Текст книги "Ренегат (СИ)"

Автор книги: Хардли Хавелок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Вдруг, я постигаю, что сижу на пыльному полу. Отец склоняется надо мной:

– Если знаешь, что искать, – говорит он. – Если знаешь, где искать, – всегда найдешь. Но, свобода, – подчеркивает отец, – самая призрачная из всех сущностей. За ней гоняются, за нее борются, и могут никогда ее не познать.

Я закрываю глаза, и всецело сосредотачиваюсь, предельно стараясь понять смысл услышанного. На что намекает отец?

– Ты всего лишь галлюцинация. – отвечаю я. – Ты ничего не значишь.

– Я часть тебя. – тихо произносит отец, касаясь моего лица. – Посмотри на меня, я тебе кое-что скажу. Ты не можешь сдаться. Ты сильная и не верь тем, кто утверждает обратное. Верь в невозможное, ведь это не самая большая ошибка.

Стены вертятся, не меняя темпа и направления. Со мной уже такое случалось. Однажды я обожглась ядовитым плющом, случайно коснувшись широких сочных листьев. По всему телу появились волдыри размером в горошину. Лопаясь, они источали ужасную вонь. Листья ядовитого плюща при соприкосновении выделяют яд, и, проникнув в организм, он вызывает сильную головную боль, тошноту, головокружение и даже потерю сознания. Только бы не отключится!

Все попытки собраться с мыслями и силами оказываются тщетными. Смотрю на часы и не понимаю: для чего они мне нужны и почему они идут в обратном порядке?

– Борись с усталостью. – строго приказывает мне отец. – Это не то место, где ты бы хотела остаться.

– У меня нет сил. – слабым голосом отвечаю я. – Я не могу.

– Сила, – говорит отец, – это не то, как мощно и разрушительно ты ударяешь. Сила – это, когда упал, зная, что не поднимешься, но пробуешь. Вставай, Харпер! Вставай!

Помогая себе ослабевшими руками, приподнимаюсь, и со мной происходит что-то странное: томительная мутень, полная неопределенность, сумбурность и туманность рассеиваются. Я приближаюсь к нормальному состоянию, хотя головокружение и противная дурнота остаются. Я более-менее отчетливо понимаю, что мне нужно сделать и для чего. И нить последовательности, связывающая хаотичные мысли в логическую цепочку, не обрывается.

Поднимаюсь на ноги. Я знаю: выход есть. Если я его не вижу, это еще ничего не означает. Просто он хорошо замаскирован. Сколько бы я не бродила среди сплошных неприступных стен… И как до меня раньше не дошло? Стены! Я расплываюсь в блаженной улыбке: наконец-то я выберусь.

– Да, Харпер! Да! – ликует отец, будто узнал мой замысел. – Стены никогда не были препятствием. Их либо сносили, либо обходили, либо… проходили сквозь них.

Настойчиво простукиваю толстые бетонные перегородки на уровне плеч и в самом низу. Каждый удар сопровождается тупым эхом, отскакивающим от пыльных ровных поверхностей. Стучу разболевшимися костяшками пальцев и ударяю об твердые несокрушимые стены ногой, надеясь услышать пустой звук. Времени в обрез, надо торопиться. Из-за острого отравления смрадным дымом, обмякшие руки иногда не слушаются, а ноги тяжелеют.

Проверив стены трех однотипных, подобных друг другу как две капли воды, комнат, я притормаживаю, чтобы передохнуть. Взбитые в кровь костяшки пальцев неистово болят. Отец сопровождает меня. Пройдя еще две комнаты, мне кажется, что из наивной затеи обстукивать стены ничего не получится и в неконтролированной вспышке гнева, с силой ударяю ногой о стену – круглый кусок диаметром примерно в сорок сантиметров сдвигается. Мне открывается скрытый вход в длиннющую вентиляционную шахту. Хоть бы она вела наружу! Я с жалостью оглядываюсь на папу, и мысленно спрашиваю себя: он пойдет со мной или останется? Наверняка он догадывается, что я не хочу снова его потерять, и пускай он ненастоящий.

– Прости, – пугающе тихо произносит отец и виновато смотрит на меня. – Я не могу…

– Не беспокойся, – отвечаю я. – Я все понимаю.

