Текст книги "Ренегат (СИ)"

Автор книги: Хардли Хавелок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– У них нет другого выбора. – выпаливаю я. Аарон Селестайн поднимает руку, мол, притихни, чего разбушевалась.

– Вот что я тебе скажу, Маверик. Человек не знает, чего он хочет до тех пор, пока его не разгадают и не предложат то, в чем он не смог определится самостоятельно. Как ты уже поняла, мы помогаем им в этом. Может, для тебя это открытие. Но, человек не хочет свободы. Это ему чуждо. Он не нуждается в любви и прочих мелочах. Человек нуждается в господине, руководителе, наставнике. И его снисходительности. Человек хочет контроля. Человек бежит от ответственности. Человек жесток, и хочет жестокого обращения над собой, потому что получает от этого немалое удовольствие.

– Это не правда. – отрицаю я. – Вы обманываете всех и для этого придумали суггестию.

– Не мы первые и не мы последние. – отрезает Аарон Селестайн. – Думаешь, мы первые начали проводить внушение? Ошибаешься! Суггестия – единственный способ помочь тем, кто нуждается в помощи. Знаешь, почему старый мир поглотила война? Потому что они не рассматривали внушение, как оружие. Как оружие для объединения. – уточняет Селестайн. – Только как для разобщения, и переманивания на свою сторону. – Я наконец-то сажусь и откидываюсь на спинку дивана. – Они «промывали» мозги. Производились химические атаки, разгорались войны, в которых мелкие хитрые врунишки доказывали свою правду. Понятия о добре и зле размывались, как песчаные замки водой. Вспыхивали маленькие войны, они ураганом захлестнули весь мир, и он превратился в одно большое поле боя. А все, потому что кто-то считал себя более просветленным; кто-то считал, что информация, которою им подали с телеэкранов, как десерт для избранных, правдива. Никто не пошевелил своей одной единственной прямой извилиной и не усомнился. Я веду к тому, что самое важное – это власть над разумом. Все давно поняли: мир принадлежит тому, кто умеет манипулировать и управлять. А не тупоголовым существам, впитывающим информацию, как губка жидкость.

– По-моему тебе надо лечиться. – выдаю я, дослушав.

– Скажу больше: когда есть те, кто хочет быть обманут, всегда найдутся те, кто будет обманывать. Одно притягивает другое. А целенаправленное внушение, тщательная обработка каждого человека – единственный способ спастись. – как бы невзначай добавляет Аарон Селестайн и призадумывается. – Я знаю, ты понимаешь это, как никто другой. Ведь мы похожи.

– Нет. – отрицаю я. – Не похожи.

Но Аарон Селестайн как будто меня не слышит и настаивает на своем.

– Порознь – слабые. – молвит она. – Сильные – всегда единое целое, как ты с Люком. Ты держишься его, а он не может без тебя…

– Хватит! – прошу я, чувствуя легкое головокружение. Наверно, жидкость, которою ввел мне Фрэнк, начинает действовать. – Вы обманываете всех, и, прежде всего, саму себя! Вы не замечаете, что люди страдают, гибнут… Вы – нелюди! Все здесь! У вас нет ничего человеческого! Как оправдаете сотни невинных жертв?

Лицо Аарон Селестайн смягчается. Похоже, ей понравился мой вопрос. Она кладет руки на колени, скрестив длинные тонкие пальцы, и самодовольно улыбается.

– В некотором роде единство нации не так важно, когда она не чиста и кишит различными уродами. – просто говорит она. – Ты ведь знаешь, что происходит с животным, когда у него полно глистов. Организм истощается. Вскоре брюхо лопается от расплодившихся паразитов. В конце концов, животное подыхает. То же самое происходит с государством. «Старый» мир был переполнен паразитами, и от них не избавлялись. Они жалели слабых, а ведь всякие уроды плодились больше всех. Тупоголовые выродки производили таких же тупоголовых выродков, отравляя этим второсортным шлаком и отходами всю нацию. Некоторые не могли ни писать, ни читать, но умели плодиться. Разве это не отвратительно?! Слабоумные и необузданные… – нажимает Селестайн. – Впрочем, именно такие были нужны власти. Не умеющие самостоятельно думать… Что они могли решать? Ничего. Разве они могли за что-то бороться? Сочинять и отстаивать свои идеи? Нет! – тянет Селестайн. – Зато они с радостью делали то, что им говорили. Служили отличным пушечным мясом и обогащали тех, кто был ненамного, но умнее этих безмозглых болванов. – изрекает Аарон Селестайн так, как будто смакует каждое слово. – «Старый» мир заслужил наказания. Я не сомневаюсь. А знаешь, что отвратительней? В «старом» мире не избавлялись от инвалидов. От этих мерзких, вызывающих жалость и отвращение, существ.

