Текст книги "Заключительный аккорд"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Глаза Ильзе расширились от страха.

– Чтобы быть кратким, скажу так: ваш муж снова исчез. И исчез при довольно загадочных обстоятельствах, я бы сказал, при преступных обстоятельствах. Вы должны понять, что в это время мы охотно поддерживали бы связь с вами… Я не стану ссылаться на законы, с помощью которых поддерживается дисциплина в войсках и наказуется любое предательство.

«Предательство?» – подумала Ильзе.

– Я понимаю ваше теперешнее состояние. Но ведь законы нации никому нельзя нарушать. Надеюсь, мы понимаем друг друга? – «Как глубоко она задышала: грудь так и ходит ходуном», – подумал Дернберг и сказал: – Я должен просить вас быть нашей гостьей до тех пор, пока мы ведём расследование.

В её глазах застыл ужас.

– Ради вашей собственной безопасности мы направим вас в лагерь, – продолжал Дернберг.

Ильзе машинально подняла правую руку, словно хотела защитить себя.

– Всего этого можно было бы избежать, если бы я получил от вас доказательства, что вы полностью порвали с Хельгертом и питаете в жизни совсем иные интересы.

Ильзе не сразу поняла намёк Дернберга.

– Все эти вопросы я намерен обсудить с вами в вашей квартире. – На его лице появилась очаровательная улыбка. И только тогда до Ильзе дошёл смысл сказанного им.

«Выходит, он намекнул на то, что меня запросто могут отправить в концлагерь на верную смерть. Если же я отдамся ему, они обещает кое-что сделать в моих интересах».

Тошнота подступила к горлу Ильзе, страх почти полностью сковал её. Она поняла, что спасти её может только случайность.

Тяжело дыша, Ильзе встала со стула.

«На календаре 3 декабря. Неделю назад умер Шнелингер. А я всё ещё жив…» – думал Хельгерт.

Эти мысли уже несколько дней подряд мучили Хельгерта, и он, как ни старался, не мог отделаться от них.

Фриц огляделся. Его поместили в крестьянском доме, принадлежащем какому-то поляку. Стены из грубо отёсанных брёвен, потолок тоже деревянный. В углу икона. Вся обстановка комнаты состояла из стола, стула и топчана, на который бросили соломенный матрас. В комнате два окошка, оба без решёток. У каждого окна по два часовых, которые не отходят ни днём ни ночью. Метрах в двухстах – жильё отряда военной полиции. Между домом, в котором находился Хельгерт, и домом полицейских полузаброшенные сады с разбитыми заборами.

На другой стороне улицы размещалась штабная рота штаба корпуса. Там Хельгерта дважды допрашивал полковник фон Зальц. Фриц не без удовольствия проделывал эту небольшую «прогулку». Он заметил, что после каждого допроса полковник один пешком направляется к себе на квартиру. Это было очень ценное наблюдение. Если бы об этом знали те, кому поручат выполнить задание, с которым не справились они! Хельгерт был единственным человеком, кто заметил эту странность начальника штаба корпуса.

Пошёл одиннадцатый день после того, как Хельгерта сильно ударили по голове. Как он ещё выжил? Хельгерт поднял руку, потрогал голову. Рана покрылась струпьями, сильно болела.

У Фрица ещё никогда не было так много времени для раздумья. В течение восьми лет он нёс службу, хотя и в разных частях. В тридцать девятом году стал офицером вермахта, а в сорок третьем перестал быть им. Интересно, что подумают родные, когда узнают о том, что он перешёл на сторону Советской Армии и повернул оружие против собственного народа.

«Неужели я в самом деле ещё не так давно был готов на любое самопожертвование ради завоевания «жизненного пространства» для государства свастики?» Брови Фрица сошлись на переносице, рубец на лбу побагровел, скулы обтянулись. Лицо его сделалось суровым.

Фриц не раз задавал себе один и тот же вопрос: как получилось, что он был готов пожертвовать собственной жизнью ради гитлеровского режима?..

