Текст книги "Заключительный аккорд"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Никаких особых происшествий, господин майор, – доложил капитан Найдхард. Он получил строгий приказ напомнить майору о том, что с исчезновением Ноллена они могут иметь много неприятностей, но в данный момент не имел нп малейшего желания делать это. Майор доставлял ему очень много беспокойства своим доверием к людям.

– Какие меры приняты по подготовке операции «Вахта на Рейне»?

– Всё сделано. Сегодня я ещё раз побывал в батальонах и довёл все указания до командиров рот. Всё в порядке. Указание, что полк должен занять исходное положение для наступления южнее, каждый понимает по-своему. При глубоком снежном покрове такое перемещение потребует от людей много усилий. Часть подразделений выдвигается на исходные позиции сегодня вечером. Левое крыло займёт их непосредственно в ночь перед наступлением.

– Хорошо, Найдхард.

Лицо капитана как-то сразу изменилось.

– Я думаю, господин майор, что на этот раз всё удастся. Наши дивизии перекатятся через опорные пункты американцев. Мы достигнем берегов Мааса, прежде чем они смогут задействовать свои танковые резервы. Так мы сочтёмся с ними за наше поражение в Нормандии.

Майор с удивлением уставился на своего начальника штаба.

– Ещё что-нибудь, Найдхард? – спросил он.

Капитан подошёл к своему рабочему столу, на котором была разостлана топографическая карта.

– Одно служебное письмо от Рурского военного округа.

Брам взял в руки голубой конверт, адресованный лично ему, недоумённо повертел его в руках и, зайдя в соседнее помещение, вскрыл его.

«Копия прилагаемого письма направлена в войсковую часть полевая почта № 45316А». Белый конверт. «Вестдойче беобахтер». Главный редактор. Господину майору Браму», – прочитал он.

Майор сел на скамейку и задумался: «Выходит, журналистка не болтала».

«Высокоуважаемый господин майор! – читал он дальше. – Местные власти города Шлейден известили нас о том, что наша корреспондентка и партайгеноссин Эльвира Май погибла при исполнении своих служебных обязанностей. Она отдала свою молодую жизнь за великую Германию, и мы преклоняемся перед её беспримерным героизмом. Мы предполагаем, высокоуважаемый господин майор, что вам, видимо, также известно об этом трагическом случае.

В начале декабря 1944 года партайгеноссин Май переслала нам в редакцию запечатанный конверт с просьбой вскрыть его лишь в том случае, если с ней что-нибудь случится.

Получив официальное извещение о её смерти, мы, следуя её просьбе, вскрыли указанный конверт и получили следующую информацию (смотрите приложение), дать ход которой считаем своим национально-социалистским долгом.

Вас мы настоятельно просим дать нам со своей стороны обстоятельный ответ по данному поводу до того, как мы перешлём эти бумаги в соответствующие органы. Пока ещё мы не сообщили о содержании прилагаемого письма Эльвиры Май вашему начальству. Хайль Гитлер».

«Скоро начнётся невиданное в истории наступление, – думал майор Брам, – и я буду принимать в нём самое непосредственное участие. Поведу в бой гренадерский полк, в котором полным-полно новобранцев. На поле боя они будут умирать как мухи, а я, насколько я себя знаю, плестись в хвосте не собираюсь. Что касается приказа начальнику штаба группы «Запад», то я своё мнение о нём могу высказать не только генералу Круземарку, но и самому командующему. Бессмыслица бессмыслицей и останется. Наступающие до тех пор будут лежать, уткнувшись лицом в снег, пока не пойдут в наступление наши танки, если это наступление вообще не захлебнётся в первый же день. Тут я потеряю треть своих людей, а кто – и половину. А потом мне нести за них ответственность? Приказы, которые спускаются сверху, вынуждают меня к этому, однако я, как бывалый фронтовик, имею личную точку зрения.

Этой девчонке, которую я встретил на участке между Холлератом и Хелленталем, я ничего плохого не сделал. Но её уже нет в живых. Что же, остаётся только пожалеть об этом, хотя должен признаться, что она подложила под меня мину, наподобие того как минёры при отступлении минируют важные объекты, а потом всё взлетает на воздух.

