Текст книги "Медленный яд (СИ)"
Автор книги: Гузель Магдеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Глава 19. Александра
Ещё немного – и я задохнусь.
Взгляд Ильи, сидящего напротив, не даёт мне нормально мыслить, сбивая с толку. В лёгкие пробирается аромат его геля для душа, заполняющий все свободное пространство. Я пытаюсь не дышать, отодвинуться, но все это – только мысленно, а на деле не могу заставить себя шевелиться.
Где были мозги, когда я решилась приехать к нему домой? В квартиру, к чужому мужчине, который сидит сейчас напротив, босиком, в одних джинсах. Мы так близко, что я вижу капли воды на коже, которые он не удосужился стереть. Абсолютно дикое желание провести по его плечу пальцем, стирая влажную дорожку. Прячу руки, боясь, что не сдержусь. Внезапная тяга, больше похожая на помутнение разума, о причине которой я не хочу думать.
Я понимаю его слова с опозданием, сначала слышу звуки и только через мгновение – другое до меня доходит их смысл.
– Видел. Мало того, я даже знаю, кто ее отправил.
Кислород в комнате кончается внезапно, словно по щелчку.
Проклятие.
Поддубный так внимательно следит за моей реакцией, точно ожидая, что я сейчас напишу чистосердечное признание в преступлении, которого не совершала. В его преступлении.
Проверяешь, скотина, не узнала ли я правду? Пытаешься копнуть так глубоко, насколько я позволю?
Отлично.
– И кто это?
Голос не выдает того напряжения, которое я испытываю. Внутри тонко звенят натянутые струной нервы, а на лице – я точно знаю – не осталось никаких красок. И в этом нет ничего удивительного, я боюсь – и Поддубного, и своей реакции на него, и того, что мы сидим сейчас вдвоем здесь.
– Твой муж.
– Ты шутишь?!
Струна лопается, и все внутри разлетается на мелкие, острые осколки. Я вскакиваю из-за стола, роняя высокий стул. С грохотом он падает на пол к моим ногам, создавая столько шума, что хочется зажать уши, а потом затопать, заорать.
Илья не двигается с места, продолжая изучать меня. Может, мне показалось? И он ничего не говорил, не возможно оставаться таким равнодушным после этих слов.
– Не мог придумать ничего умнее? Что за детский сад?
Во мне закипает ярость, разгоняя кровь. Разговаривать с Ильёй нам больше не о чем, если он хочет разыграть меня, то затея эта дурацкая и поддерживать его игры я не собираюсь. Я иду на выход, сжимая неверно кулаки, готовая заорать.
– Стой.
Ага, конечно.
– Блядь, Влади. Стой! Это правда.
Илья повышает голос в тот момент, когда я касаюсь дверной ручки. Замираю, глядя на деревянные панели на темном металле, на круглое отверстие глазка – куда угодно, только бы не оборачиваться. Дышу глубоко, но все равно не могу поверить, что Илья говорит правду.
Он подходит сзади, не спеша, и я отчётливо различаю каждый шаг, упорно пялясь вперёд.
– Не можешь открыть дверь или хочешь остаться?
Внезапно я понимаю: ему приятно издеваться надо мной. Эта мысль такая же нелепая, как и то, что сообщения отправлены с номера Кирилла, но стоит ли хоть чему-то удивляться?
– Хочу, – оборачиваюсь и почти натыкаюсь на Поддубного. – Ты можешь сделать пару шагов назад?
Он молчит, но отходит, а я не вижу в этот момент его лица. Быстро вытираю влажные ладони, подтягиваю майку, сползающую постоянно вниз.
Считаю удары сердца, и думаю совсем не о том, у кого оказалась симка Кирилла. Ведь это самое важное, да? Мне нужно узнать, кто отправляет сообщения, а не пялиться в спину Поддубного.
Я вдова.
Он убийца.
Мы из разных миров, мы по-разному смотрим на жизнь, мы по разные стороны закона и морали.
И совершенно не важно, что джинсы на Поддубном сидят так низко на бедрах, подчёркивая фигуру. Подтянутая фигура, широкие плечи, а самое главное, – молодое тело. К сожалению, как бы я не любила Кирилла, но разница в тридцать лет между ним и Ильёй слишком очевидна.
