Текст книги "Немецкий детектив"

Автор книги: Ханс Кирст

Соавторы: Вернер Тельке,Хорст Бозецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

Шмельц, опершись о кресло, повернулся в сторону человека с решительным голосом. Вид спокойного лица с проницательными глазами почему-то вдруг пробудил в нем защитный инстинкт. Он рявкнул: «А вы, вообще, кто такой?»

Циммерман молча показал ему документы. Шмельц, взглянув на них, многозначительно усмехнулся. «Долго меня это не задержит, Хансик». – «Тогда я подожду еще. Машина стоит на Шванталерштрассе, у выхода из театра». – И Хансик Хесслер, по-военному повернувшись кругом, вышел.

«Да, на него можно положиться, – сообщил Шмельц. – Таких сегодня днем с огнем не найти».

* * *

Анатоль Шмельц и Ханс Хесслер впервые встретились в Милане летом 1947 года. Тогда Западная Германия была потрясена вестью о катастрофическом наводнении, постигшем Северную Италию: затопленные деревни, огромные убытки, человеческие жертвы. Соседние страны слали в Италию помощь.

Тогдашние американские власти в Мюнхене предоставили самолет. Не для доставки пищи, одежды и лекарств, а для журналистов, чтобы мобилизовать общественность.

Анатоль Шмельц участвовал в этом полете. Но не как репортер – эта участь выпала Вольриху, уже работавшему к тому времени в газете Шмельца. Нет, он хотел таким образом продемонстрировать публике свои гуманистические убеждения.

Между прочим, там был и Гольднер, без которого нигде не обходилось.

Полет над затопленными районами был ужасен. Рев моторов, переходящие из рук в руки бутылки виски, лица, пытающиеся изображать участие и печаль… А внизу – поля, покрытые бурой массой воды, уносимые потоком коровы, овцы, собаки…

Как утверждает Гольднер, Шмельц совсем расчувствовался.

Наконец они сели в Милане, потрясенные, но не исчерпавшие сил – они ведь мужчины! Вышли из самолета, размяли ноги, и один из них – Вольрих – начал тут же узнавать, где ближайший бордель.

Вот что рассказывал позднее сам Анатоль Шмельц: «Я собирался осмотреть Миланский собор, но мои коллеги буквально затащили меня в переулок неподалеку от «Ла Скала», где был один из многих миланских «домов любви». Остальные уже были внутри, а я все колебался – не слишком хотелось. Оглядевшись, словно ища, чтобы кто-то помог мне решиться, я заметил у входа человека, смотревшего на меня с надеждой и ожиданием.

Он сказал: «Так хотелось бы… но я не могу себе этого позволить…»

Сказал по-немецки, откровенно и доверчиво. Ну я и пригласил его пойти со мной.

Это была первая моя встреча с Хансом Хесслером, который с тех пор остался при мне, благодарный, преданный и все понимающий. И до сегодняшнего дня он ни разу не обманул моего доверия».

* * *

Карл Гольднер так прокомментировал этот рассказ: – Эти двое были словно созданы друг для друга. Их дружба до гроба началась с совместного приключения в миланском борделе. Иногда они, правда, больше напоминали не приятелей, а заговорщиков. Что же там тогда произошло? Девки в том миланском борделе в столь тяжелые времена не были избалованы заработками, тем больший восторг вызвало вторжение нашей компании. Одна очень даже созревшая куколка тут же кинулась на Хесслера и с профессиональной ловкостью забралась ему в штаны. Шмельц стоял рядом, как ребенок, у которого забрали игрушку.

Хесслер, заметив это, тут же отреагировал: «Дорогой, если вам эта девка нравится – с удовольствием уступлю!»

Вот с чего начались эти удивительные, длящиеся третий десяток лет отношения между Анатолем и его Хансиком.

* * *

– Могу я спросить, – осторожно начал фон Гота, – видели вы этой ночью Хорстмана?

– К счастью, не видел, – с виду равнодушно заявил Вольрих. Но глаза его испуганно забегали. – С большим удовольствием я вижу его жену. Но это не тайна. Вы имеете что-нибудь против?

