Текст книги "Немецкий детектив"

Автор книги: Ханс Кирст

Соавторы: Вернер Тельке,Хорст Бозецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

– Какие будут указания?

– Вы знаете обер-кельнера Хартвайлера? – спросил Циммерман.

Разумеется, они его знали.

– Попросите его прийти сюда, но как можно незаметнее. Скажите, что с ним хочет говорить комиссар Циммерман.

Распорядитель шустро взбежал по лестнице, и через несколько минут из толпы гостей вынырнул обер-кельнер и приятельски протянул Циммерману руку. Ведь несколько лет назад Хартвайлера, заподозренного в соучастии в афере с самоубийством, комиссар уберег от ареста, который мог погубить тому репутацию.

– Чем могу служить, герр Циммерман?

– Можете сообщить мне что-нибудь о некоей фрау Хорстман? Зовут ее Хельга. Вы ее знаете?

– Разумеется, – подтвердил обер-кельнер. – Отлично знаю. Она не из тех, кого не заметишь.

– Можете рассказать подробнее? – настаивал комиссар. – Нас интересует любая мелочь.

Хартвайлер охотно дал свою несколько специфическую характеристику:

– Ну, если говорить о привычках этой дамы… Фрау Хорстман понимает толк в хороших винах. Не имеет привычки пить всякую шипучку, всегда требует настоящее шампанское, обожает «Дом Ренар», «Блан де Блан», последнее время – «брют» урожая 1964 года, то есть лучшие марки. И цена соответствующая…

– А кто за это платит?

– Тот, кто ее сопровождает, разумеется. На этом балу, например, господин из газеты, который взял на себя опеку над ней.

– То есть это не всегда ее муж?

– Как правило, нет, герр комиссар. И обычно ее угощение оплачивается за счет какого-нибудь издательства.

– Кто может проинформировать меня подробнее?

– Кельнер, обслуживающий ее стол. Постараюсь, что бы он немедленно был в вашем распоряжении.

В золоченой ложе Фолькс-театра восседал директор «Мюнхенского утреннего курьера» Тириш. Склонившись к плечу совладельца газеты Анатоля Шмельца, он доверительно шепнул:

– В зале и банкир Шрейфогель.

– Я его видел, и мы уже раскланялись.

– Представь себе, он хочет говорить с тобой. Мне сообщил это один из его людей. Эта беседа может оказаться для нас весьма важной и многообещающей.

– Ах, этот Шрейфогель, – развел руками Шмельц, которому было ясно, что банкир снова навлечет неприятности. – Мы и так уже сделали для него более чем достаточно. И о многом умолчали, а ему все мало. Может, мы слишком охотно идем навстречу?

– Но это все мелочи по сравнению с тем, что грозит теперь, – объяснял Тириш, который в финансовых вопросах разбирался гораздо лучше, чем Шмельц, хотя и изображал человека с художественными наклонностями и интересами.

– Ты пойми, мы – фирма, располагающая миллионным капиталом, но Шрейфогеля оценивают в несколько миллиардов. Это один из богатейших людей в Федеративной республике, и вот теперь на него готовят атаку – разумеется, слева.

– Уж не от Вардайнера ли? – навострил уши Шмельц.

– Не исключено, – подтвердил Тириш, – но как бы там ни было, мне кажется, самое время нам занять четкую позицию. Нам – то есть нашей газете и твоей редакции.

– Ты ведь не думаешь, что мы открыто выступим за Шрейфогеля? – Шмельц, видимо, вспомнил о морали – редчайший случай.

– Это несерьезно. Только вспомни про его аферы с покупкой земельных участков, сомнительные обстоятельства с выплатой компенсации и труднообъяснимые доходы с государственных заказов, которые он получал с явной помощью высших должностных лиц…

– Ерунда все это! Ничего из этого нельзя убедительно доказать!

– Но Хорстман считает…

– Не принимай его слишком всерьез, – решительно заявил Тириш. – Тут годятся только факты. А для нас важно одно: если мы хотим победить Вардайнера, нам нужны кредиты. И на льготных условиях. Такие нам может предложить только банкир Шрейфогель. Это тебе ясно? Шмельц лишь на миг замялся, потом кивнул.