Однако почему они так долго возятся с ним, так долго допрашивают? Ведь прошло уже одиннадцать дней… Полковник фон Зальц каждый раз бывает доволен, когда допросит его, Хельгерта. Хельгерту очень хотелось во что бы то ни стало передать в свой штаб то важное, что он заметил в поведении фон Зальца.

А Бендер, Хейдеман и Григорьев наверняка перешли за это время линию фронта и ужо добрались до своего штаба, если их случайно не скосила чья-нибудь пулемётная очередь или если они не подорвались на минном поле. А вдруг их схватили гитлеровцы? Последнего, видимо, не случилось, так как в противном случае его самого давно бы расстреляли.

Хельгерт понимал, что теперь его жизнь целиком зависит от членов разведгруппы, в которой он действовал, а также от его собственного поведения. Имеет ли он право ради спасения собственной жизни или ради её продления хоть на некоторое время сказать что-то гитлеровцам, которые его допрашивали?

После долгих размышлений Фриц Хельгерт решил всё же дать допрашивающим кое-какие сведения. Он рассказал, что их группа принадлежала 1-му Белорусскому фронту, а сами разведчики входили в состав 47-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Гусев, что армия эта стаяла без движения после того, как наступление советских войск на Висле временно застопорилось. В районе 47-й армии, показал он дальше, действовала 4-я военно-воздушная армия, имеющая цель разведать, в состоянии ли немецкий корпус, начальником которого является полковник фон Зальц, начать наступательные действия восточнее Модлина.

Последнее сообщение Хельгерта показалось полковнику фон Зальцу особенно интересным и важным со стратегической точки зрения.

Когда Хельгерта спросили, где располагается штаб, который их послал на задание, он не долго думая ответил, что в районе Карпина, в двадцати километрах южнее впадения реки Буг в Нарев. Говоря это, Хельгерт был твёрдо уверен в том, что недавно находившаяся в том районе радиостанция так или иначе давным-давно запеленгована гитлеровцами.

Через два дня полковник фон Зальц пришёл на очередной допрос Хельгерта в особенно хорошем настроении.

– Ваш Тарасенко вознёсся на небо, – хвастливо заявил он. – Наши бомбардировщики сравняли Карпин с землёй.

Хельгерта охватила тревога. Неужели это его рассказ явился причиной гибели мирных жителей?

«А не перечеркнул ли я этим самым весь свой план? – мелькнула в голове мысль. – Если гитлеровцы полагают, что полностью уничтожили разведывательную группу, вряд ли я теперь буду для них чем-нибудь интересен. А что, если радиостанцию к этому времени снова перевели в Карпин? Могло же такое быть… Интересно, долго ли ещё они будут нянчиться со мной? А если они начнут меня пытать?» Эти мысли не давали Хельгерту покоя.

А полковник фон Зальц задавал всё новые и новые вопросы. Прежде всего он хотел знать, сколько немцев перешло на сторону русских и находится в 47-й армии. Что Хельгерту известно о подготовке к новому наступлению? Какое влияние оказывает на поведение немецких военнослужащих деятельность Национального комитета «Свободная Германия»? Что ему известно о секретной программе «Союза немецких офицеров»? Как готовят антифашистов в Красногорской школе?

Это были далеко не все вопросы, которые задал Хельгерту полковник фон Зальц…

Дверь камеры распахнулась. Вошли два жандарма, вооружённые автоматами. Тщательно осмотрели помещение, бросая на Хельгерта такие странные взгляды, будто он был пришельцем из совершенно другого мира. Но в то же время от Хельгерта не ускользнуло, что оба они смотрели на него с какой-то долей признания, хотя и старались скрыть это друг от друга.

Хельгерт ждал.

Послав три телеграммы, Дерпберг покончил с формальностями по делу Хельгерта. Бригаденфюрер, ознакомившись с планом, утвердил его. В конце концов было решено, что арестованный Хельгерт должен поступить в распоряжение управления государственной безопасности.

– Подключите к этому делу Фрейберга. Через три дня я хочу видеть этого… этого типа перед собой, Дернберг!

Дернберг понял, что его шеф обязательно хочет приобщиться к этому делу.