– Ты всегда найдешь меня в своих воспоминаниях.

– Конечно. – Я обнимаю отца, но в это раз бережно, словно боюсь причинить ему физическую боль. От его рубашки тянет затхлостью. Я припоминаю, как отец когда-то сказал, что память – не место для уединения, ведь там полно тех, кто нужен нам, как воздух. Он оказался прав. Но, тем не менее, в воспоминаниях он всегда со мной.

Попрощавшись, я приседаю на корточки и заползаю в длинную трубу. Вентиляционный проход напоминает дерево: ствол и многочисленные ветки. Я трижды сворачиваю прежде, чем неосторожно увильнуть в одну из боковых развилин, и свалиться вниз. Падая, пытаюсь ухватиться за стенки, но кожа пальцев стерается, как на терке. Вылетев из отверстия, припадаю щекой к холоднеющему, гладкому, сверкающему полу. Яркое синее освещение режет глаза.

– Эй! – слышу слабый голос. Кто-то касается моей ноги, и мгновенно перевернувшись, отползаю как можно дальше. – Это я.

Остановившись, вижу Еву. Как я могла не узнать ее голос! Один находится в полулежащем положении, словно расплывается. Она болезненно-бледная, а ее красные глаза слезятся. По всей видимости, Ева в том неутешительном и беспомощном состоянии, котором я была минут десять тому.

Пока Ева лениво бормочет что-то невнятное, отчетливо издавая лишь некоторые буквы, я осматриваю помещение. Где мы находимся? Что это за здание? И насколько оно велико?

Мы в просторной комнате, в обклеенных блестящими металлическими пластинами стенах которой, я разглядываю свое искривленное отражение. Пол покрыт длинными темными пятнами, а руки Один перепачканы чем-то багровым.

– Я, – едва шевелит губами Ева, – рада тебя видеть.

Один пробует сесть, но ноги скользят, а тонкие руки безвольно сгибаются, и Ева сползает на пол.

– Спокойно, – я сажусь рядом с Евой. – Это из-за дыма. Скоро все пройдет.

– Надеюсь. – вздыхает Один.

– Держись. Скоро все закончится. – подбодряю я ее.

– Ага, – горько ухмыляется Один. – Когда отделят сильных от слабых.

– Нет, – отрицаю я, – все закончится, когда мы выйдем отсюда.

– Зачем нужны проверки? Почему не убить всех сразу? Чтобы найти сильных? Слабых? Бред… – Ева откидывает голову и закрывает глаза. – Знаешь… Я одна из них… из слабых.

– Ты не соображаешь, что говоришь. – Я касаюсь холодных пальцев Один, и понимаю, что они в липкой крови. – Ты отравилась дымом и теперь сама не своя. Что произошло? Чья это кровь?

– Там труп, – отвечает Ева, смотря через мое плечо. Я оборачиваюсь, но в комнате больше никого не обнаруживаю. – Он был живой, напал на меня… Я защищалась, мне пришлось его застрелить.

Я настораживаюсь: в помещении огромные лужи, одежда Евы испачкана, но трупа нет и оружия тоже.

– У тебя был пистолет? – спрашиваю я, всматриваясь в изнеможенное лицо Один.

– У него. – отвечает Ева. – Я отняла и застрелила… Разве ты не видишь?

Я отрицательно мотаю головой, и Один огорчается. У Евы галлюцинации, и труп всего лишь мнимая иллюзия, но кровь – настоящая, ведь я ее вижу.

– Тебе больно? У тебя где-то болит?

– Нога, – слабым голосом отвечает Ева.

Смотрю на голень Один и, испытывая сильнейшее отвращение, ужасаюсь: штанина порвала, а из большой раны обильно вытекает кровь. Еве срочно надо к врачу, иначе она умрет от кровопотери.

– Я поищу выход. – решаю я и поднимаюсь.

– Я все обыскала. Выхода нет! Один сплошной лабиринт. – едва не рыдает Один. – Я пробовала открыть дверь лифта, но у меня ничего не получилось.

В надтреснувшем голосе Один звучит отчаяние. Что с ней произошло за то короткое время, пока она была здесь? Почему она смирилась? Она могла бы ползти. Может, Один уже мысленно проиграла свою битву за жизнь? Ведь это действительно так. Сейчас мы боремся за свое подальше существование.