– В конце концов, – заявил он, словно открыв в этот миг новую святую истину, – это точно совпадает с нашей линией. Мы не можем допустить, чтобы всякие там марксисты-социалисты прижали нас к стене. Они способны только разрушать, но не созидать…

Он имел в виду не только Петера Вардайнера, но и Хайнца Хорстмана и всех подобно мыслящих и действующих. Тириш с радостью отметил, как быстро Шмельц сориентировался.

– У тебя удивительная способность постоянно учиться, – выразил он ему свое восхищение.

* * *

Циммерман и Фельдер все еще ждали в вестибюле театра. На этот раз прошло довольно много времени, пока наконец не появились Хартвайлер с кельнером – каким-то Барнаскони из Варезе.

– Мы ждем уже двенадцать минут тридцать секунд, – констатировал Фельдер.

К счастью, оказалось, что Барнаскони было что им сообщить.

– Разумеется, я знаю фрау Хорстман. Она частый гость на балах. Сегодня сидит за одним из столиков, которые я обслуживаю.

– Весь вечер? – спросил Циммерман.

– Не сказал бы, она куда-то отлучалась.

– Надолго?

– На час, может быть, и больше.

– В этом нет ничего особенного, – авторитетно пояснил обер-кельнер Хартвайлер. – Здесь практически никто не сидит весь вечер на месте. Наоборот, все двигаются, танцуют, переходят в соседние залы, в бар, кофейню, курительный салон, подвальчик с белыми колбасами и пивом…

– И кто ее сопровождал? – спросил Циммерман.

– Кто-то из газетчиков, – услужливо сообщил Серджио Барнаскони. – Счет он подписал как Воллер или что-то в втом роде.

– Видимо, это Вольрих, – заметил Хартвайлер. – Он какой-то начальник в издательстве, его подписи для нас достаточно. Чем еще мы можем помочь?

– Попросите фрау Хорстман прийти к нам, если она вдруг появится.

* * *

Петер Вардайнер, совладелец и главный редактор «Мюнхенских вечерних вестей», главного конкурента «Мюнхенского утреннего курьера», закончил неизбежный и обязательный танец с женой. Теперь они, усталые, сидели в своей ложе вместе с издателем Бургхаузеном.

Бургхаузен был человеком заметным – настоящий символ Баварии. Крупный, веселый, энергичный, напоминающий мужчин с портретов эпохи барокко, привыкший во всех ситуациях высказываться ясно и прямо. Теперь же голос его звучал озабоченно:

– Милый мой Вардайнер, не слишком ли вы круто берете? Со Шмельцем нужно держать ухо востро.

– Того, что я знаю, достаточно, – заверил его Вардайнер, поглаживая руку жены. – И к тому же я знаю то, чего не знает Шмельц и о чем он даже не догадывается, что я знаю.

– И что тогда?

– У меня в руках материал, который сразит его наповал. И заодно любого из конкурентов.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно, – заверил Вардайнер. – Один из его людей хочет работать на нас.

– Боюсь, я знаю, кого вы имеете в виду. Разумеется, Хорстмана. – Бургхаузен всплеснул руками. – Послушайте, вам не кажется, что этот молодой человек не слишком разборчив в средствах? И не переоцениваете ли вы его?

– Ни в коем случае. Этот парень может быть очень опасен, – уверил его Вардайнер, – особенно для людей, которые понятия об этом не имеют.

* * *

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила Хельга Хорстман, появившись с Хартвайлером в холле. Голос ее звучал недовольно и нелюбезно. Обер-кельнер представил ей Циммермана и Фельдера и тут же исчез.

Хельге Хорстман на вид было лет тридцать. Тщательно ухоженная внешность, темно-бронзовые, заботливо уложенные волосы и в довершение всего – темно-синие глаза и полные капризные алые губы. Одетая в прилегающее ярко-красное бархатное платье, она походила на картинку из модного журнала для высшего общества.

– Что вам от меня надо?

– Прежде всего, – вежливо начал Циммерман, – мы хотели бы получить кое-какую информацию. – И кивнул Фельдеру.