– СИМ-карта оформлена на Самойлова, – он нарочито называет моего мужа по фамилии, подчёркивая равнодушие голосом. – Давно тебя шантажируют?
– Не шантажируют, – поправляю, опираясь на подоконник спиной, подальше от него. Илья неторопливо наливает сок в стакан, поднимает опрокинутый стул. Мы занимаемся позиции по разные концы комнаты. – Никто не просит денег. Только пишут.
– Что ты убийца?
Равнодушие, с которым Поддубный произносит вопрос, раздражает.
Он-то лучше меня знает, кто из нас виноват в смерти Кирилла, но всеми силами старается этого не показывать.
– Я не убийца, – слова царапают горло. Мне настолько жарко, что я готова с головой залезть в лёд.
– Конечно.
И в этом его «конечно» столько всего вложено одновременно, – презрение, злость, раздражение.
– Зачем ты полез во все это?
– Любопытство, – Илья делает несколько глотков, крутит в руках стакан, – Кирилл, всё-таки, был другом отца.
«Который, возможно, тоже умер с твоей помощью», – вспоминая ходившие в народе слухи о кончине Поддубного-старшего.
– И что теперь?
– Теперь ещё любопытнее.
У меня голова кружится от общения с ним. Я – сапер, который боится ошибиться и взорваться к чертовой матери. Илья – мина замедленного действия.
Он допивает, уносит стакан в раковину и подходит ко мне.
Вжимаюсь в окно, ощущая позвоночником прохладу стекла. В его взгляде полыхает холодный огонь:
– Я могу тебе помочь.
– Да? – нервно сглатываю, когда Поддубный приближается к уху, – и сколько стоит твоя помощь?
– Совсем немного, – его дыхание касается моего уха, скользит по волосам. Мужчина не касается меня, но я всем телом чувствую его присутствие. Закрываю глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. – Чтобы ты съебалась из моей жизни и из нашей фирмы.
Глава 20. Александра
Я ударяюсь затылком об оконное стекло
Первое желание – оттолкнуть его в сторону, ударить по груди. Бессильно сжимаю пальцами подоконник по бокам от себя, так сильно, что еще немного и вырву его с корнем.
Чужое дыхание обжигает, разбегаясь мурашками от уха до коленки – только с одной половины, с той, где стоит Поддубный.
– Ты...
Я балансирую на грани сумасшествия, где с одной стороны – ненависть, такая сильная, что отдается горечью на языке, а с другой – не поддающееся объяснению возбуждение. Хочется кричать, срывая глотку, но все, на что я способна, это тихо выдавить:
– Пошел ты, урод.
Он не двигается с места, продолжая нависать надо мной всей своей массой, давить.
Его рука все в каких-то жалких сантиметрах от моего бедра. Синтетическая ткань юбки задирается, оголяя подкладку. Чувство, будто я стою перед ним раздетая, призывно зазывающая, но это не так.
Лишь на один короткий миг мне хочется поддаться искушению, подвинуть ладонь и коснуться его руки, ощутить тепло чужого тела.
А в следующее мгновение я прихожу в себя, испытывая унижение от этой мысли.
Боже, что я творю?
Это так ужасно, ужасно, – и я отталкиваю его, уперевшись руками в мужскую грудь. Его кожа под моими ладонями прохладная и гладкая, моя – кипяток. Поддубный вздрагивает, словно ошпарившись, и делает нужный мне шаг назад.
– Мне не нужна твоя помощь, – слова наждачкой проходят по горлу, – и я никогда не оставлю фирму. Если не нравится – уебывай сам.
Мат из моих уст звучит непривычно-грубо даже для меня самой. Говоря все это, я не смотрю на Илью, но он призывно пялится, так, что это чувствуется кожей.
– Вот как, – говорит задумчиво, и я вторю ему, прежде чем отправиться к двери:
– Вот так.
Ухожу, громко хлопая металлической дверью, и пошатываясь, бреду к лифту. Пешком я просто не смогу спуститься. Усталость, такая тяжелая, невыносимая, накатывает, накрывая с головой, оседая на плечах. Я присаживаюсь на корточках в просторном, светлом лифте, который за несколько секунд спускается вниз. Черт, это слишком быстро.