Фон Гота понял, что это уловка Вольриха, который решил атаковать, чтобы не оказаться припертым к стенке. Отхлебнув из бокала пива, он спокойно спросил:

– Вы всю ночь были здесь, в театре?

– А меня видели где-то еще? – спросил Вольрих, стараясь казаться невозмутимым.

– Этого я не утверждаю.

– Зато намекаете! – вновь атаковал Вольрих, почувствовав неуверенность молодого криминалиста. – Будьте добры объяснить мне, с какой стати вы задаете подобные вопросы! И я еще подумаю, буду ли вообще отвечать.

Фон Гота выпил еще пива, отодвинул бокал подальше и решил поставить все на карту.

– Погибший, о котором упоминал комиссар Циммерман, – это Хайнц Хорстман.

– Правда? – выдавил Вольрих. – Как это могло произойти? Черт, какое свинство! Ну теперь начнется.

– Не похоже, что это вас слишком опечалило или даже расстроило, – констатировал фон Гота.

– А с какой стати? – недоуменно возразил Вольрих. – Хорстмана никто терпеть не мог, от него были одни неприятности!

– У кого?

– У всех, кто имел с ним дело. – Казалось, Вольрих заговорил в открытую. – Хорстман был из тех, кто сует свой нос в любую дырку. Он был ужасный нахал. С ним никто и ни в чем не мог быть уверенным.

– Значит ли это, что вы испытывали антипатию к Хорстману?

Вольрих рассмеялся:

– Вовсе нет – мы с ним были приятели.

– С его женой тоже?

– Да, и с ней тоже. – Тут Вольрих вдруг заинтересовался: – А что с ним, собственно, случилось?

– Возможно, – осторожно сказал фон Гота, – он попал под машину.

– Возможно, – усмехнулся Вольрих, – но вы-то служите не в дорожной полиции, а у Циммермана, в отделе по расследованию убийств. И что же именно вы собираетесь от меня узнать?

– Где вы находились между двадцатью двумя часами и полуночью?

– Где-то здесь. И буду утверждать это до тех пор, пока вы не докажете иное. Но делать это вам вообще-то не советую. Не потому, что я лично знаком с полицай-президентом, министром юстиции и еще кое с кем. Как мне кажется, вы, видимо, вообще представления не имеете, во что вляпались.

* * *

Фрау Сузанна, супруга Петера Вардайнера, сообщила сразу после смерти своего мужа:

– В тот вечер в театре я была не в настроении. Меня беспокоил муж. Он был агрессивнее, чем когда бы то ни было, особенно в отношении Шмельца. Но Шмельц был для нас обоих больным местом. Еще до того как выйти за Петера, я ведь встречалась и со Шмельцем. Конечно, я не имею в виду интимные отношения, о связи речи не шло, мы были добрыми друзьями. Когда я пыталась заговорить об этом, Петер всегда переводил разговор на другое. Но я подозревала – он делает так для того, чтоб не узнать правду. Правду, которой он опасался, хотя совершенно напрасно. Между мною и Шмельцем никогда ничего не было.

Так вот, поведение Петера в ту жуткую ночь в театре заставило меня думать, что в нем вдруг прорвалась долго сдерживаемая ненависть к Шмельцу, вызванная подозрением о нашей былой связи, и что он решил схватиться в открытую.

Я попыталась отвлечь его: «Когда же ты успокоишься и займешься чем-нибудь повеселее? У тебя полна редакция прелестных молодых девушек, в конце концов есть и я. Выкинь ты из головы этого Шмельца. Вспомни о своем здоровье – и думай о радостном и веселом». Но он лишь смеялся и, возомнив, что с ним ничего не может случиться, повторял: «Я себя чувствую так здорово, что могу сдвинуть горы!»

* * *

Комиссар Циммерман отвел Анатоля Шмельца в сторону, к стойке с сосисками, где уже ждал Фельдер. Разговоры того рода, что предстоял комиссару, по основным правилам следственной практики никогда не велись без свидетелей.

– Чем могу быть полезен? – снисходительно начал Шмельц.