Тот полез в свою черную папку за удостоверением личности в прозрачном пакетике. Показал его фрау Хорстман лицевой стороной с фотографией.

– Вам знаком этот документ?

– Ну да, это удостоверение моего мужа, – удивленно подтвердила Хельга Хорстман. – Что он натворил?

Комиссар в это время почти не обращал внимания на разговор. Прищурившись, он рассматривал двери в туалет, застекленные витрины, столы с сувенирами, толпы людей.

Фельдер задал очередной вопрос:

– Сегодня ваш муж выглядел, как на фото?

– Это старый снимок. – Хельга Хорстман явно недоумевала. – Но муж почти не изменился, по крайней мере внешне.

Постепенно беспокойство ее нарастало, и она не выдержала:

– Что все это значит? С ним что-то случилось?

– К сожалению, да, – вмешался Циммерман, – и мне придется попросить вас поехать с нами.

– Пожалуйста, скажите мне правду, – неожиданно энергично потребовала Хельга.

– Мы имеем основания полагать, что ваш муж погиб, – сдержанно ответил Циммерман. – Вероятно, его сбила машина, но пока мы не смогли точно опознать тело.

– Так я и знала, – бесцветным голосом произнесла она. – Когда-нибудь это должно было случиться.

* * *

Банкир и финансист Шрейфогель направился прямо к ложе Шмельца. Тот, еще под впечатлением разговора с Тиришем, вскочил, делая приветственные жесты. Его полное вспотевшее лицо сияло от удовольствия при мысли о том, что все увидят, как его почтил своим визитом один из богатейших людей ФРГ. Господи Боже, какой успех!

А ведь когда-то, в тридцатые годы, он безуспешно скитался со своими стихами по редакциям в Берлине, Мюнхене, Кёльне, и даже Штутгарте и Франкфурте, и никому не был нужен, никто не принимал его всерьез. Тогда на литературном Олимпе господствовали люди вроде Кёстнера, Рингельнаца и Меринга. Конкуренты, которых поддерживала Веймарская республика и которые не давали Анатолю Шмельцу шанса вырасти. Исключением был один из редакторов «Дрезденского обозревателя», который тогда пророчески посулил ему: «Милый Шмельц, вы, к сожалению, талант. Вы не из этих изнеженных творцов декадентской литературы. У вас хватит ума понять, как события будут развиваться дальше. На это и ставьте».

Совет этот Шмельц принял к действию, когда в дальнейшем пытался добиться места редактора. Он опубликовал свой труд по теме «Райнер Мария Рильке» и получил степень доктора философии.

Один из тогдашних руководителей партийной печати, склонявшийся к мысли предоставить Шмельцу желанное место редактора, с нескрываемой снисходительностью объяснил ему: «Все это прекрасно, доктор Шмельц, но как вы собираетесь использовать вашего Рильке сегодня, когда настали времена стали и бетона? Лучше, если вы о нем сразу забудете».

– Я был тогда потрясен до глубины души, – рассказывал теперь Анатоль Шмельц, – но попытался со свойственным мне оптимизмом сблизить Рильке и его мировоззрение с идеями Гитлера, или, говоря точнее, поднять гитлеризм до духовных высот Рильке. Потому я и поступил в редакцию «Берлинской вечерней газеты» редактором отдела фельетонов. Мои статьи о литературе, кино и театре высоко оценивали и люди, стоявшие в интеллектуальной оппозиции режиму. «Господи, – говорили мне тогда коллеги и друзья, опасавшиеся за меня, – зачем ты рискуешь, Анатоль?» Короче, я принадлежал к оппозиционной духовной элите тех лет, жил в атмосфере бесконечных подозрений, слежки, работал в невообразимых условиях. Но почему же я так упорно держался за место? Только для того, чтобы не допустить гораздо худшего! Это многие подтверждали, и не раз. Уважаемый деятель церкви стал свидетелем того, какое глубокое потрясение я испытал, узнав о концлагерях. И в нацистском приветствии я поднимал руку только тогда, когда рядом были шептуны и доносчики, и всегда с отвращением.