– Разве ты не видишь, что это конец? – Ева смотрит на меня безумными глазами.

– Нет, это только начало. – резко отвечаю я.

Снова рассматриваю Один. На ее лице появились маленькие капельки пота, увлажненные глаза по-прежнему красные. Я вынуждена оставить Еву одну, здесь, чтобы быстрее найти спасительный выход.

– Я скоро вернусь. – предупреждаю я.

Обойдя три одинаковых помещения, я не нахожу ни малейшей щели. Лифт действительно закрыт, причем намертво, и как бы я не пыталась его открыть, дверь не поддается, но, судя по невнятному шороху, внутри кто-то или что-то есть. В полу и на потолке тоже ни одного изъяна.

Сбавив темп, я останавливаюсь посреди одной из затхлых комнат. Слышу звонкий лязг металла, тяжелое дыхание заглушает враждебное рычание. Медленно поворачиваюсь и цепенею от кромешного страха. Вчера за Дугой на меня напало больное существо похожее на человека, а сейчас передо мной стоит огромная, черная, короткошерстная, тоже нездоровая, собака. Из ее рта тянется вязкая слюна, тоже цвета гнилой тыквы, и капает на пол. Собака смотрит на меня, как на добычу, которой я, очевидно, сейчас стану. Наверно, обезумевшее животное не против полакомиться свежим мясом, особенно, когда оно голодное. Зверя, точно никто не кормил, к тому же давно: его кости обтянуты кожей, а живот сильно втянулся. Но псина не кажется слабой.

Не упуская из вида опасное животное, семеню назад. Возможно, эта тварь напала на Еву, ужасно изуродовав ее ногу. Стараюсь не делать резких движений, чтобы не спровоцировать животное. Хромающая псина свирепо набросится на меня – и я буду защищаться. Бежать некуда.

Я отхожу – животное приближается. Вязкая жижа течет из его пасти на пол. В конце концов, пес скалит зубы, предупредительно рычит и бросается на меня. Я инстинктивно закрываю лицо, и его острые клыки вонзаются в мою левую руку. Чувство, будто бы ее разломали. Стиснув зубы, терплю боль. Стряхиваю, почувствовавшую вкус крови, разъяренную тварь и одним ударом ноги откидываю от себя. Собака валится на пол и снова поднимается. Еще один укус – и мне конец, я не смогу отбиться. Нет, я не позволю ей вновь напасть на меня. Что есть мощи, бью тварь ногой, и она, скуля, забивается в угол. Осознав, что я раздавила голову животного, словно орех, отхожу. Боль затуманила мой разум, и я не соображала, что делаю. Кровь животного на стенах, потолке и моей одежде.

Второй раз в жизни я ударила живое существо. Собака, взбесившись, разодрала бы меня, но мальчик за Дугой… В его больших водянистых глазах отражалась только внутренняя боль. Что, если он искал помощи, но не умел попросить? Не совсем подходящее время об этом думать.

Я возвращаюсь к Один. Увидев меня перепачканной, она неприятно удивляется:

– Что случилось?

– Я нашла выход, – говорю я, увильнув от ответа. – Нужно идти.

– Хорошо.

Я помогаю Еве подняться. Она крепко хватается за меня, словно боится потерять равновесие и упасть. Хоть у Один уже более-менее здоровый вид, но сил и возможности передвигаться самостоятельно – нет. Мы идем к лифту медленно, постепенно набирая скорость. Увидев изувеченное тело животного, Ева озадачено смотрит на меня:

– Что случилось?

– Ничего. – не размышляя отвечаю я. Судя по настороженному выражению уставшей девушки, мой скорый ответ ее нисколько не удовлетворил.

Посмотрев еще раз на мертвую тварь, и повторно испытав невыразимое отвращение, я думаю: а не была ли она изначальным заданием Один? Победила жаждущую крови собаку – получила в награду путь обратно, наружу.

В тесном лифте мы натыкаемся на большую зловонную лужу. Из-за отвратительного запаха невозможно дышать. Ева искривляется от неодолимого омерзения.

– Фу, гадость! – Один свободной рукой закрывает нос.

