Текст книги "Ренегат (СИ)"

Автор книги: Хардли Хавелок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

На малую долю секунды я перестаю видеть, слышать, теряю дар речи, способность трезво мыслить и перестаю чувствовать свое тело, как будто его разбил паралич. Сердце стучит о ребра, а желудок выкручивает и появляется вязкая тошнота. Как же ловко все Кроу обернул против меня, обвинил меня в вероотступничестве.

– Я позволю себе озвучить свои скромные выводы. – начинает Кроу. – Наш непоследовательный и эмоциональный разговор открыл для меня другие грани вашей личности, раньше невидимые мне.

– Да? – спрашиваю я, это единственно, что мне удается выговорить.

– Вы боритесь. Не со мной, а с собой. Вы тратите свои силы, жертвуете собой. И вас, как кислота, разъедает ненависть, злость и беспочвенная обида. Вы ищете виновника. Вы обвиняете меня в том, что ваша жизнь не такая, какую вы хотите. Многие люди живут гораздо хуже вас, но они вас не волнуют. Вас волную я, потому что вы придумали много глупых причин меня ненавидеть. И это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться. А еще вы бредите правдой. Не приложу ума, что вы имеете в виду.

– То, что вы скрываете за Дугой. – огрызаюсь я, пятясь на Кроу исподлобья.

– Вы действительно думаете, что там процветает жизнь? – заливисто смеется Кроу. – Или что? Вы и ваш отец – одного дерева ягода. За Дугой царствует смерть, и ничего больше.

– Тогда снесите Дугу. – предлагаю я. – Откройте нам то, что там ничего нет.

– Это невозможно.

– Вы можете снести Дугу, но не хотите. – заявляю я.

– А вы ищете свободы?

– Да. – выдаю я неожиданно для себя. Кроу настораживается.

– Позвольте спросить, что есть свобода? – задается Кроу. – Что это? Где она? Может она внутри нас или лежит под ногами? Что если это понятие всего лишь гнусный, заводящий в блуд, вымысел?

– Нет! – отрезаю я в отчаянии.

– А вы думали об этом? Вы слишком долго и яростно гонитесь за тем, что существует лишь в воображении. Иначе уже бы ее поймали. – Кроу строго всматривается в меня. – Я считаю вас способным человеком, и я действительно хочу вам помочь.

Я ловлю каждое слово Кроу, впитывая их, как земля воду. А они обхватывают меня точно руками и сдавливают. Кроу все перекручивает. С ним невозможно говорить и мне необходимо выбраться – еще немного и я сломаюсь или потеряю рассудок.

– Не стоит. – говорю я.

– Жаль. – вздыхает Кроу, направляясь к окну. – Жаль… Из кожи вон лезешь, чтобы помочь человеку, а он сомневается в благочестии намерений.

Кроу приглядывается к человеку сидящему у окна, убедившись в его сохранности, возвращается в кресло рядом с диваном.

– Я вижу: вы тоже не верите, что программы необходимы и полезны. Питаете ложные надежды… Полагаю, из-за неправильного воспитания или влияния внутреннего вредителя, вы уже сходите с верного пути. Вам просто необходимо вернутся на эту дорогу, пока не поздно.

– Я не больна! Мне пора. – отрезаю я, поднимаясь. Но Касейбиан Кроу меня останавливает.

– Вы уйдете тогда, когда я захочу. Дверь откроется только по моему приказу.

Что делать? Уйти я не могу, а оставаться больше не имею желания. И я снова сажусь.

– Признаюсь, вы всегда меня интересовали. В вас есть что-то такое, чего нет у других. Но, одновременно, есть в нас обоих. – говорит Кроу так, словно пробует на вкус каждое слово. – Я буду за вами следить до тех пор, пока вы не исправитесь.

– Этого не случится. – отрезаю я с отвращением.

– Буду честен, это произойдет совсем скоро. Благодаря одной из программ.

Процедура… – вихрем проносится у меня в голове. Конечно же, Кроу говорит о процедуре «промывки мозгов».

– Эта программа полностью исцелят от вредителя всех. – говорит Кроу. – И вы тоже пройдете через умственное излечение.