– Но вы решили все исправить? – разочаровано бросаю я, вспомнив о программе «Элиминация», и о мальчике за Дугой, и о выродках на охоте. На миг мне искренне становиться их жаль, они не виноваты в том, что с ними сделали.

– Конечно! – кивает Аарон Селестайн. – Это недопустимо! Разводить у себя домашних существ, чтобы было о ком заботиться, кого ругать, наказывать, кого жалеть и с кем полноценного себя сравнивать, наслаждаясь своим якобы совершенством. Жалкие, слабовольные, самомнительные человечки…

Аарон Селестайн на миг исчезает, точно как расплывающиеся на картинах силуэты.

– Любая нация должна очистить себя от тех, кто ее истощает. И не отрицай этого! Мы, когда болеем, лечимся. Тебе повезло родиться здоровой, и ты не знаешь каково быть прикованной к постели и постоянно болеть. Да, может у них есть воля к жизни, но это ничто. Они сами желают освободиться от страданий.

Меня снова воротит, а головокружение усиливается. Словно в тумане, я вижу, как Аарон Селестайн поднимается, и, подойдя, касается моего лица.

Мне становится душно. Капли пота, размером с горошину, стекают по лбу.

– Отлично. – торжествует Селестайн. – Ты уснешь и пройдешь еще одну очистку. Она станет для тебя последней.

– Вы вкололи мне то, что испробуете на Еве? – собравшись с последними силами, спрашиваю я.

– Чушь! С Евой Финч произошла ошибка. – отмахивается Селестайн. – Она оказалась слишком хрупкой для суггесторного внушения. Не сомневаюсь, она умерла б еще во время второго испытания. Но вмешалась ты… Всегда суешь носа не в свои дела.

Аарон Селестайн касается моих плеч. Я не в силах ей сопротивляться. Ложусь. Веки самовольно смыкаются, а сквозь гулкую темноту, словно через неисправный фильтр, слышу:

– Спокойной ночи, Харпер Маверик. Сладких снов.

Часть 3. ДАВЛЕНИЕ

Глава 16. Бунт!

Пытаясь открыть плотно закрытые глаза, сквозь бредовый, пугающий сон, из которого неистово хочу вырваться, чувствую, что, подняв руку, тянусь к лицу. Всецело желаю, чтобы преследующий меня невразумительный кошмар, в ходе которого меня не покидает жуткое ощущение, будто меня преследует вселенское зло, наконец-то закончился. Расщепив словно слипнувшиеся веки, обнаруживаю, что нахожусь в знакомом со дня Сбора вагоне поезда, воздух которого просочился ядовитым запахом топлива. Я туго привязана к сидению широкой лентой, не позволяющей встать. Осмотревшись вокруг, лихорадочно соображаю, как я оказалась пристегнутой в мягком сидении. Но, последнее, что помню, – Аарон Селестайн желает мне сладких снов. Наверное, сюда меня перенесли.

В полупустом вагоне я не одна. Кроме меня есть еще человек десять, так же сидящих неподвижно, мне видны только их головы. Ощупываю прочную ленту и пробую ее оттеснить. Но, похоже, она отстегивается самостоятельно или по нажатию кнопки, а ее-то я никак не могу найти. Верчусь, стараясь высвободиться, поднимаюсь выше по креслу. Но, поняв, что это бессмысленно, прекращаю тщетные попытки.

Нахмурив лоб, пытаюсь вспомнить, что со мной произошло. Но мой взгляд привлекает одна деталь, которая, что не есть странным образом, раньше прошла мимо моего внимания, – одежда. На мне легкий костюм черного цвета, защитные наколенники и прикрепленный к поясу, на ощупь жесткий, прут. На соседнем кресле лежат кожаные перчатки, обшитая защитными пластинами винтовка, почти такая, как была у меня на охоте, и застекленный шлем, точно, как у Пять.

