Текст книги "Заключительный аккорд"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Его затрясло от страха. Зойферт добрался до двери, но она оказалась запертой. Окна же, напротив, были открыты. Через них в помещение вливался свежий ночной воздух. Часового под окнами, кажется, не было.

«Во что бы то ни стало нужно отсюда выбраться!» – решил он.

Как только Зойферт вылез из окна и оказался на земле, он со всех ног пустился бежать прямо по снегу. Затем перелез через какой-то забор. Пот лил с него ручьями. Пробежав километра два, он увидел указатель с надписью «Подразделение Квангеля».

«Значит, я на правильном пути! – обрадовался он. – Ведь вчера я был там на вечеринке!»

Неожиданно Зойферта догнала патрульная машина. Перед ним выросла фигура с серебряными погонами на плечах. Зойферт был без фуражки, ремня и оружия. Документов у него тоже не оказалось. Он говорил быстро и сбивчиво.

Старший патруля быстро принял решение: забрать Зойферта и отвезти его в штаб дивизии.

Спустя четверть часа Зойферт стоял перед генералом Круземарком.

– Господин генерал, докладывает капитан Зойферт, сбежавший только что из американского плена! – Зойферт сиял от удовольствия. Сбылась его заветная мечта: он доказал, что способен на геройский поступок.

Генерала столь беглый доклад капитана явно не удовлетворил. Он хотел знать точно, где именно был высажен американский десант, где его захватили в плен и сможет ли он привести на то место истребительную группу.

– Благодарю ваи, Зойферт, за мужество и верность! – сказал генерал капитану и отдал приказ немедленно поднять штаб дивизии по тревоге. Он буквально загонял своего порученца, заставив ого связаться с зенитным дивизионом и постом ВНОС и узнать у них действительное положение вещей.

Генерал нервно вцепился зубами в сигару, ожидая докладов командиров частей. В голове у него мелькали различные комбинации, а на его письменный стол ложились всё новые и новые доклады командиров.

Когда Круземарку показалось, что он уже готов припять окончательное решение, он вдруг потянул носом и учуял, что от капитана пахнет коньяком. А нюх у генерала был такой, что он мог безошибочно отличить «хенесси» от «мартеля». В данном случае от капитана пахло, точнее говоря, несло «мартелем».

Капитан и генерал уставились друг на друга. Наконец генерал пробормотав:

– Плохо. Очень плохо…

У Зайферта сделалось так скверно на душе, как было только в ту ночь, когда полковой командир выбросил его из своей постели. На этот раз повторилось нечто подобное, только уже на генеральском уровне. Дверь за капитаном с шумом захлопнулась.

Генерал Круземарк позвал к себе начальника разведки и сказал ему:

– Я хочу, чтобы данный инцидент был скрупулёзно расследован. Даю вам на это три дня. – Генерал тяжело дышал. – Всю эту кашу кто-то заварил, а наивный Зойферт стал жертвой этой глупой шутки. Я желаю видеть всех зачинщиков этой истории перед собой! А уж тогда-то я… – Генерал провёл ребром правой руки себе по горлу, издав при этом неприятный звук.

Второго декабря 4944 года, в субботу, Гитлер приказал явиться к нему в имперскую канцелярию генерал-фельдмаршалу Моделю, обер-группенфюреру СС Дитриху, генералу танковых войск фон Мантейфелю и генерал-лейтенанту Вестфалю, с тем чтобы ещё раз пространно растолковать им военные и политические цели подготавливаемого наступления на Западном фронте.

Модель и Мантейфель пытались предупредить фюрера о том, что желания и возможности на сей раз не совпадают, и потому предлагали провести операцию небольшого масштаба, которую в случае успеха можно было бы расширить.

Однако Гитлер остался непреклонным, приказав действовать по его плану, который якобы всё сразу решал.

