Текст книги "Немецкий детектив"

Автор книги: Ханс Кирст

Соавторы: Вернер Тельке,Хорст Бозецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

– Множество дат и чисел!

– Не может быть! – в восторге воскликнул Фельдер. Циммерман же заметил:

– Во всяком случае, вы не производили обыска квартиры фрау Хорстман, на который не имели ордера. И не искали никаких доказательств, имеющих значение для следствия, поскольку для этого нужна санкция прокурора. Чисто случайно вы что-то нашли. Что это было?

* * *

Из донесения Ханнелоры Дрейер:

«Я увидела два экземпляра документов, каждый на шести листах. В них было полно исправлений, видимо, это были рабочие заметки. Оригинал отсутствовал, и, вероятно, первый экземпляр тоже, потому что оба оставшихся, которые я видела, были слабо пропечатаны. В заметках приведены данные о сделках с крупными земельными участками. Там были данные и о множестве мелких и средних объектов, но среди них особняком стояли данные о пяти исключительно крупных.

1. Участок на окраине Шонгау, по соседству с военной базой, площадью 50–55 тыс. квадратных метров. Недавно на участке была построена ярмарка. Цена покупки в 1954 году составила 2 марки за квадратный метр, цена продажи в 1968 году – 24 марки за квадратный метр.

2. Участок в низине в районе Ингольштадта площадью 160 тыс. квадратных метров. Был куплен в 1956 году по 1 марке за квадратный метр, а в 1962 продан по 38–42 марки за квадратный метр. На участке сразу после продажи построен нефтеперегонный завод.

3 и 4. Продажа участков в 1964 году, частью на территории Хафолдингского леса, частью на Эрдингской пустоши. Цена покупки от 2 до 3 марок за квадратный метр. Прибыль от продажи предположительно составляет несколько тысяч процентов.

5. Участок, обозначенный литерой «Ф», который расположен на границе округа Штарнберг и леса с западной стороны. В 1955 году был куплен за 300 тысяч марок, его нынешняя цена – от 5 до 5,5 миллионов марок.

Все эти сделки осуществила мюнхенская фирма «Хубер, Хубер и Лайтман, торговля недвижимостью» по указанию и за счет банка Шрейфогеля».

* * *

– Выглядит многообещающе, – невозмутимо заметил Циммерман.

– Если все это правда, – засомневался Фельдер. – Вы знаете, журналисты способны уцепиться за любую ерунду, чтобы раздуть сенсацию.

– Но эти данные, видимо, верные, – сказала Дрейер. – Я позволила себе запросить кое-какую информацию из отдела экономической преступности.

– Ну если так, нам будет чем заняться, – успокоился Фельдер.

Тут заговорил Циммерман.

– Дорогая коллега! – Это было столь необычное для него обращение, что после него следовало ожидать нечто небывалое. – Дорогая коллега! Если вы не возражаете, я устрою, чтобы вас немедленно перевели в мой отдел!

Ханнелора Дрейер приняла предложение не задумываясь. Ведь она понятия не имела, в какую угодила мясорубку. С той минуты она стала сотрудником отдела, начальник которого был человеком невероятной работоспособности и рвения в работе, решительным и неумолимым к своим и к чужим. Но, ко всеобщему удивлению, скоро в полицай-президиуме о Циммермане и Дрейер стали говорить не иначе как «Старый Лев и его любимая кошечка».

Циммерман распорядился:

– Фельдер, позаботьтесь, чтобы все данные, добытые коллегой Дрейер, были тщательнейшим образом проверены. Подключите к этому всех наших экспертов. Добейтесь официального содействия федеральной криминальной службы. Согласие советника Хедриха я получу. Направьте всех наших сотрудников, пусть поищут вещи, оставшиеся от Хорстмана. Разумеется, пусть в первую очередь проверят, нет ли где-нибудь еще бумаг. Они могут храниться у кого-нибудь из коллег или в сейфе у адвоката…

– А что с Вольрихом?

– Этим я займусь сам. Но это не к спеху. Полагаю, я его напугал. Он знает все – или вообще ничего из того, что нас интересует. Теперь вы, коллега Дрейер. Поскольку вы работаете у меня, я вам устрою не слишком приятный уик-энд.

