой традиции положил еще его отец. Каждый год он извлекал завернутых в полотенце верблюдов из сундучка на чердаке и натирал их воском.

По счастью, в церкви не оказалось ни одного фабричного украшения. Самый простой вертеп, по обе стороны алтаря стояли две медных кадки с остролистом. Сам алтарь был украшен белыми розами. Поперек бокового нефа висела леска, к которой прищепками были прикреплены открытки, нарисованные учениками воскресной школы. Майор все еще не оправился от болезни и присел на скамью, чтобы передохнуть и поразмышлять в тишине.

Из ризницы вышел викарий со стопкой брошюр в руках, на секунду приостановился, словно сомневаясь, и направился к майору.

– Вижу, вы принесли своих дромадеров, – сказал он и сел рядом с майором.

Тот молча смотрел на солнечный свет, разлившийся по мощеному старыми плитами полу. В лучах света роились пылинки.

– Рад снова вас видеть, – продолжал викарий. – Мы слышали, что вы заболели после танцев, и Дейзи все собиралась навестить вас.

– В этом не было никакой необходимости, поэтому не за что извиняться, викарий, – ответил майор.

– Неразбериха вышла с этими танцами, – сказал викарий после паузы. – Дейзи очень расстроилась.

– В самом деле? – сухо спросил майор.

– Вы же знаете, как она переживает по любому поводу, – сказал викарий. – У нее такое доброе сердце.

Майор в изумлении взглянул на него и подумал, что в основе многих необъяснимых союзов, возможно, лежат подобные трогательные заблуждения. Очевидная любовь Кристофера к жене вызывала симпатию. Викарий набрал полную грудь воздуха.

– Мы слышали, что миссис Али уехала к своим родственникам?

Он смотрел на майора нервно и испытующе.

– Так говорят, – ответил майор и услышал в своем голосе горечь. – Ее здесь ничто не держало.

– Жить со своей семьей – это хорошо, – сказал викарий. – Среди своих людей. Ей повезло.

– Мы могли бы стать ее людьми, – сказал майор тихо.

Последовала пауза. Викарий ерзал на твердой скамье, несколько раз открывал рот, но потом закрывал его, не издав ни звука. Майор наблюдал за тем, как он мучается, словно муха, застрявшая в паутине.

– Послушайте, я всем сердцем за экуменизм, – сказав это, викарий сложил руки на коленях и прямо посмотрел на майора. – Мне не раз приходилось благословлять смешанные пары, и вы сами были на нашем межрелигиозном молодежном фестивале.

– Особенно мне понравился оркестр с Ямайки, – язвительно заметил майор.

Многие годы прихожане словно не догадывались, что распевание гимнов в сельском клубе под эгидой местной католический церкви в строгом смысле не отображает всего разнообразия мировых религий. В последнее время викарий, несмотря на протесты, решил расширить диапазон. В прошлом году Алек Шоу предложил пригласить проповедника-индуиста. Прихожанам показала пару песнопений и упражнений для растяжки подруга Альмы, которая ознакомилась с индуизмом, когда поехала в 60-е годы в Индию вслед за «Битлз». Кроме того, мировые религии были представлены изображениями иностранных детей, сделанными учениками воскресной школы, и вышеупомянутым концертом.

– Не смейтесь, – сказал викарий. – Всем понравилось. Следующим летом мы снова их пригласим.

– Можете пригласить миссис Али, – сказал майор. – Она будет торговать лотерейными билетами.

– Я понимаю, вы чувствуете, что потеряли друга, – сказал викарий, замявшись перед последним словом, словно майор только что пережил бурный роман. – Но все к лучшему, поверьте мне.

– О чем вы?

– Я просто пытаюсь сказать, что вижу, как люди вступают в отношения, обладая разным прошлым, разной культурой и так далее, как будто все это не имеет значения.

– Возможно, они хотят продлить счастливое неведение, – сказал майор.