– Прежде всего я должен вам кое-что сообщить, – заявил Циммерман, держась, как обычно, сдержанно.

– О чем же?

– О Хорстмане, который, по нашим сведениям, занимал в вашей газете видное положение.

– Видное положение – слишком сильно сказано, – поправил его Шмельц. – Хорстман был всего лишь одним из множества репортеров нашей газеты…

– Был? – тут же переспросил Циммерман.

– Ну да – я не знаю, что он натворил или что там вы собираетесь ему навесить, но должен вам сказать, что Хорстман – только это между нами – давно не пользуется былым доверием.

– Ну, думаю, ему от этого ни жарко ни холодно, – оборвал его Циммерман, – потому что он погиб.

Фельдер удивленно уставился на начальника, сочтя было, что комиссар поспешил, не сдержался. Или нет? Взглянув на Шмельца, заметил, как тот отшатнулся.

– Господи, что вы говорите? Хорстман погиб? – Шмельц прикрыл руками лицо, голос его зазвучал хрипло: – Боже, какой ужас! И как это случилось?

– Попал под машину, несчастный случай скорее всего. – Комиссар вдруг словно утратил интерес к дальнейшей беседе. – И это все, что я вам хотел сообщить. Счастливо оставаться, доктор Шмельц!

Циммерман кивнул Фельдеру, чтобы шел за ним. Они вернулись к столу, за которым сидел фон Гота.

– Беспросветно! – сказал фон Гота.

– То есть мы, как обычно, ничего не узнали, – пояснил его реплику комиссар Циммерман.

* * *

Комиссар Кребс, начальник полиции нравов, вернувшись с совещания у руководства, спросил у дежурного, где Циммерман.

– Комиссар Циммерман на операции, подозрение на убийство. Предупредить, что вы его искали?

– Нет, спасибо, – торопливо отказался Кребс, – мне не к спеху.

– А может, передать, чтобы он связался с вами? – не отставал дежурный, и неудивительно – комиссар Кребс был тут одной из важнейших фигур, хотя по виду этого и не скажешь. – Мы ведь с Циммерманом на связи. Его машина на углу Шиллерштрассе и Шванталерштрассе.

– Просто сообщите мне, когда он появится, – спокойно попросил Кребс. – Его предупреждать не стоит. Я буду у себя в кабинете, похоже, до утра.

* * *

Комиссар Циммерман с удовольствием доел пятую ливерную колбаску, ни на миг не упуская из виду соседний стол. Туда уже вернулись и Шмельц, и Вольрих. Казалось, от новости, которой они шепотом поделились с приятелями, праздничное настроение у всех как рукой сняло. Они сидели, перешептываясь и переругиваясь.

– У них есть какой-нибудь серьезный конкурент, которого следует опасаться, а, фон Гота? – желал знать комиссар, укладывая колбасные шкурки в бумажный пакетик. Лакомство для пса Келлера.

– Разумеется, конкуренция есть в любом деле. Прежде всего для них опасен Петер Вардайнер с «Мюнхенскими вечерними вестями», – пояснил тот.

– Тогда поговорите с ним. Но только тактично. У вас получится. Скажите ему о смерти Хайнца Хорстмана, но никаких подробностей! Если он любой ценой захочет знать побольше, в его распоряжении я!

– Да, комиссар. – И фон Гота вышел.

Фельдер, наслаждаясь колбасой, полюбопытствовал:

– Комиссар, вы не могли бы сказать, на чем, по-вашему, нам следует сосредоточить внимание?

– Как всегда, на одном и том же, – терпеливо пояснил Циммерман. – Каждый раз, начиная новое дело, мы прежде всего стараемся установить общую картину развития событий и уже потом заниматься подробностями.

Тем временем из-за стола журналистов «Мюнхенского утреннего курьера» поднялся Тириш, направился к Циммерману, представился и заметил:

– Исключительно неприятное происшествие!

– Мне тоже так кажется, – согласился комиссар. Тириш, не дожидаясь приглашения, подсел к нему.