– Я все равно не знала, чем заняться.

– Рад это слышать, – довольно буркнул Циммерман. – Тогда просмотрите все, что Фельдеру удалось собрать по этому делу. Постарайтесь определить, за кем нам лучше установить наблюдение. Узнайте, сколько нам смогут выделить людей. И на этом пока все.

* * *

Карл Гольднер сообщил позже о своем визите к ассистенту фон Готе:

«Каких только людей я не перевидал здесь в Мюнхене! Но куда здешним светским львам до этого фон Готы! Это просто уникум! Мог бы жить в свое удовольствие, так нет – гнет спину в полиции! Это настолько меня потрясло, что я сразу проникся к нему симпатией и спросил: «Так что, собственно, вы желаете знать?»

Он только этого и ждал и засыпал меня градом вопросов, между прочим, весьма продуманных. К примеру, насколько влиятелен Шмельц? Что он мог бы предпринять против Вардайнера и насколько это было бы опасно? И у кого лучше отношения – у Бургхаузена с Вардайнером или у Тириша со Шмельцем? И кто бы мог, по моему мнению, быть ближайшим помощником Шмельца и Вардайнера, их правой рукой? Как живется Вардайнеру с его фрау Сузанной? Что из себя представляет Вольрих? Какова роль Хельги Хорстман? Что же задумал Хайнц Хорстман?

Я сказал ему так: «О каждом из этих людей вы можете думать как вам угодно – они только люди, как каждый из нас. Но некоторые любопытные подробности я вам с удовольствием сообщу. С чего бы начать? Пожалуй, с Греции. Ведь там в одном из афинских дворцов или на вилле у моря обитает черноволосая красавица Мария. Она актриса и в настоящее время – главный предмет любви и обожания Анатоля Шмельца. Пожалуй, в эту авантюру он кинулся очертя голову в основном для того, чтобы излечиться от безответного чувства к фрау Сузанне. В Греции он ведет себя как когда-то Гёте в Карлсбаде. У него для этого хватает и финансовых возможностей, и способностей объяснить все это себе и другим с моральной стороны. Правда, прошлым летом эта поэтическая страсть едва не потерпела крах. И все из-за Хайнца Хорстмана».

* * *

Тириш, издатель «Мюнхенского утреннего курьера», любил проводить выходные в своем деревенском поместье возле Вальдхайма. Тут он отдыхал от горячки недели и разыгрывал хуторянина: навещал священника, осматривал поросят на откорме, справляясь, как они прибавляют в весе, и прогуливался в саду, скорее напоминавшем парк.

Погода в эту субботу до самого вечера стояла прекрасная. Сияло солнце, синело небо, температура около нуля и легкий покров свежего снежка, приятно хрустевшего при ходьбе… И Тириш хотел одного – наслаждаться всем этим без помех.

Однако из поэтического настроения его безжалостно вырвали, когда он еще не дошел до идиллически застывшего пруда. Из кухонного окна его пронзительно звала жена:

– Телефон! Звонит Вольрих. Утверждает, что это срочно!

– Иду-иду, – неохотно отозвался Тириш. Трубку он взял через открытое окно. – Ну что вы беспокоите меня в субботу?

– Другого выхода нет, – расстроенно произнес Вольрих. – Я только что вернулся от Хельги Хорстман. По-моему, с ней будут проблемы. Договоренности о документах она придерживаться не хочет. Видимо, попытается действовать самостоятельно. Нужно что-то предпринимать.

– Я сейчас приеду, – энергично заверил Тириш. – Сообщите Шмельцу. Через час соберемся в издательстве.

* * *

Версия Вальдемара Вольриха, которую он изложил чуть позже в разговоре с сотрудником полиции:

– Поверьте, вы ничего не понимаете. Твердите о совести* ответственности, чувствах и подобной ерунде. Смешно! Тогда об этом и речи не было. В игру вступили деньги, большие деньги.

Чтобы вам было ясно, игра пошла по-крупному. Банкир Шрейфогель внезапно дал понять, что склонен поддержать издательство Тириша и Шмельца. И это испугало Бургхаузена с Вардайнером. Поймите, в этой ситуации конкурентная борьба между обеими газетами, тянувшаяся многие годы, вступила в решающую фазу. Ведь теперь для обоих решалось – быть или не быть.