На улице так ярко, что я пытаюсь проморгаться, оглядываясь вокруг. Глаза слезятся, и приходится остановиться, прежде чем сесть в машину. В ней я чувствую себя лучше, точно спряталась в домике, в ракушке.
Что с Поддубным? Его поведение не поддается никакой логике, впрочем, мое – тоже. Я ненавижу его так отчетливо – ясно, что это чувство пугает меня саму, но ему есть объяснение.
Как только слезы перестают течь, я вылетаю из его двора, скрипя покрышками, царапая правый бок о высокий поребрик. Только сейчас это меньшая из проблем.
Я не знаю, куда деть себя, чтобы не оставаться наедине с собственными мыслями.
Домой нельзя, нужно выбрать нейтральное место: людное, но без знакомых. Подъезжаю к набережной, проходя сквозь поток отдыхающих и занимаю свободную лавку возле подсвеченного разноцветными огнями фонтана. В этой звуковой какофонии, смешивающейся с детскими криками, смехом, гудками велосипедов
Мне становится легче через полчаса, не раньше, но ровно до такой степени, чтобы я могла вспомнить, с чего начался наш с Поддубным разговор.
Сообщение. Отправлено с номера Кирилла, точнее, с оформленной на него симки. Конечно, в первую очередь приходят в голову самые близкие – Дима, Ульяна. Им проще всего было воспользоваться паспортом Кирилла. Но можно ли верить словам Ильи?
Он мог солгать, сказав, что видел смс, отправив ее самому. А потом – называй имя человека, который не сможет ничего доказать, и все. Только ради чего? Чтобы заставить меня уйти из фирмы?
Я тру лоб в отчаяньи – мыслить здраво не выходит, я все равно скатываюсь к самому Поддубному, забывая о его мотивах. И стоит только в очередной раз переключиться на воспоминания об Илье, как я начинаю непроизвольно гладить себя – по руке, ничего криминального, но, черт возьми!
Набираю Катькин номер, чтобы рассказать ей о разговоре с кадровиком, но она не берет трубку.
А кому еще звонить? С кем можно поговорить обо всем на свете? Мама, Лиза, – все не то. Дима мне не подружка, Ульяна – тем более. Я с грустью осознаю, что мне некому выговориться, поплакать в жилетку, рассказать о своих сомнениях.
Людей становится все больше. Над головой загораются гирлянды, освещая длинную прогулочную зону, растянувшуюся на несколько километров. Я отвлекаюсь на яркий паровоз на колесиках с открытыми кабинками, где сидят довольные дети и обнимающиеся парочки. Льющаяся из колонок музыка и декорации вокруг создают ощущение, словно я героиня кино – и похоже какого-то очень грустного, невыносимо-сопливого. Поднимаюсь, зябко обхватывая себя руками и бреду к парапету, вглядываясь в темную водную гладь. Речка пахнет сыростью и тиной, на поверхности плавают пластиковые бутылки и пакеты. Каждое утро их отлавливают, чтобы к вечеру мусор заполнил здесь все заново.
Желудок тянет от голода, но я не хочу есть, даже несмотря на витающие в воздухе ароматы поп-корна и вареной кукурузы.
Боже, как не хватает Кирилла – того, каким я помню его, до всех этих всплывающих фактах, недоразумений. Кирилла, носящего меня на руках, ухаживающего, любящего. С его улыбкой, обнажающей крупные зубы, заразительной, что хочется улыбнуться следом.
Теперь ничего нет, и я вынуждена одна бороться со всеми проблемами, навалившимися на меня с его уходом. Он не просто умер, он оставил после себя клубок загадок и тайн, которые я совершенно не хочу распутывать.
Отчаяние накатывает тихой волной, я снова заглядываю в телефонную книгу и набираю номер того человека, рядом с которым можно быть маленькой и слабой.
– Пап, – пытаяюсь скрыть слезы, – можно я приеду?
Глава 20. Илья
У меня едет крыша. Подходя к Влади так близко я совершаю одну ошибку: глубоко вдыхаю ее запах, на котором меня внезапно клинит.