– Вам что-нибудь заказать? – И, получив отказ, повторил: – Чего душа желает?

И снова получил сухой отказ.

Ничуть не смутившись, Тириш продолжал:

– Поверьте, мы все потрясены. Я собираюсь выразить соболезнования вдове, мы ей выплатим несколько месячных окладов мужа. Позаботимся о похоронах и возьмем на себя все затраты.

– Как благородно! – заметил Циммерман. Фельдер тоже, усмехнувшись, взглянул на Тириша.

– Да, у вас на фирме спокойно можно умирать.

– Хотелось бы надеяться, – продолжал Тириш, все еще стараясь сохранять спокойный тон, но уже явно предупреждая, – что вы сумеете верно сориентироваться.

– Думаю, уж здесь вы можете на нас положиться, – буркнул Циммерман.

– Несчастье с Хорстманом, безусловно, событие весьма прискорбное, но это, я уверен, чисто личная драма, которая не касается впрямую нашей газеты. Это следует подчеркнуть.

– Вы считаете, следует? – спросил Циммерман.

– Разумеется! – Тириш даже расстроился. – Нельзя же отождествлять человека с организацией, где он работает…

Ответом ему Циммерман себя утруждать не стал, тем более что в эту минуту вошел Петер Вардайнер, заботливо сопровождаемый фон Готой, и направился прямо к Шмельцу.

* * *

Из стенограммы допроса Клары Климентины Леммингер, старейшей гардеробщицы Фолькс-театра:

«Около половины пятого ко мне подошел один господин, в котором я, просмотрев фотографии, опознала герра Вольриха. Он подал мне номерок, и я выдала ему зимнее пальто с меховой подкладкой и меховую шляпу, ну, как сейчас носят. Еще он хотел сумочку, но я никак не могла найти. Пока искала, вдруг вспомнила, что сумочку мне сдавала дама – такая, средних лет, – которую этот господин сопровождал. Почему я так все точно запомнила? У него был номер 901, а та дама, кстати, жутко накрашенная особа с вот таким начесом, получила номер 900. Для меня, в моей работе, это важный момент, как говорят в футболе – конец первого тайма. В тот вечер я обслуживала номера от 800 до 1000.

Так вот, этот Вольрих все требовал, чтобы я выдала ему сумочку, которую сдала его дама. Ну, я сказала, что сожалею, но, видимо, ее взяла та дама сама, потому что в гардеробе ее нет. И тут он вскипел и начал орать. Мол, сумочка якобы была сдана на его номер 901, а не на номер 900. И он требует… и он настаивает…

Так я ему ответила: «Почтенный, вы мне можете знаете что?.. Я исполняю свои обязанности. За это мне и платят. И не позволю всякому олуху…»»

* * *

Тем временем в пивном подвальчике Петер Вардайнер добрался до стола, где сидели люди из «Мюнхенского утреннего курьера». Там он резко затормозил перед Анатолем Шмельцем. Шмельц неуклюже встал, вытирая вспотевшее лицо.

– Присаживайтесь к нам, Вардайнер, – пригласил Тириш, вернувшийся от Циммермана. – Как раз мы говорим об ужасном несчастье с коллегой Хорстманом.

– Могу представить, – вызывающе бросил Вардайнер.

– Это трагедия, настоящая трагедия! – театрально воскликнул Анатоль Шмельц. – И надо же, именно в эту ночь!

– Вот именно, – жестко подчеркнул Вардайнер. – Случайность, Шмельц, или нечто большее?

– Дорожное происшествие, – торопливо и обиженно пояснил Шмельц, испуганно глядя на Вардайнера. – Или вы полагаете, что…

– Послушай, Анатоль, – предупреждающе перебил его Тириш, – я тебя понимаю, и герр Вардайнер тоже, мы видим, как ты переживаешь смерть нашего друга Хорстмана…

– Но почему именно сейчас, а, Шмельц? И спрашиваю, он умер? – упрямо допытывался Вардайнер.

– Но, дорогой мой, откуда мне знать, как умер наш друг Хорстман?

