Текст книги "Заключительный аккорд"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Григорьев, отличавшийся тем, что он всегда успевал заметить самое главное, и на этот раз вовремя увидел, как во двор въехал тёмно-серый «хорьх» с эсэсовским номером, за рулём которого сидел штурмбапфюрер, а рядом с ним – ещё какой-то офицер-эсэсовец. Машина подъехала к штабу и остановилась. Эсэсовцы вылезли из машины и вошли в здание штаба.

Фаренкрог, словно невзначай, обратил внимание главного врача на машину, остановившуюся у штаба. Фаренкрогу показалось, что доктор Цибарт побледнел, увидев её.

А через минуту доктор уже рассказывал Фаренкрогу о том, как в госпитале появились эсэсовцы, на теле которых не было татуировки о группе крови, о том, как они открыли стрельбу в госпитале.

– Один из них очень скоро отдал богу душу. Короче говоря, ситуация довольно редкая даже на войне. – Доктор уставился на Фаренкрога, ища у него поддержки или хотя бы сочувствия. – Всё, конечно, должно было произойти иначе, но…

Фаренкрог встал и, что-то пробормотав, вышел.

«Один из них очень скоро отдал богу душу… Бедняга Шнелингер!» Глаза Фаренкрога на миг заволокло туманом.

Когда он спустя некоторое время зашёл в кабинет Цибарта, тот поставил на стол бутылку коньяку.

– Французский. Только не рассказывайте об этом своему гастриту, – проговорил доктор, наливая в чайные стаканы коньяк. – Я раньше никогда не думал о том, что меня по ночам будут мучить кошмары. – Он выпил коньяк одним махом. – Если бы я сделал ему переливание крови, он сейчас был бы далеко-далеко, да и его коллега тоже.

– Коллега, кажется, офицер?

– Его каждый день допрашивают… Быть может, рады него и прикатили сюда господа из управления имперской безопасности? У нас он пробудет не больше нескольких часов. Вон видите маленький домик, там его и содержат… Лучше всего забудьте об этом… – Цибарт тряхнул головой, словно надеясь избавиться от своих нелёгких мыслей. – В самом деле, для вас всё же лучше будет…

Фаренкрог с напряжением смотрел в окно, пока у него не заслезились глаза. Спустя несколько минут он увидел, как трое вооружённых автоматами жандармов повели Хельгерта в домик егеря. Наручников на его руках не было. Обратно его вели примерно через час, но уже в наручниках.

«Хорьх» с эсэсовским номером всё ещё стоял на своём месте.

«Какая страшная усталость навалилась на меня», – подумал Фаренкрог.

В дверь постучали. Фаренкрог вздрогнул от неожиданности. Оказалось, что это принесли ужин.

«По какому же плану действовать? Освободить Хельгерта силой – это значит вступить в перестрелку с жандармами. Пока откроешь дверь, весь штаб будет доднят по тревоге. А может, Хельгерта ещё раз вызовут на допрос? Утром нас будет больше. С тремя жандармами справиться не так уж трудно… Ужин дают чёрт знает какой! Оно и неудивительно: конец войны близок. Выходит, доктора Цибарта мучит совесть. Но почему именно? И способен ли он помочь мне? Перед ним любую дверь откроют. Но как его убедить в необходимости такого шага? А может, достаточно будет сосредоточить всё своё внимание на этих двух эсэсовцах? Где будут они, там будет и Хельгерт. Интересно, кто его допрашивает? Об этом должен знать Цибарт. Видимо, кто-нибудь из старших офицеров штаба корпуса. Не с этого ли конца нужно начинать?.. Шнелингера, значит, уже нет в живых».

Это была ночь на пятое декабря.

Без четверти восемь в палату Фаренкрога вошёл Григорьев, Молодцевато щёлкнул каблуками и сразу же полез за чемоданом с рацией.

Фаренкрог тем временем громко, чтобы было слышно за стеной, отдавал указания, какие офицеры обычно отдают своим денщикам.

Стрелки часов, казалось, замерли на месте: ещё только без десяти восемь.

– Офицеры-эсэсовцы ночевали в госпитале, понимаешь?

Фаренкрог кивнул и громко приказал:

– Чтобы завтра же все сорочки и бельё были как следует выстираны!

– Слушаюсь, господин капитан! – Григорьев ответил так громко, что его наверняка услышали в других палатах госпиталя.

Он быстро настроил рацию на нужную волну.

«В восемь часов все будут у нашей берёзы», – принял Григорьев радиограмму. Он быстро спрятал рацию в чемоданчик и вопросительно посмотрел на Фаренкрога.