– О да, – согласился викарий. – Но потом оказывается, что мать или бабушка вычеркнули их из завещания, а друзья забывают приглашать их в гости. Тогда они в слезах приходят ко мне. И хотят, чтобы я уверил их, что Бог их по-прежнему любит.

– Насколько я понимаю, это не так? – спросил майор.

– Разумеется, он любит их. Но это не значит, что спасены будут оба. Они хотят услышать, что встретятся в раю, а я даже не могу пообещать, что их похоронят рядом. Они не хотят, чтобы я твердил им об Иисусе – как будто он всего лишь один из множества вариантов.

– Этакое ассорти, – заметил майор.

– Вот именно, – согласился викарий и взглянул на часы, словно прикидывая, не слишком ли рано, чтобы выпить. – Мне часто кажется, что они вообще ни во что не верят и приходят ко мне только для того, чтобы убедиться, что я тоже ни во что не верю.

– Никогда не слышал от вас подобных речей, Кристофер, – сказал майор.

Викарий сник, явно сожалея о сказанном.

– Тогда, Эрнест, буду говорить начистоту, – сказал он. – Моя жена плакала после того дурацкого вечера. Она считает, что вела себя не совсем правильно.

Он умолк. Они оба понимали, что такое признание от Дейзи, пусть и не совсем отражающее суть дела, случай исключительный.

– Не передо мной ей следует извиняться, – сказал майор наконец.

– С этим грузом моей жене придется жить, – сказал викарий. – Но как я сказал ей, лучший способ выразить наши сожаления – не усложнять несправедливость ложью.

Он выдвинул челюсть вперед и выглядел так решительно, как никогда раньше.

– Я не буду притворяться, что хотел бы, чтобы все вышло иначе.

Тишина, казалось, достигла стен церкви и стала подыматься к окну-розетке. Мужчины не двигались. Майор понимал, что должен прийти в ярость, но чувствовал только усталость. Люди обсуждали их с миссис Али, и так бурно, что викарий счел нужным высказать свое мнение.

– Я огорчил вас, – сказал наконец викарий, подымаясь со скамьи.

– Не буду притворяться, что это не так, – сказал майор. – Ценю вашу искренность.

– Я подумал, что с вами я должен быть честен. Люди никогда не говорят напрямую, но вы же понимаете, что в таких сообществах, как наше, подобные вещи вызывают осложнения.

– Следует ли понимать, что вы не собираетесь читать проповедь об этом случае теологической несовместимости? – спросил майор.

Он не чувствовал гнева, просто между ним и этим человеком, некогда бывшим ему другом и советчиком, теперь пролегла ледяная пустыня. Викарий словно говорил с ним по дурно работающему телефону с арктического айсберга.

– Разумеется, нет, – сказал викарий. – Церковь недавно провела исследования, доказавшие, что чрезмерно суровые проповеди негативно сказываются на пожертвованиях.

Он похлопал майора по плечу.

– Надеюсь, мы увидим вас здесь в воскресенье?

– Наверное, – сказал майор. – Хотя, если честно, я бы предпочел чрезмерно суровую проповедь – обычно ваши проповеди нагоняют на меня сон.

Он с удовлетворением увидел, как викарий краснеет, не переставая, однако, улыбаться.

– Я подумал, что ваша искренность заслуживает взаимности, – добавил он.

Выйдя из церкви, майор обнаружил, что шагает в сторону дома Грейс. Ему срочно требовалось обсудить с кем-нибудь свой разговор с викарием, и он оптимистично полагал, что Грейс разделит его возмущение. Кроме того, он надеялся, что она перескажет ему последние сплетни. Оказавшись у ее входной двери, он на мгновение замер – ему вспомнился вечер танцев и восхитительное предвкушение неизвестности. Позвонив, он оперся на дверь и закрыл глаза, словно пытаясь усилием воли вызвать сюда Жасмину в темно-синем платье. Но дверь оставалась на месте, а за ней уже слышались шаги Грейс. Он обрадовался, что застал ее дома. Она нальет ему чаю, согласится, что викарий ведет себя просто нелепо, поговорит с ним о Жасмине и посетует на ее отъезд. Взамен, решил он, надо будет пригласить ее к Роджеру на Рождество.