Если это так, если поработали над мозгами всего населения, то тогда возникает логичный вопрос: почему появляются бунтари? Как им удается вернуться к здравому мышлению? Что с ними не так? Неужели при работе с ними допускались исключения, или что?

Отец был настоящим бунтарем. Он думал. Он мыслил несколько по-другому, он выделялся смелостью и открытостью на фоне остальных, замкнутых в себе и имевших помутневший взор. Но как ему это удалось? Мне необходимо это выяснить, ведь я должна устоять после процедуры, остаться сама собой.

Мне часто говорили, что я похожа на отца. Вот бы это оказалось правдой!

– А что если не произойдет? – любопытствую я. Кроу пятится на меня во все глаза. – Что, если я не изменюсь?

– Это невозможно. – отрицает Кроу, вскинув брови.

– Что тогда вы сделаете со мной? – продолжаю я, не обращая внимания на его слова.

– В таком случаи, мы найдем для вас применение. – скептично ухмыляется Кроу. – Как я говорил: вы умны и храбры… Имейте в виду, я даю вам еще один, последний шанс исправиться.

– Он мне не нужен.

– Как порядочный человек, я обязан это сделать. Вы даже не заметите, как легко забудете и отречетесь от всех ваших глупых и аморальных убеждений. Ну, а если все же… – Указательным пальцем правой руки Кроу прикасается к своим губам, будто запрещает себе говорить. – Я буду тщательно проверять результаты вашей работы. Увидев малейшие ухудшение, недоработки, неувязки, проколы и отклонения от норм, я приму необходимые меры и избавлю общество от потенциальной угрозы.

Старик, примостившийся в кресле у окна, издает продолжительный сдавленный стон. Кроу, прислушавшись, оборачивается и снова сосредотачивается на мне.

– То, что хотел услышать – я услышал. Вы свободны… пока что. – торопливо молвит Кроу. – Откройте дверь!

Видимо, старикашка невероятно важен для президента Кроу, раз он проявляет к нему внимание. Он бы не стал преждевременно заканчивать разговор. Но я устала и больше не хочу здесь находиться. Поднявшись, иду к открывающимся дверям.

Прокручиваю слова Кроу. Насилие – это оружие, от которого он никогда не откажется. Умственное, физическое… Этому не будет конца. Людей будут убивать, морить голодом, «очищать» их мозги и, на самом деле, никто не понесет ответственности. С сомнениями я останавливаюсь у двери.

– Вам это с рук не сойдет! – вылетает у меня неожиданно. В моем голосе сквозит подлинное озлобление, которому нет придела.

– Простите? – переспрашивает Кроу, искренне удивляясь и оцепенев на месте.

– Вы за все ответите. – говорю я, подавляя волнение. – Все узнают правду и восстанут. И тогда, одного человеческого гнева будет достаточно, чтобы прекратить бойню, которою вы устроили.

По лицу Кроу прокачивается волна ужаса. Он явно меня ненавидит и боится. Сжав руки в кулаки до того, что они побелели, и, спрятав их за спиной, Касейбиан Кроу бросает мне вызов:

– Мы это еще увидим.

Глава 8. Пробное погружение

Возвращаюсь в пустынную Нору. И, стоя напротив наполненного огнем Шара, осознаю: нежелательная, завершившаяся полным крахом, встреча с Касейбианом Кроу затянулась до позднего вечера. Странная пустота и робкое ощущение абсолютной беспомощности свинцовым, удушающим осадком остались после этого невразумительного разговора. Думаю, они не скоро пройдут. Не так легко человеку справится со своими переживаниями, как это кажется на первый взгляд. К тому же я невыносимо устала, и хочу немного покоя.

Смотрю на пляшущие языки согревающего пламени и, как истинный командир, приказываю себе: не думай о нем! Кроу существенно подпортил мою жизнь, но за это он поплатится. Его, в прямом значении, пустые угрозы ничего не значат. Или значат?.. Сейчас мне кажется, что возражать Кроу, и пойти против него было поразительно легко. Раньше я бы так не поступила, просто потому, что не умела и боялась. По сути, я была не такой смелой или жестокой, больше добродушной и ранимой. Но эти черты я истово подавляла. И теперь, оглянувшись на химерическое прошлое, могу с непомерной гордостью, не стыдясь, заявить, что я стремительно выросла и взираю на иллюзорный мир несколько по-другому. И ничего ребячески милого и наивного во мне не осталось. Сейчас моя воля и неподавляемая потребность в свободе ровна желанию Кроу захватить и управлять всем миром. Это дело – смысл его жизни и он умрет за то, чтобы оно процветало. Со мной так же. И я не сдамся, пойду до конца. Чего бы мне это не стояло.