Блядство.
Как бесит, когда она молчит, вот так таращась своими зелеными глазищами. О чем Влади думает, когда разглядывает мое лицо?
– Пошел ты, урод.
Ее голос оглушает. Блядь, это Влади, я не могу ее хотеть: она ради денег спала с мужиком старше ее в два раза, соблазнив его в семнадцать, сука, лет. В ее башке крутятся купюры, она ездит на дорогих тачках и одевается в дорогих магазинах, пытаясь вытравить из себя жалкие остатки родительского безденежья.
Я не могу хотеть эту голодную бабу, пытающуюся прибрать к рукам часть власти в моей компании. Не могу, но хочу. И понимаю это так внезапно, так остро, – когда она касается своими обжигающими ладонями моей груди. Я непроизвольно вздрагиваю, отступая, чувствуя при этом острое возбуждение.
– Мне не нужна твоя помощь, – ее слова звучат так хрипло, будто она только что стонала, срывая голос, а теперь пытается говорить нормально. Я представляю ее, стоящую раком, с задранной юбкой и призывно разведенными ногами.
Эта картина такая реальная, что мне абсолютно похеру все, что она говорит там дальше.
Беру себя в руки, выдавливая в ответ:
– Вот как, – хотя цепляюсь только за ее интонации. Возмущается? Наверно, блядь, эта своего точно не упустит. Чтобы она согласилась на мои условия должны быть обстоятельства посерьезнее. Мои факты – просто пробный камень, оценить ее реакцию, и все последующее вполне ожидаемо, кроме, разве что, моего стояка.
Она уходит, громко хлопая дверью. Вот и отлично, пусть валит. Так правильно.
Грубая ткань джинс мешает, натирая, и я стаскиваю их, проводя по головке – мокрая.
Твою мать.
От напряжения вздуваются вены на руках, и я сдаюсь, закрываю глаза. Обхватываю член рукой, пытаясь сдержать стон, провожу по нему вверх-вниз. Ощущения до болезненного приятные.
Позвонить Алине?
Но терпеть, пока она соберется, пока приедет, я не могу. Повторяю движение, понимая, что до разрядки не так уж и много. Представляю Алину и чувствую, что сбиваюсь с настроя, а в паху призывно тянет, словно заставляя вспоминать, как я хотел эту гребаную суку. И как только перед глазами в очередной раз предстает Влади, возбуждение накатывает с новой силой. Ускоряю движение, сосредотачиваясь на образе Сашки. На ее полной груди, обтянутой майкой с тонкими бретельками. Она не знает, что ткань бюстгальтера не скрывает ее соски, когда она возбуждена – на майке сразу же появляются две отчетливо выделяющиеся точки.
Вспоминаю, как она облизывает губы, чуть склоняя голову, и кончаю. Липкая влага наполняет ладонь, а я, наконец, выдыхаю. Напряжение, сковывающее меня все это время, постепенно отпускает, расслабляются мышцы шеи и рук.
Я только что дрочил, как пиздюк, представляя левую бабу. Блядство.
С ощущением ненависти к самому себе и к Влади, снова иду в ванную. Склоняюсь над раковиной вперед, касаясь лбом зеркала и открывая кран с водой.
Не успеваю как следует вытереть руки, как слышу звонок у входной двери.
Первая мысль – вернулась назад? Надеваю те же самые джинсы, проклиная звонящего, кем бы он не был.
Нарочито медленно иду к двери, заглядывая в глазок. Алина. Это-та откуда?
Стоит мне впустить ее, как она фурией влетает в квартиру, цепко оглядывая ее.
– И тебе привет, – говорю громко, не скрывая недовольство.
– Я видела эту девушку из парка. Она выходила из твоего подъезда?
– Это ты мне сейчас сцену закатить пытаешься? Слишком спокойно живется? – удивляюсь я, а Алина недовольно поджимает губы, – если ты про Влади, то мы работаем с ней в одной фирме. И к сожалению, мне приходится с ней видеться.
– Дома? – последнее проявление ревности, которое я полностью игнорирую. Сажусь на диван, вытягивая ноги, врубаю телик.
