355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хардли Хавелок » Ренегат (СИ) » Текст книги (страница 1)
Ренегат (СИ)
  • Текст добавлен: 22 мая 2017, 13:30

Текст книги "Ренегат (СИ)"


Автор книги: Хардли Хавелок



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Хардли Хавелок
РЕНЕГАТ

Я изменница. И это у меня в крови.

Я изменница. И я всегда была ею.

Х. Уильямс

Часть 1. СЕГРЕГАЦИЯ

Глава 1. Серая зона

Обычно я просыпаюсь еще до рассвета. Из-за обволокшего в вязком кошмарном сне колючего озноба, схватываюсь в холодном поту. И, чтобы опомниться, еще несколько минут лежу в теплой постели, завернувшись в стеганое одеяло, как в уютный кокон. По сравнению с другими эта томительная ночь выдалась более спокойной, хотя ввиду предстоящего Дня Сбора и в силу нарастающего по этому поводу тревожного предчувствия, мне так и не удалось вздремнуть.

Протерев руками усталые глаза, смотрю в небольшое, квадратное окошко, которое выходит прямиком на некошенное поле сухой низкорослой травы. Предрассветный небосвод быстролетно затягивают слоистые дождевые тучи – лишь кое-где горят меркнущие и норовящие вот-вот скрыться за плотным хмурым облачным пластом звезды.

Сажусь на мягкой широченной кровати, спустив босые ноги на дощатый пол. В некогда опустевшем доме скопился полумрак и навис привычный покалывающий холодок. Вынуждена мириться с затруднительным положением: электричества нет, как и в других убогих хибарах, исключение – завод, а отопляющую печку в такую несусветную рань разжигать совсем не хочется. Надеваю свободные черные штаны. В Департаменте-9 все носят черное или серое – одежды других цветов не найти днем с огнем (лишь у нескольких счастливцев имеются по-настоящему хорошие вещи). А раздобыть приличное убранство – непростая задача: приходится либо торговаться себе в убыток, либо отдавать взамен какой-то ценный предмет.

Мне крупно повезло. По счастливой случайности мне достались кое-какие вещи моего хорошего друга – Люка. После его вынужденного отъезда, два года тому, его отец, конечно же, по заблаговременной просьбе сына, принес мне дюжину новеньких футболок и трикотажных рубашек, пару теплых свитеров, которые я раньше с радостью носила, а так же зимнюю и летнюю кожаную куртку. Ее я охотно таскаю сейчас.

Обуваюсь. Слегка поношенным ботинкам почти шесть месяцев. Не смотря на то, что я ежедневно пробегаю в них по двадцать с лишком километров, они сохраняются в вполне нормальном состоянии. Все же было бы не плохо приобрести новые, но, думаю, они мне уже не понадобятся. Заправив футболку в штаны, застилаю кровать.

Мое крохотное неуютное жилище трудно назвать домом. Это разбитое гнездо, которое все спешат покинуть. Четыре бетонных стены ограждают, унылое, надвое перегороженное, помещение. Летом, когда держится знойная погода, прохладно, а зимой, когда топится, надолго удерживается тепло. В тесной комнатушке, где я сплю, размещены две кровати: одна моя, а вторая моей сестры – Касс. Она безвозвратно уехала ровно год назад, чтобы пройти государственные программы, и не вернулась.

Все, кто уезжает в знаменательный День Сбора, не возвращаются.

Выхожу в гостиную. В рассеивающихся сумерках, как всегда, больно ударяюсь коленом об угол старого громадного дивана. Никак не привыкну, что он стоит посреди комнаты. На складной софе раньше спала мама. Она, как и Касс, считалась настоящей красавицей. Вот только у Касс прямые светлые волосы, а у мамы непослушные темно-русые. Они обладали зорким умом, а глаза у обоих были светло-карие, задумчивые. У меня разительное сходство с отцом: от него я унаследовала зеленые глаза и темно-каштановые волосы.

Мама всегда, напевая разные причудливые мелодии, заплетала мне колосок, а когда мне снились кошмары – будила и ласково обнимала. Мне так ее не достает. Год тому, поздним вечером, она вышла на улицу и не вернулась. Я непрестанно и безуспешно искала ее, отчаянно надеясь выйти на ее след. Но все мои старания оказались тщетными – она словно испарилась.