Я рассеяно оглядываюсь по сторонам: куда идти дальше? В комнату отдыха, где, возможно, кто-то не спит, а кто-то душераздирающе храпит, действуя другим на нервы? Нет, не хочу. Сейчас мне конче необходимо хоть немного побыть одной. Иногда одиночество – все, что нам нужно; все, что мы ищем и в чем нуждаемся. Неуверенно шагаю к лестнице, и, скрывшись в ее мутном полумраке, с непривычной чувственностью наслаждаюсь желанной уединенностью и неизбывной тишиной.

Папа часто говорил, что нет ничего приятнее, чем посидеть в беззвучии и послушать металлический лязг своих мыслей. А Касс, по-моему, не очень любила уединение, утверждая, что нет звука хуже, чем гул тишины, в котором что-то пугающе шевелиться. Не знаю, что она имела в виду, но меня ее чепуховая болтовня смешила до колик в животе.

Тем не менее, тишина – это возникающая необходимость, которою необходимо утолять. Только находясь в ней, возможно ясно соображать, обдумывать совершившие ошибки и проверить себя на трусость. Она, как берег, к которому мы иногда причаливаем, чтобы понять себя и скинуть тяжкий, накопившейся за время плаванья груз, и перед тем как, снова отправиться в океан житейской суматохи.

Можно бесконечно долго размышлять о маловажных вещах, которые занимают места в жизни не больше, чем чашка на столе, но меня кое-что беспокоит. Отныне за мной и моими тренировками будет присматривать Кроу. Считаю, надо сознаться – все могло закончиться куда хуже. Но если ему чудом взбредет от меня избавиться, то никакие мои удовлетворительные результаты не повлияют на его окончательное решение. Не исключаю, что он уже об этом помышляет.

К тому же я пригрозила близящимся восстанием. Восстанием, которое освободит Богем, и, которое никогда не подымится. Ни в ближайшем будущем, ни в далеком. Никогда. Это все утихающие отголоски моих наивных фантазий. Никто не зайдет настолько далеко. Никто не осмелится пойти так далеко.

Но я хочу, чтобы все изменилось. Разве возможно жить так, как будто все время пребываешь на войне? Жертвы, жертвы, жертвы… Единственная цель – выжить. Будто принадлежащий определенным людям, выстроенный вокруг мир хочет, чтобы мы сдались; чтобы перестали бороться и смирились со своей злополучной участью.

Завтра состоится очередное испытание. И кто-то умрет. Возможно, это буду я. Не знаю… Но мне страшно. Сущий кошмар наблюдать, как умирает знакомый человек, и ты не можешь ему помочь, хотя знаешь, что способ есть.

Дожить бы до того дня, когда все окончательно и бесповоротно изменится в благую сторону; когда справедливо отменят эти бессмысленные испытания. Для этого мне нужно из всех сил стараться: стрелять без поражений, метать ножи точно в цель, пройти через все ужасные испытания. Клянусь, что Кроу не насладится моими неудачами! Я этого не допущу. Он не увидит моей смерти! Пускай каждая моя победа, каждый прожитый мною день станет его постыдным разгромом. Я буду бороться! И увижу его досадное падение.

Я содрогаюсь – кто-то, незаметно подкравшись сзади, касается моего плеча.

– Эй. – звучит тихий и успокаивающий голос Люка. – Все хорошо.

Он садится рядом. Мы недолго и, кажется, понимающе молчим.

Люк обнимает меня и поглаживает по голове. Странно, что время, беспощадное к другим, смилостивилось над нами, нашими отношениями, не подпортив их. Без Люка моя бы жизнь ничего не значила, без него не так громко билось мое сердце, и еще более уродливым казался мир. Хорошо, что мы, еще, будучи несмышленной мелкотой, нашли друг друга.

– Ждал, пока ты поднимешься, но, похоже… – умолкает он.