Штурмбапфюрер Дернберг любил быструю езду и частенько вспоминал своего водителя, которого убили во время бегства из Парижа. Если бы Дернберг тогда не использовал его труп как прикрытие, ему самому пришлось бы плохо.

Путь Дернбергу предстоял неблизкий: нужно было проехать более шестисот километров – из Берлина через Модлип в Насельск. Подъезжая к Франкфурту-на-Одере, штурмбанфюрер повсюду видел зенитные батареи.

«Валяют здесь дурака, – подумал он, – когда нужно сражаться. Жить нужно так, как жили наши предки. Идея колонизации стран Востока огнём и мечом – дело стоящее. Претворив её в жизнь, можно будет оздоровить рейх».

Приехали в Позен. Позади примерно половина пути. Улицы городка выглядели на удивление мирно.

«Неужели нет никакой опасности с воздуха? Где же части ПВО? Это кажется мне опасным».

– Чем занимается наша общая знакомая из Нарбонна, Фрейберг? – спросил Дернберг у своего попутчика.

– Она стала моей женой, штурмбанфюрер.

– Великолепно! Примите мои поздравления. А я и не зпал этого.

Проехали Конин. Следующим был населённый пункт Кутно, а затем дорога сворачивала на северо-восток. Переправа через Вислу – и вот они уже в Модлине, где состоялось небольшое служебное совещание. Потом восемь часов езды – и они оказались в Насельске. И сразу же приступили к делу, ради которого проделали столь долгий путь.

– Господин полковник, мы прибыли.

Фон Зальц предложил гостям кофе, коньяк, сигареты.

– Хорошо, что вы так быстро приехали, – начал разговор полковник. – Долго мы его не стали бы держать. Осудили бы военным трибуналом – и сразу же в расход.

– Я попросил бы вас проинформировать меня о том, что вам удалось узнать до нашего приезда.

Зальц достал топографическую карту, какие-то схемы и сделанные им заметки.

Дернберг внимательно выслушал полковника, а потом сказал:

– Всё изложенное здесь вами, господин полковник, представляет несомненный интерес для группы армий «А» и, возможно, в какой-то степени заинтересует Вторую армию и ваш корпус. Однако поймите меня, полковник, нам нужны другие, более интересные сведения. – В глазах Дернберга блеснули насмешливые огоньки.

Начальник штаба корпуса сделал вид, что не заметил этой насмешки.

– А что вы скажете относительно вот этого? – Полковник вынул лист бумаги. – Здесь записаны слова Шпелингера, когда он был в бессознательном состоянии. «Круземарк… генерал Круземарк… Чёрно-бело-красный Круземарк… Трус Круземарк». Это имя вам ни о чём не говорит, штурмбанфюрер?

Дернберг незаметно под столом наступил Фрейбергу на ногу, призывая его тем самым быть особенно внимательным.

– Это имя мне знакомо, но…

– Мы между делом справлялись и установили, что в сухопутных силах имеется всего один-единственный генерал по фамилии Круземарк. Он командир дивизии на Западном фронте. В сорок третьем году он был ещё полковником и находился на Центральном фронте. Затем его назначили командиром дивизии, это уже в период высадки американцев и англичан на побережье Нормандии. – Полковник сделал паузу. – Чёрно-бело-красный Круземарк. Вас это должно заинтересовать, не так ли? От Шнелингера вы больше ничего узнать уже не сможете, так как он расстрелян по приговору военного трибунала.

Штурмбанфюрер вяло кивнул.

– А ведь этот Круземарк обязан был в конце сорок третьего года представить официальный рапорт о дезертирстве. Управлению государственной безопасности, видимо, об этом что-нибудь известно. – Фон Зальц слегка усмехнулся.

– Господин полковник, по-видимому, вы выжали из Хельгерта всё, что вас интересовало. Может ли он дать ещё какие-нибудь сведения, проливающие свет на состояние войск противника?

– Вряд ли…

– Ваши соображения, касающиеся генерала Круземарка, могут быть полезны. – Голос Дернберга звучал сухо.

Фон Зальц изобразил нечто похожее на кивок:

– Если я вас правильно понял, вы собираетесь допрашивать арестованного, задавая ему, так сказать, политические вопросы?