Не время волноваться, но находка меня беспокоит.

Сажусь ровно, откинув голову назад, и глубоко дышу, чтобы успокоиться. Куда нас везут? Если бы не забитые наглухо окна, можно было бы хоть что-то разглядеть.

В уме воспоминаниями проносится странный ряд картинок: растущий ядерный гриб; взлетающая ракета; много людей, идущих в едином направлении; мужчины в белом выстроились в десятки рядов; снова столпотворение и множество поднятых рук; шагают держащие оружие люди в форме; горящий самолет падает вниз; появляются пленники с высохшими и бледными лицами, их сменяет железная птица с огромными крыльями, стоящая на колесах; высоко в небе летит боеголовка и зависает в воздухе; незнакомая мне женщина обнимает незнакомого мне мужчину, они одаряют друг друга ослепительной улыбкой, но их лица печальны, пара исчезает за тучей взлетающих птиц; как грибы, растут большие и маленькие дома, и их поглощает дым и огонь; набитые людьми поезда уезжают прочь, растворяясь в темноте; ядерный гриб уменьшается, как будто время повернулось вспять. И все это, как мне кажется, мои воспоминания перемешаны с воспоминаниями с охоты: погоня по лесу, драка с Пять, лохматые лабораторные псы, безликая Мередиан, дождь, выродки, их руки и ноги выкрученные в разные стороны, трупы под водой, спасительный вертолет и человек, он поднимает меня – я ему благодарна. Он спас меня, вытащил из долины. Почему-то я не думала об это и о том, что выжила, хотя не была уверена, что мне это удастся. Меня спасли в самый опасный момент… Я расплываюсь в благодарности к спасителю.

Раздается непродолжительный тревожный сигнал, который отвлекает меня от пестрых раздумий. Бестелесный женский ровный голос приказывает снаряжаться, и ремни, будто по мановению волшебной палочки, отстегиваются.

Поднимаюсь и, не раздумывая, беру ружье и закладываю его за спину, затем надеваю перчатки, мягкая кожа которых идеально обтягивает пальцы. Надеваю шлем – и вмиг окружение становится более темным. Беру дубинку и сразу же прибодряюсь, испытывая неодолимый прилив мощи. Невидимая сила подталкивает меня к незнакомому раньше позыву – применить всю свою жизненную энергию, показать ее и испробовать. Я не могу и не хочу себя сдерживать.

Женский голос приказывает идти к двери – она уже открыта. Этот голос кажется мне знакомым, благоговейным, отчасти родным и я не могу не исполнить его приказ.

Выхожу последней. Передо мной из вагона высыпаются десять человек в той же одежде и с той же амуницией. Мы безоговорочно исполняем то, что нам сообщают, и я вкушаю приятнейшее, неизведанное раньше ощущение – никакого сопротивления. Сполна предаваясь легком приливу блаженства, я удивительно спокойна, впервые ни за что и ни с кем не борюсь и ничему не сопротивляюсь.

На улице опустилась непроницаемая темнота. Отчасти из-за нее и из-за шлема я не сразу понимаю, что иду по разрушенной платформе Департамента-9. Земля под ногами всплошь усыпана неустойчивыми камнями. Как только хочу снять шлем, обозрение резко меняется: двигающиеся передо мной фигуры становятся бело-зелеными пятнами. Должно быть это ночное виденье, используемое охранниками в комендантский час. Они ведь всегда ходят в шлемах, как будто в орехах.

Я оглядываюсь: позади, как и впереди, шагает колона расплывчатых форм, и мы движемся в одном направлении, наверняка, преследуя одну и ту же поставленную цель. Крепко держу в руках жесткий резиновый прут, и уже знаю, для чего он мне и, как его применить.

Перехожу через колии и ступаю по немного посохшей, хрустящей траве.

Я отчаянно верю в то, что в моей руке зажата не дубинка, а дисциплина – то, чего не хватает каждому, кто осмелился нарушить комендантский час. Я проучу каждого нарушителя, посмевшего наплевать на законы и указания защищающего нас правительства.