Этот главный редактор наверняка доложит кому следует и что следует, и тогда прощай всякая надежда и на орден, и на повышение. Я в этом деле, разумеется, допустил ошибку. Да мало ли ошибок допускал я в своей жизни! Однако я люблю женщину, и из-за моей глупости её будущее находится под угрозой. Для меня эта женщина дороже всего на свете, дороже и важнее, чем пять лет войны, на которой воюю я, во время которой вы, господин главный редактор, отсиживаетесь в своём убежище. И теперь стряпаете донос из-за этой партайгеноссин Эльвиры Май. Да разве так делают!

Вместо того чтобы думать обо всём этом, ломать себе голову над ответом, хорошо бы увидеть Урсулу и привести в порядок наши отношения, но для этого никакой возможности сейчас нет, так как вот-вот начнётся наступление».

После обеда пошёл мелкий, но такой густой снег, что даже немного потемнело. Зейдельбаст сообщил о готовности к смене позиций. На подготовке они сэкономили несколько дней и теперь могли немного расслабиться. Ничего более конкретного Зейдельбаст не знал и ожидал приказов. Судя по всему, остаток дня можно было провести спокойно.

Генгенбах сложил свои вещички в рюкзак. Рубашки и кальсоны все в бесчисленных дырах. Бельё настолько застирано, что оно из белого превратилось в грязно-коричневое.

Настроение у Генгенбаха было в тот день особенно плохим. Когда после обеда он чистил свой котелок, к нему подошёл Пауль Павловский и впервые за всё время заговорил с ним.

– Эти оглоеды жрут от пуза за наш счёт, чтобы нам легче было котелки мыть, – проговорил Пауль на чистейшем берлинском диалекте. – А ты и рта раскрыть не смей, если не хочешь сыграть в ящик.

Генгенбах почувствовал на себе его взгляд. Казалось, Пауль искал у него сочувствия.

– Всё правильно, Павловский, но у меня и своих забот полно.

– Понимаю.

– Меня, например, интересует, кто мне выдаст новые носки? А то ведь старые-то штопапы-перештопапы. И сапоги мои ничуть не лучше! – И он показал рукой на стоптанные до крайности сапоги, которые ему выдали ещё в Будапеште. – В них и ходить-то нельзя.

Пауль Павловский сильно смутился, опасаясь, как бы разговор не перешёл на политику.

– Я попытаюсь достать тебе пару носков.

– Не забудь, что я ничем не смогу отблагодарить тебя.

– Ерунда! – бросил Пауль и мигом исчез.

Генгенбах с часок поспал. Проснувшись, решил, что будет лучше, если он ещё раз как следует осмотрит местность вокруг убежища, так как ночью их наверняка поднимут по тревоге и тогда будет не до этого.

По узенькой тропинке, которая вилась между кустарниками, можно было незаметно выйти к сараям. А с наступлением сумерек по ней и вообще никто не ходил.

Перед сараем Генгенбах увидел Павловского, рядом с которым стояли Барвальд и Франц Хайзе, с которым Генгенбах вообще никогда не разговаривал.

Пауль махнул рукой Генгенбаху, как старому знакомому.

Генгенбах медленно подошёл к ним и внимательно осмотрелся по сторонам. В этот момент на тропинке показалось несколько солдат, но они сразу же скрылись из виду.

– Наслаждаетесь хорошей погодкой? спросил Гегенбах, чтобы как-то завязать разговор со стоявшими у сарая солдатами. Про себя он отметил, что те отнеслись к нему отнюдь не враждебно.

– Бери, но только спрячь поскорее, – шепнул ему Павловский и сунул в руку носки.

– Что я тебе за это должен? – спросил Генгенбах, пряча носки в карман брюк.

– Как и раньше, держать язык за зубами!

– Спасибо. Простите, мне нужно идти.

Между тем так сиетменло, что тропинки совсем не стало видно.