– Какая приятная неожиданность, майор, – сказала Грейс. – Надеюсь, вам уже лучше?

– Мне кажется, что вся деревня против меня, – выпалил он. – Кругом одни идиоты.

– Тогда входите, я налью вам чаю, – сказала она. Грейс не притворилась, будто не понимает, о чем он, и не спросила, входит ли она в число тех, от кого он так решительно отрекается. Пройдя в узкую переднюю, майор порадовался, что в Англии еще не перевелись разумные женщины.

Майор при полном одобрении Грейс решил, что будет глупо и неосторожно сторониться магазина, поэтому время от времени заходил туда, хотя эти визиты приносили ему боль, как будто он ковырял старую ссадину. В будние дни и по вечерам в магазине сидела Амина – ее волосы теперь лежали гладко, и она больше не носила яркую одежду или нелепую обувь. В присутствии старой бабушки Абдула Вахида она держалась сдержанно.

– Как поживает маленький Джордж? – спросил майор, когда они остались наедине. – Давно его не видел.

– Все в порядке, – ответила она, так ловко упаковывая пирожные и пару апельсинов, словно всю жизни работала продавщицей. – В первый день в школе его обижали, и прошел слух, что одна из семей хочет забрать своих детей. Но директриса сказала, что тогда они не получат бесплатный проездной на автобус, и все успокоились.

– Вы так невозмутимо об этом говорите.

Куда исчезла ее обычная вспыльчивость? Она взглянула ему прямо в лицо, и на мгновение ее глаза полыхнули знакомым гневом.

– Я сделала свой выбор, – сказала она тихо. – Теперь Джордж живет здесь, и у него есть отец, который неплохо зарабатывает.

Она оглянулась, нет ли кого рядом.

– Если ради этого мне пришлось прикусить язык и перестать бросаться на окружающих – что ж, пусть так.

– Мне очень жаль, – сказал майор.

– И если ради этого мне пришлось бросить танцы и носить старушечью обувь… – она заговорщически улыбнулась майору. – Я это переживу.

Несколько дней спустя, в сочельник, он встретил ее рядом со своим домом. Она, дрожа, прислонилась к ограде и курила. Когда он улыбнулся, она тревожно взглянула на него.

– Я бросила курить, – сказала она и раздавила окурок каблуком своей практичной туфли. – Как только мы поженимся, заставлю Абдула Вахида отослать эту старую крысу домой. Меня от нее в дрожь бросает.

– Вы не уживаетесь? – спросил майор, на одну безумную секунду понадеявшись на возвращение миссис Али.

– Говорят, она была у себя в деревне повитухой, – сказала Амина, словно говоря сама с собой. – Думаю, у них так принято называть ведьм.

Она сердито взглянула на майора.

– Если она еще раз ущипнет Джорджа, я дам ей пощечину.

– Вы не знаете, как поживает миссис Али, Жасмина? – спросил он, отчаявшись перевести разговор на нее. – Может, она вернется и поможет вам.

Амина замялась, словно не желая отвечать, но затем торопливо выпалила:

– Они говорят, что, если Жасмине не нравится там, где она живет, пусть отправляется в Пакистан и живет со своей сестрой.

– Но ведь она никогда не хотела жить в Пакистане, – в ужасе сказал майор.

– Я не знаю. Это не мое дело, – ответила она и отвернулась – как показалось майору, устыдившись. – Пусть разбирается сама.

– Ей было важно ваше счастье, – напомнил майор, надеясь вызвать схожий отклик в душе Амины.