Следом за несколькими десятками людей, я подоспеваю на Площадь Свободы Департамента-9. Очевидно, что это уже не то место, куда я приходила в детстве, и откуда уезжала в день Сбора. Площадь напоминает огромную свалку, захламленную купами горящего мусора, досками и прочим мусором, требующим безотлагательной уборки. Ввысь поднимаются языки пламени, от которых исходят черные, как грозовые тучи, клубы едкого дыма. Но, благодаря встроенному в шлеме фильтру воздуха, мне легко дышать.

Наблюдаю за быстро двигающимися человеческими фигурами, подкидывающими в костры что-то круглое, предполагаю, что шины от старых машин. Люди нешуточно всполошены и суетятся, как муравьи перед дождем. Но, что они здесь делают? – недоумеваю я. Почему они находятся в это позднее время на площади и разводят беспорядки?

Огонь вспыхивает с новой силой.

Во мне происходит что-то странное: все мои чувства исчезают, остается только решительность. Я хочу наказать тех, кто засоряет этот мир, эту площадь и отравляет воздух. Они все вредят. Может, они больны? Наверно, они не понимают, насколько плохо поступают и не осознают, какими ужасными будут последствия, что потянутся вследствии их бесполезных действий. Значит, я должна помочь им осознать, что если они поступают плохо – они больны. Я должна вылечить их; должна вышибить из их голов и из их тел болезнь – невидимого вредителя, которым они заражены. Я не знаю, как это сделать. Вероятно, для этого нужно повредить их ум и не позволить паразиту проникнуть глубже, в самые недра разума и отравить его. Нужно действовать как можно скорее! Нельзя терять ни минуты драгоценного времени!

Двигаюсь к площади, как и все, с кем я прибыла. Да, только работая слаженно, мы поможем этим людям избавиться от паразита-сорняка, от причины их болезни и непонимания того, что они творят.

Нет, я ни в коем случае не ненавижу никого из тех людей, которые прячутся за купами горящего лома. Они просто больны и не понимают, что делают. Я помогу им, убив паразита в их головах. Я излечу каждого зараженного!

Шагаю по затвердевшей земле, а потом по бетонному покрытию, обломках древесины разных форм и размеров.

Люди, находящиеся перед кучами горящего мусора, бросаются в россыпь. Но некоторые смельчаки остаются.

Возле меня падает солдат (из-за одинаковой формы не могу понять его пол). Он не движется некоторое время, а вскоре поднимается. В мою сторону бросают квадратный предмет и, пролетев со свистом над головой, он падает позади. Дабы лучше разглядеть что происходит, я снимаю шлем. Лицо обжигает раскаленный воздух, а дым першит в горле. Глядя, как военные догоняют человека в изодранной куртке и маске, сбивают его с ног и безжалостно избивают, мне становится не по себе. Слева происходит то же самое. Жуткие крики не смолкают.

Всматриваюсь в свое искривленное отражение в стекле шлема. Я помню, что в тех, кто бросает сейчас в меня камни, разрастается, точно как болезнь, внутренний вредитель. И от этого сорняка нужно избавляться. Прут в руке тяжелеет. Передо мной останавливается уставший мужчина, полный ужаса и удивления взгляд которого меня до смерти пугает. Пока я вспоминаю, где раньше видела этого до предела вымотанного тяжкой работой человека, он убегает.

Нерешительно иду между возведенными кострами. Со мной происходит нечто неопределенное и двоякое. Я не знаю, кто я есть, будто мне отшибло память, и у меня отняли прошлое.

Люди убегают за баррикады, стараясь поскорее уйти от жестоких солдат. Избитых так много, что я не понимаю для чего я здесь. Все могло бы обойтись без меня. И я уже не настолько сильно тверда, что хочу кого-то вылечить таким путем! Даже спасая, я не хочу никого калечить.

Я оглядываюсь. Место, где я остановилась, кажется мне до жути знакомым.

Преодолеваю еще несколько метров. Два человека с оранжевыми защитными касками на головах, и частично прикрытыми перепачканными тряпицами лицами, провожают меня озадаченным взглядом. Сажусь. Что-то во мне переворачивается, сопровождаясь пульсирующими смешенными чувствами. Я была здесь когда-то, на площади, и есть нечто связывающие меня с этим местом, но эту деталь словно вырезали так же, как вырезают лица из фото тех, кого больше не любят и ненавидят.