– Бендеру и Хейдеману держать под контролем «хорьх». В случае возникновения непредвиденных обстоятельств Бендер должен самостоятельно принять решение. Ты же немедленно приведёшь сюда Шехтинга, втроём и посоветуемся.

Григорьев кивнул и, щёлкнув каблуками, вышел из палаты.

Фаренкрог отчётливо слышал каждый удар собственного сердца. Под койкой, на которой он спал, находится рация. Сегодня ночью они будут жертвовать своей жизнью, чтобы спасти жизнь товарища. А он, Фаренкрог, должен вот с этой кровати руководить всей операцией, не имея возможности активно участвовать в ней.

В тот момент у Фрица Фаренкрога было одно-единственное желание: чтобы его товарищи благополучно перешли линию фронта и ровно в восемь оказались бы у условленной берёзы.

«Во скольких же таких вот землянках мне приходилось, начиная с сорок первого года, спать, решать тактические задачи, ждать возвращения разведчиков, – в основном, конечно, ждать: то разведчиков, то приказа на проведение той или иной операции!» Майор Тарасенко встряхнул головой. Ему нужно было подготовить несколько отчётов.

Походив взад и вперёд по землянке, он остановился перед зеркалом и увидел себя. Загорелое обветренное лицо. Серые живые глаза. Вспомнил упрёк генерала, который тот сделал ему на днях: «Воинская дисциплина требует, чтобы военнослужащий всегда был безукоризненно выбрит». «Слушаюсь, товарищ генерал?» – ответил он тогда и, проведя рукой по щеке, мысленно пообещал себе, что после победы будет бриться по два раза в день.

Майор опустил руку в карман за сигаретами. Но их там не оказалось, и он тихо ругнулся.

«И чего меня так мучают сомнения? – думал манор. – Быть может, следовало попытаться вызволить товарищей с применением оружия? А может, неплохо было бы применить бомбардировочную авиацию, с тем чтобы облегчить выполнение задания? Когда на землю падают бомбы, все бегут в укрытие и тогда легче орудовать. Правда, бомбы не всегда падают туда, куда им следует падать, а это уже плохо».

Тарасенко присел на старенький стул и обхватил голову руками, запустив пальцы в свои чёрные волосы.

«Думаю, что поступил правильно. Солдаты они опытные. Как немцы, они у гитлеровцев никакого подозрения вызвать не могут. Устроятся и переждут до тех пор, пока всё в округе успокоится; Григорьев с ними. А завтра вечером станет известно, вернутся они или нет».

Почти две недели майор Тарасенко жил в напряжении. Двадцать третьего ноября гитлеровцы схватили Хельгерта и Шнелпнгера. После своего возвращения они должны были доложить обо всём, что увидели и услышали за линией фронта. Через неделю майор увидел тех, кто вернулся к нему. Он ни в чём не мог упрекнуть себя.

Майор прислушался. Кто-то приглушённо плакал у противоположной стены. Это была радистка Зина Бунинская.

«Что это она? – подумал Тарасенко. – До сих пор Зина в любой ситуации держалась твёрдо: нервы у неё крепкие. – Майор боялся даже пошевелиться. – Девушка, молодая нежная девушка… И вот она плачет. А чем я, командир, могу её утешить?»

Майор встал и медленными шагами подошёл к девушке, которая, низко опустив голову, всё ещё всхлипывала.

– Зина, голубушка, что случилось?

Девушка продолжала плакать.

– Ты же у нас храбрая, комсомолка. Разве можно так плакать?

Она повернула к нему заплаканное лицо и еле слышно шептала:

– Они сейчас в большой опасности. И даже взрывчатку с собой взяли.

– Взяли на всякий случай. Без взрывчатки там не обойтись. Разве ты этого не понимаешь?

– А если они не вернутся?

Это был тот самый вопрос, который волновал и его самого, только задан он был в более простой и откровенной форме.

– Малышка… Всё будет хорошо. Они же умные люди: Бендер, Фаренкрог, Григорьев… – Тарасенко показалось, что при упоминании последней фамилии всхлипывания стали чаще.

– Я ничего не могу поделать…

– Чего ты не можешь поделать, малышка?

– Я его люблю! – Девушка накрыла лицо руками.

И снова майору Тарасенко показалось, что он слышит голос своего генерала, который говорит: «Сейчас идёт речь о спасении социалистического Отечества, – следовательно, всё сугубо личное должно быть отодвинуто на задний план до тех нор, пока мы не победим…»

«Однако в жизни не всегда так получается», – подумал майор и спросил:

– Кого ты полюбила, Зина?

– Юрия. Скажите откровенно, есть ли надежда, что тех двоих удастся спасти, или всё это делается только для успокоения собственной совести?