Если она продолжит в таком же духе, махом вылетит из моего дома. Но Алина слишком умная. Она берет себя в руки, делает грустное лицо и садится рядом, подныриваю под мою руку. Я не сопротивляюсь, но и не двигаюсь к ней на встречу.
– Не злись, Поддубный. Если женщина не ревнует, значит, ей все равно. А мне – нет.
– Ценное замечание, – не поворачивая головы говорю я.
– Ладно, ладно, я вела себя как истеричка. Зачем она к тебе приходила?
– Принесла бумаги, – вру, особо не заморачиваясь, – а ты чего не позвонила?
– Я телефон утопила, – Алина вздыхает, – так что придется пока без связи.
– Ну в чем проблема, съездим, возьмем новый, – похоже, только ради этого она и пришла ко мне. И чем тогда Алина отличается от Влади? Тем, что не пытается пока меня отправить на тот свет? Снова закипает злость, но я сдерживаюсь. Телефон – херня, и уж точно не стоит того, чтобы я из-за этого парился.
– Спасибо, Илья, – она не изображает дурочку, хлопая в ладоши, просто тянется ко мне губами, скользя пальцами с неярким маникюром по груди. Я отвечаю на поцелуй, не чувствуя ровным счетом ничего. Задаюсь вопросом – какого хрена? Так не должно быть.
Сжимаю грудь Алины, играю с соском, но ничего. Пусто.
Я ее не хочу.
– С тобой все в порядке? – шепчет девушка. Слышу в ее голосе намек на разочарование, и это напрягает.
– Извини, детка, устал на работе.
– Может тогда ротиком? – в попытке хоть как-то реабилитировать ситуацию она скользит вниз, расстегивая ширинку джинс, но я беру ее руку, отстраняя.
– Не сейчас. Поехали лучше за мобильником тебе. Решила уже, какой хочешь?
– Дааа, – с готовностью вскакивает она, поправляя длинные волосы, и называет последнюю модель айфона.
Кто бы сомневался.
Глава 21. Александра
С папой дома не в пример легче.
Мы пьем чай с малиновым вареньем, сидя на кухне. Будь мама дома, она давно бы вытолкала нас в гостиную, но ее нет, и я не спрашиваю, где в это время она может бродить. Папа рассказывает о студентах, и я киваю головой в такт его словам, отключаясь. Мне важно не то, что он говорит, просто хорошо слушать родной голос, знакомые черты лица.
Родительский дом все больше кажется чужим. Странное ощущение, особенно, когда я впервые приехала сюда спустя месяц после свадьбы. Заходишь за порог, где все так привычно и знакомо, но мелочи, из которых все и строится, вдруг находятся на других местах. И ты понимаешь, что это уже не твой дом, твой там – с мужем, который ты только обживаешь и пытаешься привыкнуть.
– А он мне говорит: да я вообще сюда на спор поступил. И это лучший ученик курса.
– Удивительно, – поддакиваю отцу, подливая ему в большинстве чашку чай. Пока не видит мама, пьем из простых, больших чашек, которые обычно стыдливо прячутся при гостях в дальний угол шкафа. На папиной нарисован толстый кот, дремлющий на подоконнике, на моей – цветы. Есть ещё одна, третья, небесно-лазурного цвета, с надписью «Лиза».
Когда дверь с шумом открывается, я делаю вид, что не слышу, до последнего не оборачиваясь. Отец поглядывает на меня из-за чашки, оценивая реакцию, а потом все же встаёт. Я понимаю, что прятаться глупо, слыша, как громко раздевается мама.
– Ну же , давай вот так. Молодец, – я не понимаю, к кому обращен ее ласковый голос, а оборачиваясь, поднимаю в удивлении брови. Лиза опирается на мамин локоть, послушно переодевая кроссовки на домашние пушистые тапочки. Никто не ходит в таких дома, и , видимо, родители приобрели их специально для сестры.
– Здравствуй, Саня, – кивает мама, точно малознакомой девице.
– Привет, – отвечаю обеим, только Лиза избегает моего взгляда. Стягивает капюшон, прикрывающий повязку на голове, осторожно снимает толстовку. Худые руки сплошь покрыты синяками от уколов. Она морщит лоб, мама суетится, а папа стоит рядом, мешаясь. Вся семья сконцентрирована в коридоре, так какого черта я всё ещё здесь?