Меня словно молния ударяет, и я укоряю себя за проявленную слабость. Я не вылечила ни одного человека. Я бездействую. Значит ли это, что я тоже опасна? Значит ли это, что меня не излечили, раз я так размышляю? Что-то не так… В метре от моей ноги падает камень с размером в мой кулак. Я слышу, как гремят цепи, и эхом долетает пара глухих ударов. Неподалеку раздается врыв. Кто-то кричит:

– Обливайте краской шлемы!

Желтая жидкость стекает по шлеме одного из солдат, парень его снимает. Это Тревор! Что-то екает у меня в груди. Это же мой знакомый из Норы Тревор! Его ударяют по голове отрезком трубы, и кровь фонтаном хлещет во все стороны. Тревор безжизненно падает. Значит, стекло, из которого сделан шлем, довольно крепкое. Но это сейчас мало меня волнует.

Солдаты наступают. Люди в форме надвигаются стеной на митингующих, а те защищаются самодельными щитами: куски дверей из разных материалов, металлические пластины.

Я, затаив дыхание, продолжаю наблюдать. Во время крайне опасных моментов у меня перехватывает дух.

Доносится очередной взрыв. Много взрывов. Один, второй, третий, четвертый… Что-то взрывается совсем близко, и на меня огненным дождем сыпятся искры. Отвлекаясь на знакомый голос, не успеваю разглядеть, откуда они летят.

– Харпер, уходи!

Люк! Это Люк! Я схватываюсь, выискивая его взглядом. Он нашел меня! Как же я рада его слышать! Он бежит ко мне, и я выдвигаюсь ему навстречу. Вопреки тому, что я чувствую себя слегка в опасности (страхом реагирую на появившийся в голове его портрет, вырванный из общего ряда суггесторного внушения), я счастлива его видеть.

– Все в порядке? Как ты? Ты цела? – беспокоится он, приблизившись.

– Кажется. Не знаю… – отвечаю я дрожащим голосом, и тесно обнимаю Люка. Его черная куртка просочилась стойким запахом гари. – Со мной что-то не так. Это сложно объяснить… Я не понимаю, что происходит. Я окончательно запуталась.

– Нам нужно идти. – говорит он. – Тебе опасно здесь находится.

– Я знаю, тебе можно доверять. – продолжаю я. – Можно ведь, правда?

Дожидаясь отзвука, смотрю Люку в глаза.

– Да. – произносит он тихо, покачивая головой. Я испытываю небывалое облегчение, будто с меня камень свалился. – Пошли, Харпер.

– Хорошо. – соглашаюсь я и снова обвиваю шею Люка. Он поглаживает меня по голове и успокаивает.

– Ты никого не ударила? – допрашивает он. Я отрицательно мотаю головой.

– Не смогла. – нахмурено признаюсь я, ощущая легкое трепыхание внутри, означающее укол совести.

– Ты все сделала правильно. – Люк отдаляется, и, прикоснувшись согретыми ладонями к моему лицу, молвит: – Прости, я немного задержался.

Люк пристально всматривается в меня. А я не в состоянии сосредоточить взгляд, и снова копошусь в кружащихся мыслях: Люка задержали, он убеждал меня остановить бунт в Котле, он просил меня спасти мятежников. Я не выполнила свое обещание. В этом я тоже провинилась.

– Со мной что-то не так… – выдавливаю я, едва не рыдая. – Часть моих воспоминаний… стерлась. Я помню тебя и узнаю это место, но… В точности вспомнить ничего не выходит. Ничего конкретного.

– Мы здесь сидели, помнишь? – напоминает Люк. – Ты, я и твой отец.

Нахмурив брови, я лихорадочно роюсь в остатках памяти. Но нет, ничего не всплывает в образовавшейся внутренней пустоте.

– Чтобы вспомнить… – размышляет Люк. – Тебе нужен сильный эмоциональный всплеск. Суггестия изменила твое подсознание, но сознание всего лишь искривилось. Послушай меня, Харпер. Прислушайся к внутреннему голосу. Он подавлен, но ты найди его и прислушайся.