– Жизнь не сводится к такой простой штуке, как счастье, – ответила она. – Вечно приходится идти на какие-нибудь мерзкие компромиссы – например, соглашаться торчать всю жизни в богом забытом магазинчике.

– Я обещал, что научу Джорджа играть в шахматы, – сказал майор, осознавая, что цепляется за последнюю ниточку, связывающую его с Жасминой.

– Он сейчас очень занят, – чересчур поспешно ответила она. – А свободное время проводит с отцом.

– Конечно, – ответил майор. Его надежды растаяли.

Он протянул руку, и Амина с удивленным видом пожала ее.

– Восхищен вашим упорством, юная леди, – сказал он. – Вы из тех, кто добивается собственного счастья. Джорджу повезло.

– Спасибо, – сказала она. Поворачиваясь, чтобы уйти, она скорчила ему гримаску:

– Джордж бы с вами не согласился. Поскольку теперь мы живем с его отцом, я сказала ему, что Рождество – это только украшения в магазине, ничего больше. Теперь мы не будем подсовывать подарки ему под подушку.

Глядя ей вслед, майор поймал себе на том, что прикидывает, успеет ли он съездить в город и купить Джорджу шахматы – красивые, но не слишком дорогие. Со вздохом он отказался от этой затеи, решив не потакать дурацкой привычке лезть туда, куда никто не звал. Он напомнил себе, что, вернувшись домой, надо будет убрать томик Киплинга, который до сих пор лежал на каминной полке. Внутри не обнаружилось никакой записки (он потряс книгу, надеясь обнаружить там краткое прощальное письмо), и глупо было хранить ее на виду, словно талисман. Он уберет ее, а потом отправится в Литл-Падлтон, чтобы выбрать рождественский подарок Грейс – что-нибудь простое и достойное, демонстрирующее крепость их дружбы и ни на что не намекающее. Пятидесяти фунтов должно хватить. Потом он позвонит Роджеру и сообщит, что приведет с собой на Рождество еще одного человека.

Глава 19

Сначала ему показалось, что их нет дома. В окне светилась единственная лампа – многие так поступают, когда уходят из дома, чтобы отпугнуть грабителей и не спотыкаться в темноте по возвращении. В прихожей и спальне было темно, и не слышалось ни музыки, ни бормотания телевизора.

Все же майор постучал и с удивлением услышал скрип стола и звук шагов. Заскрежетал замок, дверь открылась, и он увидел Сэнди: она была в джинсах и белом свитере, а в руках сжимала держатель для скотча. Выглядела она бледной и несчастной, на лице не было ни грамма косметики, а прядки волос выбивались из-под повязанной на голову косынки.

– Не стреляйте, – сказал он, приподняв руки.

– Извините. Входите, – пригласила она, положила скотч на пристенный столик и впустила его в тепло дома. – Роджер не сказал, что вы зайдете.

Она обняла его, что было неожиданно, но отнюдь не неприятно.

– Он не знал, – ответил майор и повесил пальто на крючок, вырезанный из кости какого-то животного. – Я просто ходил по магазинам и подумал, что надо бы занести вам подарки и пожелать вам хорошего сочельника.

– Его нет, – сказала она. – Но мы с вами можем выпить.

– Я бы не отказался от хереса, – ответил он и вошел в скудно обставленную гостиную, где замер, глядя на гигантский черный ершик, который, видимо, символизировал рождественскую елку.

Ершик достигал потолка и был украшен исключительно серебряными шарами разных размеров. Кончики его многочисленных ветвей светились синим светом.

– Бог ты мой, это что, Рождество в Аиде? – спросил он.

– Это выбрал Роджер. Считается, что это очень шикарно, – пояснила Сэнди, пытаясь справиться с пультом от электрокамина. В белых камешках вспыхнули языки пламени. – Я хотела, чтобы тут все было более традиционно, но эта штука обошлась нам в целое состояние, а к следующему году она уже выйдет из моды, поэтому я сунула ее в машину и привезла сюда.