Умываюсь. Холодная жидкость ободряюще пощипывает лицо. Легкими движениями намыливаю щеки ежевичным, пенистым мылом, его варила мама. Она из тех немногих, которые умели его правильно варить, зная большое количество полезных рецептов. Мы его продавали, когда был лишний кусок. Смыв душистую пенку, старательно чищу зубы отвратительной на вкус зубной пастой.

За окном и в доме понемногу развидняется.

Поверх футболки надеваю куртку, застегиваю молнию и поправляю неуклюже заплетенный колосок. Не верится, что сегодня я в последний раз уйду за Дугу; что это была последняя ночь, проведенная мною в родном доме. Возможно, завтра я буду мертва. Но я знаю одно: уехав, я больше сюда не вернусь.

Выйдя во двор, рассматриваю серые, нависшие непроницаемым потолком, тучи и вдыхаю по-настоящему свежий живительный воздух.

Я живу на отшибе Департамента-9, когда-то давно прозванном Котлом. Мой дом самый крайний. Через огромное поле несокрушимой завесой возвышается Дуга – высоченная стена, заслоняя собою прозрачное, как стеклышко, озеро и зеленеющий, нескончаемый дремучий лес. Только мало кому это известно. Дуга строго обозначает границы нашей страны – Богема. Вековечная стена настолько высокая, что почти касается туч. Вокруг тихо. В такую гулкую рань смиренные люди только просыпаются и собираются на работу. Большинство трудятся на металлургическом заводе.

Нам постоянно говорили, что задолго до Великой Войны Департамент-9 являлся крупнейшим производителем древесины, пока строевой лес не оказался по ту сторону границы. До сих пор сохранился незыблемый фундамент бумажной фабрики. После Великой Войны Котел стал основным поставщиком железа, бесперебойно снабжающим все государство. Тем не менее, вопреки высокооплачиваемому обеспечению в округе усиливается беспросветная нищета и вопиющий голод. А угнетенные страдающие люди, настолько запуганы властью и военными, что боятся даже собственной тени. Они предпочитают молчать, и, затаившись в укромном местечке, всячески пытаются смириться с тяжкой неотвратимой участью, выпавшей на их склоненные в слепой безоговорочной покорности головы.

Департамент-9 со всех сторон, куда не ткнись, тщательно просматривается. Надежно спрятанные на каждом углу всевидящие ока камер наблюдения, безошибочно запечатлят каждый шаг. Днем на улицах полным-полно вооруженных Охранников, следящих за надлежащим общественным порядком и арестовывающих тех, кто его сознательно нарушает. Таких безрассудных смельчаков, а если быть точнее, взбалмошных сумасшедших, наверно, больше не осталось.

Нахлобучив просторный капюшон, чтобы прикрыть лицо, во весь дух мчусь в сторону давно заброшенных жилищных массивов, или просто к бесформенным руинам. Этот нелегкий путь проверен; он надежен и безопасен.

Сворачиваю на главную, тянущуюся по пологой возвышенности, улицу. Дальше пролегли сплошные лабиринты из полуразваленных, внушающих промозглую унылость, зданий, которые вполне бы могли быть приютом не только для крыс. Но грызунов в Котле, как и собак и котов, почти не осталось. Если по необъяснимой случайности посчастливилось выследить и словить хоть одного – можно считать, что обед или ужин удался.

Ровно в шесть утра и в девять вечера ужасающе грохочет хвалебный гимн Богема. Угнетающая барабанная дробь штурмовой невидимой волной оглушающе проносится над всем Котлом. У меня, когда ее слышу, всякий раз коленки дрожат и сердце обрывается. Начиная с девяти вечера и до шести утра, действует комендантский час, и находится в это время на открытой территории департамента строго запрещено. За малейшее беспрецедентное нарушение правил грозит публичная и неминуемая казнь.

Спустя несколько минут неторопливого бега, ступаю на угловатые камни, окружающие двухэтажное покатое сооружение. Когда-то для семей рабочих строились дома, но работы остановили. Незавершенные постройки не были готовы к первоначальному заселению. Вскоре они начали рассыпаться.