– Разумеется, мы их спасём! – почти выкрикнул майор. – Как ты могла такое подумать! – Взяв себя в руки, он уже спокойно добавил: – Ты хоть думаешь, когда говоришь?

– Я люблю его.

Тарасенко инстинктивно кивнул.

– Но только не забывай, что сейчас ещё идёт война.

– Скажите, их группа выполняет только это задание? – Рыдания снова стали душить её.

– Скажи, вот ты, например, могла бы бросить товарища в беде, если бы был хоть один шанс на его спасение? А разве Юрий, которого ты любишь, способен на такое? – Майор отвернулся, невольно подумав о том, что молодые и горячие люди, какими были Зина и Юрий, несмотря на войну, не сдержали своих чувств, дали им прорваться наружу.

Зина стояла перед майором, опустив голову.

– Вернётся он, твой Юрий… – Тарасенко задумчиво закивал головой, словно желая этим подкрепить значимость своих слов.

Зина отвернулась и, вытерев с лица слёзы, включила рацию, хотя не очень надеялась на то, что разведчики ещё раз выйдут на связь с центром.

Ночью полковник фон Зальц получил телеграмму, после которой больше не мог уснуть.

На рассвете его вызвал к себе начальник штаба 2-й армии.

– Ваша выдержка, Зальц, делает вам честь, однако оставим шутки! Нужно лучше разбираться в людях. Короче говоря, этого парашютиста необходимо передать в управление имперской безопасности. Это приказ сверху. Вам всё ясно, Зальц?

– Так точно, господин генерал!

– К нам не должно быть никаких претензий. Это вам тоже понятно?

– Так точно, господин генерал!

– Ну вот видите!

Полковник стиснул зубы, недовольный тем, что СС вновь щёлкнуло его по носу.

«Теперь эти зазнайки в чёрных мундирах заберут арестованного и уедут, высоко задрав нос. Я оказался в цейтноте. Всё, что мне удалось узнать от арестованного до сей минуты, пустой, хлам. Зато самого главного я добьюсь сейчас, в оставшиеся часы. Голыми руками этого Хельгерта не возьмёшь. Передачу нужно произвести так, чтобы не к чему было придраться, то есть Хельгерта следует передать представителю управления имперской безопасности со справкой медицинского освидетельствования, подтверждающей его безукоризненное здоровье».

Полковник фон Зальц задумался.

«Фрейберга я могу продержать здесь самое большее двое суток. А что, если мне заставить доктора Цибарта обследовать Хельгерта сегодня же, приказав датировать день осмотра шестым декабря? – По лицу полковника проскользнула хитрая улыбка. – Мне важны результаты, а то, что у этого дезертира будут переломаны кости, меня нисколько не будет смущать. Тогда по крайней мере при докладе генералу не придётся выдумывать, что за две недели мне всего лишь удалось заткнуть рот полумёртвому, а одного молчальника так и не удалось заставить говорить».

Зальц приказал соединить его с Фрейбергом.

– Я полагаю, – начал он, – что вам уже известно о том, как урегулировано интересующее нас обоих дело?..

– Господин полковник, вы меня удивляете… – снисходительно ответил Фрейберг.

Зальц ни в коей мере не хотел показать, как он воспринял своё поражение.

– В таком случае прошу вас зайти ко мне в десять часов. Свой отъезд вы, видимо, можете планировать на завтрашний вечер. – И полковник быстро положил трубку на рычаг. Через минуту он вызвал к себе капитана медслужбы доктора Цибарта.

Часы показывали без нескольких минут восемь.

Юрий не спеша шёл по улице, небрежно повесив карабин на плечо. В левой руке он нёс старый чемоданчик, в правой – узелок с бельём. Вид у него был такой, будто он только что выписался из госпиталя. Под одеждой на груди у него висел талисман Зины – старая монета. Зина так верила, что этот талисман защитит его от всех бод! И хотя сам Юрий нисколько не верил в приметы, ему всё же было приятно, что эту безделушку долгие годы носила у себя на груди Зина. Он понимал, что здесь, среди фашистов, с его стороны легкомысленно и даже глупо носить при себе советскую монету.

«Если её у меня найдут, то мне несдобровать… – подумал Юрий. – Но я так люблю тебя, Зина, что не могу…»

Своих ребят он увидел издалека. Хейдеман в форме лейтенанта сидел в коляске мотоцикла, Шехтинг и Бендер в длинных плащах копались в моторе. До берёзки, о которой говорилось в приказе, метров двести. Движение на дороге было особенно оживлённым.