Очередное скитание по сглаженным уголкам скудной памяти не приносит ожидаемых плодов. Возможно, если бы меня не отвлекали поодинокие выстрелы и шум, я бы и что-то отыскала.

– Нет, не получается. – с разворачиванием говорю я. – Есть еще варианты?

– Да, – отвечает он.

– Какой? – тороплю я его, недопонимая, почему он медлит с ответом, который способен многое разрешить. А может, он просто-напросто придумает ложные отговорки, не желая меня расстроить, открыв правду, что больше нет никакого способа восстановить утраченные воспоминания? – Говори, пожалуйста! – требую я, не на шутку разволновавшись.

Люк притягивает меня к себе и целует. Все мое тело сжимается, сердце замирает, я не чувствую земли под ногами. У него мягкие губы, а кожа истощает приятный запах. Мы не раз целовались, но это было так давно… Мне мгновенно становится душно и приятно. И неподвластной взору волной меня, один за другим, накрывают воспоминания, и я будто заново проживаю волнующие моменты: я засыпаю рядом с Люком, он желает мне спокойной ночи, мы прогуливаемся по улицах Котла, затем всплывает несколько мгновений из тренировок, драка Люка с Гоем, лицо Люка в крови – и мне так больно, будто это меня избили. По лицу катятся жаркие слезы. Перед глазами появляется лежащий на полу в нашем доме отец. Глаза его закрыты, во лбу зияет дырка от пули. Я совсем забыла о том дне, когда мне сказали, что он умер. В памяти возникают все новые и новые миги, даже те, которые для меня были отнюдь не важны.

– Скоро все станет на свои места. – убеждает меня Люк, улыбаясь. Из-за ребяческого смущения, я заливаюсь краской. – Нужно время. – Он берет меня за руку. – Пойдем.

Направившись к окруженному полымем зданию администрации, пересекаем круглую засоренную площадь. Первому встречному отдаю дубинку, возможно, она ему пригодится. Мы, Люк и я, минуем купы горящего мусора и древесины. Он хорошо ориентируется, куда следует идти и как избежать опасности. Похоже, что он в Котле пробыл не один час, по сравнению со мной.

Минут десять тому я яростно презирала этих косо смотрящих на меня митингующих, но не сейчас… Некоторые глядят на меня с долей удивления, некоторые с подозрением, а некоторые, не обращая ни капли участливости, бросают камни в тянущиеся к небу языки пламени, а затем прислушиваются – не вскрикнет ли кто.

Мы заходим в Администрацию. У входа стоят двое крепких стражей, которые открывают нам дверь и запирают ее, едва ли мы ступаем в тесный коридор. Внутри Администрации почти ничего не изменилось. Воздух все такой же тяжелый, только затхлость перемешалась с вонью горючего. Унылые стены запятнаны кровью и разноцветной краской, а на полу валяются пустые железные банки, трубы и прочее снаряжение.

Свернув налево, входим в большой зал, где проходило выступление Аарон Селестайн и мэра в день Сбора. Люк сжимает мою руку покрепче и меня тут же осеняет вполне логичная мысль: в Котле он находится, конечно же, дольше меня, но что, если он еще не встречался с отцом? Они не виделись и не разговаривали друг с другом целых два года. Люк здорово изменился за это время, даже я, увидев его, не знала, как себя правильно вести и что об этом думать. И я уже волнуюсь, как же его встретит Хемстворд и как отреагирует на изменения во внешности сына.

Посреди большого зала стоят три сдвинутых в одну линию стола, а вдоль них по обе стороны – скамейки, а стулья же расставлены под стенами. Пять высоких окон наглухо забиты досками – в зале навис полумрак. На стульях сидят и лежат раненные, лица, руки и одежда которых обагренные.

Среди делающих перевязки женщин, я узнаю медсестру из больницы Департамента-9. Крупная женщина с густыми каштановыми вьющимися волосами и большими карими глазами. Она бы никогда не согласилась помогать мятежникам. Неужели ее сюда силой притащили?

– Хемстворд! – свирепо орет она во все горло и так, что кровь в жилах стынет. – Хемстворд, у нас, скорее всего, закрытая черепно-мозговая травма!