– Я собиралась, правда. – оправдываюсь я. – Хотела побыть одной, но совершила ошибку. Представляю, какого было тебе, одному.

– Ужасно, – молвит он, – но меня утешали мысли о девушке, которая меня не забыла, не променяла ни на кого другого…

– Она не могла. – щурюсь я, улыбаясь. Он думал, что я от него отрекусь? Наивный какой, хи-хи.

– …Которая, – продолжает Люк, – не потеряла свою детскую непосредственность и очарование.

– Прекрати, не такая я очаровательная. Не преувеличивай.

Видел бы он, какими выпученными, полными ужаса, глазами смотрел на меня Кроу. Будто никакая я не миляга, а подожженное огородное пугало со светящейся тыквой вместо головы.

– Никогда. – смеется Люк, обнимая меня.

– И не щекочи! – требую я. Вечно он так делает, отлично зная, насколько сильно это меня раздражает и, что я всегда гогочу, как гусенок.

– Я жутко соскучился. – оправдывается он. – И ты мне ничего не запретишь.

– Но не здесь же! – огрызаюсь я, обсмыкивая одежду. – Веди себя подобающе.

– Что с тобой произошло, Маверик? Ты стала чрезмерно застенчивой. Ну, ладно-ладно, идем. – говорит Люк.

– Ну, не знаю… А ты угостишь меня чем-то вкусным? – спрашиваю я, хлопая глазами. – Я уверена, что у тебя что-то для меня найдется.

Поднявшись в комнату Люка, первым делом принимаю душ, и, нарядившись в здоровенную тускло-голубую футболку и теплые свободные штаны, сажусь за стол.

Как я надеялась, Люк приготовил сырную запеканку с мясом, которою я лопаю так, что за ушами трещит. Не то, что бы я настолько проголодалась, но от аппетитно пахнущего, еще горячего – похоже, что мясо Люк сам запекал – блюда, меня невозможно оторвать. Хорошо, что он не хохочет с меня, когда я питаюсь говорить с полным ртом, хотя внятно выговорить хоть что-то не получается, от чего самой смешно.

Наевшись досыта и допивая согревающий чай, наконец-то открываюсь: выкладываю по порядку то, что обсуждал со мной Кроу. Пока я изливаю душу, Люк внимательно меня слушает, но не удивляется ни одному слову, будто обо всем осведомлен или лично присутствовал на встрече. Затем он меня успокаивает, будто я пережила небывалое потрясение и все еще нахожусь в шоковом состоянии, и укладывает спать. Я только рада его бескорыстной заботе.

– Ты знаешь, как мне удобнее. – говорю я Люку как можно серьезнее, подвигаясь к нему. Он хотел вновь лечь на диване, но я, нахлобучившись, вразумительным, и отчасти угрожающим, тоном отсекла, чтобы он лег рядом. Он не смог отказать, а теперь винит себя, потому что я с необычайным любопытством тщательно ощупываю его рельефные мышцы. Раньше он был тощим, как жердь, но сейчас… Словом, само удовольствие к нему прикасаться.

– Маверик, – смущенно усмехается Люк, – уже поздно.

Наверно, он намекает на то, что я перестаралась с телячьими нежностями.

– Что? – защищаюсь я. – Думаешь, один ты тосковал? Хорошо, ложимся спать. А говорили, что я зануда. Я не обижаюсь, но… – Я кладу голову на его плечо, и, он, запустив пальцы в мои волосы, стискивает меня в крепких объятиях так, что я начинаю задыхаться. – Мне бы хотелось провести больше времени с тобой.

– У нас все впереди.

– Ну да, – тяжело вздыхаю я.

Просыпаюсь от громкого хлопка. Впопыхах сообразив, что меня пуще ока оберегает, стоящий у закрытого шкафа, Люк, успокаиваюсь.

– Извини, – говорит он. – Не хотел тебя разбудить.

Снова растянувшись звездой на кровати, закрываю ладонями лицо. Я не выспалась и чувствую себя разбитой. Хоть Люк и дал мне хорошенькой взбучки за то, что я не позволяла ему уснуть, вчера мы все ровно еще долго говорили о несущественных мелочах. Теперь он смотрит на меня с жалостью, которою, очевидно, я у него вызываю своим плачевным видом.