«Интересно, где они достали мотоцикл с коляской?» – мелькнуло в голове у Юрия. Он зашагал быстрее. Поравнявшись с Хейдеманом, он козырнул ему.

– Действуйте осторожнее! – тихо пробормотал он.

В глазах у всех четверых светилась радость: встретились-таки!

Затем Григорьев коротко передал друзьям указание Фаренкрога, обратил их внимание на главное.

– Самое трудное – это поддерживать связь между Фаренкрогом, камерой, где содержится Хельгерт, и машиной эсэсовцев. Ну, поживём – увидим… Какое у вас оружие? – спросил Юрий.

– Четыре немецких автомата.

– Понятно. Группа, которая первой увидит Хельгерта, должна сразу же освободить его… – Григорьев сначала снял фуражку с головы, а затем тихо добавил: – Товарища Шнелингера фашисты расстреляли.

Друзья молча переглянулись. Юрий ногой подвинул чемоданчик к Хейдеману, и тот сразу же положил его к себе в коляску.

Бендер завёл мотор и, дав газ, поехал по направлению к населённому пункту.

Григорьев и Шехтинг пошли через поле, сунув автоматы в узел Юрия. Перед ними, на небольшом холме, виднелись госпитальные бараки с красными крестами.

В дверь постучали. На пороге стоял доктор Цибарт. Несмотря на раннее утро, он был уже слегка пьян. В руке доктор держал бутылку, завёрнутую в газету. Остановившись в дверях, он оглянулся в коридор, словно желая удостовериться, не следят ли за ним.

– Господин капитан в лучшей форме, моё почтение! – Фаренкрог заглянул доктору в глаза.

– Выпейте со мной, а? – Проговорив это, доктор поставил на стол два стакана и наполнил их ямайским ромом из бутылки с яркой этикеткой.

– Прошу вас, господин капитан.

Они чокнулись.

– Можно вас спросить, доктор, какова причина этого торжества?

– Нельзя, камарад. Мы не имеем права задавать никаких вопросов. Наше дело только отвечать: «Слушаюсь!» – и выполнять приказы. Или же петь: «Я потерял сердце. И потерял не в Гейдельберге, не в летнюю ночь, а здесь!»

– Как вас зовут, счастливчик?

Цибарт посмотрел на собеседника как на сумасшедшего.

– Чудак человек, я потерял самого себя… – И он залпом выпил ром.

– Дорогой партайгеноссе капитан, всё это вы должны объяснить мне понятнее.

– Никакой я не партайгеноссе! Я только скромный слуга науки. Слуга медицины и гуманизма, если хотите знать!

– Со вчерашнего дня в этом отношении вроде бы ничего не изменилось.

– Ничего не изменилось? Да вы простак! Разверзлась пропасть! – Цибарт снова стал наполнять оба стакана, не заметив даже, что Фаренкрог лишь немного отпил из своего.

– Однако в данный момент ничего особенного не случилось: война продолжается.

– Война продолжается вот уже несколько лет.

– А вы откровенны, доктор. Ценою откровенности можно потерять не только собственное сердце.

– Последнее, что тут можно потерять, – это уважение к самому себе. – Доктор покачал головой. – Я вам коротко рассказывал о бывшем офицере, который перешёл на сторону Советской Армии и выполнял здесь разведывательное задание?

Фаренкрог кивнул. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить с кровати, на которой лежал.

– Вчера его приказали освидетельствовать. Без всяких анализов и осмотра специалистами. А вечером я его даже не узнал. – Цибарт отпил большой глоток. – Они его зверски избили, издевались над ним. С той самой минуты я и пытаюсь утопить свою совесть в вине.

– Вы только выполняли свой нелёгкий долг, – пытался приободрить доктора Фаренкрог.

– А сегодня я должен присутствовать при осмотре несчастного с тем, чтобы определить высшую степень его избиения…. А день такой ещё длинный. Правда, завтра его мучения кончатся…

– Каким образом? Вы полагаете, что он не выживет?

– Вечером его надлежит живым передать эсэсовцам. Сегодня он ещё будет жив. А что произойдёт позже… – Доктор сделал рукой безнадёжный жест.

Фаренкрог взял себя в руки и сказал:

– Доктор, не распускайте свои нервы! А когда его снова начнут допрашивать?

– В десять у Зальца. – Капитан бросил беглый взгляд на часы. – Ещё полтора часа, успею протрезветь немного. – Доктор встал. – А вы смело можете ненадолго выйти на свежий воздух. – И, не попрощавшись, капитан вышел из палаты.

Фаренкрог быстро оделся.