– Обычно я только приветствую экономию, – с сомнением сказал майор, глядя, как Сэнди наливает ему херес.

Она положила в стакан столько льда, что необходимо было либо пить залпом, либо смириться с изрядным количеством воды.

– Согласна, это какой-то кошмар.

– Может, весной вам удастся сдавать его напрокат для прочистки труб?

– Простите, что мы не пригласили вас раньше. Она указала ему на белую кожаную тахту с низкой спинкой и без подлокотников, напоминавшую банкетку в дамском обувном магазине.

– Роджер хотел все обставить прежде, чем приглашать гостей, а потом мы погрязли в череде банковских приемов и тому подобных мероприятий.

Она говорила тихо и монотонно, и майор забеспокоился, хорошо ли она себя чувствует и в силе ли их планы на рождественский ужин. Она налила себе бокал красного вина и свернулась калачиком на металлическом шезлонге, покрытом чем-то, напоминающим лошадиную шкуру. Она повела рукой вокруг, и майор попытался охватить единым взглядом стриженый белый мех ковра, стеклянный журнальный столик и цветные пластины торшера, сверкавшие, словно временный светофор.

– Чем меньше вещей, тем меньше приходится смахивать пыль, – заметил он. – Пол выглядит очень чистым.

– Мы сняли семь слоев линолеума и столько лака, что я боялась, что мы вот-вот докопаемся до земли, – сказала она, глядя на бледно-медовые доски пола. – Подрядчик говорит, что теперь они нам долго прослужат.

– Сколько усилий ради съемного дома.

Майор хотел сказать ей что-нибудь приятное и разозлился на себя, услышав, что снова заговорил все тем же осуждающим тоном.

– Я хотел сказать, надеюсь, вам удастся его купить.

– Поначалу мы так и планировали, – сказала она. – Теперь, наверное, Роджер попробует купить его и тут же перепродать.

– Что-что?

К его удивлению, она расплакалась. Слезы тихо бежали по ее щекам. Прикрыв лицо рукой, она отвернулась к огню. Она сидела неподвижно, только покачивалось вино в бокале, который она продолжала держать в другой руке. Ее сгорбленные плечи, острые ключицы наполовину в тени – все выражало отчаяние. Майор проглотил свой херес и, прежде чем заговорить, осторожно поставил бокал на столик.

– Что-то случилось, – сказал он. – Где Роджер?

– На вечеринке у лорда Дагенхэма, – ответила она коротко и горько. – Я сказала ему, чтобы шел, если хочет. Он и ушел.

Ерзая на неудобной тахте, майор размышлял над услышанным. Никогда не стоит вмешиваться в домашние ссоры: сначала вас перетягивают на одну из сторон, а потом пара мирится и обращается против того, кто осмелился высказывать критические замечания. Однако он опасался, что его сын что-то натворил, раз уж такая хладнокровная женщина стала вдруг такой хрупкой.

– Чем я могу вам помочь? – спросил он, протянув ей чистый носовой платок. – Вам принести воды?

– Спасибо, – она взяла платок и принялась медленно вытирать лицо. – Дайте мне минутку. Простите, что веду себя так глупо.

Когда он вернулся из кухни, оформленной в сельско-космическом духе – деревянные шкафы словно парили в воздухе, – она уже взяла себя в руки, хотя и выглядела напряженной. Она пила воду так жадно, словно уже давно хотела пить.

– Теперь легче? – спросил он.

– Да, спасибо. Простите, что поставила вас в такое положение. Обещаю, не буду рассказывать о проблемах вашего сына.

– Что бы он ни сделал, я уверен, он извинится, – сказал майор. – Сейчас же сочельник.

– Это теперь неважно. Когда он вернется, я уже уеду, – сказала она. – Я как раз упаковывала свои вещи, чтобы он мне их потом выслал.