Мало кто приветствовал послевоенные перемены с таким восторгом, как я, и я сразу стал гораздо отчетливее других выражать свои глубокие демократические воззрения. Основанная мною газета, как бы ни пытался отрицать это Вардайнер, имеет большие заслуги в распространении прогрессивных христианских, социальных, либеральных, а при необходимости и консервативных идей. Мои заслуги были оценены по достоинству и заслужили всеобщее признание. И этот успех не запятнать всей грязи, которую изливает на меня Вардайнер.

* * *

Циммерман терпеливо следил, как Хельга Хорстман у гардероба неторопливо надевает шубу, приводит в порядок сумочку и тщательно проверяет в зеркале, как она выглядит.

Кивнул Фельдеру. Тот снова блеснул талантом угадывать любые движения мысли своего шефа и понимать, что от него требуется. Не дав сказать ни слова, согласился:

– А я тогда останусь здесь.

– Можете развлекаться хоть до утра, разумеется, без излишних расходов.

Фельдер кивнул.

– Моей главной задачей на остаток ночи будет проверить алиби фрау Хорстман и ее спутника, герра Вольриха.

– Не делайте никаких преждевременных выводов, – посоветовал комиссар. – Смотрите и слушайте и прежде всего собирайте информацию. Я вам пришлю ассистента фон Готу. Все равно он торчит в управлении без дела.

Инспектор Фельдер сумел не показать своей реакции и на это решение. Ассистент Константин Эммануэль фон Гота был среди криминалистов белой вороной. Он любил поговорить о поэзии, о гоночных автомобилях, одевался по последней моде. Профессию криминалиста воспринимал как своеобразное хобби. И спокойно мог себе это позволить, ибо был вполне обеспечен.

– Этот парень, – продолжал Циммерман, – отлично себя чувствует в так называемом высшем обществе – ив вашей ситуации это следует использовать. Но прошу – ничего не предпринимать! Подождите, пока я вернусь.

Он шагнул к фрау Хорстман, которая, казалось, наконец привела себя в порядок и заявила, что готова ехать.

– Советую приготовиться к совсем не приятному зрелищу, – сказал комиссар.

* * *

Банкир Шрейфогель тем временем зашел в ложу Анатоля Шмельца. Крепкое рукопожатие, радостные мины, сердечные улыбки.

Шрейфогель: – Не могу сегодня не сказать вам несколько добрых слов. Мне кажется, ваша позиция, полная достоинства, понимания и человечности, в настоящее время не имеет равных в нашей печати.

Шмельц (скромно): – Я неустанно забочусь об этом, герр Шрейфогель.

Шрейфогель: – Знаете, я всегда был за гармоничное сотрудничество и взаимопонимание. Но к тем, кто достиг успеха, всегда испытывают зависть, враждебность и недоброжелательство.

Шмельц: – Что вы, этого быть не может!

Шрейфогель: – Знаете, уважаемый герр Шмельц, я этого не могу понять, но, к сожалению, факт, что в нашей столь демократичной стране в последнее время публично порицаются такие фундаментальные принципы, как творческие способности и созидательная активность индивидуума.

Шмельц (грустно): – К сожалению, должен согласиться, это имеет место.

Шрейфогель: – Приходится смириться с тем, что у нас существуют экстремисты, которые пытаются всеми средствами подрывать принципы нашей демократии, обеспечивающие свободу мышления и действий. Но ведь нельзя пассивно наблюдать, как некоторые официальные органы печати подыгрывают этим антидемократическим акциям, буквально популяризируют их, тем самым оказывая прямую и непрямую поддержку.

Шмельц: Полностью с вами согласен. Эти люди способны на любое насилие, не останавливаясь даже перед убийствами. И тем самым убивают нашу демократию. К таким мы в нашей газете всегда занимаем непримиримую позицию.

Шрейфогель: – Знаю, вы человек сильной воли, не какой-нибудь репортер-авантюрист, вроде… но я не буду упоминать Вардайнера. Но и вы не застрахованы от опасности, что среди ваших людей не появится черная овца. Такими экстремистами обычно руководят или глупость, или погоня за модой, или желание повысить свою ставку.