«Значит, ровно в десять Хельгерта снова приведут к Зальцу. Следовательно, за пятнадцать минут до этого он будет на пути к полковнику. Пешком его поведут или повезут на машине? После допроса его должны увести обратно. Но когда? Быть может, к тому времени уже стемнеет? Однако возможно и такое, что Хельгерта прямо в кабинете фон Зальца передадут в руки эсэсовцев. Правда, это маловероятно, так как после «обработки» его сначала нужно привести в божеский вид. Возможно, что представитель СС сам будет сопровождать Хельгерта. Но когда? Целый день мы не сможем крутиться возле штаба. Разумеется, действовать в темноте удобнее… А если охрана окажется сильной, тогда шансы на успех равны нулю. Следовательно, решение может быть только одно: освободить Хельгерта тогда, когда его будут вести на допрос».

Григорьев, как ни в чём не бывало, чистил перед домом сапоги.

Фаренкрог свистнул ему, стоя у окна, и громко крикнул:

– Чёрт возьми, долго я ещё должен ждать?!

Через несколько секунд Юрий уже был у него в палате.

– Где Шехтинг?

– Заправляет мотоцикл.

– А остальные?

– Возле машины эсэсовцев. Всё готово.

– Нам нужно немедленно попасть к Бендеру. Пошли. Объясню тебе всё по дороге.

На морозном воздухе Хельгерт пришёл в себя. Идти пешком он сегодня был не в состоянии, хотя до домика, в котором располагался полковник фон Зальц, было всего несколько сот метров. Хельгерта повезли в открытой машине. Он не был уверен в том, что и сегодня перенесёт все пытки, каким его подвергли вчера. На теле у него не осталось живого места, так сильно его избили.

Один жандарм сидел перед Хельгертом, другой – рядом с ним.

Когда через два ряда голых тополей уже показалась красная черепичная крыша дома, в котором находился полковник Зальц, впереди, метрах в ста, неожиданно появилась машина с номерным знаком войск СС, которая на большой скорости мчалась им навстречу по самой середине проезжей части дороги.

Прошло несколько секунд. Водитель открытой машины едва успел нажать на педаль тормоза, как тяжёлый «хорьх» бронированным крылом врезался в его радиатор.

Обе машины мгновенно остановились.

И в тот же миг из-за заднего борта «хорьха» выросли два человека с автоматами в руках. Две короткие очереди – и оба жандарма растянулись на полу кузова. Шофёр уткнулся носом в баранку.

Хельгерт сразу же узнал своих товарищей. За рулём «хорьха» сидел Юрий. Хельгерт попытался встать, но не смог.

В этот момент часовые, стоявшие у штаба, начали стрелять в воздух.

С другой стороны дороги к машинам подкатил мотоцикл с коляской, затормозил. В нём был Фаренкрог и Шехтинг.

Хельгерт закрыл глаза и сказал:

– У меня нет сил…

Хейдеман и Бендер подхватили теряющего сознание Хельгерта под руки и потащили к эсэсовскому «хорьху».

Григорьев рванул машину с места. В этот момент раздался выстрел – и Юрий сразу же обмяк.

Руди Бендер с трудом протиснулся за руль и повёл «хорьх» дальше.

Шехтинг бросил в машину, в которой жандармы везли Хельгерта, заряд взрывчатки и, отбежав от неё на несколько шагов, камнем упал на землю.

Раздался взрыв, облачко дыма окутало дорогу, на которой появилась большая воронка. Над головой, словно шмели, зажужжали пули: это охрана открыла огонь по смельчакам.

Шехтинг вскочил, сделал несколько больших прыжков и снова упал на землю. Он открыл огонь из автомата, прикрывая отход товарищей…

Со стороны госпиталя к ним мчалась машина с красными крестами на бортах.

Мотоцикл же, как Фаренкрог ни старался, как назло, не хотел заводиться. Шехтингу пришлось снова броситься на землю. В конце концов мотоцикл, выбросив из выхлопной трубы облачко сизого дыма, всё-таки завёлся и двинулся вперёд.

Санитарная машина приближалась к месту взрыва. На подножке её стоял доктор Цибарт, застывшим взглядом уставившись вперёд.

В этот момент на повороте дороги показались первые преследователи. Один из них дал автоматную очередь по санитарной машине, и ветровое стекло её разлетелось вдребезги. Машину резко кинуло в сторону, а затем она перевернулась, погребя под собой Цибарта и шофёра.

Оглянувшись, Фаренкрог увидел на повороте у госпиталя мчавшийся «хорьх». Только сейчас он впервые почувствовал, как сильно бьёт ему в лицо встречный ветер и как тяжело дышит за спиной Шехтинг.

Стрелка спидометра быстро ползла вверх.