– Мой руки и пойдем за стол. Саша, погрей чайник, – отдает приказы командир – мама.
– Он горячий.
– Погрей.
Стискиваю зубы. Пора уезжать, ничем хорошим вечер не закончится, если я продолжу торчать тут.
Лиза первая проходит на кухню, занимая свободное место напротив меня. Мы смотрим друг на друга, ни говоря ни слова. Девушка проводит пальцами по потрескавшимся, болезненно-бледным губам.
– Что тебе надо от меня? – не говорит, почти шелестит она. Я напрягаю слух, чтобы расслышать ее слова.
– Ты спала с Кириллом? – одними губами задаю следующий вопрос.
Лиза моргает, а потом начинается хохотать. Так резко и внезапно, что я вздрагиваю, совсем не готовая к ее реакции. На шум прибегает мама, пытаясь успокоить Лизу, но та лишь громче смеётся, закрывая лицо ладонями. Истерика набирает обороты, папа наливает воды в стакане пытаясь напоить старшую дочку. Я вижу, как трясутся его руки, и закрываю уши.
– Заткнись, Лиза! – кричу неожиданно для себя.
Она обрывается на полувздохе, поглядывая на меня сквозь пальцы, только глаза сверкают.
– Что ты делаешь? – шипит мать, глядя на меня сурово. На лбу сильнее выделился вертикальные морщины, – линии укора.
– Лиза, ты можешь ответить мне нормально? – я игнорирую родителей, наклоняясь к ней ближе. Очень хочется взять ее за запястья, развести в сторону руки и выпытать все, но я сдерживаюсь из последних сил.
– Уходи, – выдавливает сестра, и мама тут же подхватывает ее под локоть, помогая подняться. – Мам, пусть она уйдет, мне плохо от нее.
– Ты слышала?
Я всегда знала, что мама на ее стороне, но сегодня они обе переступают все грани. Папа прячет глаза, теряясь в своей мягкости и бесхребетности.
– Если я сейчас уйду, обратно уже не вернусь, – звучит пафосно, точно мне шестнадцать, но на душе все болит и переворачивается.
– Ты уже уходила так, – мама не упускает случая припомнить скандал, с которым я ушла от них к Кириллу, – не бросайся пустыми словами.
Мне хочется сказать им что-то обидное, уйти, бросив напоследок все, что я сейчас думаю о стоящие напротив женщинах, но смысл?
Опускаться до больной сестры и зацикленной на ней маме?
– Пойдем, я провожу тебя, дочка, – папа кладет мне руку на плечо, пытаясь занять нейтральную позицию, а я так мечтаю, чтобы он топнул ногой, рявкнул на свою жену, показал, кто хозяин в доме – но эта история не про него.
В последний раз бросаю взгляд на сестру и вдруг понимаю: ей же это нравится. Она сидит довольная, глядя на мои мучения, не говоря до конца ни да, ни нет.
– Знаешь, Лиза, каждый из нас получает то, что заслужил.
– Пускай, – тут же отвечает сестра, точно того и ждёт, – а ты живи с этой мыслью и страдай всю оставшуюся жизнь.
– Это значит «да»? – холодно уточняю я.
– Это значит «так тебе и надо».
– Что я такого сделала тебе, Лиза?
Я не понимаю, где и в какой момент перешла дорогу сестре, чем вызвана ее болезненная реакция на меня? Разве сейчас мне легко живётся? Я мужа похоронила меньше двух месяцев назад!
– Ну хватит уже! – мама не выдерживает, обращая свой гнев и на Лизу, но я больше не могу. И так держалась из последних сил. Правды от нее не добиться, а дальше издеваться над собой я не позволю, баста.
Скидываю с плеча папину руку и пулей вылетаю из их дома, даже не закрывая за собой дверь. Какой-то урод перекрывает мою машину своей, и я ещё пятнадцать минут пытаюсь выбраться из двора, стараясь не глядеть на родительский этаж.
Я точно знаю, что на кухне продолжает гореть свет, и кто-то один из трёх присутствующих смотрит на меня, отодвинув занавески в сторону.