Шмельц: – Если вы имеете в виду нашего главного репортера…

Шрейфогель: – Вы, как всегда, правы, герр Шмельц. Этот человек в последнее время предпринял невероятные усилия, чтобы получить данные о моих делах, заказах, поставках и различных деловых операциях. Понятно, мне нечего бояться, но если кто-нибудь попытается раздуть вокруг меня скандал, служащий неким закулцсным целям, я буду вынужден…

– Этот Хорстман, – решительно перебил его Анатоль Шмельц, – для нашей газеты практически человек конченый.

* * *

Из заметок Карла Гольднера:

«Нынешняя ярмарка тщеславия вначале катилась по наезженной колее: сбор – поглощение в огромных количествах закусок и напитков – торжественные речи – снова выпивка – вступительный танец – выступление артистов (на этот раз был африканский балет) – появление короля и королевы бала с их гофмейстером и свитой – снова пьянство на полную катушку. Но главной сенсацией нынешнего журналистского бала стало присутствие Шрейфогеля. Мало кто знает, что этот банковский воротила, владелец замка и собиратель картин, обычно избегает официальных торжеств. Чтобы нарушить эту привычку и заглянуть именно сюда, нужен был важный повод. Десятки пар глаз неотрывно следили за каждым его шагом.

А когда Шрейфогель встретился со Шмельцем, для Петера Вардайнера зазвучал колокол опасности. Каждый, не исключая меня, в эту минуту понял, что эти двое готовят какой-то заговор, последствия которого непредсказуемы. Петер Вардайнер при виде этого даже забыл о жене, сидящей рядом, а этого прекрасная фрау Сузанна не выносила. В душе я наслаждался, представляя, какое это может иметь развитие. Но еще понятия не имел о крупнейшей сенсации бала: что среди гостей находятся люди из криминальной полиции, которые понемногу просачивались из холла в главный зал».

* * *

К этому времени Хайнц Хорстман перестал быть человеком и превратился в предмет, предназначенный для изучения судебно-медицинским экспертом.

Когда комиссар Циммерман с фрау Хорстман около двух часов ночи добрались до отдела судмедэкспертизы на улице Петтенкофера, их провели прямо к начальнику.

Профессор Лобнер приветствовал Циммермана с сердечностью старого коллеги. Он был маленьким толстячком, чей могучий череп покрывала растрепанная грива седых волос. Быстрые голубые глаза сияли.

– Дорогой Циммерман, я не мог упустить случая поработать вместе с вами.

– Мы полагаем, что погибший стал жертвой дорожного происшествия. – Комиссар сразу перешел к делу.

– Знаете, я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к автомобилям, – заявил профессор. – По-моему, это просто орудия убийства, за их рулями сидят тысячи потенциальных убийц. И этот случай только подтверждает мою точку зрения. Уже первый осмотр трупа…

– Дама, которую я сопровождаю, – предостерег Циммерман, – родственница покойного, профессор.

– Понимаю. – Лобнер рассеянно взглянул на Хельгу Хорстман, стоявшую позади. – Вы хотите произвести опознание? Это можно. Лицо почти не пострадало, если не считать нескольких синяков и ссадин.

– Вы готовы? – спросил Циммерман.

Хельга Хорстман кивнула и, двигаясь как манекен, направилась к операционному столу, над которым профессор включил целую гроздь рефлекторов. Под белым покрывалом вырисовывалось тело Хорстмана. Циммерман открыл голову покойного.

Хельга вздрогнула.

– Господи, – сказала она, – все то время, что я жила с ним, я чувствовала, что произойдет нечто подобное.

– Значит, это он, – констатировал Циммерман.

– Я хочу уйти, – воскликнула женщина и, задыхаясь, пробормотала: – Я не могу его видеть.

Глава II

Бал прессы свой пик уже миновал. Но переход от праздничного настроения к пьяному отупению мог занять еще несколько часов. Ассистент фон Гота с видом знатока просвещал Фельдера:

– Знаете, баварцы, по существу, так и остались деревенщиной. Это видно по тому, как они пьют. Постоянно кичатся своим умением пить и накачиваются до предела. И питье все время перемежают едой, так что можно подумать, что их пресловутая ливерная и белая колбасы были выдуманы лишь для того, чтобы можно было лить в себя баварское пиво ведрами.