Краем глаза замечаю стеклянной шарик, подвешенный под наклонной крышей одного из полуразрушенных домов. Сквозь его прозрачную оболочку ярко-красным пылает находящееся внутри выпуклое пятно. Поэтому задерживаю мысли, как дыхание, потому что чувствую себя полупрозрачной, будто меня видно насквозь.

Бегу дальше, минуя пару ветхих строений, и сворачиваю.

Наверно, Департамент-9 с высоты птичьего полета больше напоминает груду руин с круглой обширной площадью в центре. Раскинувшиеся длинной очередью приземистые жилища размещены вокруг этой несдвигаемой каменной свалки. Когда по большущих, натыканных везде и всюду, экранах показывают несметное богатство Помоны – столицы Богема: высокие дома, идеальные дороги, величественную Площадь Независимости – кажется, что Котел недавно забросали бомбами.

По знакомому пути пробегаю между двумя невысокими домами. Затем осторожно поднимаюсь по, сложенным друг на друга, громадным кускам отвалившейся стены. И снова спускаюсь. Когда-то здесь я едва не сломала ногу. А все потому, что не туда, куда надо ее поставила. С тех пор я стала более осмотрительной.

Перехожу через необъятную гору камней. После этого взбираюсь на пожарную лестницу четырехэтажного почти завалившегося здания, и прыгаю через перегородку, соединяющую два дома. Дальше запрыгиваю в окно по левую сторону. Не спеша, иду через большой зал, и поднимаюсь на третий этаж. Одна стена полностью отвалилась, вторая – еле держится и выглядит так, будто ткнув в нее пальцем, – она тут же рухнет. Я снимаю капюшон и слышу:

– Ты что здесь делаешь?

Останавливаюсь и вижу перед собой широкоплечего парня в черной куртке. Он сидит в окне, которое выходит на Дугу.

– Я потерялась, – жалуюсь я, – и совершенно случайно забрела сюда.

– Совершенно случайно?… Потерялась?… – задумчиво переспрашивает Лиам.

– Временами я сама не своя. Ты ведь знаешь… Совершаю глупые поступки и не думаю о последствиях.

– Да, в этом вся ты. – соглашается он.

– Иногда я задумываюсь: а не пора ли остановится?

– Не стоит.

– Правда?

– В этом и заключается вся жизнь. В глупых поступках. – уточняет он.

– Может быть. – вторю я. – Тут такое дело… – начинаю я вяло.

– Что случилось? – Озадаченное лицо Лиама меняется.

– Я на мели. – приободряюсь я. – Пришла одолжить немного буйства. Мне немного неловко, но у меня закончилось.

– О чем речь! Я же тебе должен. – от уха до уха улыбается он. Я смеюсь. – Я ненавижу, когда ты так делаешь. Всегда думаю, что что-то случилось.

Смеясь, подхожу к громадному окну, в котором он сидит. Мне нравится злить чересчур доверчивого и наивного Лиама, а он всегда ловится на мою незатейливую удочку. Лиам убирает ноги, и я примащиваюсь рядом с ним. На голову пылью сыпется бетонная крошка.

Не смотря на опасность; на то, что здание такое же ненадежное, как и остальные, мне нравится сюда приходить. В любой момент оно может рухнуть и похоронить нас заживо. Не думаю, что мне будет удобно лежать под толстыми тяжелыми плитами, но это место по-своему прекрасно. Отсюда отличный вид на дыру в Дуге, мол, посмотри, там то, что ты ищешь; то, что тебе нужно. Свобода…

У Лиама короткие, насыщено черные волосы и словно прозрачные серые глаза. Мы знакомы два года. Он сильный и высокий. Сейчас он мой единственный друг и верный союзник. Не знаю, почему он держится меня, ведь со мной даже говорить опасно. Наверно, хочет сесть со мной в тюрьму (если повезет). Впрочем, мне будет компания. Ведь в тюрьме тоже нужно с кем-то разговаривать и строить коварные заговоры.

– О чем думаешь? – спрашивает Лиам, касаясь моих волос.

– Да так, ни о чем. – бросаю я задумчиво.

Отец всегда говорил: держи мысли в голове, а слова – за зубами, и не позволяй им вырваться; иначе жизнь закончится раньше, чем предполагалось, ведь все предают. А если коротко: молчи, иначе завтра тебя расстреляют.