Шмельц казался не в шутку озабоченным. Инквизиторское упрямство Вардайнера заставляло его страдать. В то же время роль обиженного он играл с известным удовлетворением.

– Если эта смерть кого и потрясла, так это меня!

– Хотел бы я в этом не сомневаться! – рассмеялся Петер Вардайнер. Взглянув в искаженную физиономию Шмельца, прежде чем уйти, он довольно заявил: – Смерть Хорстмана еще добавит вам головной боли. Об этом позабочусь я, это мой долг перед покойным. Учтите, я ведь знаю все, что знал он. И это все, что я вам собирался сообщить, Шмельц!

* * *

– Полагаю, это все. Большего и ждать не стоит. – Комиссар Циммерман встал, кивнул Фельдеру и велел фон Готе: – Заплатите по счету, разумеется, с квитанцией.

– А на чай давать? – опросил фон Гота.

– Сколько угодно. Но оплатят вам только ту сумму, что будет стоять в квитанции.

Комиссар не стал говорить, что и за эти деньги предстоит объясняться в бухгалтерии, доказывать правильность уплаты каждого пфеннига, и все равно не было гарантии, что расходы будут действительно оплачены. – И не спешите.

– Может, мне еще немного пооглядеться здесь?

– Смешайтесь с публикой, которая так от души веселится, – ободряюще посоветовал комиссар, – и постарайтесь поразвлечься тоже – только в наших интересах. Уж вы-то знаете с кем.

– Уточнить обстановку? – сообразил фон Гота. Циммерман кивнул:

– В этом обществе вы как рыба в воде. И они вас сочтут за своего и уж во всяком случае не за криминалиста. Постарайтесь это использовать.

– Начать с Гольднера?

– Почему бы и нет? Гольднер – это ходячее справочное бюро. Знает гораздо больше, чем пишет, и знает каждого – от директоров и главных редакторов до вышибал. И уж конечно, знает о Хорстмане.

* * *

Из дневника комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:

«Хотя я некоторое время назад вышел в отставку, поддерживаю весьма интенсивные контакты с коллегами. Польза от этого обоюдная, я подчеркиваю. Полицай-президент лично рекомендовал всем относиться ко мне с «неограниченным пониманием». А Хедрих мне даже предоставил письменный стол. Это невероятная любезность с его стороны, учитывая катастрофическую нехватку места в управлении. Но это легко понять. Мой колоссальный опыт служит как моим преемникам, так и управлению в целом. И это меня устраивает. В ту ночь, когда был журналистский бал, мне звонил Хедрих. Он только что прочел последнее донесение. Циммерман занялся весьма загадочным убийством. Жертва – известный журналист. История может вызвать любые осложнения. Просил меня подключиться и высказать свое мнение.

Это означало, что Хедрих был весьма обеспокоен. А такое случалось очень редко, только если были действительно важные доводы. Были ли они на этот раз?»

* * *

Из стенограммы нового допроса фрау Леммингер, гардеробщицы Фолькс-театра, который на основе плана «След 113» наутро провел старший инспектор Фельдер:

«Леммингер: Нет, о том, что было в сумочке, понятия не имею. Знаю только, что этот Вольрих в половине пятого утра меня из-за нее ужасно разозлил. А он мне надоел еще до этого…

Фельдер: Что это значит, фрау Леммингер, что он вам «надоел»? Когда, как и чем?

Леммингер: Ну, он вдруг вздумал посреди бала взять свои вещи и вещи той самой дамы. Они пойдут, мол, подышать. Заставил притащить все и даже не поблагодарил, а чтобы дать на чай – и в мыслях не было.

Фельдер: А не могли бы вы вспомнить, когда это было?

Леммингер: Пожалуй, около десяти вечера. Потому что как раз явился король бала со своей свитой, я очень люблю это зрелище, а чертов Вольрих мне все испортил.

Фельдер: Значит, Вольрих где-то около двадцати двух часов получил у вас свои вещи и вещи своей дамы?! И оба они ушли. А когда вернулись?

Леммингер: Сразу после ухода короля бала со свитой, около половины двенадцатого. Еще до того, как я выпила свой кофе. И мне снова пришлось таскать их вещи, и я не получила ни пфеннига. Такое не забывается!»