Фельдер слушал фон Готу спокойно: все прекрасно знали, что он всегда старался быть не только тенью Циммермана, но и его копией. В эту минуту, однако, Фельдера занимало нечто иное: тот факт, что Хельга Хорстман и ее спутник Вольрих больше чем на час уходили с бала, причем в критическое время – между 22.15 и 23.45, то есть когда и произошло убийство Хорстмана.

– Кто он, собственно, такой, этот Вольрих? – спросил Фельдер ассистента фон Готу.

А тот, пользуясь богатым знанием жизни верхушки общества, охотно поделился информацией:

– Вольрих Вальдемар, в войну рядовой войск ПВО, в начале 1946 года поступил в издательство рекламным агентом. Быстро проявил свои разносторонние способности. Был замечен начальством и быстро пробился на руководящий пост. Знает все обо всех и во всех подробностях. Снисходителен к слабостям людей, от которых ему что-нибудь нужно, например, можно упомянуть нескольких министров и влиятельных политических лидеров. Говорят, у него нюх на миллионные махинации. Так что он, несомненно, далеко пойдет.

– Но я о нем никогда не слышал и никогда не встречал ни слова в рубриках светской хроники.

– Знаете, уважаемый коллега, – пояснил фон Гота, – эти светские сплетни ценят только люди, которым по глупости и тщеславию хочется внешнего блеска и славы. Те, кто правит из-за кулис, не хотят, чтобы о них писали в газетах. Напротив, боятся, чтобы это не повредило их бизнесу.

– Вы имеете в виду людей такого типа, как Шрейфогель? – спросил Фельдер, заказывая себе двойной «эспрессо».

А фон Гота продолжал блистать.

– Шрейфогель, Эммануил Август Людвиг. Обширные земельные владения, владелец крупного банковского дома, любимая резиденция – замок в Верхней Баварии. Кроме того, поместье на Лазурном Берегу, в Тессине, последнее время и в Испании. Живет замкнуто. Не держит ни гоночного автомобиля, ни личного самолета, ни даже яхты. Состоит в административных советах нескольких крупных пивоварен, трех транспортных фирм и нескольких отелей. Личное состояние оценивается в миллиарды…

– Не старайтесь, коллега, тем самым напомнить мне о моей зарплате, – попытался кисло пошутить Фельдер,

– Могу угостить вас еще чашечкой кофе? – предложил фон Гота. – Боюсь, эта ночь будет очень долгой, тем более что наш шеф, как мне кажется, обожает ночную работу. Не знаете, кстати, почему?

– Попытайтесь сообразить сами, раз считаете уместным отыскивать слабые места у нашего Старого Льва. Но, предупреждаю вас, Циммерман этого не любит.

* * *

– Должен вас предостеречь, – озабоченно сказал Бургхаузен, подходя к Петеру Вардайнеру. Тот был за столом один, жена только что исчезла с известным критиком Фюр-стом в толпе танцующих.

– О чем это вы? – небрежно бросил Вардайнер.

– Шрейфогель, – многозначительно шепнул Бургхаузен.

Вардайнер хохотнул:

– Но, Господи, даже с миллиардом в кармане нельзя купить все на свете!

– Вы не умеете считать, – констатировал озабоченный Бургхаузен.

– Это по вашей части.

– А вы недостаточно осторожны. Слишком увлекаетесь, часто не думая о том, чего'нам это будет стоить. Эти ваши провокационные нападки на Шмельца… Зачем нам это надо?

Вардайнер следил за своей женой, мелькавшей в лучах прожекторов. Двигаясь с непринужденной элегантностью, та счастливо улыбалась.

– Анатоль Шмельц уже Сотворил столько зла, что с этим пора кончать.

– Прошу вас, Вардайнер, мы уже столько лет работаем вместе, к обоюдному удовольствию, но никогда еще здесь одна газета не нападала в открытую на другую, даже между строк.

– Значит, мы нарушим эту традицию.

– Вам нужно как следует подумать, – испуганно взмолился Бургхаузен. – Добром это не кончится.