– Можно и так сказать.

– Понятно…

– Надеюсь, мы с вами придерживаемся единого миопия относительно того, господин полковник, что заниматься этим кругом вопросов могут только органы государственной безопасности?

– У нас с вами нет единого мнения, штурмбанфюрер.

– Я получил предписание доставить арестованного в Берлин. – Дернберг положил на стол документ.

Зальц отодвинул документ в сторону.

– Сожалею, но я подчинён командиру корпуса, командующему Второй армией и командующему группой армий.

– Ваши слова следует понимать как отказ передать нам арестованного?

– Вы меня поняли правильно.

Фрейберг покраснел как рак, а Дернберг закусил нижнюю губу и потом продолжал:

– Вы понимаете, господин полковник, что ваш отказ может вам очень дорого стоить?

– За меня можете не беспокоиться. Угроз я нисколько не боюсь. – С этими словами полковник сунул сигарету в рот.

– Можем мы ознакомиться с протоколами допросов?

– В любое время.

– Можем мы допросить Хельгерта здесь, у вас?

– Нет. Этот вопрос решает наше командование, поскольку Хельгерт был захвачен с оружием в руках в нашем районе.

Дернберг растерялся: подобного хода событий он себе даже представить не мог.

– Ну хотя бы увидеть его можно? – спросил он.

– Вы считаете, что сможете его опознать, штурмбапфюрер?

– Я думаю, что… смогу.

– А он вас?

– Тоже. – Дернберг на миг задумался, представив себе, как удивится и испугается Хельгерт. И тут же не без удовольствия подумал о том, что он постарается как можно скорее убрать этого гордеца фон Зальца с его высокого поста. Ильзе Хельгерт в его, Дернберга, постельке, а её бывший – в тюрьме: великолепная ситуация. «Однако самое главное здесь – Круземарк. Не я буду, если мне его на этот раз не удастся пригвоздить».

Между тем полковник фон Зальц приказал привести Хельгерта.

В кабинете воцарилось томительное молчание. Дернберг внимательно разглядывал большую карту, висящую на стене.

– Довольно странные позиции, – произнёс штурмбанфюрер.

– Почему странные? – спросил фон Зальц.

– Если русские перейдут в наступление и потеснят вас, ваши части окажутся прижатыми к реке с обрывистым высоким берегом. Если же наступать будете вы, то русским будет трудно найти на ровной местности укрытие.

– Ваше представление несколько упрощено. – Зальц явно наслаждался своим превосходством. По его виду нетрудно было попять, что у него нет ни малейшего желания обсуждать этот вопрос дальше.

В дверь постучали. Жандармы привели Хельгерта.

– А вот и тот, – небрежным жестом руки полковник фон Зальц ткнул в сторону арестованного, – кто работал на нашего противника. Он вам знаком, штурмбанфюрер?

Дернберг сидел неподвижно, весь в напряжённом ожидании, прикрыв глаза ладонью левой руки.

Перед Дернбергом действительно стоял Хельгерт. Именно таким Хельгерт и остался в его памяти со дня встречи в Холабрупе, потом в Вене, а затем в помещении суда в Гамбурге. Широкоплечий, кажущийся гордым даже в этой обстановке. А Дернбергу так хотелось увидеть в глазах Хельгерта страх и растерянность! Дернберг отнял руку от лица и, поднявшись со стула, рассматривал арестованного, словно тот был музейным экспонатом.

«Вот стоят друг против друга люди: двое в форме войск ПС с одной стороны и один в такой же форме, только с неё сорваны погоны и орденские планки, с другой, – думал фон Зальц. – Мундиры сшиты из одинакового материала, по одному и тому же покрою, но между их владельцами лежит целая пропасть. Ясно одно: Дернберг действительно знает арестованного. Сам же Хельгерт и виду не подаёт, он не шевелится, лишь скосил глаза в его сторону и внимательно всматривается в лицо».