Седьмого декабря Эйзенхауэр и Монтгомери вместе с начальниками своих штабов встретились в Маастрихте. Англичане высказали во время этой встречи критические замечания, которые сводились к следующему: англо-американские силы слишком растянуты, а фронт гитлеровских войск и его стратегические резервы пока полностью сохранены. Связывание войск противника своими войсками на многих участках было для Эйзенхауэра равносильно стратегическому поражению. Нужен был новый план наступления. Оба соперника, охваченные жаждой славы, много и долго спорили о чересчур растянутых коммуникациях, о нехватке боеприпасов, о несправедливом распределении горючего, что, по их мнению, и являлось первой причиной различного рода упущений и ошибок.

Неужели, думали Эйзенхауэр и Монтгомери, они и на самом деле не были способны ещё в начале осени прорвать укрепления Западного вала во многих местах? Они не хотели вспоминать о том, что правящие круги США и Англии специально затянули почти на два года открытие второго фронта, так как были заинтересованы как можно дольше продолжать войну, с тем чтобы Советская Армия оказалась ослабленной.

И лишь тогда, когда стало абсолютно ясно, что Советский Союз без поддержки союзников в состоянии разбить фашизм и освободить от него европейские государства, на Даунингстрит и в Белом доме зашевелились. Сразу же была сформулирована главная цель: необходимо занять как можно большую часть Германии, прежде чем это сделает Советская Армия. Исходя из этого плана Паттон ещё до рождества должен был занять Саар. Брэдли – захватить несколько крупных плотин на реке Рур, а Монтгомери – двигаться от той же самой небольшой речки и Рейхсвальда в направлении Нижнего Рейна.

Во время поездки в Маастрихт Эйзенхауэр обратил внимание на то, что в районе Арденн относительно мало солдат. Брэдли, отвечая на удивлённый вопрос Дуайта, сказал, что он не собирается наводнять Арденны войсками в ущерб массовому сосредоточению войск в Руре и Саарской области. Начальник разведки у Монтгомери высказался за нанесение удара по Антверпену, где у Рундштедта недостаточно резервов. Возможно, он намерен уничтожить их плацдарм на Руре, а затем снова перейти к обороне.

На фронте, растянувшемся от Северного моря до границы со Швейцарией, сосредоточилось семьдесят дивизий союзников, не считая довольно значительных стратегических резервов.

Группа армий «Б» располагала всего лишь тридцатью восьмью дивизиями. На участке в Эйфеле шириной сто сорок километров напротив Арденн было сосредоточено двести пятьдесят тысяч солдат.

Десятого декабря Сталин и господин де Голль подписали в Москве договор о союзе и взаимной помощи между Советским Союзом и Французской Республикой. Это было первое соглашение только что образованного нового французского правительства.

Находившаяся в районе Аахена деревня Гюртген до этого дня четырнадцать раз переходила из рук в руки, Гюртгенвальд – восемнадцать раз, а жители небольшого посёлка Воссенак двадцать восемь раз видели у себя то американцев, то немцев…

Одиннадцатого декабря Гитлер прибыл в свою главную квартиру на Западном фронте близ Бад-Наугейма, известную под кодовым названием «Адлерхорст». Об этом узнал и генерал-майор Карл Фридрих Круземарк, который в тот день ехал в командировку в Цигенберг, в штаб командующего группой «Запад». Всех едущих, в том числе и генерала, попросили сдать портфели и оружие. По дороге их встретил усиленный шпалер эсэсовцев, которые и проводили их прямо до входа в бункер.

Здесь располагалась «Заградзона № 1», недалеко от которой размешались глубокие бункера главной квартиры фюрера, а в двенадцати километрах, в Фридбергсе, находилась «Заградзона № 2», в которой расквартировался штаб вермахта.

Круземарк и группа генералов, идя цепочкой друг за другом, спускались в глубокое подземное убежище. Войдя в указанное им помещение, все расселись за простым длинным столом, не взирая на звания и должности. Места сбоку стола были оставлены для охраны.

И вот появился сам Гитлер. Серый и состарившийся, он немного волочил одну ногу. Его сопровождали Кейтель и Йодль.

Речь фюрера длилась два часа:

– На одной стороне находится Британия, держава, стремящаяся к мировому господству, на другой стороне США, также стремящиеся к мировому господству. Если Германии в настоящий момент способна нанести несколько серьёзных ударов по противнику, то его искусственно созданный единый фронт должен развалиться под этими ударами.

Мы должны действовать так, чтобы при любой ситуации у противника не возникло бы мысли о том, что мы можем согласиться на капитуляцию. Никогда! Ни при каких условиях!.. Даже для проведения предстоящей операции мы не имели возможности задействовать лучшие соединения. Однако нам известно, что я противник отнюдь не располагает первоклассными войсками. Наши войска сильно потрёпаны в боях, но и войска противника также потрёпаны и сильно обескровлены. В настоящее время мы располагаем официальным сообщением американской стороны, согласно которому они только за три недели потеряли двести сорок тысяч солдат и офицеров. Эти цифры, огромные сами по себе, намного превосходят все наши ожидания и ожидания самого противника. Следовательно, войска противника сильно измотаны. В, техническом оснащении и мы и противник находимся примерно на одном и том же уровне. Что касается танков, то тут противник несколько сильнее нас, однако мы располагаем более совершенными типами танков…

Круземарк внимательно слушал фюрера, однако ценной из этого выступления ему показалась только та часть, где давалась общая оценка сил противника. Генералу казалось, что для проведения успешного наступления немецких войск в Арденнах имеются кое-какие предпосылки.

Само наступление было перенесено с четырнадцатого на пятнадцатое декабря. Когда же на следующий день на такое же совещание была приглашена вторая половина генералитета, присутствующим было объявлено, что начало наступления окончательно перенесено на пять часов тридцать минут шестнадцатого декабря.

Изучая полученные указания, Круземарк подчёркивал самое главное.

«Приказ на проведение наступательной операции силами войск группы армий «Б», проводимой в направлении на Антверпен с форсированием водной преграды – реки Маас.

Целью предстоящей наступательной операции является уничтожение англо-американской группировки, которое приведёт к резкому изменению общей обстановки на фронте…

Войска группы армий «Б» в день «X», используя фактор внезапности, прорывают участок фронта противника шириной сто километров, на котором расположены части и соединения 1-й американской армии, и безостановочно через линию Маас, Льеж. Намюр двигаются на Антверпеп с задачей во взаимодействии с группой армий «X» уничтожить войска противника севернее места нанесения главного удара.

6-я танковая армия прорывает оборону противника в районе севернее Шнее-Эйфель и, не обращая внимания на свой правый фланг, захватывает переправы через реку Маас на участке между Льежем и Хуа.

Прорыв осуществляется садами народно-гренадерских дивизий при: поддержке воздушно-десантных войск, проводящих операцию «Штосер», которая начинается в день «X», в семь часов сорок пять минут и проводится силами восьмисот парашютистов…

5-я танковая армия прорывает фронт противника на участке северной границы от Люксембурга, форсирует реку Маас.

7-я армия осуществляет прикрытие операции с юга и юго-востока.

15-я армия обеспечивает форсирование 6-й танковой армией реки Маас…»

Круземарк тяжело выдохнул. Попросил принести ему рюмку коньяку и долго сидел, обдумывая ситуацию. Его народно-гренадерская дивизия входила в состав 6-й танковой армии СС и подчинялась непосредственно командиру 1-го танкового корпуса СС. Из неё могло получиться неплохое пушечное мясо.

Генерала Круземарка тянуло на просторы Дании.

Отложив приказ фюрера, он углубился в чтение письма, которое ещё утром прислал ему Альтдерфер и которое сам он решил переслать не Кальтенбруннеру, а Шнейдевинду.

Глава одиннадцатая

Фаренкрог коротко доложил командиру о том, как проходила операция по освобождению Хельгерта.

– Григорьев умер мгновенно…

Руди Бендеру казалось, что он и сейчас видит, как Юрий, сидевший за рулём эсэсовского «хорьха», как-то сразу обмяк.

– Пуля попала ему в голову. Мы похоронили его, а место нанесли на схему, так что найдём.

В землянке наступила тишина.

Тарасенко о чём-то сосредоточенно думал, а затем проговорил:

– Вы довольно долго там находились…

– Как только нас обнаружили, во всём корпусе была объявлена тревога. Мы никак не могли перейти линию фронта на указанном нам участке. На фронте затишье, так что гитлеровцы могли спокойно охотиться на нас, как на диких зверей. – Фаренкрог достал карту, показал на ней точку восточнее населённого пункта Насельск. – Мы вышли из полосы Второго Белорусского фронта и решили попытаться перейти фронт южнее Пултуска. Это нам удалось.

– А я со своим знанием русского языка прямо-таки попал в драматическое положение, – заметил Бендер.

– Жаль было бросать великолепный «хорьх» и мотоцикл, но пришлось их подорвать. – Хейдемап пожал плечами.

Тарасенко встал и нервно заходил по компате.

– Как чувствует себя Хельгерт? – спросил он, остановившись на миг.

– Врач уверяет, что завтра с ним можно будет уже поговорить.

– Все вы действовали смело. Я благодарю вас за службу. Но должен заметить, что операция ещё не закончена, так как задание оказалось невыполненным, а оно имеет для армии большое значение. При проведении операции было допущено много ошибок… – Майор снова заходил по землянке. – Прежде всего я поговорю с Хельгертом, завтра утром мы увидимся…

Четверо разведчиков удивлённо переглянулись. Откровенно говоря, ни один из них не ожидал, что разговор кончится именно так.

«А чего я, собственно, хочу? – мысленно спрашивал сам себя Тарасенко. – Говорю обо всех, а на самом деле меня по-настоящему интересует только то, что скажет Хельгерт. Но ведь вряд ли его можно будет использовать ещё раз. Да и вообще как-то не до конца понятно, почему же он всё-таки не выполнил приказа?»

В душе майора всё ещё шевелилось недоверие к немцам вообще. «Как-никак фашистский режим, господствовавший в Германии долгие годы, наложил свой отпечаток на жителей страны, в том числе даже на тех, кто стал нашими соратниками. Проклятие!» – выругался мысленно майор.

Тарасенко имел диплом инженера. Он мечтал о том времени, когда в Сибири начнут строить гигантские электростанции. Однако война перечеркнула все его планы. Диплом он получил в тридцать девятом году и сразу же был призван в армию. Двадцать второе июня сорок первого года лейтенант Тарасенко встретил в части. Поскольку он хорошо владел немецким языком, его скоро отозвали в штаб, а затем направили работать в разведку. Грудь его теперь украшали несколько медалей и орденов, которые он получил за храбрость, а звёздочки на погонах свидетельствовали о его успешном продвижении по служебной лестнице.

«После войны мне придётся начинать жизнь сначала, только уже не комсомольцем, а поседевшим ветераном войны. – Майор слабо улыбнулся. – Но кое в чём я ещё новичок, – думал Тарасенко. – В тридцать восьмом году, когда я учился в институте, была у меня знакомая девушка. Однако наше знакомство дальше робких провожаний не пошло. Её родители переехали из Москвы в Минск, а вместе с ними уехала и Лариса. Получил я от неё не то четыре, не то пять писем… Где-то она сейчас? Быть может, в армии? Жива ли? Или страдает где-нибудь в Германии, куда её угнали насильно на работы вместе с тысячами других?..»

Словно отгоняя от себя невесёлые мысли, Тарасенко встряхнул головой.

«Можно подумать, что мне было бы сейчас легче, если бы у меня была любимая женщина… Ну носил бы её фотокарточку в кармане и показывал каждому встречному, как только начинается застольная беседа. В какой-то степени было бы труднее идти на ответственные задания. Однако, может, тогда я лучше понимал бы своих подчинённых, у которых есть семьи? А теперь как я смогу утешить Зину? Скажу несколько хороших слов о её любимом, но ведь этого для неё мало».

Майор Тарасенко лёг на топчан, покрытый несколькими солдатскими одеялами. Он никак не мог решиться сказать Зине о гибели Юрия.

Однако в тот день Зина сама попалась ему на глаза. Увидев майора и его смущённый взгляд, девушка остановилась, словно почувствовав недоброе. Тарасенко заметил, как она сжала руки. Выражение её лица говорило о том, как она сильно страдает.

Майор понял, что больше не имеет права молчать.

– Зина… – начал он.

Девушка впилась в него глазами.

– Случилась беда, – одними губами произнёс он.

– Юрий… не вернулся? – тихо спросила она дрожащим голосом.

Он кивнул.

Несколько секунд девушка стояла неподвижно, ни один мускул не дрогнул на её лице. Казалось, она о чём-то думает.

– Он попал в руки фашистов? – наконец проронила она.

Майор покачал головой.

– Его… убили?

Страшное слово было наконец сказано. Сколько раз его произносили за годы войны, сколько раз оно упоминалось в различного рода сводках и сообщениях!

Глубокая печаль разлилась по лицу Зины, но глаза её были сухими.

– Он погиб за правое дело… – начал было Тарасенко, по Зина так посмотрела на него, что он замолчал, по закончив фразы.

– Я это почувствовала ещё несколько дней назад, – прошептала она. – Когда он пришёл попрощаться ко мне, я уже тогда знала, что должно что-то случиться. Правда, я всё же надеялась… Мне хотелось, чтобы у него осталось хорошее впечатление о нашей встрече… – Слёзы набежали на глаза Зины.

Тарасенко вынул из кармана цепочку с маленькой монеткой и протянул её Зине со словами:

– Это нашли у него…

– Она не принесла ему счастья, – тихо прошептала Зина.

Майор понимал, что в этот момент должен был сказать, что он очень сожалеет, но в то же время чувствовал, что не может подобрать нужных слов…

Тем временем Шехтинг выяснял отношения с начпродом Иваном Добрушкиным, выклянчивая у него две бутылки водки, а ещё лучше – три. Основным аргументом Шехтинга было то, что пятеро разведчиков дважды переходили через линию фронта, побывали в логове противника, вернулись живыми и теперь хотели бы отпраздновать своё возвращение.

Бендер и Хейдеман кивками поддерживали товарища. Однако уговорить начпрода было не так-то легко.

– Ты же знаешь, Иван, что сегодня у меня юбилей, так сказать: двенадцать лет назад меня призвали в армию Гинденбурга, – шутил Шехтинг.

– И это ты называешь причиной для выпивки? – Брови начпрода удивлённо поползли вверх.

– В той армии я прослужил одиннадцать лет!

– Ну и что? – В голосе начпрода было столько твёрдости, что друзья поняли: водки он не даст даже по приказу Тарасенко.

– Но ты забыл, Иван, о том, что двенадцатый год я полностью прослужил в Красной Армии.

Иван обрадованно схватил Шехтинга за руку и потряс её:

– Ты уже почти русским стал… Таких, как вы, мало… – И он по очереди похлопал Шехтинга, Бендера и Хейдемана по плечу, а затем выдал им по бутылке водки.

Через пять минут все трое уже сидели в своей землянке, однако настроения не было, несмотря на то, что достали водку. Хельгерт лежал в лазарете, а Шнелингер и Григорьев уже никогда не сядут с ними за стол…

– Если бы не было войны, тебя сегодня демобилизовали бы. И превратился бы ты в служащего, у которого в кармане вместо служебной книжки лежит паспорт, – сказал Хейдеман Шехтингу.

– Да, я представляю себя чиновником где-нибудь в таможне или в адвокатуре.

– А я думаю, что, когда ты вернёшься на родину после войны, тебя будет ждать работа и поважнее. Как там сказал Иван: таких, как мы, мало…

– Мы выбрали правильный путь и, несмотря на то что ещё не так давно были военнослужащими вермахта, перешли на сторону Советской Армии, – тихо сказал Бендер. – Но ведь на такой шаг отважились очень немногие, буквально единицы. Немецкие коммунисты и антифашисты сражаются на своих местах, они есть даже в партизанских отрядах. Однако уполномоченные Национального комитета «Свободная Германия» рассчитывают на то, что к ним присоединятся сотни и сотни. А каков результат их работы? Солдаты вермахта отравлены идеями фашизма. Германским империалистам удалось ввести в заблуждение миллионы простых людей и мобилизовать их на эту преступную войну. Пропаганде и агитации, которыми мы занимаемся, почти никто не верит, и потому случаи перехода солдат вермахта на сторону Советской Армии, к сожалению, единичны. Немецкий народ нужно освободить извне, так как сам он не в состоянии сбросить с себя ярмо фашизма.

– Как сказал Добрушкин, это делает нам честь, – заметил Хейдеман.

– Честь? – Шехтинг задумался. – А вы помните, как мы сидели в окопах у Нарева? Помню, как-то вечером пришёл к нам Хельгерт, печальный какой-то. Начал говорить о чести. Как сейчас помню, он сказал мне так: «Шехтинг, старина, вам повезло в том, что вы, согласно гитлеровскому уставу, не имеете чести. Вся ваша честь заключается в том, чтобы не открывать рта».

– А вот сегодня нас объединяет честь в высоком понимании этого слова.

– Потом он начал расспрашивать меня о детях, а затем уронил голову на руки и заплакал.

– Я до сих пор никак не могу понять, как он, раненный, мог всё вытерпеть, – сказал Бендер.

– А мне непонятно наступившее на фронте затишье. – Хейдеман вынул из кармана лист бумаги. – Я прослушал несколько немецких радиопередач и кое-что записал. Вот, например: «Сводка за восьмое декабря: на территории Венгрии идут ожесточённые бои с противником по всему фронту. Девятого декабря: на фронте между Восточной Словакией и Курляндией продолжаются бои местного значения. Десятого декабря: на остальных участках Восточного фронта временное затишье…»

– Ну и как же ты такую обстановку оцениваешь?

– А очень просто: в Венгрии группа армий «Юг» вот-вот будет полностью разгромлена. Командование вермахта само своими скверно завуалированными сообщениями признает поражение.

– Ну а затишье на других участках Восточного фронта?

– Тут трудно сказать что-нибудь определённое: или русские готовят что-то серьёзное, или Адольф задумал что-то нехорошее.

– А почему бы ему и не использовать это затишье для неожиданного нападения? В Италии англичане не продвинулись ни на метр, на участке Западного вала янки наносят гитлеровцам удары.

– Неужели такие люди, как Кейтель или Гудериан, не понимают значения плацдарма на Висле и у Нарева?

Бендер покачал головой и сказал:

– Наш плацдарм под Барановой сам по себе является, можно сказать, идеальным исходным рубежом для большого наступления.

В этот момент в землянку вошёл Фриц Фаренкрог. Последние слова Бендера он услышал и, как бы продолжая его мысль, проговорил:

– Пора наконец взять курс на Берлин! Я мысленно уже вижу, как мы туда двигаемся.

– За это давайте и выпьем!

Хельгерт шёл очень медленно, однако ни на что не опирался даже тогда, когда спускался по ступенькам в командирскую землянку. Позади него шли Бендер и Фаренкрог.

Майор Тарасенко поднялся из-за стола.

Поднеся руку к козырьку, Хельгерт доложил:

– Товарищ командир, докладываю о возвращении. Задание, к сожалению, выполнить не удалось. Григорьев и Шнелингер погибли. – Голос у него был глухой.

Майор осторожно обнял Хельгерта.

– Вам было тяжело. С трудом, но могу представить, что вам за эти две недели пришлось пережить. – Эти слова были сказаны с участием, но без особого воодушевления.

Хельгерт поймал на себе внимательный взгляд май-ора.

– Расскажите всё подробно, чтобы мы могли извлечь из этого уроки. Скажите, что, по-вашему, помешало вам выполнить задание, товарищ Хельгерт?

– Во-первых, пилот несколько отклонился от курса. Во-вторых, правый мотор был повреждён осколком зенитного снаряда.

– По этой причине вы вынуждены были прыгнуть с парашютом, и Шнелингер получил серьёзную травму, – прервал Хельгерта майор. – Об этом мне уже докладывал Бендер.

– Я допустил ошибку, – продолжал Хельгерт, – когда повёл всю группу в госпиталь. К тому же я минут на десять отлучился от ребят. Если бы в госпиталь был направлен один Шнелингер, задание, возможно, удалось бы выполнить.

– Скажите, вы случайно не задумывались над тем, почему в госпиталь неожиданно нагрянули жандармы? – спросил майор.

– Об этом я как-то по думал.

Майор немного помолчал, а затем тихо сказал:

– Вы же получили распоряжение побеспокоиться перед отправкой о том, чтобы у всех участников операции на руке были сделаны татуировки, свидетельствующие о группе крови.

Бендер и Фаренкрог быстро переглянулись.

– Получил.

– Тогда почему же вы не выполнили этого распоряжения?

– А потому, что с татуировкой нас первый же советский патруль поставил бы к стенке.

– Прежде всего они доставили бы вас в штаб.

– Возможно.

– Я не знаю, товарищ Хельгерт, как вы могли такое подумать! Наши так не поступают. – На виске Тарасенко билась жилка.

«Наши, – подумал Хельгерт. – Между нами и ими большая разница».

Бендер и Фаренкрог молчали.

– Я у вас не спрашивал совета, а вы сами не подумали, что это упущение может привести к роковой ошибке, – продолжал Тарасенко.

– Вы имели возможность направить нас, возразить, внести свои предложения. Мне эта мысль пришла в голову только в последний момент. Чтобы никого не беспокоить, я решил всю ответственность взять на себя.

– Чем всё это кончилось, вам известно. В чём ваша основная ошибка, товарищ Хельгерт? Я вам сейчас скажу: ошибка ваша состоит в том, что вы боялись попасть в неприятность на нашей стороне и недооценили опасность на стороне противника.

В землянке стало тихо-тихо.

Хельгерт понимал, что ему, как старшему, доверили людей, пусть небольшую группу. Двоих из этой группы он потерял. Неужели все неудачи действительно посыпа-лись на его голову оттого, что он больше опасался русских, чем немцев? Он допустил просчёт и потому сам должен нести ответственность.

– И ещё я кое-что хочу спросить у вас, товарищ Хельгерт. – Тарасенко на миг замолчал, разглядывая повязку на голове Хельгерта и его забинтованную руку. Раны на лице заклеены пластырем. Левый глаз всё ещё в фиолетовом обрамлении. – Когда они расстреляли товарища Шнелингера?

– Двадцать третьего ноября.

– А вас когда допрашивали?

– Ежедневно.

– А последний раз?

– Пятого декабря часов в девять утра, – ответил вместо Хельгерта Фаренкрог. – Товарищ Хельгерт не знал, что этот допрос полковник Зальц проводил в последний раз.

– Следовательно, это было на девятый день после смерти Шнелингера? – Эту фразу Тарасенко проговорил совсем тихо. – Чем вы это объясните?

«Вот это вопрос! – подумал Хельгерт. – Шпелингера расстреляли за то, что он молчал. Меня же оставили в живых, поскольку я представлял интерес для гитлеровцев с точки зрения получения информации. По крайней мере так может показаться людям со стороны».

«С тридцать пятого года он служил в фашистской армии, четыре года был в ней офицером, – думал в это время Тарасенко. – В конце сорок третьего года он с остатками своей батареи перебежал на сторону Советской Армии и вот уже целый год как служит у нас. Григорьев пожертвовал своей жизнью ради спасения Хельгерта. Можно ли ждать от Хельгерта такого же поведения? Разве так уж легко может перековаться человек? С перешедшими на нашу сторону товарищами нужно много и терпеливо работать».

– Я убил одного штурмбанфюрера, который должен был передать меня в управление имперской безопасности.

Все трое удивлённо переглянулись.

– Они, конечно, надеялись, что в моём сообщении важные сведения. – Хельгерт бросил беглый взгляд на майора, но тот не собирался перебивать его. – Товарищ майор, я был твёрдо убеждён в том, что поступаю правильно.

– В этом никто не сомневается.

– Фашистов я знаю и думал, что смогу справиться с ними.

– Скажите, а вы обсуждали план проведения операции в своём коллективе? Поняли ли ваши люди приказ, который они должны были выполнить? Я допустил ошибку, что не проверил этого лично сам, так как…

«…Полностью положился на вас и теперь должен отвечать за неудачу в штабе армии», – хотел было сказать майор, по промолчал, дав жестом понять Хельгерту, что слушает его.

– Я считаю, что если вы доверите нам, то мы обязательно выполним ваш приказ и привезём вам фон Зальца.

Другого ответа Тарасенко, собственно говоря, ж не ожидал от Хельгерта.

– Я из вас здесь самый старший по возрасту и больше всех знаю товарища Хельгерта: служил в его батарее, – заговорил Руди Бендер, слегка улыбаясь. – Разумеется, нам следовало бы сделать эту татуировку группы крови, как это принято у эсэсовцев. Мы просто об этом не подумали. Этот вопрос в труппе не обсуждался и потому выпал из поля нашего зрения. Сейчас нет никакого смысла искать виновного в этом упущении. Любой приказ должен быть выполнен, тут не может быть никакого оправдания. Но, мне кажется, в этом деле есть и другой вопрос, более сложный. Нас учили, что в борьбе с врагом подчас могут возникнуть ситуации, которые заранее невозможно предусмотреть никакими указаниями. Нас учили, что порой бывают неизбежными противоречия. В данном случае мы имеем дело именно с таким противоречием…

– Человек, прежде чем действовать, должен решить, как он будет действовать. Новое понять не так-то легко, особенно нам, немцам. Мелкобуржуазная идеология всё ещё сильна в нас. Хельгерт пытался избавиться от неё, Мы, члены Коммунистической партии Германии, за годы работы кое-чего достигли в этом отношении. Хельгерту, конечно, намного тяжелее, чем нам, – сказал Фаренкрог.

– Товарищи, многое из сказанного здесь не подлежит обсуждению, – с убеждённостью заговорил Тарасенко. – Да, мы воюем для того, чтобы уничтожить фашизм, но не дать уничтожить себя. Мы научились нести ответственность за выполнение порученного нам задания, приказа, за участок обороняемой нами земли, за жизнь вверенных нам людей. Однако часто мы ещё не умеем по-настоящему беречь наших людей, забываем о том, что самое дорогое – это человеческая жизнь. Мы научились преодолевать собственный страх. Однако товарищу Хельгерту нужно было больше думать о людях, командовать которыми ему доверили. Он не выполнил отданного ему приказа и тем самым подверг группу излишней опасности. Решая вопрос, как вести себя на допросах, давать или не давать какие-то показания, Хельгерт также в первую очередь должен был подумать о том, не нанесёт ли он этим ущерба нашему общему делу и своим товарищам. – Майор Тарасенко взял в руки карандаш и обвёл кружком город Насельск, а затем уже другим, более мягким голосом продолжал: – Характер у товарища Хельгерта стойкий. Я надеюсь, что он ещё раз обдумает собственное поведение и сделает для себя правильный вывод.

Фриц Хельгерт вспомнил, что однажды его действия уже разбирали в присутствии множества людей. Было это полтора года назад, когда он предстал перед судом офицерской чести, на котором все – кто лестью, а кто угрозами – пытались оказать на него давление, чтобы он отказался от своей неверной жены. Тогда это собрание ни к каким результатам не привело. Хельгерт только был обозлён за такое вмешательство в его личную жизнь и на вермахт, в котором он служил, и на государство.