* * *

– Надеюсь, не помешал? – спросил комиссар Циммерман, успевший вернуться в театр. Испытующе оглядел подчиненных. – Как кофе? Вы уже закончили все дела?

– Всего-то по чашечке, – пытался убедить его фон Гота. – К тому же это отчасти входит в наши служебные обязанности. Могу я угостить вас, комиссар?

– Я мог бы истолковать ваши действия как попытку подкупа непосредственного начальника, – проворчал Циммерман, – но к вашему случаю, коллега, это не подходит. У вас больше денег, чем вы когда-нибудь сможете заработать у нас. А меня нельзя подкупить никогда и ничем. Поэтому – двойную порцию.

Когда Циммерман пригубил кофе, Фельдер, как бы мимоходом, его спросил:

– Это Хорстман? Циммерман кивнул.

– Жена опознала его. Кажется, на нее это очень подействовало. Пришлось передать ее под опеку нашей сотруднице.

Всем было понятно, что означает эта забота Циммермана. Теперь Хельга Хорстман под охраной и заодно под присмотром. В ближайшее время им будет известно о каждом ее шаге.

– А что имеете мне сообщить вы? – продолжал Циммерман.

Ассистент фон Гота поспешил удовлетворить любопытство шефа:

– Хорстман как главный репортер «Мюнхенского утреннего курьера» подчинялся непосредственно шеф-редактору Шмельцу. Но ответственность за издание газеты несет Вольрих. Он большой приятель как Хорстмана, так и – особенно – его жены. За издательство в целом отвечает директор Тириш.

– Все поименованные в данный момент восседают в так называемом колбасном подвальчике, – добавил Фельдер.

Циммерман отодвинул чашку в сторону.

– Ладно, пойдем посмотрим на них поближе. Разрешаю вам внеплановые расходы – по литру пива, но выпить только половину. И к нему – белой колбасы сколько душе угодно, но не больше семи кусочков!

* * *

Из дневника комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:

«В ту ночь меня беспокоило поведение моего пса, который не находил себе места, и отсутствие обычного звонка от Циммермана. Я позвонил ему сам и узнал, что Циммерман расследует гибель какого-то журналиста, что к делу он подключил всех свободных сотрудников своего отдела и что сам он в Фолькс-театре.

Значит, не случайно я в тот вечер занимался проблемой пар, замешанных в уголовных преступлениях. Но, собственно, что такое случай?

В своей работе я сосредоточился на такой проблеме: пара людей в уголовном деле может выступать прежде всего в связке преступник – жертва, и эта связь основана на полной противоположности их позиций. Но есть ведь пары, стоящие на одной позиции, – пары преступников, например, мать – сын или реже отец – дочь. Зато преступления с участием супружеских пар выступают в невероятном множестве вариантов. И в этих преступных парах обычно сильна зависимость одного партнера от другого. Источником такой зависимости может быть телесное или душевное порабощение одного другим, проблемы их совместной жизни, взаимная преданность и даже преклонение.

И интересно, что в отношениях любой преступной пары скрывается такое напряжение, часто проявляющееся в болезненной тяге уничтожения себя самого и партнера. И почти то же оказалось мотивом и движущей силой всех событий в этой проклятой истории».

* * *

Наблюдения и догадки, высказанные чуть позже журналистом и литератором Карлом Гольднером:

– Происходящее в колбасном подвальчике напоминало вторжение. Люди из «Мюнхенского утреннего курьера» образовали замкнутую компанию за одним из столов. У другого, где сидел и я, компания была смешанная. Вошедшая троица выглядела чертовски решительно, отчасти потому, что один из них словно только что покинул сборище сливок общества, а второй показался мне вылитым нашим профсоюзником. Он остался на страже у входа.

А тот, который их всех привел, был крупным мужчиной с испытующим холодным взглядом. Это была первая моя встреча с Циммерманом и, как оказалось, не последняя. После одной из них я даже угодил за решетку, правда, после следующей вышел оттуда.

«Начнем с Вольриха», – услышал я слова Циммермана, и звучали они достаточно грозно.