Дверь со скрежетом затворяется еще до того, как я успеваю нажать какую-либо кнопку, а часы на моей руке, громко запищав, гаснут – отсчет закончен. Благополучно проходит секунд пять, старый шумный подъемник открывается и властно раздается немного скучный голос Аарон Селестайн:

– Заберите их! Рану обработать. – зычно приказывает она.

Мы, я и Ева, выходим в просторное, осветленное многочисленными подвесными лампами, помещение с большими высокими окнами. Справа вздымается ведущая на второй этаж лестница, где, облокотившись на белые перила, стоит Люк. Он выпрямляется и отходит.

К Еве спешат три разномастных, облаченных в белоснежные халаты, человека. Двое из них забирают Один и уводят в неизвестном направлении, а третий незаметно подкравшись сзади шприцом-пистолетом вводит мне в плечо прозрачное вещество еще до того, как я отпускаю Еву. Затем он сквозь прикрывающую часть лица повязку, приказывает следовать за ним на необходимую перевязку.

– Это не займет много времени, – приторно вставляет Фрэнк. Он стоит возле поникшей, но старательно не подающей виду на разочарование, Селестайн. – Посмотришь захватывающую финальную часть вместе с другими.

Аарон Селестайн вытягивает ухоженную руку, мол, достаточно сказано. И Фрэнк, глядя исподлобья, бесспорно умолкает.

Конечно, все должны видеть неминуемую казнь последнего прибывшего из опасной ловушки, чтобы знать, что ждет того, кто провалит следующее испытание. Таков непреложный канон жестокой, придуманной и установленной властью, игры на выживание.

Поглощая жгучее нетерпение наконец-то уйти, сижу на ужасно неудобном стуле, пока мне стерильным эластичным бинтом перевязывают руку. Из-за полученного ранее укола, я совершенно не ощущаю боли. Отсекли бы мне палец – я бы не почувствовала.

Завершив длительную перевязку, низкорослый мужчина дает мне овальную бледно-желтую таблетку, похожу на продолговатую ягоду. Приняв антибиотик, я безмолвно удаляюсь. Не хочу снова видеть чью-то бессмысленную смерть, но возвращаюсь в просторное помещение. Расстрелы в Департаменте-9 проходили на Площади Свободы. Тех, кто отказывался идти смотреть на казнь – гнали, как скот. Я стояла позади толпы, опустив голову и закрыв уши руками, чтобы не слышать выстрела и не видеть, как падает еще теплое, но безжизненное тело. Оказывается, кроме меня и Евы испытания еще никто прошел, а отведенное на него время – заканчивается.

Поднимаюсь на второй этаж к Люку. Фрэнк и Аарон Селестайн не отрывают от меня неприязненного придирчивого взгляда. До того, как я появилась, они отрешенно смотрели на экран, занимающий собою всю стену слева от лифта. Вспоминая наше – мое и Селестайн – непростое знакомство, большинство моих мышц сводятся в судороге, а живот скручивает. Селестайн, с редкостным презрением и высокомерно глядя на меня, вручала мне приговор о расстреле.

У стены, согнув ноги и положив руки на колени, сидит Люк. На нем бордово-красная куртка, под ней светло-серая футболка, черные штаны и не до конца зашнурованные ботинки. Я, надеясь, что он меня не прогонит, сажусь рядом, соблюдая безопасное расстояние примерно в десять сантиметров. Он выглядит совсем взрослым и непривычно серьезным. Надо бы поприветствоваться и поблагодарить за давешнее предупреждение, которое и спасло мне жизнь. Но я вознаграждаю его, как мне кажется, глупой, но смущенной улыбкой, и слушаю, как неравномерно он дышит.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется Люк.

– Отлично. – отвечаю я тихо, показывая повязку, – Даже не болит.

– Хорошо. – умолкает он. – Таблетку дали?

– Угу.

Почти беззвучно открывается дверь лифта, и Аарон Селестайн снова отдает приказы.

– Спасибо, что предупредил. – продолжаю я вялый разговор. Он странно и молча смотрит на меня. Думаю, он тоже наблюдал за испытанием и выдел, как я, вроде бы бессмысленно, обхватывала руками воздух. – Я видела отца. – говорю я сдавленным голосом и тихо, чтобы никто не услышал. Люк с жалостью всматривается в меня, наверно, я внешне совсем размякла из-за никак не угомоняющихся, взбучившихся чувств. – Он выглядел довольно естественно, – я невольно смеюсь, – не считая дырки в голове. У тебя такое было?