«Интересно, за какую политику они попали сюда? – думал Генгенбах, шагая по тропинке. – Павловский и Барвальд наверняка политические. Любоытно только, почему это они вдруг решили со мной сблизиться именно теперь, когда ситуация накалена, как никогда прежде?..»

И вдруг он споткнулся. Он понял, что кто-то подставил ему ногу. И в тот же миг на него посыпался град ударов: в живот, в спину, в голову. Генгенбах согнулся, чтобы уберечь голову от ударов, и упал на землю. Улары не прекращались. Чьи-то руки дотянулись до его горла и стиснули его. Стало трудно дышать.

Генгенбах с силой выбросил вперёд одну ногу и попал кому-то прямо в лицо. Тот закричал от боли, а Генгенбах рывком вскочил на ноги и ударил ещё кого-то из нападающих. Тот отлетел в сторону. На Генгенбаха спова посыпались удары, но он уже твёрдо стоял на ногах и отбивался от нападающих. Ещё одного из них он сильным ударом сбил с пог.

Здоровенный верзила замахнулся на Генгенбаха лопатой, но Герхарду удалось увернуться и одновременно ударить того ногой в пах. Верзила громко закричал от боли.

– Да прибей ты его наконец! – Голос был знаком Генгенбаху.

– Ах вы, трусливые собаки! – выкрикнул Генгенбах, отпрыгивая назад.

На него нападали трое или четверо. Один из них, Пипенбург, выхватил из-за пояса нож, какие обычно выдавались десантникам. Рядом с ним топтался Шрёдер с лопатой в руках.

– Ты будешь не первый, кого я приканчиваю! – Пипенбург не боялся кричать. – Ты доносчик!

Блеснуло лезвие ножа, и Генгенбах почувствовал резкую боль. Когда он пришёл в себя, то увидел убегающего Пипенбурга. Лопата Шрёдера валялась в стороне, а сам он уткнулся лицом в снег.

– Я переломаю вам ноги! – Это Павловский прибежал на крики. Из-за его спины выглядывали физиономии Барвальда и Хайзе. Пауль поднял с земли нож. – Убежали, мерзавцы!

Один из нападающих, тяжело дыша, бежал по тропинке.

– Эй, Пипенбург! – закричал Павловский.

Пипенбург остановился.

– Я твой ножичек оставлю себе на память. Однако с большим удовольствием воткну тебе его между рёбер, если ты задумаешь какую-нибудь пакость.

– Если бы твои дружки не так громко мычали, мы так и сделали бы, – заметил Барвальд. – Выйди хоть немного на свет! – Он зажёг спичку, чтобы посмотреть на Генгенбаха, бледное лицо которого было искажено болью. – Ему нужна помощь! Пошли скорее за санитарами!

По совету Павловского Генгенбах лёг на ночь в другом углу сарая, рядом с Паулем, неподалёку от них расположились Барвальд и Хайзе.

Стоило только Генгенбаху лечь на соломенный матрас, как его пронзила острая боль: травмы он получил серьёзные…

Узнав о случившемся в лесу, Зейдельбаст был доволен. Эта история ему очень поправилась. Факт вмешательства в драку политических ещё больше утвердил его в правильности проводимой им политики натравливания уголовников на политических. При таких обстоятельствах ему будет легко командовать теми и другими. А этот Генгенбах, несмотря на серьёзную ножевую рану, даже не заявил о том, что он болен или ранен. Это доказательство того, что майор Брам оказался абсолютно прав в оценке Генгенбаха.

Над расположением роты почти беспрерывно пролегали штурмовики. Они летели между Эйфелем и Арденнами к югу, к люксембургской границе. Даже такой опытный фронтовик, как Генгенбах, не мог додуматься до того, что всё это не больше чем своеобразная шумовая маскировка, организованная командованием для того, чтобы заглушить рокот танков, когда они выдвигались на исходные позиции.

В ночь на пятнадцатое декабря Гитлер продиктовал генерал-фельдмаршалу Моделю следующее совершенно секретное сообщение:

«Я принял последнее решение. Налицо все предпосылки для успешного проведения операции. Размеры операции и её размах целиком и полностью зависят отныне от умелого руководства операцией.