Сев подле, Люк кладет руку мне на живот, в котором нечто громко взвыло, заставив меня облиться краской стыда и расхохотаться до икоты.

– Прости.

– Поднимайся, будем завтракать.

– Может в столовой?

Люк надел черную футболку с V-образным вырезом и обрезанными под углом рукавами. И только где он ее достал? Улыбаясь, ткну указательным пальцем в одну из татуировок на предплечье и провожу невидимую линию к рисунку пониже. Что они значат – не имею ни малейшего понятия, но я уверена, что смысл у них все же есть.

– Уже пора идти, да? – спрашиваю я, нахмурившись.

– Нет. – смеется он, выдержав интригующее молчание. – Хочешь еще поваляться?

Похоже, что он видит меня насквозь.

– Чуть-чуть. – баламучусь я, похлопывая по белой простыни. – Иди сюда.

Интересно, я когда-то говорила Люку насколько он замечательный, особенно, когда, притеснившись, обнимает меня? Он хороший, теплый человек, с которым чувствуешь себя, как дома, и, познавший немало горя, которое не подкосило его, а заставило стать сильнее. А еще он великолепно меня понимает, даже с полувзгляда, будто читает мои мысли. И иногда мне кажется, что мы созданы друг для друга. Хотя, так оно и есть.

Люк еще до отъезда говорил, что я его первая и последняя любовь. Поэтому мы никогда не расстанемся и не забудем друг друга, потому что первую любовь невозможно забыть. Он сдержал свое слово, чему я очень рада.

– Маверик, – шепчет Люк.

– Что?

– Хочешь еще поговорить?

– Нет. Со мной все нормально.

– Мне так не кажется, – смеется он. – Ты меня удушишь.

– Прости, – извиняюсь я, ослабляя хватку.

– Ничего, мне нравится. Можешь продолжать.

В шумной столовой, сидя за тарелкой горячей каши, я чувствую себя чуток скверно. Люк поведал мне, что на рассвете Кроу уехал, скорее всего, безвозвратно. Это меня должно было порадовать и капельку подбодрить, но я сижу как в воду опущенная, и мне кажется, что за мной неусыпно следят.

Наблюдающий за моими бессильными тщаниями съесть хоть пригоршню крупяной похлебки Люк толкает мою ногу своей, чтобы я вернулась из засасывающих раздумий и начала кушать.

– Сейчас же! – полушепотом канючит он.

Рассердившись и побагровев, как вареный рак, он смотрит на меня свирепым бегающим взглядом и у него окончательно врывается терпение.

– Тебе помочь? – спрашивает он.

– Что? – встрепенувшись, изрекаю я. – Нет.

– У нас впереди долгий трудный день. – предупреждает Люк. – Соберись, ладно?

– Ты меня отвлекаешь. – бросаю я в шутку.

– Я? – удивляется он.

– А кто еще? Не дуйся, а то лопнешь. Приятного аппетита.

Улыбнувшись, Люк снова многозначаще толкает мою ногу, а я его.

К девяти часам в сопровождении тараторящей без умолку, как полная барабошка (пару минут тому она насмешила меня этим словечком), Евы прихожу в зал для тренировок, где насуплено возряясь на всех, кого заприметит, Фрэнк важно объявляет, что нас ждет незапланированная проверка. Он хочет увидеть, научились ли мы чему-то за прошедшие два дня или остались круглыми бестолочами, хотя великих надежд на нас не возлагает.

С горем пополам пережив разминку, будто вселенскую катастрофу, группа приступает к упражнениям.

Что ж, теперь мне не надо притворяться, словно я неисправимая рохля и беспомощная растяпа, ведь это в сущности уже не важно. Стреляю без промаха, как опытный снайпер, и последней схожу с беговой дорожки. К тому же я совершенно не устала. Изучая вытянутые от удивление рожицы, вижу, что Фрэнк в не себя от злости. И мне это нравится. Наверно он уже решил, что я – самая слабая, и готовился со мной прощаться. Но не тут-то было, я ни разу не промазала – настоящее потрясение, способное разнести в пух и прах любое самообладание.