Это далеко не шутка. Никто не должен знать, что и о чем ты думаешь, даже те, кому вроде бы доверяешь. Всегда и везде есть подлые доносчики. Все имеет невидимые уши, даже пустырь и разрушенные стены. Дома тоже нужно держать язык за зубами, не то донесут и ничего, что мы живем под одной крышей. Отовсюду льется пропаганда Сейма, и она сделала свое хламное дело. Родители докладывают на собственных детей, дети – на родителей, и даже случайный прохожий, если ему покажется что-то странным, сразу же побежит в Администрацию жаловаться. На каждой улице есть мониторы, работающие на солнечных батареях. И Сейм с экранов приказывает доносить на несогласных с политикой или подстрекателей. Таких сразу же клеймят вредителями общества и поддают суду, казнят на площади выстрелом в затылок. Поэтому, даже Лиаму я не открываюсь. Он надежный и доказывает это каждый день. Но осторожность не бывает излишней.

– Ты давно здесь? – спрашиваю я.

– Недолго. – коротко отвечает Лиам, и отводит взгляд к Дуге.

Каждое утро выходных мы встречаемся здесь, в единственном месте, которое не просматривается камерами. Потом спускаемся к Дуге.

Дуга – не просто неприступная стена, граница и не надежная защита от диких зверей; это непробиваемые стены клетки, из которой никто не должен выбраться. Но все имеет фатальные недостатки и изъяны. Именно за этим полуразрушенным зданием, в фундаменте Дуги находится большая, рваная дыра. Кто ее проломил – неизвестно, но именно через нее мы пробираемся на ничейную землю – «серую зону».

Уловив печальный взгляд Лиама, я догадываюсь, о чем он думает. Сегодня мы безвозвратно уедем, и, возможно, больше никогда не окажемся ни здесь, ни за Дугой. И, вероятно, что мы так и не найдем весомого, в которое бесспорно поверят все, доказательства того, что мир не был уничтожен Великой Войной.

Мне кажется, что он огромен, и нам есть куда идти. Но всему свое время…

Изначально, это была моя сумасбродная, поселившаяся назойливой занозой в моем незащищенном сознании, идея – искать людей, предположительно, живущих за стеной. Нам все время нещадно вдалбливают, что на ничейной земле нет человеческой жизни, что там нет ничего кроме нескончаемых песчаных насыпов, оставшихся после свирепой бомбежки. Но позже подаваемая информация немного изменилась, и власть заговорила о возможных внешних врагах, сующих свой зложелательный нос в дела Богема и желающих нас поработить или съесть. Я не пропустила это мимо ушей, как пустой пшик. Я верю, где-то далеко есть мир, который мы должны увидеть.

В выходные дни мы, я и Лиам, на свой удручающий страх и повышенный риск выходим за Дугу, и продвигаемся как можно дальше. Пока что мы ничего не находили, кроме как скомканного крошечного листа бумаги (в Богеме давно не пользуются бумагой). Это важное событие произошло два года тому, зажег в нас бессмертную искру надежды, что за Дугой есть выжившие.

Я поглаживаю Лиама по волосам, потом кладу руку на его плечо.

– В такие моменты я вспоминаю, что ты девушка. – выдает он.

Мы непринужденно смеемся. Словно старые друзья над тонкой, лишь нам понятной шуткой. Ненадолго наши взгляды встречаются, и Лиам заметно смущается. Безусловно, он мне нравится и он хороший человек. Но у нас мало общего: он решительнее и сильнее меня, а я благодарна ему за то, что он не сторонится меня. На этом мои чувства к нему заканчиваются.

Лиам умолкает, потупив взгляд в пол.

– Я не могу оставить Лили. – молвит он задумчиво.

Лилиан – его младшая сестра. У него есть еще мать, а отца расстреляли несколько лет тому.

Полные тоски слова Лиама напоминают мне последнее, что наспех сказала Касс: «Мне так жаль вас оставлять». Хоть Касс тогда была спокойной и удивительно сдержанной, а на лице сохраняла подчеркнутую невозмутимость, но мне казалось, что еще немного и она разрыдается. Но Касс снисходительно улыбнулась, как ни в чем не бывало и, зайдя в длиннющий поезд, грациозно помахала рукой на прощание.