* * *

– Господи! – хрипло вздохнул Вардайнер, сползая со стула.

Одна из служанок, услышав стон, побежала за хозяйкой. Фрау Сузанна, которая как раз пробовала новый серебряный лак для ногтей, помчалась к мужу.

– Мне очень плохо, – задыхаясь, пробормотал Вардайнер, – но это пройдет.

– Что с тобой, Петер? На тебе лица нет, – заволновалась Сузанна. Налив в стакан немного холодной воды, подала мужу две таблетки, лежавшие наготове. – Ты до смерти устал. Чем это закончится?

– Да ничего, справлюсь, – с усилием произнес Петер Вардайнер.

– Я так и думала, тебе главное – справиться. Почему ты так надрываешься?

– Почему, Сузанна? – отдышавшись, сказал он. – Почему дождь идет сверху вниз? Потому что иначе быть не может. И со мной точно так же. Понимаешь?

– Я стараюсь понимать, Петер, но это становится все труднее. Допустим, оттого что я женщина, я не в состоянии понять, почему человек рискует из-за принципов всем – здоровьем, семьей, всем своим существованием. Но я тебе говорю: долго я этого не выдержу.

* * *

Закрытое совещание в издательстве «Мюнхенского утреннего курьера»; начало в 16.30; присутствуют: Тириш, Шмельц, Вольрих.

Вольрих: Ясно одно. Хельга Хорстман старается удержать документы мужа у себя. Скажу откровенно: она собирается нас шантажировать.

Тириш: А сколько конкретно она хочет?

Вольрих: Это еще не ясно. Но ясно, что у нее в руках часть материалов ее мужа и она знает им цену. В них не только данные о спекуляциях земельными участками, но и многое другое. Проблема в том, что у нее только копии, а оригиналы Бог весть у кого.

Тириш: Вероятно, у Вардайнера?

Шмельц (решительно): Если это так, нам нужно быть начеку. Не знаю почему, но Вардайнер меня ненавидит и предпримет против меня что угодно!

Тириш: Разумеется, мы должны этому помешать. Прежде всего нужно поскорее организовать похороны Хорстмана. Об этом позаботитесь вы, Вольрих. А еще нам понадобится адвокат, который бы сумел справиться с такими вещами.

Вольрих: Предлагаю Шлоссера! Этот ни перед чем не остановится!

* * *

Профессор, доктор медицины Билрот из Штарнберга собщил Сузанне Вардайнер после обследования ее мужа:

– Не существует болезни, которая не влияла бы на весь организм пациента и на которую каждый не реагировал бы по-своему. Банальное недомогание у одного может привести к фатальному исходу у другого.

Все это в полной мере относится и к вашему мужу. Хотя внешне он выглядит весьма энергичным человеком, в действительности – это исключительно чувствительный тип со спастическими реакциями. Они и вызывают у него постоянные перепады температуры тела, давления крови и сердечной деятельности.

Неверно было бы определить его состояние как критическое. Но некоторые анализы – состава крови, мочи, кардиограмма – вызывают серьезные опасения. Я бы рекомендовал вашему мужу не напрягаться на работе, беречь себя, придерживаться диеты и, по возможности, отдыхать, иначе я ни за что не ручаюсь.

* * *

Ханнелора Дрейер вместе с Фельдером и фон Готой сидела перед комиссаром Циммерманом. Она быстро привыкла, что в новом отделе иметь дело придется с одними мужчинами.

– Надо разобраться, что за женщины замешаны в этой истории с Хорстманом, – сказал начальник. – С кем мы уже столкнулись?

– Хельга Хорстман, – начала Дрейер. Комиссар кивнул.

– Она входит в ближайший круг людей, так или иначе связанных со смертью Хорстмана. Ими я займусь сам. Дальше.

– Сузанна Вардайнер, – продолжила Дрейер.

– Она – единое целое с Петером Вардайнером, – заметил фон Гота. – Супруги как-никак.

– Это еще ничего не значит. – Циммерман слегка усмехнулся. Остальным возразить было нечего.