Перекошенное личико Фрэнка с каждой минутой тушуется все обильнее. И, окончательно разозлившись, он прерывает утомительную тренировку – мы возвращаемся к метанию ножей. Но этот раз мы будем кидать лезвия в движущиеся фигуры. И это не смотря на то, что некоторые еще не научились попадать в висящие на стене цели.

Фрэнк, кипятясь, велит следовать за ним к специально оборудованной комнате. Тоже застекленной.

Легкими касаниями пальцев о стеклянную панель Люк включает систему. На стеклах блеклым золотистым светом загорается сплетение бесконечных линий и в воздухе, точно тучи с четкими рамками, появляются мониторы. Они будут показывать обработанные системой результаты. В самой комнате освещение становится бледно-голубым, и складывается подозрительное впечатление, будто она наполняется кучным смогом, и возникают прозрачные безликие человеческие фигуры с пылающим ярко-красным комком света в груди.

– Что это за ерунда? – изумляется Ева, рассматривая их во все глаза.

– Цели! – отвечает Фрэнк. – Это ваши противники. Ваше задание – уничтожить их. Некоторые из вас возомнили, что достаточно подготовлены. В чем я очень сомневаюсь. – хмыкает Фрэнк. – Что ж, сейчас мы это проверим. А начнем мы с… – Фрэнк с отвращением пятится на Еву. – … с Тринадцать.

Фрэнк напыщенно ощеривается. По сочувственному взгляду Люка понимаю, что будет нелегко. В любом случае я бы прошла это внезапное испытание первой или последней.

Через бесшумно открывшийся проем захожу внутрь комнаты, словно проникаю в наполненное бледно-голубым не имеющим запаха дымом пространство. С малого расстояния осматриваю своих, пока что, неподвижных противников и ткну в одного рукой. Фигуры – компьютерные проекции, и я их не ощущаю. Они – воздух, который я безуспешно пытаюсь ощутить.

Будто через космическую пустоту, прохожу сквозь призрачного человека, затем смотрю на его продолговатое лицо. Его опалоподобные глаза провожают меня, а веки порой смыкаются. Невероятно. Неужели он меня видит? Думаю, в комнате запрятаны специальные приборы, и они непонятным для меня образом передают изображение на компьютер, а он посылает сигнал системе и проектирует призрачные манекены. Во всяком случаи, прозрачные фигуры – часть сложной и большой налаженности.

Цели есть, мне необходимо оружие. Рассеивающийся туман прорезают более десяти красных лазерных лучей, и, соединившись в одной точке, рисуют лезвия. Одно, второе, третье, четвертое, пятое. Видимо, это и есть ножи для метания. Но как ими пользоваться? Мельком кошусь на Люка, губы которого шевелятся, и я читаю: «Возьми их». Наверное, я неправильно его понимаю. Манекены-цели нельзя потрогать, они – игра света, неощутимое скопление бледно-голубой дымки. Как можно взять нарисованные светом лезвия? Они ведь тоже дымка.

Снова смотрю на Люка, расшифровывая те же слова. Хорошо, попробую. Тянусь к лезвию, и, осознав, что его можно стиснуть в ладони, и он не раствориться, ходко собираю все пять лезвий.

Свет мигает, прозрачные фигуры исчезают. Глубоко вдыхаю – проверка начинается.

Загорается предупредительный красный свет и возникает первое безмолвное изваяние. Не касаясь пола, человекоподобная фигура движется навстречу. Прежние четкие очертания размыты, а тромб света в груди пульсирует. Пока не стало поздно, надо бросать лезвие. В этом и загвоздка: куда именно? Думаю, мерцающий грудной комок что-то означает. Манекен поднимает клешню, и в его распростертой ладони разрастается прозрачный пузырь, внутри которого потрескивают три небольшие молнии. Мне кажется, что это плохо и испытание может худо для меня закончиться, если эти молнии меня ужалят. Полупрозрачный надвигающийся силуэт, как гранату, бросает в меня пузырь, но я вовремя уклоняюсь. В ответ швыряю лезвие, которое, едва коснувшись красного света в груди, растворяется в нем и исчезает. А зависший в воздухе манекен, потерпев поражение, беззвучно улетучивается.

Выжидаю нового противника. Призрачный человек появляется за спиной. Уловив едва слышное потрескивание, оборачиваюсь и бросаю нож. Две следующие мишени появляются одновременно слева и впереди. Уничтожаю одну, а затем вторую. Жду. Боковым зрением замечаю, что Фрэнк занимает место Люка у панели. Не к добру это.