– Тебе придется. – говорю я. – Иначе тебя казнят.

– Я не боюсь. – отрезает Лиам. – Все мы когда-то умрем. Какая разница, когда именно?

– Твою мать заставят смотреть на это ужасное зрелище и сестру… – я затихаю, понимая, что наговорила лишнего.

Лиам подходит к краю бетонного перекрытия. Так, как стена давно отвалилась, разлегшись на земле большими и не очень камнями, он смотрит на косое покрытие соседнего дома.

За пестрящимися тучами солнце уже довольно высоко поднялось, и утренний воздух исподволь прогревается.

– Но ты не смотрела на своего отца. – выдает Лиам, обернувшись.

Я злюсь: как он мог заговорить об этом, отлично зная, что это больная для меня тема?

– Это другое. Я не хочу вспоминать…

– Извини, Харпер. Я не хотел…

Мне было тринадцать, когда безжизненного лежащего навзничь отца нашли на главной площади Департамента-9. Это было предупреждение от власти для всех тех, кто собирался восстать. Ходили разноречивые преувеличенные слухи, что в то время, когда бунтовал отец, у многих возникало непосильное желание поддержать его, но этим же многим не хватало обыкновенной смелости.

Но в Богеме научились контролировать не только действия, но и беспутные мысли. Больше никто не задумывается свергнуть власть.

– Но я не хочу уезжать. – продолжает Лиам. – А ты?

Сегодня в полдень те, кому исполнилось в этом году шестнадцать лет, обязаны явиться на Площадь Свободы. Затем нас отвезут в один из департаментов.

Из тех, кто уехал в последние годы, еще ни один человек не вернулся. Если верить непроверенным, а в большинстве случаев, беспочвенным доводам – они все мертвы. Но я отказываюсь верить, что Касс мертва. И Люк тоже…

– Я не знаю. – в моем голосе пролетает тень необузданного сомнения.

– Может, – произносит он неуверенно, – пойдем ненадолго за Дугу? В последний раз вдохнем немного свободы.

– Прости, не могу. Я не нарушаю правил. – Я сдерживаю глуповатую ребяческую усмешку. – Кто знает, чем это обернется.

– А я слышал: ты когда-то нарушала. Я чувствую, в этот раз нам крупно подфартит.

– Нам два года не везло, – саркастично заявляю я с вздохом, – а в этот повезет, да?

– Ага. – кивает он.

Подойдя к призадумавшемуся Лиаму, смотрю себе под ноги: цементная крошка осыпается из оборванных краев. Когда я приходила домой, мама, посмотрев на мои пыльные волосы, с пугающей точностью определяла, где я находилась.

– В последний раз. – повторяет Лиам.

Мы спускаемся по крутому обвалу. В самом низу, из-под огромного камня, Лиам вынимает кусок толстой мешковатой ткани, в которую мы заворачиваем отцовское ружье, десяток патронов и охотничий нож. Из-за многочисленных ловушек за Дугой зверей почти нет, но с пустыми руками на ту сторону лучше не соваться. Мало ли что. Быстрым шагом мы направляемся к тайному отверстию в Дуге и пролазим на другую сторону.

Легонько ступаю по пышному ковру изумрудно-зеленой росистой травы, а, остановившись, на резкий клекот пролетающей в выси стаи, поднимаю голову. Каждый раз, смотря на парящих в небе птиц, непроизвольно им завидую: я тоже могла бы быть такой свободной.

Старую винтовку отдаю Лиаму, а себе беру обоюдоострый нож.

Не оглядываясь, мчусь к продолговатому гладкому озеру, за которым молчаливой панорамой стоит бескрайняя лесная чащоба. Лиам остается далеко позади. Он быстрый, но я намного быстрее. Близлежащая к Дуге территория и озеро тоже попадают под острое наблюдение внимательных скрытых камер, но, что удивительно, за три года нас еще ни разу не задержали.

В лес ходить не запрещено, только немногие знают, как сюда попасть. А вот за Дугу – путь заказан. Поймали бы нас, когда мы пробираемся через дыру или, когда возвращаемся на территорию государства, – нас бы без неуместных разбирательств расстреляли на месте. Но, к счастью, о дыре знает только Лиам, я и Люк – он мне ее показал.