– Вы меня узнали, Хельгерт?.. – выдавил сквозь тонкие губы штурмбанфюрер. – Шестнадцать месяцев назад мы встречались с вами в Гамбурге. – Дернберг сделал шаг по направлению к арестованному и принял театральную позу, засунув левую руку в карман.

Полковник стоял сбоку, скрестив руки на груди. Он явно наслаждался этой картиной.

– Вы прекрасно знаете, что я вас не забыл, – произнёс Хельгерт спокойным, но твёрдым голосом.

Губы Дернберга расплылись в ехидной усмешке:

– Я имел удовольствие видеться и беседовать с вашей супругой. Конечно, я имею в виду не ту встречу в Гамбурге, нет. Я виделся с ней позавчера в Берлине.

«Сколько раз я был готов уничтожить этого типа, но условия не позволяли», – подумал Хельгерт и закрыл глаза.

Смех Дернберга был неприятен полковнику фон Зальцу.

– Между прочим, я сделал ей соблазнительное предложение…

Хельгерт резко поднял правую руку и, сжав её в кулак, ударил Дернберга прямо в лицо.

Штурмбанфюрер полетел в угол, но Фрейберг успел поддержать его. В тот же миг оба жандарма повисли на руках Хельгерта. Им он не оказал ни малейшего сопротивления.

Усадив Дернберга на стул, Фрейберг бросился на Хельгерта.

– Назад, Фрейберг, я буду стрелять! Уведите арестованного! – приказал, жандармам полковник, вытащив из кобуры пистолет.

Жандармы увели Хельгерта.

– Господа, чем ещё я могу вам служить?

На лицах обоих эсэсовцев появилось выражение ненависти, что не сулило фон Зальцу ничего хорошего в ближайшем будущем.

– Прикажите немедленно отвезти меня на аэродром. Мне нужно в Берлин. – Дернберг вытер платком разбитую в кровь губу. Выражение лица Дернберга выдало все его мысли. – Гауптштурмбанфюрер фон Фрейберг пока останется в вашем распоряжении, господин полковник. – Голос Дернберга чуть заметно дрожал.

Глава седьмая

Одиннадцатого сентября первый разведывательный отряд американской армии перешёл границу у Прюма, а на следующий день американцы захватили оборонительное сооружение № 115. Тринадцатого сентября танковая дивизия глубоко вклинилась в гитлеровскую оборону южнее Аахена.

Итак, вторжение противника на территорию рейха началось, Фельдмаршал Модель пытался контратаковать, однако его попытка не увенчалась успехом. Войска вермахта снова оказались в тяжёлом положении.

Осенью 1944 года во Франции, Бельгии и Голландии находилось пятьдесят четыре дивизии под командованием Эйзенхауэра. Одни из них из-за недостатка в средствах передвижения стояли на месте, другие под командованием генерала Паттона рвались в Саар, третьи бее движения застряли в Арденнах.

Перемещение фронтов принудило к перемещению и обер-ефрейтора Якоба Ноллена, уроженца Мюнстербуша, небольшого населённого пункта восточнее Аахена. Там у его родителей была овощная лавочка.

В первую неделю октября вокруг старого кайзеровского города снова разгорелись ожесточённые бои. Два американских корпуса окружили город.

Восемнадцатого октября командование вермахта опубликовало сводку, в которой говорилось: «После пятнадцатидневных кровопролитных боёв вокруг Аахена превосходящим пехотным и танковым силам американцев и англичан удалось замкнуть кольцо окружения южнее Вюрзелена и выйти на юго-восточную окраину города».

– А что же будет с Мюнстербушем? – с беспокойством спрашивал Ноллен у своего командира майора Брама.

Спустя трое суток прекратили сопротивление последние группы гитлеровцев, оборонявшие центр города. Через две недели в сводке вермахта сообщалось: «В лесу у Гюртгена, юго-восточнее Аахена, американцы при поддержке танков атаковали позиции наших войск».

Услышав эту сводку, Ноллен подумал: «Это как раз мои родные места. Там мне хорошо знакома каждая тропка, каждый кустик. Сколько я там ягод и грибов собрал! Я так любил эту местность с её холмами, горами. Отец с матерью от страха, наверное, из погреба не вылазят…»

Поскольку майор Брам не мог удовлетворить любопытства Якоба, последнему ничего не оставалось, как регулярно слушать радиопередачи со сводками.