– Да, – после щемящего молчания подтверждает он.

Спустя пол часа лифт выпускает последнего участника затянувшейся проверки. Аарон Селестайн не зовет врачей, хотя парню дурно, и ему необходима безотлагательная помощь.

Напряженно стоя слева от Люка удивляюсь, насколько хладнокровно он наблюдает за Фрэнком и Шесть. Наверно, он повидал много чего ужасного за то время, пока проживал в Норе. Двое крепких Охранников хватают щуплого Шесть, без излишних усилий скручивают его, и ставят на колени, а он безвольно поддается. Фрэнк достает пистолет и приставляет ко лбу преисполненной покорности жертвы. Шесть, увидев направленное на него оружие, плачет и умоляет его помиловать, жалостливо хныкает о еще одном шансе и обещает исправиться, в следующий раз прийти к финишу первым.

– Следующего раза не будет. – отрезает Фрэнк и стреляет.

Еще никто и никогда ради демонстрации не стрелял в лоб, смотря в глаза своей жертве. Аарон Селестайн косится на меня плотоядным взглядом хитрого и безжалостного хищника, готового напасть. И гадливо взглянув на убитого, высоко запрокидывает голову и гордо удаляется.

Глава 4. Всходы

Оперевшись на белоснежную раковину, рассматриваю себя в запотевшем зеркале. Неистово разболевшиеся глаза все еще красные, а длинные волосы слиплись от попавшей на них омерзительной крови животного (хорошо, что она не воняет). Я стою будто в удушливом чрезмерно теплом тумане – исходящем от горячей воды из душевых кабинок серебристый пар заполняет ванную, и на холодном зеркале образуются мутные капельки росы. Остудившись, они тонкими ручьями стекают вниз.

Вытираю ладонью осевший пар и смотрю на пульсирующее отражение мерцающего света, просветляющегося сквозь бледную кожу правой руки. Всего на долю секунды с благоговейным трепетом представляю будто Шесть помиловали, и по спине пробегают мурашки. Смело воображаю, как он беззаботный, немного уставший, легкой походкой идет в комнату отдыха, чтобы доспать оставшиеся до завтрака два часа. Но Шесть не помиловали, он бы не убежал, и если бы не естественная боязнь умереть, то он бы не просил о пощаде. Ведь, страх смерти – самый сильный из всех страхов. И когда осознаешь, что конец близко, хватаешься за жизнь так, как никогда прежде.

Заранее прихватив полученный вчера вечером пакет с чистой одеждой, захожу в тесную металлическую кабинку, раздеваюсь и включаю воду. Горячие капли в едином потоке обрушиваются на меня, и мышцы расслабляются. По белой плитке в прикрытое мелкой сеткой отверстие стекают ярко-красные ручейки. Минут пять тщательно мою волосы, а потом все тело. Тугая нарукавная повязка намокла.

Одевшись, натягиваю новые отменные ботинки. После сушу влажные волосы, аккуратно расчесываю и старательно заплетаю колосок. Широко зевая, в ванную входит заспанная Эббигейл – золотоволосая красавица из Департамента-8. Заспанным голосом что-то бормочет, и ее снова одолевает заразительный, протяжный зевок.

– Извини. – Эббигейл уходит в уборную, а, скоропостижно вернувшись, поласкает руки и вытирает их бумажным полотенцем. – Тебе помочь? – спрашивает она.

Чтобы самостоятельно заплести более-менее нормальный, удовлетворительный колос мне обычно требуется, чуть ли, не пол часа. К тому же потом руки жутко болят.

– Я умею, – говорит Четыре.

– Ладно, – соглашаюсь я, Эббигейл становится позади. Она намного выше меня, и может поравняться только с Лиамом или с Люком.

– Я слышала о собаке. – признается Эббигейл, призадумавшись. – Это ужасно.

Сосредоточенное лицо Четыре отчетливо отражается в зеркале:

– Может быть.

– Тереза порезалась, когда пустили дым. – продолжает девушка. – Шесть поскользнулся и нос сломал. Разве можно в такое поверить? А что с Евой?