– Вы уезжаете? – спросил он.

– Сейчас я еду в Лондон, а завтра улетаю домой, в Штаты.

– Но как же так, сейчас же Рождество.

Она улыбнулась, и он увидел, что у нее потекла подводка. Видимо, на его платке остались следы.

– Странно, не правда ли, как люди тянут время до окончания праздников, – сказала она. – За праздничным столом будет пустое место, дети расстроятся. Не бросай его под Новый год, а то не с кем будет поцеловаться в полночь.

– Одному на Рождество тяжело, – сказал майор. – Может быть, получится все уладить?

– Не так уж и тяжело, – ответила она, и по ее лицу он понял, что это будет не первое одинокое Рождество. – Всегда есть великолепные вечеринки, куда можно пойти, чтобы повращаться среди великолепных людей.

– Я думал, что вы были… привязаны друг к другу, – сказал он, избегая напрямую упоминать любовь и брак.

– Это так.

Она окинула взглядом – не стильную обстановку, но тяжелые балки, гладкий пол и старые ставни на кухне.

– Я просто забыла, зачем это все затевалось, и немножко увлеклась этим местом. – Она отвернулась, и ее голос задрожал. – Вы себе не представляете, майор, как тяжело бывает иногда не отставать от мира, не отставать от самих себя. Я просто позволила себе представить, что могу ненадолго выйти из игры.

Она снова вытерла глаза, встала и одернула свитер.

– Дом в деревне – это опасная мечта, майор. Теперь, если вы не возражаете, я бы хотела дособирать вещи.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил майор. – Может быть, привезти его сюда? Мой сын во многих отношениях идиот, но я знаю, что вы ему нужны, и если вы забудете о нем, нам придется забыть о вас, и все мы трое только проиграем.

Он чувствовал, словно его оставляют на пристани, в то время как все вокруг отправляются в путешествия. Это было не чувство потери, а обида на несправедливость того, что ему вечно приходится оставаться.

– Нет, не надо, – сказала она. – Все решено. Нам обоим надо вернуться к своей обычной жизни.

Она протянула ему руку и поцеловала его в обе щеки. Ее ладонь была холодной, а лицо – влажным.

– Если я успею на пересадку в Нью-Йорке, то, может быть, смогу на несколько дней присоединиться к нашим русским друзьям в Лас-Вегасе. По-моему, пора перенести центр мировой моды в Москву. Вы так не считаете?

Она рассмеялась, и майор понял: она надеется, что свежий макияж, новый наряд, суета стюардесс в салоне первого класса помогут ей забыть про рану в сердце.

– Я завидую вашей молодости, – сказал он. – Надеюсь, вы когда-нибудь обретете свое счастье.

– Надеюсь, вы обретете кого-нибудь, кто приготовит вам индейку, – сказала она. – Вы же знаете, что на Роджера нельзя полагаться.

В Рождество майор проснулся с ощущением, что сегодня барометр настроения упадет необычайно низко. Выбравшись из постели, он подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу, глядя на мрачную морось. В поле уже выкопали ямы, а рядом с его изгородью – словно в надежде укрыться от ветра – стояла огромная буровая установка с длинной стрелой, видимо, предназначенной для того, чтобы брать пробы почвы. Ветви деревьев поникли под непрерывным дождем, между плит дорожки текла грязь, как будто земля вдруг начала таять. Ничто в окружающем пейзаже не предполагало, что наступил день рождения того, кто открыл миру новый путь к Богу.