«…На участке фронта вблизи Гейленкирхена и до леса у Гюртгена вчера после бомбардировки этого района авиацией противника началось третье по счёту сражение под Аахеном… Войска противника понесли большие потери в живой силе перед позициями наших войск. И лишь восточнее Гейленкирхена и у Штольберга американцам на некоторых участках удалось вклиниться в нашу оборону». Это сообщение успокоило Ноллена, так как Штольберг находился восточнее Мюнстербуша.

На следующий день бои уже велись на фронте шириной семьдесят километров при поддержке крупных сил танков и артиллерии.

Ноллен, будучи солдатом, прекрасно знал, что за всеми этими словами скрываются такие понятия, как «прорыв», «отступление» и особенно «окружение».

Он механически нёс службу, так же механически играл в скат со своим командиром, когда тот ему это приказывал. Но что бы Якоб ни делал, чем бы ни занимался, он думал о доме и о родителях. Если их насильно не эвакуировали, то они остались на оккупированной территории и сейчас их обстреливает немецкая артиллерия.

– Ну, Ноллен, что нового под Аахеном? – спросил Брам обер-ефрейтора. Голос его на этот раз звучал резче обычного.

Парень налил в чашку кофе и подал командиру со словами:

– На участке ведутся бои местного значения. Наши захватили много пленных и одиннадцать танков.

– Ну вот видишь!

– Хорошо бы знать вообще, что происходит на фронте – и у себя под носом тоже.

– А ты что-нибудь слышал о плане Моргентау? – Майор откусил кусок чёрного, плохо пропечённого хлеба. – Хитрая птица этот американский министр финансов. Разработанный им план утвердили Рузвельт и Черчилль. Суть этого плана сводится к тому, чтобы расчленить Германию на части, а все военно-промышленные объекты Рура или демонтировать, или уничтожить. Шахты и рудники, после того как из них будет вывезено всё оборудование, разрушить. Как ты думаешь, можем мы рассчитывать на милость такого типа, а, Ноллен?

– А разве русские хотят сделать с нами не то же самое?

– Те по крайней мере заявляют о том, что они хотят освободить немецкий народ от фашистов.

– А разве это выход, господин майор?

Брам несколько секунд молча жевал хлеб, а затем сказал:

– Выход? Наша единственная надежда на спасение фатерланда заключается в беспрекословном повиновении фюреру и ведении тотальной войны против всех наших врагов. Так сказал Геббельс. Другие же требуют от нас безоговорочной капитуляции, Ноллен. Хорошенькое дерьмо, верно? – И майор снова начал жевать.

– И вы думаете, что всё ещё можно исправить? – отважился спросить обер-ефрейтор.

– Исправить? Сможем ли мы исправить положение? Восемнадцатого октября был подписан приказ, согласно которому нужно было приступить к формированию батальонов фольксштурма. Теперь рамки призывного возраста раздвинулись от шестнадцати до шестидесяти лет. Народно-гренадерские дивизии росли как грибы после дождя, через два месяца их уже бросали в бой. А посмотри на нашу шайку: уж никак не скажешь, что она хорошо подготовлена… – И майор Брам впал в глубокое раздумье, в ходе которого сам себе задавал вопросы и сам отвечал на них. Удастся ли Германии выиграть эту войну? Вряд ли. А как обстоит дело с капитуляцией при таких условиях? Лишь шестьдесят процентов пахотной земли останется под обработкой. А что будет с оставшимися сорока? Гитлер привёл немецкий народ к катастрофе, однако угрозы, исходящие от плана Моргентау, сделают его союзниками даже тех, кто до сих пор выступал в оппозиции к фюреру, так как их интересы совпадают с интересами фюрера. Положение довольно сложное и в то же время смешное.

– И куда только запропастилась эта девчонка-корреспондентка? – со злостью спросил майор.

– Осмелюсь заметить, фрейлейн, возможно, ещё не готова.

Майор вскочил с места, надел шинель и, вытащив пистолет из кобуры, выскочил из бункера.