Я ещё раз приказываю войскам беспрекословно выполнять все приказы верховного командования. Я категорически запрещаю изменять направление наступления танковых войск.

Приказываю отвести танковые соединения 6-й танковой армии на такое удаление от полосы прикрытия 67-го армейского корпуса, чтобы они не принимали участия в боевых действиях и чтобы вся сеть дорог на правом фланге 5-й танковой армии, в случае необходимости вплоть до Намюра, была бы немедленно предоставлена в распоряжение 6-й танковой армии, если выяснится, что благоприятных условий для успешного выхода в район Льежа не предвидится.

Я предупреждаю о личной ответственности командиров в отношении недопустимости скапливания танковых частей в районе Льежа, что в свою очередь повлечёт за собой ввод в бой танковых соединений восточнее реки Маас.

Продвижение войск на Антверпен осуществляется на правом фланге под прикрытием естественных препятствий, одним из каковых является Маас-канал.

Левое крыло 15-й армии должно быть настолько сильным, чтобы избежать ввода в бой пехотных дивизий, входящих в состав 6-й танковой армии в районе Зиммераты, что в свою очередь приведёт к ослаблению участка между Моншау и Льежем. В том случае, если будут соблюдены эти основные принципы руководства операцией, нам обеспечен крупный успех.

Адольф Гитлер».

В эту же ночь кодовое название операции было изменено на «Осенний туман».

Книга вторая
Висло-Одерская операция

Глава тринадцатая

Воздух в бункере был тяжёлый. Со стен падали капли воды. Обер-лейтенант Клазен посмотрел на светящийся циферблат часов: два часа тридцать минут. До начала наступления оставалось ещё три часа. Зеехазе спал с полуоткрытым ртом, тихо и равномерно похрапывая. Время от времени он вздрагивал во сне, отчего по его лицу пробегала какая-то гримаса. Это было что-то новое, раньше за ним ничего подобного Клазен не замечал.

Интересно, что снова замышляет Альтдерфер? Вчера он без всяких объяснений перевёл Мюнхофа в отделение телефонной связи штабной батареи, а Зеехазе взял сюда в качестве шофёра.

Сегодня шестнадцатое декабря. Через неделю с небольшим наступит рождество. Когда, собственно, в последний раз германское командование предпринимало крупное наступление со стратегической целью? В июне сорок первого года. Уже тогда это было прелюдией конца войны. Сегодняшнее же наступление явится настоящей сенсацией для всего земного шара: почти полностью уничтоженные в Нормандии армии вермахта снова стали боеспособными, они участвуют в предстоящем наступлении через Арденны, как было в семнадцатом году или в сороковом. Место встречи – Париж, Версальский дворец или салон вагон в Комньенском лесу.

Стрелки часов, казалось, застыли на одном месте, а если и двигались, то слишком медленно.

В четыре часа после полудня Клазен наконец выбрался наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Замысловатые зигзаги окопов и ходов сообщения присыпаны снегом. Леса, долины и холмы тоже припорошены белым. А если посмотреть на карту, то можно увидеть намного больше: цветным карандашом на ней помечены окопы противника, огневые позиции артиллерии и миномётов, пулемётные гнёзда, подземные убежища, минные поля. На картах пехотинцев тщательно размечены участки, на которых должен осуществляться прорыв, и указаны направления наступления; на картах танкистов в первую очередь нанесены маршруты движения и обозначена грузоподъёмность мостов.

Артиллеристы ещё раз перепроверили схемы огня полка и дивизионов, уточнили цели, которые надлежало подавить, и время открытия огня, хотя обо всём этом долго и много говорилось накануне. Последняя метеосводка поступила в полк в час тридцать ночи. Всем частям и соединениям, участвующим в наступлении, строго-настрого запрещено вести какие бы то ни было переговоры по радио.

На карты фельдмаршалов, генералов и командиров частей нанесено всё необходимое, обозначены задачи дня, а на полях коротко записано самое важное из приказа на наступление.