Мысленно я ругаю себя: и как я не заметила, что незаслуженно пострадавшей Евы все еще нет? Она отсутствовала, когда убивали Шесть. Наверно, ее рана слишком серьезная по сравнению с другими и Один под наблюдением врачей осталась в безопасном стационаре.

– Ее собака укусила. – отвечаю я, нахмурив брови.

– Ее вылечат. – подбадривает меня Эббигейл, и связывает мои волосы. – Вот, посмотри. – предлагает она.

Я восхищаюсь идеальным, заплетенным через всю голову, колоском. У меня никогда такой не получался – из общего строя всегда выбивались непослушные пряди. А ведь прошло не больше пяти минут, как умелая Эббигейл начала заплетать густые волосы.

– Спасибо. – благодарю я ее.

– Не за что, – улыбается Эббигейл. – Ну все, я спать. – объявляет она, и, изящно махнув на прощание, уходит.

В шесть утра трещит, будто разламывается что-то громоздкое, гимн. Его громкое название – «Будущее», отлично сочетается с жутковатой и угнетающей барабанной дробью. Я открываю глаза и смотрю на соседнюю пустующую кройку. По причине осознания того, где и под чьим неусыпным надзором мы находимся, мне неспокойно. Наверно, я утихомирюсь лишь удостоверившись, что Ева жива. Свинцовое грохотание, после которого чуть ли волоски не стали дыбом, утихает и появляется Люк. Включив в комнате отдыха освещение, он не жалея сил огревает железные шкафчики, которые и так еле держаться. И я, чтобы лучше его рассмотреть, опираясь на локоть, приподнимаюсь. Те, кто мирно спал, не подозревая, каким ужасным и внезапным будет их пробуждение, схватываются, словно им приснилось что-то страшное. Лица заспанные, а озадаченные и испуганные выражения некоторых немного комические.

Люк громко сообщает, что ровно в семь часов завтрак; все должны одеться согласно дневному распорядку – сегодня состоится первая тренировка.

Я снова укладываюсь. Тренировка… После утомительного, отнявшего почти все силы, испытания? Зачем собственно нужны предварительные тренировки? Нас и без них, вероятнее всего, убьют. Может так оттягивают время? Или что?

Люк уходит.

Нам предоставляют бесценную возможность потренироваться, подготовиться, чтобы мы овладели ценными практичными умениями, но, исходя из сомнительного предположения, чему нас будут учить? Вряд ли плаванью или покажут семь способов ползать. Может стрельбе? Однажды я видела, как метко стреляют Охранники ночью, будто родились с непревзойденным стрелковым навыком. Если нас будут учить стрельбе, то какой в этом смысл? В чем гнездится подвох? Мы ведь сможем отстреливаться на сулящихся проверках (если выпадет такая возможность). К тому же я умею отлично палить из ружья.

Путанные мнения мельтешатся, как плодовые мушки вокруг фруктового дерева. И как же до меня раньше не дошло? Хитрый замысел таится в другом! Нас просто в очередной раз проверяют.

За пять минут до завтрака надеваю пиджак и покидаю опустевшую спальню. У входа в шумную столовую сосредоточилось полно народу и все, как один, нарядились в черные костюмы. Осторожно протиснувшись, стараясь никого не толкнуть, захожу в кишащее бурливыми людьми огромное помещение, где поднимается бравурный многоголосный гул, а воздух насыщается, приманивая, смешанным аппетитным запахом тушеного мяса и свежеиспеченного хлеба.

Взяв поднос с сытной здешней снедью, возвращаюсь к закрепленному за «желтыми» столику. Остается преодолеть всего пару считанных метров и, словно из неоткуда, впечатляющей и ошеломляющей непредвиденностью передо мной возникает измордованный и разозленный Хонор Трикс. Его недовольная перекошенная физиономия меня смешит. Я даже немного ему сочувствую. У Трикса изуродована левая сторона лица: под глазом пролег здоровенный темный синяк, на разбитой брови выделяются три больших шва, щека покрыта глубокими ссадинами, разбухший нос явно сломан и похож на огромную картофелину, рассеченная губа вздулась и отвисла, словно стала излишне тяжелой, чтобы сомкнуться с верхней. Видимо, он много раз и вполне заслуженно упал на чей-то кулак. Сомневаюсь, что на испытании можно избить только одну сторону, да и еще так.