– В подвал его! – приказывает тот, появляясь в углу полупустого зала. Окинув оценивающим и обеспокоенным взглядом помещение, Хемстворд замечает нас и тут же направляется в нашу сторону. Люк крепко обнимает ничуть не переменившегося за период их разлуки отца.

– Здравствуй, Люк. – дрожащим голосом приветствуется Хемстворд, похлопывая сына по спине. – Рад тебя видеть.

– Я тоже. – говорит тот, отпуская отца.

Хемстворд обхватывает меня руками. Его светлая рубашка и коричневый свитер прикрыты старой фуфайкой, которые, кажется, как и все здесь, разят бензином. – Привет, дорогая. Хорошо, что ты пришла. Замечательно… – шепчет мне на ухо Хемстворд.

В зал вносят двоих тяжко раненых. Один из них, обливаясь потом, свирепо вопит и, держась за рану, теряет сознание.

– Перелом и ожоги. – оповещает один из носильщиков.

– Отравление неизвестным веществом. – взволновано говорит другой.

– В подвал их. – приказывает Хемстворд.

Носильщики уходят к ведущей в подземелье лестнице. Отец Люка снова обращается ко мне:

– Тебе нужно отдохнуть. Вам обоим…

– Нет. – возражаю я. Зачем он меня отправляет отдыхать? Я ведь только что пришла. И здесь столько раненых, я бы с радостью помогла. Мне приходилось часто видеть, как мама перевязывала раны тех, кто к ней обращался за помощью. Думаю, я смогу это повторить. – Со мной все хорошо. – заявляю я уверенно, надеясь убедить Хемстворда. – Я могу помогать, если…

– Я проведу. – перебивает меня Люк.

– Джойстин! – Хемстворд зовет медсестру. – Джойстин, иди сюда! Немедленно!

Женщина бросает бинты и сломя голову мчится к нам. В момент, когда она находится посредине зала, снаружи раздается взрыв и стены здания администрации содрогаются.

– Ничего. – успокаивает меня Хемстворд, улыбнувшись. Он заметил мой испуг. Еще бы! Я в жизни не слышала, чтобы что-то взрывалось с такой мощью. – Они никогда не разрушаться, даже если на них скинут десяток бомб.

Было бы не плохо! – пролетает эхом у меня в голове. К нам подоспевает медсестра. Халат Джойстин покрыт большими кровавыми пятнами, и тем самым похож на шапку ядовитого гриба. Но, похоже, это ее нисколько не волнует.

– Слушаю. – Джойстин вежливо обращается к Хемстворду.

Мне когда-то пришлось дважды разговаривать с Джойстин. Первый раз наш короткий разговор состоялся почти три года назад, когда я пыталась выяснить малейшие подробности смерти отца. Я хотела разузнать хоть крохотные сведенья: где его держали, когда убили, делали ли с ним что-то, может его пытали? Я расспрашивала всех, кто бы мог обладать хоть незначительной долей информации. Но, Джойстин фыркнула мне, мол, тебе нет чего делать в больнице, запрокинула голову и пошла к себе в кабинет. Я с ненавистью и разбитыми надеждами смотрела ей вслед.

Второй раз мы пересеклись, когда исчезла мама. Я уже тогда понимала, что ни от кого ничего не добьюсь, ни крошки важных свидетельств, способных вывести меня на след мамы. Предположив, что раз уж врата не открывались, никто Котел не покидал, значит, ее держат в одном из зданий департамента, я решила действовать тайно.

Разведав все тайные входы и выходы важных объектов, таких как: больница, школа и Администрация, точно как разведчик, я пробиралась внутрь и подслушивала беседы. Чаще это были бестолковые сплетни, но я обнадеживала себя, мол, еще немного подожди и точно промелькнет что-то стоящее. Но не так-то было! Была ночь, я настолько измоталась поисками, что уснула прямо в коридоре за дверью. Понятия не имею, как я это допустила, но это произошло. Меня нашла Джойстин и, едва ли не пинком, прогнала вон из больницы.

– Ты же понимаешь, кто стоит перед нами? – спрашивает Хемстворд у женщины, одарив меня замысловатым взглядом и вскинув левую бровь.