И только одно не помечено на этих картах, а именно: например, суждено погибнуть от автоматной очереди рядовому Гарольду Суку, или в каком месте танкисты Эрнст Тэйлор и Том Батлер сгорят заживо в своём танке, потому что не смогут вылезти из него, или, к примеру, где найдут смерть другие солдаты противника.

Разумеется, не было на этих картах и пометок о том, где обретут вечный покой тысячи и тысячи немецких солдат. Короче говоря, эти карты были далеко не полными…

Обо всём этом думал Клазен, а ещё он думал о передовых HП батареи, которые выдвинуты далеко вперёд, о наблюдателях, которые лежат на этих НП, полузасыпанные снегом, насмерть перепуганные, молящие господа о том, чтобы свершилось чудо, о котором так часто кричал по радио министр пропаганды доктор Геббельс, чтобы в небе наконец появились чудо-ракеты Фау-1 и Фау-2, горящие, как свечи на рождественской ёлке, или что-нибудь подобное, но ещё пострашней.

«А чего ждёшь от часа «X» лично ты, Гельмут Клазен, чья грудь до сих пор ещё не украшена Железным крестом первого класса якобы по причине того, что наградное представление кем-то утеряно? Резкого поворота в ходе войны? Или победы германского оружия? Частичной победы, которая со временем приведёт рейх к полной победе?»

Обер-лейтенант тряхнул головой, словно отгоняя от себя вопросы, которые задавал ему кто-то незнакомый.

«Всё, что сейчас предпринимается командованием, лишь оттянет конец войны на несколько месяцев, и только. Зато будет пролито много лишней крови. А разве солдаты, которым приказано идти на прорыв участка в добрую сотню километров, разве они воодушевлены идеей прорвать позиции американской обороны? Полагаю, – думал Клазен, – что большинство из них прекрасно понимает, что война уже проиграна, А Германия потеряна! Клазен, чудак человек! Ни ты сам, ни твои солдаты не должны упустить случай! Но ведь солдаты противника должны, обязаны до последнего снаряда расстрелять весь свой боезапас. Каждый снаряд, не выпущенный в цель, наносит ущерб военной индустрии».

Вчера был получен приказ из штаба полка. Его зачитал солдатам капитан Альтдерфер. В нём были такие слова:

«Солдаты Западного фронта, настал ваш час! Мы начинаем крупное наступление на англичан и американцев. Этим сказано всё. Вы сами прекрасно понимаете, что это значит. На карту поставлено всё! Ваш святой долг призывает всех вас отдать фюреру и фатерланду свою жизнь. Верховный главнокомандующий группой армий «Запад» фельдмаршал фоп Рундштедт».

«Выходит, ещё существуют командующие, которые имеют право посылать на смерть тысячи людей, – думал Клазен. – Ровно в час ночи командиры батарей доложили о своей готовности открыть огонь. Через час мне нужно разбудить Альтдерфера. Молчание радиостанций сильно действует нам на нервы. На огневых позициях возле каждого орудия кучи снарядов. Танки, выкрашенные под цвет снега, белой краской, стоят на исходном рубеже для наступления, готовые к бою. Их гораздо больше, чем было в 1940 году, да и сами они стали мощнее. Как ни удивляться тому, что, несмотря на бомбардировку германских городов, промышленность ещё способна выпускать танки!

Вот уже больше часа от передовых наблюдателей нет ни одного донесения. Неужели янки не догадываются о том, что мы замышляем? Конец недели. Возможно, что они не ждут ничего плохого? А ведь, согласно плану «Барбаросса», именно в воскресенье – с соблюдением всех правил внезапности – началось нападение на Советский Союз. Этот участок фронта таков, что можно иметь гарантию провести эффективную военную разведку и организовать целый ряд акций шпионажа, так что вполне возможно, что высшие штабы противника всё же имеют кое-какое представление о наших замыслах и соответственным образом встретят нас.

Я всю ночь не смыкал глаз, а спать что-то совсем не хочется, – думал Клазен. – Всё это, видимо, оттого, что в голове полным-полно всяких мыслей».