Осталось одно лезвие. Всего одно. Одна, последняя, мишень.

Изваяние выходит из стены, прямо передо мной. Слишком просто, как мне кажется. Я обезвреживаю его и вдруг меня, точно невидимыми жгучими щупальцами, сковывает острая боль первоначально появившаяся в спине. Каждую мышцу сводит чудовищная судорога. Невозможно вдохнуть. Тело будто наполняется шумом. Упав как сноп, слабею, смутно понимая, что меня ударила молнией шестая фигура, которой и в помине не должна была появиться.

Тонкая иголка пробивает кожу – плечо неприятно жжет. С большим усилием приоткрываю отяжелевшие веки, понемногу осязая, что лежу на своей кровати в комнате отдыха, укрытая тремя одеялами. Люк, отложив шприц-пистолет, протирает место укола зловонной, просекшейся спиртом ватой. Мне душно. И я не могу пошевелиться, будто одеревенела. Двигаю пальцами, и неприятные болевые ощущения, проявляющиеся коликами, усиливаются.

– Сейчас подействует обезболивающие. – подбодряет меня Люк. – Подожди.

В спальне тихо. Люк, опустившись на соседнюю кровать, касается моей щеки. На нем черная куртка, а копна белых, неуклюже убранных на бок волос, прикрывают часть лба.

Очередное испытание позади. Я выбыла первой, но все еще дышу. Это, конечно же, хорошо, но меня огорчает внезапно появившееся постижение: если я жива, то умер кто-то другой…

– Кто? – едва слышно спрашиваю я.

– Десять. – отвечает Люк, поглаживая меня по голове. – Не расстраивайся.

– Это ужасно. – произношу я. – Все это…

– Я знаю. – сознается он. – Когда-то мы с этим покончим.

Последняя фраза Люка нежданно обрушилась на меня с эффектом выпавшего снега посреди лета. Все держа в себе, он никогда прежде не делал столь громких заявлений. Он знает то, чего не знаю я? Или бросает слова на ветер? Но Люк ни разу в жизни не пустословил. На меня находит оторопь недопонимания.

– Обещаешь? – спрашиваю я.

– Да, – сулит он. – Для этого мы и живем.

Люк притрагивается к моему лбу, словно проверяет, есть ли у меня жар.

– Харпер, – боязно произносит он, – мне нужно подготовить оборудование к… суггестии. Я вынужден оставить тебя, но скоро вернусь.

Это мне хотелось услышать меньше всего. Я алчу, чтобы он еще посидел рядом, только что бы не смотрел настолько сердобольно.

– «Прочистка мозгов»? – предполагаю я вслух.

– Да, – соглашается он, кивнув. – Не беспокойся, Харпер, ты справишься.

– Может быть…

– Я в этом уверен. Ты сильная, тебя ничто не сломает. – Люк подводится. Но, прежде чем уйти, поправляет одеяла, в которые я замотана, как в теплый кокон. – Я скоро приду. Отдыхай.

Будучи осведомленной, что такое суггестия и зачем ее проводят, я решительно отказываюсь ее проходить. Не желаю превратиться в одну из тех отуманенных, окончательно погрязших и заблудившихся в обмане людей в Котле. Они окружали меня всю мою жизнь, и я ни за что не хочу пополнить их ряды. Но есть ли у меня возможность избежать процедуры? Как бы печально это не было, но нет. Я нахожусь там, и окружена теми людьми, которые не позволят этому случиться.

Опираясь на еще слабые руки, сажусь и спускаю отягощенные ноги, появляется ощущение, будто они налились свинцом. Голова кружится, но, не торопясь, шаркаю в ванную, где долго принимаю душ. Затем одеваюсь и жду Люка. А он все не появляется, пропал невесть куда. Я, беспокоясь, утешаю себя крохотной надеждой, что вот-вот он появиться.

Из коридора доносятся грузные шаги. Затаив дыхание, приподнимаюсь. В комнату отдыха входит Тревор, занося Еву, – она без сознания. Тревор кладет девушку на кровать и, не поздоровавшись, поспешно скрывается в коридоре. Я даже не успеваю разузнать, что произошло и почему Один в бессознательном состоянии.