Трикс с нескрываемым ядовитым попранием убийственно воззрившись на меня, шкандыбает к сдвинутому столику Семьи «черных».

Сажусь на свое место, в самом конце. Взглядом ищу Хонора, чтобы снова им полюбоваться. Тех, кто выбрал черный флаг так много, что они едва помещаются за длиннющим столом. Вдруг я замечаю Грина, сидящего – плечом к плечу – возле молчаливой Терезы. Вчера, Грин смеялся над нелепой шуткой Трикса, но теперь ему не до смеха – его тоже кто-то изрядно проучил.

Корпящий над ароматной едой Джереми, сидя напротив, большими, затягивающими своей глубиной, черными глазами исподлобья поглядывает на меня, пока я рассматриваю его блестящие, с завитками, темные волосы.

Кроме наваристой каши с маленьким кусочком говяжьего мяса, на завтрак дали то, чего я никогда не ела – сыр. В Котле на рынке твердого сыра не отыскать, как и свежих фруктов, приличной одежды и много чего другого.

В столовую, будто на отращенных крыльях, влетает Ева, и я не спускаю с нее глаз. От ее неожиданного появления мои внутренности будто обрываются: почему Один вернулась так рано? Ее что, не лечили? Хотя выглядит она более здоровой, чем два часа тому, и бодрее. Ева, опустив наполненный кушаньем поднос на гладкий стол, присаживается рядом с Двенадцать. Я ищу ответы на свои нескончаемые вопросы, рассматривая ее обихоженное лицо. Мне кажется, что оно здорово переменилось: лучистая кожа приобрела оттенок посвежее, нездоровая меловая бледность исчезла, и появился яркий малиновый румянец, волосы опрятно приглажены, а алые губы растянулись в широкой улыбке. К тому же, Ева не хромает.

Один потирает руки, предвкушая нечто вкусное, и принюхивается к дымящейся паром пище.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Джереми, обращаясь к соседке.

– Живой, – улыбается Один. – даже очень. Такое чувство, будто во мне открылось второе дыхание. А ты?

– Тоже не плохо.

– Меня Евой зовут.

– Я знаю.

– Но я тебя не знаю. – Лицо Евы становится чересчур серьезным.

– Джереми. – протягивает худую, костлявую длань Двенадцать.

– Рада встречи, Джереми. – отвечает пожатием Один.

Наконец-то Ева замечает меня, будто я все это время отсутствовала, не попадая в ее поле зрения, или была прозрачной. Взглянув на мой поднос с незатронутой едой, она щурится.

– У тебя что, снова голодный бунт? – шутливо бросает Ева так громко, что за соседним столом, заметно напрягшись, три человек вопросительно оглядываются на нас.

– По-моему тебе не стоит произносить это слово в слух. – шепчу я, нагнувшись.

– Почему? – подмигивая, острит девушка. – Боишься?

Я, потеряв всякий интерес к бессмысленному разговору, выпрямляюсь. Но все же, что произошло Евой? Почему она так круто поменялась? Два часа тому она собиралась умирать, мол, я не выберусь, не закончу проверку, а сейчас явно ищет в какую бы передрягу угодить, да так, что бы небу жарко стало. Она ведь заметила, как странно на нее оглянулись, но продолжила болтать, поддразнивая.

– Я думала, Харпер Маверик… – начинает во всю балагурить Один, но, заметив идущего к нам с грозным видом Люка, она тут же осекается.

Резко воцарившееся любопытное, натянутое молчание, овивает меня ледяным ветерком грядущих неприятностей. Остановившись позади, Люк шепчет мне на ухо:

– Для тебя завтрак окончен.

– Что? – недоумеваю я, обомлев. Я голодна: в животе пусто, как в воздушном шарике и в Норе ночью. Он не может меня выгнать!

– Ты слышала. – вторит Люк.

Я все еще злюсь на него за вчерашний невеселый разговор, который положил край нашим отношениям и который хочу забыть как страшный сон, но спорить не буду. Банально надеяться, что он все же передумает, образумится, но я не хочу и не могу ронять его в чужих глазах. Гордо, будто ничего не стряслось, и я по собственному убеждению решила покинуть столовую, шагаю к выходу.