* * *

Служебный автомобиль Циммермана остановился во дворе полицай-президиума, где еще светилось несколько окон.

– Можете пока набросать на бумаге первую оценку событий, – сказал комиссар Фельдеру, – только самое важное. Я скоро приду.

Фельдер поспешил к себе на третий этаж. Когда Циммерман сообщил дежурному о том, что вернулся, было уже четверть шестого.

– На сегодня все? – спросил тот.

– Еще нет.

– На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.

– Значит, у меня почти четыре часа, – сказал Циммерман, – посплю в кабинете.

Дежурный заглянул в свои заметки.

– Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вы вернетесь.

– Ну ладно, позвоните ему.

Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стучался в дверь только Кребс, остальные в полицай-президиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, он увидел за столом Циммермана, с ним рядом – Фельдера. Оба смотрели в бумаги.

– Входи-входи, – пригласил хозяин Кребса. – Не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.

– После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! – с завистью заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. – Наверное, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.

– Эти аргументы мне слишком знакомы. – Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. – Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?

– Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, – событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.

– Ну давай же, Конрад, переходи к делу.

Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.

– Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабингс. И набрали пеструю компанию обычных типов – пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, должен сказать.

– И кто был среди них? – взорвался Циммерман. – Скажи мне наконец!

– Твой сын Манфред.

– И что ты с ним сделал? – спросил Циммерман с закрытыми глазами. – Надрал задницу?

– Я ему не отец, – ответил Кребс.

– Но ты друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет, что я злоупотребляю родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.

– Знаешь, я часто испытываю бессилие, – тихо признался Конрад Кребс. – Нам бы в таких случаях нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или как судьям, ищущим причины и мотивы неправедного поведения. Только не как представителям власти и организаторам репрессий.

– Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, – жестко отрезал Циммерман, – все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!

– Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, – сказал Кребс. – Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.

* * *

– Ну наконец я сказал ему все, что хотел, – удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.

Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:

– Не увлекайся, Петер. Какой-то Шмельц этого не стоит.

– Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить? Сузанна улыбнулась.

– Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из-за меня?

– Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить сферу нашей деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям.

– Но все это слова. – Она звонко рассмеялась. – И кто тебе поверит?

– Дело вовсе не в том, что случилось или не случилось до нашей женитьбы!

– А ты никогда и не спрашивал, – с улыбкой сказала она. – Спроси, и я тебе отвечу.

– Да меня это просто не интересует, – уж слишком яростно он убеждал ее, – и нет причин, чтобы интересовало. Наш брак основан на обоюдном понимании и уважении, на взаимно уважаемой свободе – и это привело нас к нынешней гармонии отношений.

– Ты был бы еще увереннее, – попробовала еще раз Сузанна, – если бы знал, что было в действительности между мной и Шмельцем.

– Нет, – строго отрезал он. – Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.

– Прошу тебя, Петер, – нежно сказала она, – не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое-что получше.

* * *

Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.

Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:

– Кое-кто, фройляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить ва» С сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?

Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:

– Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать наши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?

Кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963. И на этот раз говорит Шмельц:

– Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и командировками за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.

Сузанна: Но жениться на мне ты не хочешь?

Шмельц: Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод – человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.

Сузанна: Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!

Шмельц: Ну и поступай как знаешь! Но я тебя предупреждаю: когда-нибудь ты мне заплатишь за это, чем угодно клянусь!

* * *

– Что мне больше всего не нравится в вашей работе, – жаловался Кребс Циммерману, – никогда нельзя предсказать, куда зайдет следствие.

– Но никто от нас этого и не требует. Мы собираем факты и доказательства, невзирая на личности. Начни мы играть в судьбу – тут и конец.

Было уже шесть утра. Они все еще сидели лицом к лицу. Понемногу светало. Но старые криминалисты вроде Кребса с Циммерманом привыкли преодолевать усталость, которая у прочих отнимала желание и способность продолжать работу.

– А как насчет человеческих слабостей? – спросил Кребс.