Все утро майора терзал вопрос, когда лучше позвонить Роджеру. Медлить было нельзя, но кому достанет храбрости пробудить ото сна пьяницу и напомнить ему, что, несмотря на похмельные муки и страдания по ушедшей любви, духовку для индейки надо разогреть до двухсот градусов по Цельсию и не пересушить потрошки? Его подмывало вообще не звонить сыну, но ему не хотелось, чтобы Роджер опозорился перед Грейс. Кроме того, он надеялся получить свой рождественский ужин. Ситуацию осложняло то, что он не имел представления, птицу какого размера купили Роджер и Сэнди. Рискнув предположить, что они бы вряд ли взяли индейку больше пятнадцати фунтов, он дотянул до последнего момента и начал набирать номер только в половину девятого. Ему пришлось дважды перезванивать, прежде чем ему ответил хриплый голос.

– Алло, – слабо простонал призрак Роджера.

– Роджер, ты поставил индейку?

– Алло, – повторил призрак. – Кто это… Какое сейчас число?

– Четырнадцатое января, – ответил майор. – Ты немножко проспал.

– Какого…

– Сегодня Рождество, и время близится к девяти, – сказал майор. – Поднимайся и ставь индейку.

– По-моему, она в саду, – сказал Роджер.

Майор услышал, как его тошнит, и с омерзением отодвинул трубку от уха.

– Роджер?

– По-моему, я выбросил ее из окна, – сообщил Роджер. – Или бросил в окно. Тут такой сквозняк.

– Так пойди и подбери ее, – сказал майор.

– Папа, она ушла, – прошелестел Роджер. – Когда я вернулся, ее не было.

Майор услышал всхлип и с раздражением почувствовал, как в нем поднимается жалость к сыну.

– Я знаю, – сказал он. – Прими горячий душ, выпей аспирина и переоденься. Сейчас я приеду и сам всем займусь.

Он позвонил Грейс, чтобы сообщить, что утром его не будет дома, но в полдень, как и было условлено, он за ней заедет, и торопливо обрисовал ситуацию, чтобы она могла при желании отказаться от участия в празднествах.

– Не могу гарантировать, что ужин удастся, – сказал он.

– Может быть, я приеду и помогу вам? Или мое присутствие смутит Роджера? – спросила она.

– Если он будет так глуп, что начнет смущаться, мы не будем его поощрять, – заявил майор, который, по правде сказать, не был уверен, что помнит, как готовить подливку и сколько печется пудинг.

Собственно говоря, он не был уверен, что их вообще ожидает пудинг. Вдруг его охватил страх, что Роджер и Сэнди выбрали какое-нибудь экстравагантное «рождественское полено» под стать своей жуткой елке или вообще решили подать на ужин что-нибудь экзотическое – например, манго.

– Мне бы не хотелось испортить вам праздник, – добавил он.

– Майор, я готова к приключениям, – сказала она. – Должна признаться, что собралась уже давно и теперь сижу и ровным счетом ничего не делаю. Так что позвольте мне прийти к вам на помощь в эту трудную минуту.

– Я сейчас за вами заеду, – сказал майор. – Думаю, фартуки лучше захватить с собой.

Может ли успокаивающее тепло огня и ароматы готовящегося ужина заставить ненадолго забыть даже о самых мрачных невзгодах? Майор размышлял об этом, потягивая шампанское и разглядывая увядший сад Роджера из окна его кухни. За его спиной на плите дребезжала кастрюля, в которой подходил пудинг; Грейс процеживала подливку через сито. Спасенная из-под забора индейка оказалась органической – то есть дорогой и костлявой; кроме того, у нее не хватало одного крылышка. Однако ее как следует помыли, слегка нафаршировали черным хлебом и каштанами, и теперь она постепенно обретала приятный карамельный оттенок. Под ней на противне запекались овощи. Майор заглянул к Роджеру и увидел, что тот спит с открытым ртом и всклокоченными мокрыми волосами.

– Хорошо, что у вас оказался лишний пудинг. Майор обыскал шкафы Роджера, но нашел только разнообразные орехи и сухое печенье.

– Хорошо, что моя племянница всегда посылает мне всякие лакомства, а не приезжает в гости, – ответила Грейс и приподняла свой бокал в ответ.