«Аахен, первый крупный германский город, перешёл в руки противника. Бои идут уже на немецкой земле. В будущем это будет восприниматься как нечто само собой разумеющееся, особенно на Восточном фронте», – думал майор. Затем его мысли перескочили на другое, касающееся только его. «Сегодня же надо положить конец шантажу со стороны этой журналистки, всё равно каким образом, по надо».

Дослав патрон в патронник, майор сунул «вальтер» в карман.

Навстречу ему шёл капитан Найдхард.

– Господин майор, вы должны подписать кое-какие бумаги… – И он протянул Браму папку.

Брам невольно подумал о том, что никто другой не осмелился бы сказать ему, что он «должен» что-то сделать. Найдхард же мог позволить себе такое. Он делает всё возможное для того, чтобы верно служить фюреру. Его мышление так же ясно, как и его взгляд. У него почти квадратное лицо, и он свободно может позировать любому скульптору, если тот задумает лепить с него солдата, который твёрдо верит в победу германского оружия…

Спустя несколько дней Генгенбах уже прибыл на новое место службы. Бетонные бункера Западного вала, сильно пострадавшие от бомбардировок в сороковом году, были кое-как приведены в порядок, хотя находились далеко не в том состоянии, когда их можно было бы считать полностью боеспособными. Однако всякому было ясно, что тяжёлые танки противника, появившиеся на шестом году войны, можно было уничтожить только тяжёлыми зенитками, а не тридцатисемимиллиметровыми снарядами образца сорокового года. А все бункера Западного вала были построены с расчётом именно на такой калибр.

Строительная рота, в которую направили Генгенбаха, располагалась в двух больших сараях. Она состояла из политических, из уголовников, которые по той или иной причине были лишены судом гражданских прав, и из профессиональных строителей. Политические были приговорены за разные преступления к различным срокам заключения с лишением политических прав. Уголовники, как и политические, должны были проявить «особые качества», для того чтобы снова стать полноправными гражданами.

До передовой было не более четырёх километров. Строительная рота должна была строить укрытия, укреплять их, совершенствовать, минировать местность перед ними, – короче говоря, сделать Западный вал серьёзным препятствием на пути противника.

Командир строительной роты обер-лейтенант Зейдельбаст, губы у которого были настолько узенькими, что их почти совсем не было видно, подгонял солдат днём и ночью.

– Наступил самый ответственный момент для вас! – говорил он им. – Фюрер гордится каждым своим заблудшим сыном, который сложит свою голову за нацию. Из вора Паулюса, например, должен выйти примерный солдат Паулюс, вот так-то, господа!

Генгенбах чувствовал, что его не выпускают из поля зрения, тайно следят за ним. Разжалованный офицер! Тут что-то нечисто. Историю его здесь, конечно, хорошо знали, но вряд ли верили всему. Политическим здесь не доверяли и держались от них в стороне.

Герхард Генгенбах вытянул уставшие ноги. Две печки, сделанные из пустых бочек из-под бензина, горели вовсю, однако в помещении было довольно холодно, так как сквозь щели сарая сильно дуло. Соломенные матрасы были тощими, да и вообще здесь было одно старьё.

– Эй ты! Обер-лейтенант! – окликнул кто-то Генгенбаха.

Герхард повернул голову. Говорил сосед, от которого его отделяли какой-то узел с бельём, лопаты, крючья, каски, Сосед находился почти в темноте.

– Повернись ко мне!

Фамилия соседа была Цимерман. Это был парень с огромными руками, похожими на лапы. Он часто хвастался тем, что имеет семь судимостей.

– Ты чего-нибудь кумекаешь в ориентировании на местности, а? По компасу можешь ходить?

– А почему бы и нет?

– Тогда ты нам нужен.

– Зачем? И кому это вам?

Уголовник отвернулся от Генгенбаха и посмотрел на длинный стол, сколоченный из грубо отёсанных досок. На этом столе ели, играли в карты, чистили оружие.

– Не слишком ли много ты захотел сразу узнать? Ты нужен двум людям на время одной небольшой прогулки.