Пристроившись у корнистого подножия могучего раскидистого дерева, безмолвно жду неповоротного Лиама.

Мне нравится здешний, наполненный пряным запахом хвои, воздух. Сомкнутые развесистые кроны разнолистных деревьев хаотичным сплетением закрывают небо, из-за легкого ветерка трепещут листья и взахлеб разнообразными голосами поют птицы. Иногда можно заметить прытких белок, отважно перепрыгивающих с одного хрупкого отвлетвения на другое. Их тоже осталось всего ничего.

В лесу полным-полно смертоносных ловушек. Из-за собственной неосторожности, попав в одну из них, можно лишиться не только ноги или руки, но и мгновенно сгореть. Все, что от тебя останется – это ничтожно малая горсть пепла, будто ты был крохотным человечком размером с улитку. Нужно быть крайне бдительными.

Некоторые ловушки я научилась отключать. За день разбираю около двадцати штук. Старые – устроены одинаково. Вот, например, ловушка из досок и гвоздей. Лежащие не один год, но нисколько не прогнившие, тесины присыпаны толстой шелухой опавших листьев и, когда становишься на них, они переворачиваются – ты падаешь в глубоченную выемку, и в это время твое тело пронзают десятки беспощадных хорошо заточенных остриев. Ты умрешь от болевого шока и сильной кровопотери раньше, чем упадешь на дно ямы. Современные ловушки – это смертный приговор, и последнее приветствие от власти для тех, кто захотел бежать. В дерево вставлен датчик движения и, если кто-то пройдет мимо, – он беззвучно срабатывает. Зажигается лазерная сетка: тебя разрезает на маленькие кусочки или поджаривает меньше, чем за секунду. Не успеешь даже почувствовать несносной боли и уловить отвратительный запах собственной жареной плоти.

Хорошо, что за Дугу никто не суется. Вряд ли у кого – даже на мгновение – возникают подобные безумные мысли. Власть все держит в ежовых рукавицах, и даже ограниченные разумы людей. Каждую пятницу Охотники обыскивают дома, переворачивая и перетряхивая все, что заприметят. Не то, чтобы они ищут кого-то или что-то определенное, просто запугивают очень впечатлительных граждан, показывая свою неограниченную власть и бесспорное преобладание. Солдаты вооружены до зубов и это здорово пугает людей. Сейм этого и добивается, чтобы приниженный народ боялся пошевельнуться. Порой Охотники ведут себя чересчур нагло, забирая у несчастных, принужденных на голодное скитание, бедняков скудные припасы еды или то, что им пригляделось. В большинстве домов все же брать нечего.

Наконец-то появляется раскрасневшийся Лиам.

– Решила от меня удрать?

– С чего ты взял?

– Да так, просто. – отмахивается он, и садится возле меня.

Мой взгляд крючком цепляется за Дугу. Сплошную бетонную ширму, кажется, даже время не способно ее разрушить. Интересно, кто и как ее построил?

– Впечатляет. – говорит Лиам. – Если не снести ее, мы так и останемся узниками Сейма. Всегда были и будем…

Все время, когда не присядем здесь, он говорит одно и тоже. Раньше мне было не по себе от его вызывающей откровенности, но я уже привыкла.

Лиам поднимается:

– Догоняй! – бросает он, и убегает дальше в лес.

Мы зачистили от западней несколько безопасных тропинок и передвигаемся только ими. Никаких исключений.

Я быстро догоняю Лиама. Мы останавливаемся у давно упавшего пересохлого ствола, который перегорождает извилистую дорожку. По левую сторону, между двух ощетинившихся мхом деревьев, лежит прошитый насквозь меткой стрелой заяц. Обмениваемся с Лиамом многозначным понимающим взглядом, и идем к журчащему кристально чистой водой роднику. По пути натыкаемся еще на трёх мертвых зайцев и одну горбинку пепла.

Лиам взбирается на скалистый выступ, обросший шелковистой муравой, и подает мне руку. Это самое потрясающее место в лесу. Я могу бесконечно долго сидеть здесь, наблюдая и слушая, как волнующе шумит ручеек, и тоненькие лучи солнца прорываются сквозь трепещущиеся листья. Но сейчас пасмурно и воздух сырой…

Сажусь рядом с Лиамом, свесив ноги с каменистой кручи.