Ассистент фон Гота деликатно и незаметно пригласил Вальдемара Вольриха за стол Циммермана. Присутствующие вряд ли что-нибудь заметили.

«Вы знаете Хорстмана, не так ли?» – спросил напрямую Циммерман, едва Вольрих успел присесть. «Да, разумеется». – «И его жену тоже?» – «И ее, – согласился Вольрих, но тут же запротестовал: – Послушайте, это что, допрос? Со мной такие штучки не пройдут, в уголовном кодексе я разбираюсь не хуже вас». – «А откуда такие удивительные познания, осмелюсь спросить?» – «Некоторое время я был репортером уголовной хроники, – сообщил Вольрих. – Меня вы на лопатки не положите, комиссар Циммерман». – «У меня и в мыслях такого не было, – спокойно сказал комиссар, выведя этим Вольриха из себя. – Наоборот, ваши знания пойдут только на пользу нашей беседе. Тем лучше вы поймете, что означает смерть человека. Тем более насильственная. Что вы на это скажете?» – «Смерть? – севшим голосом повторил Вольрих. Лицо его покрыла восковая бледность. Излишества этого вечера явно даром не прошли, он сразу потерял всю спесь. – О ком вы?» – «Это вы знаете не хуже меня, – неумолимо отрезал Циммерман. – Мой коллега фон Гота с удовольствием побеседует с вами подробнее. А я пока вас оставлю».

* * *

Вспоминает ассистент фон Гота:

– В ту ночь в театре я походил на щенка, которого неожиданно бросили в воду. До последнего времени моя служба в полиции состояла в пассивном следовании инструкциям и точном исполнении приказов. Но все изменилось, когда я угодил в лапы Старого Льва. Видимо, внимание Циммермана на меня обратил начальник полиции нравов Кребс. Тот, между прочим, выглядит как последняя дешевка, но в своем деле равных ему нет. Это признает и Циммерман. В один прекрасный день комиссар вызвал меня к себе в кабинет и целый час расспрашивал о моей биографии, интересах, политических взглядах, знании дактилоскопии, тактики ареста, методах и типичных ошибках расследования, наркотиках, поисках улик, расследовании убийств и так далее и тому подобное. Наконец сказал прямо: «Если хотите, можете работать со мной».

К этой истории кое-что добавил и Фельдер:

– Фон Гота был, можно сказать, одним из подопытных кроликов комиссара Циммермана. Мой шеф имеет привычку вначале выяснить, есть ли у каждого сотрудника вообще способности к работе криминалиста, и потом при первом удобном случае доверить самостоятельное задание.

Еще сегодня я вижу – и признаюсь, что вспоминаю об этом с некоторым злорадством, – потрясенный взгляд фон Готы тогда, в Фолькс-театре, когда Циммерман оставил его один на один с Вольрихом. Судя по тому, что нам тогда было известно, Вольрих мог быть не только важным свидетелем, но и одним из подозреваемых. И если бы фон Гота наделал с ним серьезных ошибок, то под угрозой оказалось бы не расследование Циммермана, а прежде всего его собственная карьера. Казалось, Циммерман собрался заняться Анатолем Шмельцем. Но прежде чем он до него добрался, там появился некий Хесслер, Ханс, он же Хансик. Этот Хансик потом доставил нам немало неприятностей.

«Герр доктор, – начал Ханс Хесслер, жилистый невысокий человек лет сорока пяти, – позвольте предупредить вас, что уже три». – «Ну ладно-ладно», – барственно протянул Шмельц, с трудом поднявшись и жестом потушив протесты собутыльников. – «Пора, господа, дела зовут!» – «И как их зовут на этот раз?» – попытался пошутить кто-то, но тут же умолк.

Шмельц продолжал красоваться: «Заставлять ждать моего верного Хансика – это, господа, против моих правил».

Шмельц всегда сам верил тому, что говорил. О том, что Ханс Хесслер, его шофер, наперсник и личный слуга, ждал уже почти шесть часов, он и не думал. «Так что пора закругляться, друзья мои» – закончил он.

«Но вам придется уделить мне еще несколько минут», – весьма безапелляционно прозвучало у него за спиной.