Он закурил и невольно вспомнил свой разговор с Зеехазе и Мюнхофом. Несмотря на то что пришло требование заняться делом Генгенбаха, он при всём желании ничего не мог предпринять в последние дни.

Пришедшая вдруг в голову мысль ужаснула Клазена? «Я решил устранить Альтдерфера. А хватит ли у меня для этого мужества? Но ведь иначе Генгенбаху никак не выкарабкаться из ямы, в которую он попал. Нам во что бы то ни стало нужно доказать, что капитан дал фальшивые показания…»

Клазен забыл разбудить Альтдерфера, и тот проснулся сам. Он прочистил горло и начал ругаться:

– Что за чертовщина, ни на кого нельзя положиться! Вы должны были разбудить меня, как я вам приказывал, Клазен! Чёрт бы вас побрал!

– Я разбудил бы вас, господин капитан, через десять минут.

Командир дивизиона лениво зевнул и, сев на лежаке, сбросил с себя одеяло. В воздухе сразу же запахло кислым потом. Капитан брезгливо поморщился, вдыхая собственный залах.

Иллюзорная мечта о размещении в маленьком охотничьем домике, о сне на чистой постели и дополнительном пайке рассеялась, как туман. За прошедшую ночь подразделения дивизиона были выдвинуты в юго-западном на-правлении. А через сто тридцать минут по всем телефонам будет передан приказ: «Огонь!»

Альтдерфер встал. Натянул на мокрую от пота рубашку свитер. Небольшая отсрочка, а затем настанет время, когда нужно будет открыть огонь и вести его до тех пор, пока паши штурмовые группы не ворвутся на огневые позиции противника и не продвинутся до деревень Рокерат и Кринкельт, а несколько севернее Рокерата не овладеют бараками. Красным карандашом были обведены населённые пункты и цели, подлежащие уничтожению. Слева от них должны были вводиться в прорыв танковые дивизии СС «Гитлерюгенд» и «Адольф Гитлер», южнее их – соединения 5-й танковой армии. Согласно полученному приказу, войскам категорически запрещалось задерживаться хоть на минуту, короче говоря, важно было продвигаться вперёд, оставляя самую трудную работу им, артиллеристам.

Затем артиллерия должна сменить свои огневые позиции, переместившись на территорию Бельгии, в район, обороняемый 5-м американским корпусом. Американцы, действующие справа, могли, таким образом, зайти во фланг немцам. Две дивизии народного ополчения, действующие на севере, не представляли для противника никакой угрозы.

Альтдерфер осмотрелся по сторонам и подумал: «Клазену я не доверяю. Он слишком строптив и непослушен. К тому же он не догадывается о том, что Круземарк ввёл меня в курс дела, и я знаю об истории, приключившейся с Квангелем. А генерала я сам при случае спрошу, не подавались ли документы на присвоение мне воинского звания «майор». Я убеждён, что по-настоящему звания будут цениться только после войны».

В этот момент позвонил телефон.

– Благодарю вас, Альтдерфер, за ваш проект письма, – раздался голос генерала. – Господин Д. тем временем будет направлен на фронт. Для вашего сведения сообщаю: Квангель посажен на неделю под домашний арест, а Кисингену приказано сделать то же самое с Зойфертом, только в удвоенном размере. Это самое малое! То, что Клазен натворил на вечере, вы знаете и, видимо, понимаете, Альтдерфер, что это дело можно бесшумно уладить…

Прощаясь, генерал с такой силой рявкнул: «Хайль Гитлер!», что капитану заложило уши.

Зойферт вообще не интересовал Альтдерфера, зато Клазен – напротив. В этом отношении у капитана были свободные руки. Но все его расчёты спутало это проклятое наступление: без начальника штаба никак не обойдёшься.

Клазену ничего не было известно о событиях, происшедших накануне на КП полка. Подполковник Кисинген созвал командиров дивизионов на обсуждение положения и для получения дополнительных распоряжений. Альтдерфера он попросил остаться после совещания.