– Ну, – вспоминает медсестра, – Харпер Маверик, кажется…

– Да. – подтверждает Хемстворд. – Она только, что к нам вернулась сама знаешь откуда.

Я внимательно пялюсь то на Хемстворда, то на Джойстин. Они явно что-то затеяли, а их подозрительные и, безусловно, понимающие взгляды вызывают во мне ощущение, что они давным-давно сговорились относительно меня.

– Поняла. – тянет Джойстин, роясь в карманах. – Вот, нашла!

Зажав между толстых пальцев шприц с прозрачной жидкостью внутри, женщина протягивает его Хемстворду.

– Что это? – интересуюсь я, понимая, что укол был заранее приготовлен.

– Все хорошо, Харпер. Доверься мне. – просит Люк, взяв шприц. – Ты уснешь…

Так Люк с ними заодно? – изумляюсь я. Вот заговорщик! Я не ожидала от него ничего подобного.

– А проснусь совсем другим человеком? Да? – выдаю я, не сдерживая эмоций, и задыхаюсь, вспомнив, как меня душило и судорожно трясло после укола Фрэнка.

– Это снотворное. – объясняет Люк спокойно. – И не более. На некоторое время ты просто уснешь.

– Я уже поспала, и теперь я не знаю, кто я такая. – восклицаю я.

– Тебе нужно привести мысли в порядок, а для этого нужен здоровый, крепкий сон. – рекомендует Люк.

Люк меня еще никогда не обманывал, и у меня нет оснований ему не верить. Но некоторые подозрения не оставляют меня в покое.

– Ладно. – соглашаюсь я. Может и правда, уснув и проснувшись, буду чувствовать себя не настолько болезненно?

Люк ведет меня в коридор, затем в самый его конец. Мы приближаемся к двери комнаты, в которой держат приговоренных к казни перед исполнением приговора. А вдруг именно за этой дверью держали отца перед расстрелом? От этого мимолетного предположения у меня по спине мурашки гуськом бегают.

– Там точно снотворное? – снова уточняю я, недоверчиво глядя на прозрачную жидкость в шприце.

– Да. – смеется Люк, кладя руку мне на плечи. – Не бойся.

Мы входим в небольшую комнату с одним, забытым досками, окном. Слева от двери размещен железный стол, а на полу лежит старый матрас с жесткой темной обшивкой. Сняв винтовку и перчатки, кладу их на пильную поверхность стола. Ложусь. Люк вводит мне снотворное и садится рядом.

– У нас не больше минуты. – предупреждает он, убирая за ухо выбившиеся из колоска пасмо волос.

Из коридора доносятся жуткие душераздирающие крики, а с улицы – звуки выстрелов и бурное громыхание взрывов.

– Тебя ведь задержали. – говорю я, припоминая слова Каи и наш разговор в комнате для допросов.

– Я сбежал. – признается Люк тихо. – Подумал, что ты будешь рада меня видеть.

– Ты не ошибся. – Люк касается моей щеки, и я улыбаюсь ему. – Иди сюда.

Люк ложится лицом ко мне.

– Прости меня. – произношу я боязно.

– За что? – удивляется он.

– Ты просил меня остановить бунты в Котле.

Люк обнимает меня.

– Я говорил тебе не верить никому, даже мне. Помнишь?

– То, – я не решаюсь спросить, – мы не говорили?.. – У меня нет сил выговорить самые важные слова и бороться с усталостью.

– Нет, – отвечает Люк. И это последнее, что я слышу.

Вскакиваю из-за хлопка под окном и чувствую сильное дребезжание стен. Сердце учащенно бьется, и я еще долго не могу прийти в себя. Что произошло? Как долго я спала? Когда все утихает, сажусь, опершись на стену. Потираю веки. Гомон за дверью тоже утих. Неужели все мертвы? Я немедленно отбрасываю это глупое помышление. Нет, это настоящий бред и этого просто не может быть! Дверь со звуком открывается и входит Люк. Он рядом, а это значит, что все хорошо. Мне хочется засыпать его вопросами. Сколько времени прошло с тех пор, как я уснула? Что сейчас происходит на площади? И что в действительности было в шприце? Ведь я чувствую себя необычайно бодро, голова не болит, и я могу думать, о чем хочу, и мои мысли совершенно меня не пугают.