– У меня нет никакого желания гулять.

– Глупый ты. Они хотят дать дёру…

Генгенбах почувствовал, как его бросило в пот. Бежать с двумя уголовниками? Перспектива не очень завидная.

– Они хотят дать дёру, – слово в слово повторил он слова уголовника. – И я им для этого нужен?

– Ты умеешь владеть оружием… Через столько испытаний прошёл. Даже хотел укокошить собственного командира. Наше тебе уважение за это! Именно поэтому нам нужен ты, а не какой-нибудь политический слизняк.

– А как вы себе представляете этот побег?

– Очень просто. В два часа ты вместе с одним человеком должен быть на условленном месте. Между кухней и сараем вас будут ждать двое других.

– Ну а дальше?

– Твоё дело вовремя прийти в указанное место, остальное тебя не касается.

Генгенбах понял, что от него, по-видимому, хотят отделаться, то есть, попросту говоря, застрелить его. Зейдельбаст, видимо, имеет указания ставить неугодных людей к стенке, а для этого нужен предлог.

– Вы можете найти более подходящего человека, – сказал он.

– Другого нам не надо, – усмехнулся Цимерман. – К тому же «старички» привыкли держаться вместе.

– Выбрось из головы эту мысль! – сказав это, Генгенбах повернулся на другой бок.

– Так дело не пойдёт. Теперь ты знаешь о нашем плане. – Это прозвучало как серьёзное предупреждение.

– Я о нём уже забыл.

– Лучше послушайся нашего совета. – Голос из темноты угрожал. – Когда они окажутся в безопасности, ты один будешь соучастником. Остальное додумывай сам. А если что не удастся, вся вина ляжет на тебя одного. Тебе известно, что это значит?

Генгенбах снова посмотрел в сторону собеседника. Глаза Цимермана блестели, как у хищника, в клетке которого оказалась жертва.

– Когда и где?

– В три часа. Значит, ты согласен?

– Нет. Дай мне поспать спокойно. В два часа я заступаю на пост. – И Генгенбах с головой закрылся старым одеялом. Обычное самообладание не покинуло его и на этот раз. Однако он не мог предвидеть всего, что готовил ему Цимерман.

«Выходит, Цимерман один из них. А кто же тогда другой? И где они встречаются? А что, если обо всём доложить командиру роты? Но этим я ничего не докажу. А что, если подключить к этому делу политических? Нужно будет в половине двенадцатого встать», – подумал Генгенбах и заснул крепким сном.

Барвальд внимательно прислушался. Каждую ночь происходили какие-то таинственные передвижения войск, но ничего нельзя было увидеть. Как только наступала темнота, со стороны Рейна слышался шум моторов. Машины шли в сторону фронта. Утром всё успокаивалось. Судя по всему, в этом районе готовилось нечто грандиозное: то ли командование стягивало крупные силы для отражения наступления американцев, то ли само готовилось к наступлению.

Ели густо присыпаны снегом. Через час сменять посты. Барвальду казалось, что он давным-давно служит в этой строительной роте штрафной девятьсот девяносто девятой дивизии. Он снял очки, которые так не шли к его физиономии в каске, и платком вытер лицо.

«Любопытно, как сейчас выглядит Берлин? Окна заклеены крест-накрест полосками бумаги. Шторы спущены. Все служащие отправлены на фронт. Интересно, стоит ли мой дом или его уже разбомбили?»

Заступив на пост, Барвальд патрулировал по дорожке, что проходила за зданием канцелярии. Расхаживая взад и вперёд, он немного волочил правую ногу, которую ему повредили в Красном Веддинге. В то рождество ему исполнилось сорок два года. За год до этого мать Руди Бендера арестовали и посадили в Моабит, там она и умерла. У неё на квартире гестаповцы нашли рецепты, которые Барвальд ей выписывал. Его вызвали на допрос, потом отпустили домой, а затем вернулись и поинтересовались, не знает ли он Клавдию Занден. Возможно, и она была его пациенткой? По картотеке удалось установить, что в сорок третьем году он выписывал ей больничный лист по причине воспаления жёлчного пузыря.