Через несколько минут в бункер ввели капитана Зойферта для допроса о случае, происшедшем на вечере. Зойферта как следует пропесочили, а он в ответ твердил одно и то же:

– Начальник штаба по сговору с капитаном медицинской службы доктором Квангелем напоил меня до такой степени, что я ничего не помнил и не соображал. – Зойферт смущённо улыбнулся. – Клазен сам подсказал мне, что я должен был говорить. Это была игра, господин подполковник. Или, вернее говоря, хитро придуманная провокация. Я понимаю, что совершил серьёзный проступок, хотя это впервые за всю мою службу, и потому прошу наказать меня.

«Только этой самобичующей болтовни мне не хватает, – подумал Кисинген. – А генерал требует от меня принять строгие меры». Подполковник посмотрел на Альтдерфера, который сидел, закрыв глаза в знак того, что он целиком и полностью согласен со своим командиром.

– Ваше добровольное признание своей вины делает вам честь, Зойферт. И даёт мне основание не привлекать вас к суду военного трибунала. Идя навстречу вашей просьбе, я своей властью объявляю вам две недели домашнего ареста.

Альтдерфер кивком головы одобрил решение своего командира.

– Я надеюсь, что свой проступок вы загладите отличным выполнением служебного долга в предстоящем бою против англичан и американцев, – строго проговорил Кисинген.

Зойферт мимикой дал понять командиру, что рвётся в бой, как лев.

Когда дверь бункера за провинившимся закрылась, подполковник сказал:

– Думаю, нам не следует губить Клазена.

Капитан спешно закивал, соглашаясь с командиром.

– По-моему, он не найдёт ни одного человека из той компании, кто заступился бы за него. Как вы считаете, Альтдорфер?

«Действовать нужно с умом, – подумал Альтдерфор, – тогда в нужное мне время я, разумеется, с помощью Кисингена и Круземарка смогу сломать Клазену шею, так как он недвусмысленно дал мне понять, что история с Генгенбахом имеет свою подоплёку. Одно это должно насторожить меня и заставить принять соответствующие меры не только потому, что я являюсь командиром дивизиона, но ещё и ради того, чтобы моя репутация как адвоката была после войны безукоризненной. Однажды я уже чуть было не пострадал из-за своего брата Виланда, который при разбирательстве дела Ильзе Хельгерт обвинил штурмбанфюрора Дерпберга в её изнасиловании, а меня в том, что я посоветовал ему дать ложные показания. Дернберг жив и по сей день и опасен для меня. Следовательно, здесь все средства хороши.

Кисинген вёл себя так, как будто мы находимся на учебных стрельбах в Цайтхайне. Но противник разбивает эту иллюзию: он ведёт по нас огонь. Он обстреливает нас из тяжёлых орудий, снаряды которых разносят в пух и прах добрую половину наших огневых точек. Все хотят выжить и выйти живыми из этой проигранной войны…»

Альтдерфер вздрогнул, когда взрыв снаряда разорвал ночную тишину.

Зеехазе, казалось, даже не чувствовал, какой тяжёлый воздух в бункере. Некоторое время он: находился в полусонном состоянии, затем вдруг заворочался и проснулся.

Обер-ефрейтор посмотрел на часы. До начала наступления оставалось ещё полтора часа. Нары напротив, на которых спал Линдеман, были пусты. Быть может, он ушёл на коммутатор?

Снаружи было свежо, и воздух показался Зеехазе похожим на тот, что был дома, в горах между Шпрее и озером Дамезее. Стараясь не шуметь, Зеехазе вышел из бункера. Слева чернел бронеколпак бункера, а справа… Что же там такое справа? Нечто похожее на силуэт косули. Да, конечно, это косуля. Она забрела сюда в поисках пищи.

Эрвин Зеехазе инстинктивно прислушался, как заурчало у него в животе: хотелось есть. Обив снег со штанин, обер-ефрейтор смачно выругался и направился в бункер, где должен был находиться Линдеман. Тот действительно оказался там. Он возился с рацией, которая завывала на все лады.

Оба закурили.

– Ты чего тут торчишь?