– Мы могли бы жить здесь. – предполагает он. – Я имею в виду всех, кто сыт жизнью в Котле. – поправляет он. – Никто бы нас не нашел.

– Опасно. – возражаю я. – К тому же, если сегодня мы не явимся на площадь, нас станут искать.

На самом деле, сбежать – великолепная идея, изо дня в день отшлифовывающая моим неукротимым наивным воображением. Это то, что я действительно хочу, что нечаянно возникает в моих несбыточных сокровенных грезах стоит мне только сомкнуть веки. Но действовать надо было раньше, а не в День Сбора, когда департамент кишит опасными солдатами, которых, как охотничьих псов, пустят на наш незамедлительный поиск, обнаружив наше внезапное исчезновение.

– А я убегу. – улыбаясь, предупреждает Лиам.

– Ты шутишь? – изумляюсь я.

– Нет. Сегодня. Убегу, как будет подходящий момент.

– Хорошо, что я не увижу твою казнь. – сердито выдаю я: предостережение Лиама задело меня за живое.

– Я не хочу уезжать. – продолжает Лиам. – Говорят, там происходят ужасные вещи.

– Здесь не лучше.

– Но, ты пойми. Никто не возвращается, а те, кто когда-то сюда приехал – не в своем уме. – дрожащим голосом выговаривает Лиам. – Я не знаю, что там делают с людьми, промывают ли им мозги… – уставив взгляд на руки, он умолкает.

Лиам прав. С людьми в Котле действительно творится что-то неладное: они жестоки и бессердечны; они хладнокровно наблюдают за расстрелами. Иногда мне кажется, что им нравится смотреть, как кого-то убивают, будто чья-то смерть питает их живительной силой. Тела убитых на площади лежат неделями, пока мэр из вынужденных побуждений не распорядится их убрать, ибо ему досаждает неприятный, источаемый разлагающимся под палящим солнцем мертвецом, запах.

– Есть какая-то процедура… – задумчиво произношу я.

– А с чего бы нас собирали! – поддерживает меня Лиам. – Камень всегда зарыт гораздо глубже, чем мы думаем. – ухмыляется он, и мрачно додает: – Однажды я проснусь кем-то другим. А я не хочу этого. Я хочу, чтобы мой разум оставался чистым.

Рассматривая свои слегка загрязнившиеся ботинки, пытаюсь найти, чем утешить забеспокоившегося Лиама. Я тоже напугана, не хочу проходить грядущие жестокие программы и, чтобы мне безжалостно «промыли» мозг. Но у нас нет выбора. Мы придем на Площадь Свободы и сядем в подоспевший к тому времени поезд. И сделаем этот опасный шаг самостоятельно или благодаря стороннему вмешательству.

– Ты должен. Я должна. – отрезаю я. – И… – И запинаюсь: надо ли знать Лиаму то, что я намереваюсь сказать? – В Котле меня ничего не держит. Меня опасаются…

– Просто… Ты другая. – улыбается Лиам.

Нашу сплоченную маленькую семью боялись все, особенно всеобъемлющее правительство. Но для них мы были особенно ценны, как воздух. Мы служили кнопкой управления: сдерживаешь бунтарей? – ты достаточно могуч, – ты управляешь всеми.

– Я хочу быть с тобой честным. – Надтреснутый голос Лиама вырывает меня из глубоких раздумий.

– На счет чего?

– Понимаешь, я много думал… не решался говорить… Мы существуем в стране, где поесть один раз в сутки – большая удача; где за действия и мысли расстреливают. И никто не сопротивляется, не начинает борьбу за что-то лучшее, чего мы никогда не знали. Если бы кто-то начал… – Лиам пристально смотрит на меня, – Кто-то, кто имеет необычайно сильное влияние.

Я настоятельно прошу Лиама замолчать:

– Нам нельзя об этом говорить! Кто-то услышит – и нам конец.

– Нам конец в любом случае.

– Один человек ничего не изменит. – противоречу я.

– Что если один человек способен изменить все!

– Ты не в своем уме!

Лиам нарочито отворачивается.

– Подумай об этом, ладно?

– Зачем ты мне все это сказал? – резко отвечаю я вопросом на вопрос.