– Хватит уже теории, – взмолился Циммерман. – Скажи мне лучше, что было с Манфредом?

– Он нам попался в одном заведении на Гетештрассе – в «Техасце Джо». Сидел там в компании пяти-шести сверстников.

– Девушек тоже?

– Нет. – Казалось, Кребс особо подчеркнул это «нет».

– Был пьян?

– Нет. – Казалось, Кребс сожалеет, что и на этот вопрос не может ответить «да». – Это весьма упростило бы дело.

– В чем тогда дело? Наркотики?

– И тут могу тебя успокоить, Мартин. Но лишь отчасти. Они действительно курили марихуану. Все вместе. Но, как ты знаешь, есть инструкция, что нельзя привлечь к ответственности за «джойнт», когда сигарета ходит по кругу. К чему бы это привело?

– Так ты его не задержал и не отправил на экспертизу к врачу?

Кребс медленно покачал головой, так что очки едва не спали с носа.

– Я Манфреда послал домой. И все. И я ни в чем его не обвинял и не читал ему мораль. Полагаю, ты сам займешься этим дома.

– Но вот когда, когда? Я не могу попасть домой уже неделю!

* * *

– Милый Хансик, – сказал Анатоль Шмельц, без сил упав на сиденье машины, – поехали домой.

– С удовольствием, герр доктор. – Ханс Хесслер, его шофер, телохранитель и наперсник, заколебался. – Скажите только куда?

У доктора Шмельца, совладельца и шеф-редактора «Мюнхенского утреннего курьера», в то время только в Баварии было три «дома».

Во-первых, вилла у озера Аммер – владение его законной супруги Генриетты. Там в его распоряжении был садовый домик с сауной, бассейн с подогревом и кабинет.

Во-вторых, квартира в городе, неподалеку от Фрауен-кирхе, записанная на приятельницу, к которой в то время он особенно благоволил. Там, на третьем этаже, его всегда ждало, как он любил говорить, «убежище», состоявшее из кабинета, кухни и спальни. Спальня была отделана шелком в новокитайском стиле.

И в-третьих, деревенская гостиница с трактиром возле Вольрафтхаузена, принадлежавшая его бывшей любовнице, которой он до сих пор великодушно помогал. Его былая любовь растила внебрачную дочь шестнадцати лет, но к ней Анатоль Шмельц испытывал почти отцовские чувства. Здесь его всегда ждала готовая комната номер один.

Была еще и Греция, где жила Мария, не устававшая уверять, что в их приморской вилле она с нетерпением ждет лишь его. Он отвечал ей столь же страстными письмами и телеграммами – за счет издательства, разумеется. Но этот вариант не входил в расчет из-за большого расстояния.

И к сожалению, то же относилось и к Кармен, когда-то обожаемой мадридской танцовщице, ныне хозяйке бара в Торремолинос. Это заведение благодарный Анатоль Шмельц тоже по привычке щедро финансировал.

И еще… еще…

– Все это так утомительно, Хансик! – жаловался Шмельц, усталый и скукожившийся от удара судьбы.

– Никто вас не понимает, – участливо уверял его Хесслер. – Не ценят вашу доброту, злоупотребляют великодушием. И я тоже грешен…

– Если меня кто и понимает, так это ты, Хансик. За это я тебе очень благодарен. И не забуду этого, ты же знаешь.

От слов таких Хансик засиял, как рождественская елка, и, мчась по Штахусштрассе к Ленбашу, выдавил:

– Ну хоть от этого мы избавились.

Шмельц задумчиво кивнул, не посчитав нужным что-нибудь добавить. Только похлопав своего шофера по плечу, спросил:

– Я до смерти устал, как думаешь, куда бы заехать?

– В «Гранд-отель» на Максимилианштрассе, – предложил Хесслер. – Ведь там для вас всегда зарезервирован номер, и это ближе всего.

– Хансик, – вздохнул Шмельц, – что бы я без тебя делал?

Вполне возможно, оказался бы в исправительном заведении, или, скорее, в лечебнице, а может, и в сенаторском кресле.

Но ничего, еще все впереди.