– В списке телефонов и адресов, найденном у Хорстмана, множество женских имен, – доложил как всегда педантичный Фельдер. – Чаще всего фигурируют три, хотя у них время от времени меняются адреса и номера телефонов. Некая Антония Бауэр, затем Ингеборг Файнер…

– Кто они такие?

– Бауэр – секретарша в «Мюнхенском утреннем курьере», а Ингеборг работает в «Мюнхенских вечерних вестях», где-то в отделе рекламы.

– Займитесь ими, коллега Дрейер.

– А что с третьим именем? – настаивал любопытный фон Гота.

– Генриетта Шмельц, – сказал Фельдер.

– Она родственница Анатоля Шмельца?

– Да, его жена.

– И она тоже постоянно фигурирует в записях Хорстмана? – удивленно переспросил Циммерман. – Этой дамой нужно заняться вам, фон Гота!

– Прямо сегодня? – спросил тот, многозначительно взглянув на часы. Но тут же понял, что вопрос был излишним, и слегка покраснел.

– Коллега Дрейер, вы уже связались с отделом наружного наблюдения? – продолжал Циммерман.

– Да, комиссар Коморски просил передать вам, что в нашем распоряжении столько его людей, сколько потребуется.

– Ну, пока нам понадобятся две-три группы, – констатировал комиссар. – Фельдер остается здесь. Я заеду к Келлеру, а потом – домой поужинать. Позвоните, пожалуйста, моей жене. Потом снова встречаемся здесь.

* * *

Из стенограммы допроса адвоката, доктора юриспруденции Шлоссера:

«В субботу вечером меня пригласили в издательство «Мюнхенского утреннего курьера». С присутствовавшими там Тиришем, Шмельцем и Вольрихом я был хорошо знаком. Когда мы договорились о гонораре, меня проинформировали о подробностях истории с Хорстманом.

Говорил Тириш. От него я узнал, что Хорстман, репортер их газеты, погибший прошлой ночью, располагал некоторыми документами, которые можно оценить как крайне щекотливые и которыми нынче владеет его вдова. Далее мне было сказано, что это материалы о купле и продаже различных земельных участков, и они, вполне возможно, попали и в другие посторонние руки. Но тогда мне никто не сказал, в чьи именно.

Выслушав все это, я изложил свою точку зрения как юрист. Хорстман был сотрудником редакции с твердым месячным жалованием. По закону это означает, что все, что он написал, обнаружил и зафиксировал, несомненно, принадлежит издательству, оплатившему его труд. И если кто-то хочет присвоить эти результаты его работы, он нарушает закон.

Только тогда я услышал от Тириша о Вардайнере. Петер Вардайнер – фигура во многом спорная. В мюнхенском обществе его не любят. Прежде всего из-за его сомнительного второго брака. Кроме того, он настраивает против себя излишней щедростью, слишком независимым образом жизни, контактами с сомнительными людьми, излишней элегантностью жены. Короче говоря, у него нет репутации солидного человека.

Тириш: А можно все, что вы сказали, как-то использовать практически?

Шлоссер: По-моему, этого достаточно, чтобы подать на Вардайнера в суд.

Тириш: Прекрасно! Это то, что нам надо.

Шлоссер: Но только прошу оценить и другую возможность. Что если речь идет вообще не о материалах, которым вы придаете такое значение, а о чисто личных, возможно, весьма деликатных вопросах?

Тириш: Откуда вы знаете?

Шлоссер: У меня есть кое-какой опыт. Я знал достаточно журналистов, которые выдавали свое копание в деликатных вопросах чужой личной жизни за общественно полезную деятельность и даже за защиту справедливости. Делают они это из желания прославиться, иногда – из желания отомстить. Полагаете, Хорстман был способен на нечто подобное?

Шмельц: Да, это было бы на него похоже!

Шлоссер: Ну, тогда у нас руки связаны. Законным путем можем потребовать только те материалы, которые были подготовлены для печати. Те, что носят характер чисто личных оценок, требовать не можем. Их нельзя считать рабочим материалом и частью издательского процесса, а только личными заметками автора.

Шмельц: Боюсь, что в этом случае нам придется туго.

Тириш: Доктор Шлоссер, а не найдется ли возможности таким образом провести водораздел между личным и служебным, чтобы и так называемые «личные заметки» угодили в разряд служебных материалов и мы смогли бы их получить? Разумеется, это отразилось бы и на увеличении вашего гонорара.

Шлоссер: На сколько?

Тириш: На треть.

Шлоссер: Согласен! Сделаю все возможное. Это будет нелегко, но не теряю надежды. Дело в том, что я имею честь быть знакомым с герром Гляйхером, генеральным прокурором».

* * *

Фон Гота снова позвонил Гольднеру.

– Мне нужна кое-какая информация. О фрау Генриетте Шмельц.

Ответ последовал не сразу. В трубке он слышал, как Карл подкрепляется каким-то напитком. Когда Гольднер заговорил, язык его слегка заплетался:

– Дорогой друг, это не так просто. Мне даже в голову не приходит ничего, что вам может пригодиться.

– Это может означать только одно – вы эту даму уважаете.

– Гораздо больше, фон Гота! Я Генриетту обожаю! – признался Гольднер. Но тут же тон его изменился, и в голосе зазвучало подозрение: – Чего вы от нее хотите? Пока не объясните, ничего от меня не добьетесь!

Фон Гота понял, что увертками тут ничего не добьешься.

– Разумеется, я все вам скажу. Имя Генриетты Шмельц повторяется в записной книжке, которую мы нашли в бумагах Хорстмана. Можете сказать мне, что у них были за отношения?

– Я, пожалуй, мог бы вам сказать. Но, насколько я знаю, сведения из первых рук для вас обладают большей ценностью. Так что я договорюсь о вас с фрау Генриеттой. Поезжайте на озеро Аммер, адрес у вас есть. Она будет вас ждать. И не потому, что я позвоню, а в основном потому, что она постоянно кого-то ждет.

* * *

Издателя Бургхаузена, явившегося в сопровождении заместителя шеф-редактора «Мюнхенских вечерних вестей» Замхабера, на вилле Вардайнеров в Грюнвальде встретила фрау Сузанна. Гостей она усадила в кресла у окна, откуда они могли наслаждаться видом на ухоженный газон и бассейн на фоне густого ельника. Журчала непринужденная беседа о чем попало – о неважной погоде, проблемах с детьми, заботах с домашними животными. Бургхаузен чисто по-мюнхенски то и дело взрывался хохотом, в то время как Замхабер, этакий журналист-философ, только едва заметно улыбался. Но и его по-детски пухлая физиономия излучала понимание и дружелюбие.

Петер Вардайнер, который выглядел опять свежим и бодрым и тоже немного шумным, без долгих разговоров обрушился на гостей:

– Мне в руки попал сенсационный материал! Просто потрясающий, с точными цифрами и фактами. Раскрыты спекуляции с земельными участками, которым потворствовали органы власти. Спекуляции в гигантских размерах. И с фантастическими прибылями!

– Великолепно, – сказал Бургхаузен, но в его голосе не было и следа восхищения. – Если это удастся доказать. И если окажется столь интересно, чтобы заслуживать публикации.

Замхабер высказался еще сдержаннее, с изрядной долей врожденной осторожности:

– Журналистика, собственно, вся своего рода приключение, я имею в виду приключение духа. Но за них всегда приходится нести ответственность.

– Верно, – согласился Бургхаузен. – И чтобы не оставалось недомолвок: за столь рискованную акцию, в целесообразности которой я пока сомневаюсь, не может отвечать вся редакция. Тут должен отвечать ее автор.

– Надеюсь, вы не думаете, что я боюсь этого? – воинственно вздыбился Вардайнер. – Опубликую от своего имени!

– Это весьма благородно, – примирительно начал Замхабер, – но это единственный выход.

– Петер, я решительно против! – воскликнула расстроенная Сузанна. – Для тебя это может иметь катастрофические последствия, ведь ты сам суешь голову в петлю!

– Боюсь, что вы недалеки от истины, – поддержал ее Бургхаузен. – А вам, герр Вардайнер, я хочу напомнить, что вы не только шеф-редактор газеты, но вместе со мной и ее совладелец!

– Вопрос обсуждению не подлежит, – заявил Вардайнер.

– Не торопитесь с решением, еще есть время хорошенько подумать. И чем больше, тем лучше. Ведь речь пойдет о деньгах, моих и ваших, и о деньгах вашей жены. Но, разумеется, вы можете поступать, как считаете нужным, и располагать моим согласием на любое обоснованное решение.

* * *

Тем же вечером комиссар Циммерман навестил своего старого приятеля Келлера. Похоже, его ждали. Пес радостно запрыгал вокруг, получив за это порцию колбасных шкурок. В этом отношении Циммерман его никогда не обманывал. Когда Келлер налил им обоим по чашке мокко, заваренного по собственному рецепту и всегда стоявшего на столе в большом термосе, им показалось, что сидят они тут среди книг, вырезок из газет и полицейских ведомостей уже очень давно. Пес, спрятавшись в тени настольной лампы, наслаждался подарком. Они потягивали кофе.

Циммерман не выдержал первый.

– Я только заглянул спросить, как у тебя дела.

– А я поговорил с советником Хедрихом и из того, что он мне рассказал, почувствовал, что ты заявишься, – сказал Келлер. – Действительно такой сложный случай?

– Иначе я не стал бы тебя беспокоить, – буркнул Циммерман. Потом постарался кое-что объяснить. – Знаешь, я уважаю твое уединение и не хочу излишними визитами обременять нашу дружбу.

Келлер глубже погрузился в кресло.

– Значит, у тебя возникли проблемы.

– Я пока не вижу картины в целом, – сознался Циммерман. Келлер был единственным человеком, перед которым он мог не скрывать своих сомнений и даже беспомощности. – Чувствую, что в деле есть что-то непредсказуемое. И чем больше думаю, тем больше запутываюсь.

– Со мной такое было много раз, – согласился Келлер.

– Хочу просить тебя как-нибудь посмотреть материалы по делу Хорстмана. Я поручил Фельдеру все приготовить.

– Ничего я не стану смотреть, – решительно отказался Келлер. – До тех пор, пока ты сам не решишь, что не справляешься. Опыта у тебя достаточно. Так что потом поговорим о том, чем могу быть полезен я, а вначале давай попытаемся подумать вместе.

* * *

Генеральный прокурор доктор Гляйхер весьма дорожил своей репутацией положительного и морально безупречного человека. Будучи признанным авторитетом в области права и, по мнению некоторых, даже слишком педантичным представителем судебной власти, на самом деле, особенно в личной жизни, относился к людям очень чутко, стараясь понять их проблемы.

Он очень любил свою жену, воспитанную в лучшем обществе. Она думала и действовала строго в духе христианских принципов, и в то же время ей было не чуждо чувство социальной справедливости. Больше всего она любила музыку. Два сына, Ульрих и Йорг – первый еще учился, второй сдавал последние экзамены, – шли по стопам своего отца, которого глубоко уважали, и изучали право.

Прокурор как раз пытался разбросать в палисаднике остатки снега, когда его позвали к телефону. По голосу он тут же узнал адвоката Шлоссера, которого считал довольно видным членом сообщества юристов, поэтому выслушал максимально корректно и благожелательно.

Весьма учтиво обратившись к прокурору, Шлоссер начал:

– Прошу простить, что беспокою вас, но мне поручено дело, в котором очень важна была бы ваша предварительная оценка – как руководство к действию.

– О чем речь?

– Позвольте, я начну с того, что в этом деле мои клиенты – это Тириш и Шмельц, владельцы и издатели газеты, близкой к властям.

– Но в чем конкретно дело?

– Вчера ночью погиб журналист по фамилии Хорстман. Очевидно, несчастный случай. К сожалению, некоторые служащие криминальной полиции совершенно безосновательно пытаются раздуть это дело, относясь довольно неуважительно… к виднейшим лицам нашего города.

– Прошу, никаких гипотез, – перебил его Гляйхер. – Изложите мне поточнее конкретные факты!

* * *

Из донесения ассистента фон Готы:

«Я воспользовался служебной машиной для визита к фрау Генриетте Шмельц на ее виллу у озера Аммер. Прибыл в 18.30, но принят не был. Попытался кое-что разузнать у соседей. Вернулся в 21.15. Результаты приведены в приложении».