– На случай, если мы больше не увидимся. – объясняет он; некоторое время молчит, а затем отрешенно произносит: – Я боюсь, что мы окончательно увязнем в безысходности. Нам будут говорить: «Делай то. Делай это». И знаешь что? Мы будем исполнять то, что нам приказали. Нас лишат выбора. Потому, что момент, когда можно было что-то изменить, упущен. Но я верю, что шанс есть; что настанет время и все изменится. Я хочу быть частью этих изменений.

Я насторожено вглядываюсь в, как мне кажется, незнакомого, открывшегося с ранее неизвестной грани, Лиама:

– Послушай…

– Я знаю, что ты скажешь. – обрывает меня полный решимости собеседник. – Я вижу: мир меняется к худшему. Но я верю… в то, что сказал.

Мы снова окунаемся в тягостное молчание.

– Пора возвращаться. – протяжно вздыхает напарник.

Приторный голос Лиама заглушает появившееся, словно из неоткуда, странное, потустороннее шипение, от которого кровь в жилах стынет.

– Идешь? – спрашивает Лиам как ни в чем небывало, спускаясь с громадной мшистой скалы.

От окольного подкрадывания незримого существа подозрительно хрустят лежащие на сырой земле ветки, и прозрачной неотчетливой тенью приближается зловещее шуршание листьев. Молниеносно спускаюсь со скалы. Напряженно затаившись в разлапистых кустах, крепко сжимаю холодную железную рукоять острого ножа. Лиам держит наготове винтовку с оптическим прицелом. К тому же она оснащена самодельным папиным глушителем, поэтому похожего на глухой хлопок выстрела, скорее всего, в Котле не услышат.

– Спокойно. – шепчет Лиам.

Непонятное существо похожее на огромного уродливого кузнечика злобно фыркает, ныряя в густых колыхающихся кустах, как рыба в неспокойном водоеме, на противоположной стороне узкого ручья. Но это не здоровенный волк и не мутирующая собака, не дикая кошка, не грозный медведь и не другое любое хищное животное, которых в этих усыпанных смертоносными капканами краях почти не осталось. И хриплый голос неизвестного существа вовсе не похож на привычные голоса когда-то обитающих в этих опасных урочищах зверей. Его раздраженное фырканье меняется на продолжительный стон.

Озадачено переглядываюсь с Лиамом. В этот немаловажный момент нас ослепляет мгновенная вспышка яркого света: сработала одна из ловушек.

Не задаваясь лишними вопросами, мы срываемся с места и, словно на пожар, мчимся к ручью. Пересекаем широкую луговину и перепрыгиваем через спокойную реку, затем идем мелкими шагами, будто втихаря пробираемся к важной, охраняемой цели. Завтра нас точно здесь не будет, и сегодня могло не быть и мы бы не уведи то, что видим.

Перед нами, на укрытой желтеющими листьями и мелкими ветками сырой земле, лежит маленький человек – истощенное тело ребенка лет восьми. Его иссохшая плоть прикрыта изодранной и грязной одеждой, костлявое исхудалое лицо почти все обгорело, тощие руки и ноги вывернуты под неестественным углом. Мне кажется, что одна рука хорошо, две лучше, но три уже многовато. Не думаю, что ловушка способна так нещадно вывернуть части тела и прирастить третью, очевидно, что лишнюю, руку.

Изучающе присматриваюсь к изуродованным конечностям, замшелым толстым слоем грязи. Длинные тонкие пальцы уродливо выкручены и усыпаны странными желваками, будто под кожей вздулись отвратительные наросты или нарывы. От гниющего тела воняет, как от огромной дохлой крысы.

Борясь с едкой тошнотой и с непроизвольно затянувшими глаза слезами, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на застывшего в немом удивлении Лима. Он словно остолбенел, неотрывно рассматривая покалеченного ребенка, а затем вдруг орет и с силой толкает меня в сторону:

– Осторожно!

Выродок крепко хватает меня за руку. Я, с ужасом осознав, что происходит, яростно вырываюсь. На куртке и пальцах остаются размазанные чешуйки его разлагающейся плоти. Меня едва не выворачивает. Я, не устояв, падаю, и спасительный нож вылетает из ослабившейся руки. Обладающий недюжинной силой хилый уродец, не проявляя малейших усилий, тянет меня по грязи.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю