Текст книги "Заключительный аккорд"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Глава четвёртая

Шнелингер лежал на походной раскладной кровати. Перед ним стояли военный судебный советник и офицер по разложению войск противника. Капитан доктор Цибарт стоял у двери с двумя жандармами.

Раненый был очень бледен и утомлён беспрестанными допросами. Глаза его лихорадочно блестели. Он собрал все оставшиеся у него силы. «Ничего, скоро всем вам придёт конец», – думал он, глядя на гитлеровцев.

Судебный советник угрожающе потряс кулаком и прошипел:

Мы тебя заставим говорить, мерзавец!

Офицер из отдела по разложению войск противника думал о том, что ему важно выяснить обстановку в поисках противника. В круг его обязанностей входил сбор информации о частях противника, находящихся на их участке, с тем чтобы командир дивизии мог принять необходимое решение. Добиться от раненого признания побоями вряд ли возможно.

– Скажите, кто вас посылал на задание? – начал он тихо, но веско. – Так называемый Национальный комитет? Коммунисты? Русские?

Шнелингер никак не отреагировал на поставленный ему вопрос.

– Кто посылал вас на задание? Говорите же! Всё будет хорошо, если вы признаетесь чистосердечно. Говорите же! В противном случае…

Раненого лихорадило. Губы его беззвучно шевелились. От нервного напряжения он вспотел и, больше не владея собой, тихо прошептал:

– Тарасенко.

– Кто такой Тарасенко? Из какой он части? Какую должность занимает?

Шнелингер повернулся. На лбу его выступили крупные капли пота. Силы иссякли. Сказывалась большая потеря крови.

– Майор Тарасенко… начальник разведки… профессионалы разведчики… – еле слышно выдавил раненый.

Оба офицера недоумённо переглянулись. Немец служит в Советской Армии? Он участник вооружённой шпионско-диверсионной группы? Довольно редкий случай. Располагая даже этими столь скудными сведениями, которые сообщил им этот одетый в форму обершарфюрера немец, можно было удивить начальство.

– Какое задание вы получили? Ведь у вас было задание?

«Задание… задание…» – вертелось в голове раненого.

– Разведать…

– Что именно разведать?

– Разведать… штаб корпуса… – Раненый провёл рукой по краю кровати. У него не осталось ни капли энергии. Полное равнодушие ко всему окружающему охватило его.

– Ну вот видишь! – довольный, произнёс следователь. – В каких частях вермахта ты служил раньше? В какой дивизии? В каком полку? Кто был твоим начальником?

«Начальником… начальником…» – до боли в голове думал Шнелингер, а затем тихо произнёс:

– Круземарк… генерал Круземарк… чёрно-бело-красный Круземарк…

Карандаш следователя заскользил по бумаге.

Шнелингер замолчал. Дыхание его стало прерывистым.

Доктор Цибарт подошёл к раненому и, взяв его руку, попробовал найти пульс. Приподняв веки раненого, он покачал головой:

– Больше вы от него ничего не добьётесь… Жить ему осталось час-другой…

Судебный советник встал во весь рост и, придав лицу торжественное выражение, дрожащим от возмущения голосом заявил:

– Господа, то, что мы с вами сейчас услышали, ужасно. Это не только измена через дезертирство! – Палец господина советника указывал на Шнелингера. – Этот тип опозорил наш славный корпус, личный состав которого геройски сражается против врага, угрожающего границам рейха. И этот мерзавец уйдёт сейчас от ответственности. – Советник явно наслаждался своей властью. – Этого мы не можем допустить!

Через сорок минут ему удалось созвать экстренное заседание военного трибунала, которое отвечало всем требованиям фашистской юриспруденции.

А спустя полчаса господин советник закрыл заседание и объявил приговор:

– Именем народа выношу следующий приговор. Бывший обер-ефрейтор Шнелингер за измену военной присяге и предательство приговаривается к смерти. Приговор привести в исполнение незамедлительно. – И, повернувшись к двери, добавил: – Я имею честь высказать своё высокое уважение капитану медицинской службы доктору Цибарту, который проявил беспримерное мужество при разоблачении предателя. Об этом я лично доложу командиру дивизии.

Цибарт моментально вытянул руки по швам и щёлкнул каблуками. Он смутился, почувствовав, как лицо его заливает краска. Присутствующие, чего доброго, могли подумать, что он всего лишь скромник. Его звонок в штаб корпуса сам по себе был смертным приговором для раненого. Доктор и сом не знал, почему он это сделал. Никакой необходимости в этом не было, да и выгоды никакой доктор не думал извлечь.

Он вспомнил слова Шислингера о том, что всем им скоро придёт конец.

Жандармы вынесли кровать в коридор.

В августе войска Советской Армии почти полностью разгромили группу армий «Центр» и окружили группу армий «Север», нанеся вермахту одно из серьёзных поражений. Такая обстановка сложилась на фронте в действительности. Однако в приказах, которые доводились до сведения солдат – их читал и доктор Цибарт, – говорилось о том, что фюрер считает положение войск на Восточном фронте вполне стабильным, так как водные преграды являются непреодолимым препятствием для противника и, следовательно, Восточная Пруссия остаётся недосягаемой для врага. На самом же деле вот уже сколько месяцев здесь ничего не происходило, а свои основные силы фюрер концентрировал на Южном фронте, особенно в Венгрии.

А политическое положение? Начиная с осени даже последние союзники Германии переметнулись на сторону противника. Великая Германия осталась одинокой в этой войне. Не разумнее ли было сейчас, когда до конца осталось совсем немного, сложить оружие?

В душе доктор Цибарт понимал, что антипатия к фашистам привела его к абсурду. Профессиональный долг врача обязывай его спасать жизнь человека, а не убивать, как он поступил с раненым. И вот теперь господин советник хвалит его за мужество, когда на самом деле он оказался трусом. В душе доктор чувствовал себя виноватым.

Начальник штаба армейского корпуса полковник фон Зальц был человеком осторожным и предусмотрительным. Его психологическая практика принесла ему до сих пор больше успеха, чем все военные премудрости или уставные параграфы. Он был сторонником политики кнута и пряника.

Разговаривая с бывшим обер-лейтенантом Фрицем Хельгертом, он предложил ему сигарету.

Хельгерт сигарету не взял и лишь покачал головой.

Полковник вежливо улыбнулся и, прикурив, глубоко затянулся.

– Отвечая мне, вы должны исходить из того, что потерпели поражение по всем линиям и в самом скором времени предстанете перед судом военного трибунала. Я полагаю, что не может быть никакого сомнения относительно того, каков будет приговор. К слову, моя фамилия фон Зальц. – Полковник сделал небольшую паузу, с тем чтобы Хельгерт смог представить себе всё то, что ждёт его от момента вынесения смертного приговора до приведения его в исполнение. – Но мы могли бы прийти, так сказать, к джентльменскому соглашению.

Господин военный судебный советник чуть не задохнулся.

Офицер по разложению войск противника боялся, даже пошевелиться.

«Что им уже известно? – лихорадочно думал Хельгерт. – Кое-что, видимо, удалось выудить у Шнелингера. У тяжело раненного не так уж трудно узнать что-нибудь. Теперь они будут оперировать тем, что им известно, надеясь узнать у меня остальное. Важно не проговориться на допросах».

Прежде всего он может молчать, не отвечать ни на один из поставленных ему вопросов. Хельгерт вспомнил, что, согласно Гаагской конвенции, он обязан сообщить только свою фамилию и воинское звание, а это он уже сделал;

Ночью Хельгерт долго не спал, раздумывая, как вести себя, и вдруг его бросило в жар. Он совершил непоправимую ошибку, назвав себя, так как в глазах фашистских судей он не военнопленный, а перебежчик и изменник. Следовательно, интернациональные правила на него не распространялись. Назвав себя, он поставил под удар свою жену Ильзе, которая носила его фамилию, и своего отца, дни которого на свободе теперь наверняка сочтены. Подумав об этом, Хельгерт даже застонал от обиды.

– Ваш красный шеф Тарасенко не обрадуется вашему провалу, – как бы невзначай бросил полковник.

Но Хельгерт и виду не подал, что испугался. «Выходит, о Тарасенко они уже знают, – подумал он. – Этого можно было ожидать. Что же мне делать дальше? Если я буду молчать, они начнут меня пытать. Если же и это не даст желаемых результатов, они устроят надо мной короткий суд и приговорят к смерти. Могу ли я допустить это? Мне, немцу, когда я перешёл на сторону Советской Армии, поверили. Моя смерть может повредить друзьям.

Следовательно, я должен жить на свободе, а для этого мне нужно выкарабкаться из этой клетки. По как? Такое возможно только с помощью советских товарищей».

Задание, с которым его сюда послали, должно быть выполнено, следовательно, для его выполнения сюда пришлют новых товарищей. А вот останется ли он, Хельгерт, до этого времени в живых, ответить трудно.

Прежде всего необходимо предупредить о случившемся Тарасенко. Это сделают Григорьев, Хейдеман и Руди Бейдер, которые проберутся через линию фронта.

Хельгерт понимал, что ему нужно потянуть время. Может, тогда он останется в живых… Нужно… Однако, отказавшись давать показания, он вряд ли сможет долго водить за нос фашистов.

Быть может, есть смысл прибегнуть ко второй возможности: поддерживать у фашистов интерес к собственной персоне, заинтересовать их сведениями, которые не имеют ничего общего с заданием, но покажутся фашистам ценными.

«Почему советскую разведку так интересует наш корпус? – думал полковник фон Зальц. – Сорок шестой танковый корпус прикрывает Варшаву. Разве этот корпус их не интересует? Они могли бы тайно высадиться в расположении восьмого армейского корпуса. Могли бы, но они почему-то высадились именно здесь. Были ли в их группе русские? Нужно будет его чем-нибудь угостить, чтобы затем легче было вызвать на разговор».

– Не хотите ли чашечку кофе, Хельгерт? – предложил полковник.

Фриц не отказался от кофе.

Фон Зальц был доволен своей тактикой допроса.

Военный судебный советник в душе благодарил бога за то, что допрос пленного взялся вести лично начальник штаба корпуса, с его согласия, разумеется.

Хельгерт, воспользовавшись крохотной передышкой, лихорадочно думал о том, чем бы сейчас можно было заинтересовать врагов. Им, разумеется, нужна конкретная информация: численность войск, их вооружение, состав резервов, пути подвоза, средства связи. Их интересуют тактические и стратегические цели командования, даты, оценки, фамилии…

Немецкие и русские фамилии. Назвать их – значит встать на путь предательства. Опять тупик. Тогда как же можно спасти собственную жизнь? Хотя, откровение говоря, речь идёт не о собственной жизни, а о скорейшем окончании этой разбойничьей войны, «Но разве ты имеешь право наводить гитлеровскую разведку на других людей? Разве можешь ценить самого себя дороже других товарищей, русских или немцев? Когда Тарасенко разъяснял нам обстановку, всё было понятно, но теперь всё словно в тумане. А страх перед смертью становится всё сильнее и сильнее. Следовательно, остаётся одно: собрать воедино всё своё мужество и умереть достойно. А о достойности следовало бы подумать и раньше».

Мысли громоздились в голове Хельгерта, наскакивали одна на другую, а он не спеша пил кофе, стараясь выиграть время.

«Я не имею права опускать руки, – мысленно приказал он себе. – Нужно всё начать сначала».

Вопросы, которые были заданы ему до этого, свидетельствовали о том, что у врагов нет определённого плана. Простое зондирование. Значит, нет ещё необходимости отвечать на их вопросы. Главное сейчас заключается в том, чтобы выиграть время. Голова сильно болела после удара прикладом. Попытка сосредоточиться на чём-либо причиняла боль.

Хельгерт провёл рукой по глазам и глубоко вздохнул.

– Я вижу, что вам нужна передышка для того, чтобы всё обдумать, – проговорил полковник, а про себя подумал: «Плеть тебе нужна хорошая». – Чтобы немного освежить вас, мы хотим совершить вместе с вами небольшую прогулку на машине по окрестностям, что, как я полагаю, в любом случае освежит вас.

Во дворе стояла штабная машина. Позади Хельгерта сел офицер разведки. Водитель, видимо, уже знал, куда ему следует ехать.

Зимний пейзаж о голыми деревьями. Ослепительно блестящий снег. На горизонте силуэт небольшого города. Затем кромка далёкого леса. Парный пост. После него машина свернула в сторону леса.

– Давайте разомнём немного ноги, – предложил полковник и усмехнулся.

Хельгерт неторопливо вылез из машины. На нём всё ещё был маскировочный костюм, подпоясанный ремнём с портупеей.

Они пошли по тропке меж огромных старых ив, и вдруг Хельгерт остановился, увидев сидевшего на земле человека, который прислонился спиной к стволу дерева.

На мужчине был такой же, как и на нём, маскировочный костюм. Мужчина обессиленно склонил голову на грудь. Это был Шнелингер. Перед ним стояло несколько вооружённых жандармов.

– Хельгерт, подойдите ближе! – Голос был резким, насмешливым. – Или, быть может, вы уже не желаете видеть своего сообщника?

До Шнелипгера было не более тридцати метров. Он как-то странно покачнулся в сторону и мешком свалился в снег.

К упавшему Шнелингеру подошёл судебный военный советник и с любопытством наклонился над ним.

«Если бы я мог броситься к Шнелингеру, – мелькнула у Хельгерта мысль. – Поддержать его! А что потом? Они схватят меня, оторвут от него и сделают то, что и замышляют».

Один из жандармов усадил раненого на место. Шнелингеру трудно было даже сидеть. Он медленно открыл глаза и уставился прямо перед собой, затем его взгляд остановился на Хельгерте.

По тропинке двигалась группа вооружённых немцев, во главе которых шёл молодой розовощёкий лейтенант. Казалось, прошло страшно много времени, прежде чем лейтенант выстроил своих людей в десяти шагах от приговорённого к смерти Шнелингера.

Судебный военный советник подал лейтенанту знак.

Лейтенант по всем правилам выхватил из ножен саблю.

– Смирно! – скомандовал он. По всему его виду можно было заметить, что всю эту церемонию он старается провести молодцевато. – Заряжай! – Лейтенант уставился неподвижным взором на вскинутые к плечу карабины солдат. Он раскрыл рот и выпалил последнюю решающую команду: – Огонь!

Прогремел залп. Эхо откликнулось в глубине леса.

Шнелингера будто встряхнули, и он медленно упал на снег.

Доктор Цибарт подошёл к расстрелянному, заглянул ему в лицо. Потом медленно повернулся к судебному советнику и, кивнув ему, низко опустил голову и отошёл в сторону.

Хельгерт почувствовал резь в глазах.

Полковник фон Зальц достал серебряный портсигар.

– Я могу себе представить… – начал он с усмешкой. – По-видимому, вы разделяете мою точку зрения относительно того, что начиная с сегодняшнего дня мы перейдём к конкретным вещам.

«Шнелингер мёртв, – думал Хельгерт. – Если я не придумаю чего-либо оригинального, то же самое ждёт и меня. Тогда и мне не быть в живых. Но что будет, если я останусь в живых?»

С востока донёсся рокот артиллерийской канонады, вселяя в Хельгерта новую надежду. Советская Армия продолжала победоносное наступление.

Их маскхалаты остались висеть на вешалке в лазарете у Цибарта. Да, это эсэсовское обмундирование было им сейчас ни к чему: в нём невозможно незаметно перебраться через линию фронта.

– Ну, товарищи, сейчас нам всем жарко будет. Хорошо ещё, что у нас нижнее бельё бело-серого цвета. Хорошая будет маскировка. – Глаза Юрия смеялись.

– У тебя железные нервы, – пробормотал Хейдеман.

Бендер стащил с себя куртку, пояс и шапку, завернул всё это в узелок и бросил его в траншею.

– Ещё раз спрашиваю: все уничтожили документы?

Все молча кивнули.

Через минуту и Хейдеман остался в нижней рубахе. Они сбросили с себя гитлеровскую форму, которая теперь им была не нужна.

Трое разведчиков, воспользовавшись стрельбой, которую открыли гитлеровцы в госпитале, выскочили из него и, укрывшись по соседству, видели, как Хельгерта куда-то увезли вооружённые жандармы, а Шнелингер остался в госпитале.

Они понимали, что втроём им никак не освободить своих товарищей и тем более, разумеется, не удастся похитить полковника фон Зальца. Поэтому было принято решение немедленно вернуться к своим и доложить о случившемся, а там уже сам Тарасенко решит, как им действовать дальше.

Через несколько часов они находились уже в прифронтовой полосе. Благополучно миновали незаминированный участок местности. Они были уверены в том, что их уже повсюду разыскивают, везде объявлена тревога.

Сейчас они залегли в одном из ходов сообщения, которыми была изрыта вся передовая позиция гитлеровцев.

Пронизывающий восточный ветер бросал в лицо снежные хлопья. Прямо перед ними находился плацдарм русских, расположенный на высоком берегу реки Нарев.

– Снять оружие с предохранителя, – распорядился Григорьев» – На случай, если натолкнёмся на фрицев.

Бендер достал из-за голенища сапога ножницы, которыми режут колючую проволоку, и сказал:

– Вперёд, товарищи!

Быстрым шагом они дошли до бокового ответвления и оказались в первой траншее. Метрах в тридцати справа от них находился никем не занятый окоп. Людей нигде не было видно.

Хейдеман дрожал от холода, хотя по лбу у него тёк пот. Он помог Бендеру вылезти из окопа на бруствер, затем подтолкнул Григорьева. Всё тяжело дышали, и каждому казалось, что его дыхание могут услышать гитлеровцы.

Осторожно, стараясь не шуметь, они по-пластунски поползли к проволочному заграждению, перед которым были установлены малозаметные препятствия из тонкой проволоки. Пришлось поработать ножницами.

Когда подползли к проволочному забору, Бендер лёг на спину и начал проделывать небольшой проход.

Было шесть часов. В это время и у немцев и у русских происходила смена постов, подносили боеприпасы, гитлеровцы пили кофе.

Теперь осталось самое трудное: пересечь узкую полоску ничейной земли, и пересечь так, чтобы не попасть ни под огонь фашистов, ни под огонь советских снайперов и в то же время не замёрзнуть при двадцатиградусном морозе.

Юрий Григорьев повесил автоматическую винтовку себе на шею и, приказав ждать его, исчез в полумраке. Острым глазом он определил место, которое, по его мнению, находится в мёртвом секторе. Место это оказалось в опасной близости от окопов гитлеровцев.

В небо взмыла осветительная ракета.

Юрий прижался к земле, уткнувшись лицом в снег. Ему казалось, что тысячи чужих глаз в этот момент видят его, лежащего в белой рубахе на холодном снегу. Он не шевелился до тех пор, пока не погасла ракета.

Вскоре к нему подползли оба немца. Несколько минут они лежали, тесно прижавшись, согревая друг друга теплом собственного тела. Им казалось, что прошла целая вечность, пока краешек неба на востоке не начал алеть.

Григорьев снова пополз по направлению к русским окопам, полагая, что ему удастся подобраться к часовому, с которым он объяснится прежде, чем окончательно рассветёт. Он обернулся: оба его товарища так прижались к земле, что почти совсем слились с ней.

Прямо перед ним, в каких-нибудь нескольких десятках метров, лежали в своих окопах советские солдаты. Его могли заметить и поймать на прицел как немцы, так и русские.

Юрий пристально всматривался в каждую кочку, в каждое едва заметное возвышение, которое с каждой минутой становилось всё виднее и виднее.

Перед самыми окопами он увидел ещё один проволочный забор. Юрий боялся, что ему не удастся преодолеть его. Яркий зайчик слева от него заставил его замереть на месте: наверняка кто-то целится в него из винтовки. Советский солдат целился в него.

Юрий не мог смириться с мыслью о том, что его убьют свои же. Речь идёт не о нём одном, не только о Бендере и Хейдемане, по и о Фрице Хельгерте и тяжело раненном Шнелингере, которые надеются, что товарищи спасут их.

От того, останется он в живых или нет, во многом зависит судьба Зины, которую он так любит.

Подняв руку с винтовкой вверх, он помахал ею, чтобы привлечь внимание русских солдат, и в этот момент раздался выстрел.

Юрий бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда прозвучал выстрел, и тихо, вполголоса, произнёс:

– Товарищ…

В этот момент раздался ещё один выстрел. На этот раз стреляли с немецкой стороны.

Юрий отполз на несколько метров в сторону.

– Товарищи, не стреляйте! Здесь свои! Мы трое советских солдат! – громко закричал Юрий. Он приподнялся на локтях и увидел, что ствол винтовки по-прежнему нацелен на него.

– Товарищ, мы свои, понимаешь, свои!

– А где другие? – спросил его тот, что лежал неподалёку, целясь в него.

Юрий обрадованно встрепенулся:

– Они в пятидесяти метрах позади меня. Я их сейчас приведу.

Юрий отполз в сторону, не боясь, что подорвётся на мине. Рубаха липла к телу. С каждой минутой светлело, и он, естественно, превращался во всё более видимую цель.

Он полз в сторону окопов противника, не смея поднять руку, чтобы дать знак товарищам, не смея позвать их.

Он не сразу отыскал неглубокую выемку. Бендер и Хейдеман увидели его и, ничего не спрашивая, поползли за ним. Они подползли к проволочному заграждению, за которым виднелись каски русских солдат.

Юрий взял ножницы и начал резать колючую проволоку, не обращая внимания на то, что кровь текла у него из пораненной руки.

И вдруг заговорил пулемёт. Очереди казались бесконечно длинными. А Григорьев всё резал и резал проволоку.

Метрах в тридцати слева затараторил «максим».

– Иди сюда! – услышал Юрий голос русского солдата, который махал ему рукой.

Юрию казалось, что он тащит на своих плечах тяжёлый груз, но он всё же упрямо полз вперёд.

Вскоре он почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его и затащили в окоп, а вслед за ним – Бендера и Хейдемана.

Небо над головой стало совсем светлым. Юрий устало закрыл глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что он дома, на далёком Кавказе, и мать заботливо накрывает его овечьей шкурой.

Опомнившись, Григорьев тут же вскочил на ноги.

– У нас нет времени прохлаждаться. – Ведите нас скорее в наш штаб!

На него по-прежнему смотрело дуло винтовки.

– Какой ещё вам штаб? Пароль, товарищ! Если ты вообще товарищ. И предъявите ваши документы. Откуда у вас немецкие винтовки? – В голосе солдата звучит недоверие. – Увести на допрос!