– Я просто пошутила. – оправдывается сокрушенная Ева.

– Меня это не волнует. – отрезает он.

– Прости, Харпер. – вопит мне вслед Один. – Я не хотела.

До обеда всего лишь шесть часов, стерплю. Но неуместное бульканье в животе… Приближаясь к арочному проему, среди монотонного жужжания различаю свое имя:

– Харпер, сюда!

По-доброму елейный голос Каи я узнаю сразу. Темноволосая девушка с пучком на голове усердно машет мне рукой, чтобы я к ней подошла. Что ей от меня нужно? Мне сейчас не до девичьих разговоров и пересуд.

– Тебя Люк выгнал? – спрашивает Кая, как только я подхожу к ней.

Откуда ей знать? Она за нами наблюдала, или случайно увидела?

– Я ненароком заметила, входя.

Кая высматривает свободное место.

– Составишь мне компанию? – интересуется она, вскинув изогнутые брови. Я, упиваясь мечтаниями поесть, без лишних раздумий соглашаюсь. – Займи нам место.

– Хорошо.

Кая направляется к ленте с подносами, а я размещаюсь за свободным столиком посреди залы, и, сложив руки на черной поверхности, жду девушку. Она возвращается с двумя подносами: один ставит передо мной, а второй – напротив и садится. Я сразу же с животной ненасытность, из-за которой заливаюсь краской неподдельного стыда, набрасываюсь на еду.

– Вы поссорились? – сыпет щекотливые вопросы Кая.

Наверно Кая спрашивает обо мне и о Люке, а я не хочу о нас распространяться. То, что связывало нас, должно и между нами остаться. Но все-таки, почему ее так интересуют наши исчерпавшиеся отношения?

– Нет, – бормочу с набитым ртом я. – Почему ты спрашиваешь?

– Люк мой друг. Я за него волнуюсь. – улыбается Кая.

Мои щеки вспыхивают, как огонь, а в груди досадно щемит, есть перехотелось. Неужели Люк и Кая близки?

– Мы не совсем друзья, – поправляет девушка. – Но ты не беспокойся. Просто я ему должна. И все. – Я рада, что у Люка никого нет. – А ты что подумала?

– Ничего, – поспешно отвечаю я, и обнаруживаю, что мои пальцы предательски дрожат. – Ничего не подумала.

– Точно?

– Да. – Я усердно киваю. Мне в голову никогда не приходило, что Люк, в котором я полностью уверена, мог бы здесь кого-то найти. Я только сейчас обнаруживаю, что подобные мысли вообще никогда меня не посещали.

Из-под правого рукава Каи выглядывают чудовищные багровые рубцы. Наверно, Кая сильно обожглась. Девушка, словив мой потупленный взгляд, поправляет куртку.

– Извини, – говорит она.

– Я много чего видела.

– На одном из испытаний… – Тонкими пальцами Кая загибает воротник. Под ним тоже прячутся уродливые шрамы, на которых без тошноты и отвращения невозможно смотреть. – Наступил опасный момент. Я угодила в кипяток. Для нас приготовили кипящее озеро, а над ним построили площадку. – Глаза Каи застыв, увлажняются. – Это уже не важно.

Должно быть, тогда случилось что-то страшное. От воспоминаний голос Каи задрожал, как сиротливый листок в ветряную погоду. Собеседница глубоко вдыхает:

– Хочешь, расскажу немного о Люке?

Люк как бы бросил меня, но я все ровно не прочь узнать о нем хоть немного. Мы не виделись два года, и за это время он непоправимо изменился. Почему, когда и как это произошло? Что его к этому подтолкнуло? И мне любопытно как сложилась его жизнь, и по какой причине не возвращается домой, в Котел. Сгорая от томительного нетерпения, я киваю:

– Конечно.

– Я о нем почти ничего не знаю. – Благоговейная улыбка слезает с моего лица. – Он ни с кем не общается.

– Кроме тебя, – предполагаю я. Вчера, когда Люк сноровисто разъезжал в Шаре, а зрители в унисон выкрикивали его имя, мне показалась, что они его друзья.

– Когда ему что-то нужно. – усмехается Кая. – Но за два года, он только вчера попросил о помощи.