Бросаюсь к Еве – на ней и лица нет. Аккуратно убираю упавшие на глаза темные волосы и закладываю за ухо. Веки Один подрагивают, а пальцы сжаты в кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладонь и выступают капли крови. Похоже, что девушка просто спит, и ее преследуют кошмары.

Сдернув одеяло с соседней кровати, укрываю Один, но она ворочается, бубнит, повторяя: «Нет! Нет! Нет!», и то ли от страха, то ли от боли плачет. В панике, обхватив ее голову руками, умоляю проснуться. Мне страшно – я никогда не сталкивалась с подобным: не видела, чтобы кто-то рыдал во сне и не мог очнуться. Понимая свою беспомощность, мне не по себе. Ума не приложу, что происходит с Евой, которая никак не реагирует на мои просьбы, и как ее разбудить.

Через несколько минут Тревор приносит Уилла, перекинув через плечо, как мешок с картофелем. Два тоже спит, и бормочет не пойми что, будто разговаривает с кем-то знакомым, а его руки безжизненно болтаются у Тревора за спиной. С перерывом в десять минут он приволакивает Три. Когда же в комнату отдыха доставляет Двенадцать, так же в бессознательном состоянии, приходит Люк. Стоя у двери, он жестом велит мне следовать за ним.

– Что с ними произошло? – спрашиваю я, подойдя к Люку. – Это последствия суггестии, да?

– Последствия ты выдела, – отвечает он. – Они просто спят.

– У меня мурашки по коже. Это жестоко…

– Мы не можем отступить. – говорит Люк, беря меня за руку. – На это найдется множество причин. Мы пойдем до конца.

– Но… – возражаю я.

– Я знаю, Маверик. – добродушно молвит он. – Я в тебя верю. Скоро все закончится. Я никогда не просил, чтобы ты верила мне, но в этот раз ты должна это сделать.

Следом за Люком вхожу в большую светлую комнату (именно у ее входа я столкнулась, как с чужеродным явлением, с Аарон Селестайн, и между нами состоялась неприятная словесная перепалка). Массивные железные двери с грохотом закрываются.

– Садись. – просит Люк.

Посмотрев сначала на Каю, которая хлопочет у размещенного посреди комнаты длинного стола, а потом на стоящее слева кожаное кресло, устраиваюсь в нем поудобнее, ведь мне придется спать. Запястья и щиколотки обвивают эластичные ленты. Я пытаюсь выдернуть руку, но это невозможно.

– Не волнуйся. – произносит Кая. – Это всего лишь проверка на восприятие. Это не опасно.

– Ты в этом уверена? – спрашиваю я.

– Да, – подтверждает Кая. – Мы загрузим в твой мозг немного информации и посмотрим, как ты отреагируешь, как на тебя подействует суггестия и твою реакцию на препарат.

Надо мной склоняется Люк: его голубые глаза изучают мое лицо.

– Ты справишься, Харпер. – предрекает он. Не хочу справляться, хочу убежать, куда подальше от этой комнаты и страны. И он это знает. – Я буду рядом. Если что-то пойдет не так, я тебя отключу.

– Хорошо. – одобряю я. – Суггестия мне сильно навредит?

– Это пробный этап. – отвечает Люк. – Могут быть незначительные последствия. Незначительные. – подчеркивает он. – Не расстраивайся.

Люк отходит, и Кая вручает мне синюю, сливоподобную капсулу. Она наполнена жидкостью и я боюсь сжать ее посильнее, чтобы не раздавить. Прежде чем ее проглотить, внимательно ее рассматриваю: в ярко-синей субстанции плавает едва заметный комочек более насыщенного цвета.

– Что это, внутри? – любопытствую я, бросив вопросительный взгляд на Каю.

– Трудно объяснить, – отзывается она, – но с его помощью ты будешь слышать голос так, как сейчас слышишь мой. Возможно, тебе будет слышно только отрывки или всю речь целиком…

– Какой голос? – перебиваю я Каю, удивившись.

– Его будет сопровождать сон, возникший ассоциативно. – объясняет Люк. – Сон может казаться невероятно реалистичным, но ты ничего не бойся. Просто помни, что ты спишь.