– Не говори много, а то я сейчас проверяю средства связи, услышать могут. Помолчи!.. Сверка часов! – проговорил он в микрофон. – Через десять секунд будет четыре часа пятнадцать минут.

В бункере пахло галетами с тушёнкой, солодовым кофе.

«Предстоящая операция всех нас лишила живости и озорства, – подумал Линдеман. – Мы мечемся, как звери, загнанные в клетку. Все объяты страхом, который ходит за нами по пятам и порой доводит людей до паники. Сейчас, когда Восточный и Западный фронт переместились на немецкую землю, опасностей будет ещё больше. И никто от них не застрахован».

Зеехазе, наверное, уже в сотый раз посмотрел на часы: до начала наступления оставалось ещё семьдесят минут.

Дав по радио и по телефонам последние указания, Линдеман подсел поближе к Зеехазе и спросил:

– Что случилось, Эрвин?

– Наш старик надеется только на бога.

Они вышли из бункера на воздух, закурили, прикрывая горящие сигареты рукавами. Кругом была тишина. Ни выстрелов, ни разрывов. Лишь с севера доносился приглушённый артиллерийский грохот. 1-я американская армия наступала западнее и южнее Дюрена. Северо-восточнее Моншау также шли ожесточённые бои.

– Более трёх месяцев назад мы с Генгенбахом решили перебежать на сторону противника, а сейчас сами готовимся к наступлению, – тихо произнёс Зеехазе.

– А если нам использовать эту возможность?

В какой-то миг Зеехазе вспомнил свою жену. Двадцать второго декабря исполнилась седьмая годовщина со дня их свадьбы. Зеехазе захотелось обнять жену, взять на руки маленькую Карин… Он с неохотой отогнал от себя мысли о доме.

– Сделать это сейчас наверняка не удастся. Не успеем мы подумать о переходе на ту сторону, как нас уже вздёрнут на виселицу.

– Дорогой Эрвин, может, ты мне скажешь, как можно сорвать проведение операции «Осенний туман»? Сейчас без десяти минут пять. Через сорок минут она начнётся.

Оба они чувствовали собственное бессилие, понимали, что находятся на неправильном пути, а стрелки часов неудержимо бежали вперёд.

По щекам Зеехазе потекли слёзы. Он вернулся в бункер.

Клазен сидел, склонившись над картой. Всё шло строго по плану. Клазен расстегнул воротник.

На часах пять часов пятнадцать минут.

День практически только начинался.

«И почему последнюю метеосводку мы получили в половине второго ночи? В Германии все сейчас, видимо, сидят в бомбоубежищах. Заметили ли жители рейха, что начиная с двадцать четвёртого августа Геббельс практически запретил проведение каких бы то ни было культурных мероприятий? Ни спектаклей в театрах, ни кинофильмов, и лишь германское радио передаёт по всем станциям бравурные марши. И если в порядке исключения сегодня ночью не будет налёта вражеокой авиации, жители рейха могут спокойно спать. Мне кажется, – размышлял Клазен, – в тылу из миллиона хотя бы человек десять прекрасно осведомлены о значении операции шестнадцатого декабря, они знают, что именно здесь двести пятьдесят тысяч солдат, вооружённых карабинами, автоматами, пистолетами, тесаками или штыками, обвешанных противогазами, лопатками, планшетками, в шинелях и маскхалатах, с панцерфаустами, удлинёнными зарядами, минами ринутся в наступление. За спиной в ранце у каждого солдата НЗ, котелок, сигареты, индивидуальный пакет, а на груди припрятано что-нибудь сугубо личное: фотокарточка жены, любимой или детишек, а то, быть может, даже какой-нибудь талисман…

И я вместе с ними иду в наступление. Хорошо ещё, что не в пешем строю, а на машине. Хорошо ещё, что на мне тёплая шинель с меховым воротником и шапка, полученные со склада обмундирования. Перед крупным наступлением хозяйственники развозят барахло на грузовиках, а обычно они болтаются где-то далеко в тылах, укрываясь в воронках от крупных авиабомб. Однако на сей раз мне удалось экипироваться прямо-таки по-барски».