«Безрезультатно», – оценил донесение Фельдер.

* * *

Генеральный прокурор доктор Гляйхер тем же вечером хотел переговорить лично с полицай-президентом. Но узнал, что это невозможно, так как полицай-президент вместе с бургомистром на банкете для высшего общества. Тогда Гляйхер решил поговорить с советником Хедрихом. Оказалось, тот ушел домой, чтобы отоспаться после суточного дежурства.

– Тогда прошу к телефону, – потребовал генеральный прокурор, – начальника отделения по расследованию тяжких преступлений.

– Он уже давно не выходит из Штарнбергской больницы. Замещает его комиссар Циммерман, который как раз сейчас на выезде. Можем чем-нибудь еще помочь, герр прокурор?

* * *

Шмельц сидел на кровати в номере «Гранд-отеля», тоскливо озираясь по сторонам. Стол перед ним был заставлен бутылками с английским джином, шотландским виски, французским коньяком, итальянским вермутом. Он с отвращением отвел глаза: одна мысль об алкоголе вызывала спазмы в желудке.

Побродив воспаленными глазами по комнате, наконец заметил Хесслера. Хансик, как обычно, преданным голосом, спросил:

– Что могу я сделать для вас, герр доктор?

– Ты и вправду мой единственный друг, Хансик.

– Всегда к вашим услугам, – торжественно заявил Хансик. – Потому что вы для меня… всегда… для меня…

– Все нормально, Хансик, – успокоил Шмельц. – Это само собой разумеется. Но что касается твоей идеи – я не против. Нужно передохнуть, расслабиться, забыться…

– Надеюсь, я смогу предложить то, что нужно. Роскошная штучка, обойдется недешево, но она того стоит. Значит, через час на обычном месте.

* * *

– Что мне делать? – задумчиво спросил Петер Вардайнер жену после ухода Бургхаузена и Замхабера.

Фрау Сузанна приблизилась к нему, шурша тонкими шелками, ненавязчиво надушенная, заметно, но со вкусом подкрашенная.

– Ты подумал о том, – спросила она, продолжая разглядывать свое отражение в зеркале, – почему эти двое не пытались отговорить тебя от этой авантюры?

– Ты чудесно выглядишь!

– Очень приятно слышать это от тебя. Но задумайся лучше над моими словами. Замхабер наверняка спит и видит себя на твоем месте, а Бургхаузен использует любую возможность, чтобы избавиться от компаньона. Скандал, который ты собираешься вызвать, им в этом поможет.

– Сузи, – произнес он тоном возлюбленного школяра, – ты представить не можешь, как я тебя люблю!

– Так докажи это, Петер. Постарайся думать только обо мне. Можешь? Боже, как бы я была счастлива! Или тебе все еще мешает эта старая история со Шмельцем?

– Почему ты все сводишь к этому? Я тебя столько раз просил прекратить…

– Ты большой фантазер, Петер. В этом твоя сила, но и слабость тоже. – Сузанна словно обращалась к своему отражению в зеркале. И без всякого перехода воскликнула: – Нас ждут на балу холостяков! Ты должен произнести речь с приветствием масленичной церемонии. Сосредоточься на этом.

* * *

Комиссар Циммерман по пути от Келлера к себе домой снова заехал в управление. Инспектора Фельдера это не удивило, он тут же доложил:

– Фон Гота оставил рапорт о поездке к Генриетте Шмельц. Бумага у вас на столе.

Комиссар рассеянно кивнул. Как всегда, когда возвращался от Келлера.

– Больше ничего нового?

– Звонил генеральный прокурор Гляйхер, хотел срочно с вами поговорить.

Циммерман и это принял без комментариев. Фельдер продолжал:

– Появлялся капитан Крамер-Марайн, они с Вайнгартне-ром в техотделе. Явно хочет похвалиться какой-то находкой.

Через несколько минут Циммерман уже слушал разглагольствования Крамер-Марайна:

– Следы шин указывают, что автомобиль был снабжен бескамерными шинами, после изучения каталога промышленных образцов мы определили их как марку «файрстоун-феникс». Это новейший образец. Таких в Мюнхене еще немного.

С полчаса капитан морочил слушателей всякими техническими деталями, пока его не перебил звонок телефона. Звонил генеральный прокурор доктор Гляйхер, желавший говорить с комиссаром Циммерманом.

Гляйхер: Я несколько раз тщетно пытался вас застать, дорогой Циммерман. Не воспринимайте это как упрек. Меня интересует дело Хорстмана. Почему меня вообще не информировали? Ведь это предписано в ваших инструкциях.

Циммерман: Потому что пока не ясно, идет ли речь о простом дорожном происшествии, герр прокурор.

Гляйхер: Если этим занимаетесь вы, Циммерман, значит, дело гораздо серьезнее. Я прав?

Циммерман (вынужденно): Пожалуй.

Гляйхер: Значит, я хочу от вас полного отчета. Со всеми деталями.

Следующие полчаса Циммерман был занят тем, что докладывал прокурору о всем, что они до сих пор выяснили. И признал, что пока не готов сделать какие-то выводы. О своих предположениях упоминать не стал. Фельдер, следивший за беседой, в глубине души был восхищен дипломатическими способностями шефа.

Доктор Гляйхер высказал в конце концов свои опасения:

– Что-то все это мне как-то не нравится. Прошу, Циммерман, отнеситесь к делу с максимальным вниманием. Можете рассчитывать на мою полную поддержку. – И потом, уже совсем официально: – Прошу непрерывно информировать меня о развитии дела. Со всеми подробностями.

* * *

Из показаний нескольких женщин об их отношениях с Анатолем Шмельцем, добытых и запротоколированных ассистентом фон Готой:

Мария К., Афины, актриса:

Чтобы понять, из чего родились наши отношения с Анатолем Шмельцем, нужно войти в ситуацию человека, постоянно живущего здесь, в Греции. Здесь нас окружает дух тысячелетней эллинской культуры, он определяет и античный образ мыслей. Мы прощаем несовершенства телесной оболочки человека, если они уравновешены красотой его души. Это полностью относится к Анатолю.

Впервые мы встретились в ресторане афинского отеля «Хилтон» на приеме, устроенном в целях расширения международных контактов. Анатоль сидел за длинным столом прямо против меня. Посреди этой стерильной обстановки, типичной для американского образа жизни, его сильная личность привлекала всеобщее внимание.

Позже я поняла, что он, по существу, человек деликатный, в душе поэт, сердечный и заботливый друг. Его внешности я буквально не замечала, так была очарована благородством и красотой души. То, что я на тридцать лет моложе него, не имеет никакого значения. И прошу вас, никогда не называйте в связи с моим отношением к Анатолю Шмельцу имя Хайнца Хорстмана.

Мария Антония Бауэр, Мюнхен, секретарь редакции:

В кабинете шеф-редактора, то есть у доктора Шмельца, стоял широкий кожаный диван, он остался еще со времен нацистов. Его называли не иначе как «ложе наслаждений» или «матрац для повышения квалификации», поскольку те, кто когда-либо оказывался на нем, могли рассчитывать на повышение.

И я сама как-то раз прямо посреди диктовки очутилась на этом редакционном трамплине. Но собралась с силами и кое-как освободилась. Разумеется, при этом я не звала на помощь, понимала, что из-за скандала вылечу с работы в два счета. Так что я прикинулась робкой ланью и сбежала.

Только при этом не подумала о Хесслере, который всегда, как тень, был рядом с шефом. И когда я отказалась ублажать начальника, этот тип догнал меня в коридоре. Правда, стоило еще раз разыграть девственницу. Как и Шмельц, Хесслер меня отпустил, сплюнув и добавив пару слов. Так вот я и справилась.

О такой «диктовке» я рассказала своему близкому другу Лотару. Он только посмеялся, а потом рассказал Хорстману. Ну а тот всю историю и записал.

Доктор медицины Марианна Ольмюллер, главный врач клиники в Горной Баварии:

Я никогда в жизни не встречала такого милого, бескорыстного и скромного человека. Он ничего от меня не требовал, напротив, терпеливо ждал, пока я его пойму и приму. Когда это произошло, был искренне счастлив. Да, я говорю об Анатоле, о докторе Шмельце.