Текст книги "Медленный яд (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава 31. Илья

Пот льет с меня ручьем, мышцы все еще гудят  с непривычки.

Пропускаю удар, ощущая во рту привкус крови, и тут же наношу ответный.

Из-за перерыва в тренировках бой дается тяжелее, чем раньше, но тело помнит движения, все до одного.

– Поддубный, не спи!

Тренер, к которому я ходил в детстве, кричит подбадривающее, заставляя снова прийти в себя. Встряхиваю головой, делая апперкот, пока соперник не успевает уйти в бок.

Звук свистка, и я опускаю руки, почти не ощущая вес перчаток.

– Хватит на сегодня.

Решение приехать на тренировку три недели назад оказалось самым мудрым.

Теперь я через день пропадаю в спортивном зале, позволяя выбить из головы все лишние мысли. Олега пока так и не удается вытащить наружу, он матерится и просит сигареты блоками, скуривая за день по несколько пачек.

– Я тебя вытащу, – обещаю ему, – вытащу. Успокойся.

– Иди ты нахрен, – привычно возмущается он и тут же сникает, – я заебался тут. Помыться хочу нормально, пожрать и потрахаться. Как бомж тут…

Пытаюсь приободрить Суворова, только пока нечем. Стройка стоит, статьи выходят одна за другой, и все, что придумал пиар-отдел не помогает сдвинуть с верхних строк статьи о заключении субподрядчика.

На фоне этого стараюсь не думать о Влади, отвлекаясь на Алину. Она почти переезжает ко мне, оставаясь ночевать через день, готовя еду, что получается у нее хорошо.

Красивая, хозяйственная, не тупая.

Но, сука, не то! Все не то.

После душа благодарю за спарринг партнера, показывая подбородком на татуировку на его руке:

– Больно?

– Нет, – усмехается он, – но ее не за один сеанс набивают.

– А что значит?

Дурацкий вопрос, который я стараюсь никому не задавать, сегодня сам вылетает из моих уст.

– Для защиты. Кельты в этом знали толк.

– Скинь контакты.

Решение принимаю внезапно, все за две минуты разговора. Раньше я и думать не хотела о том, чтобы набивать на своей коже чернилами узоры, а сегодня вдруг понимаю, что мне это надо. Небольшая порция боли, которая помогает продержаться до следующего дня.

Когда тело ноет, показывая, что ты все еще живой, это приятное ощущение. И в последнее время я завишу от него, как от наркотика.

Мастер принимает меня на следующий день. Я не думаю над эскизом, не задумываясь о  том, что хочу видеть на себе, только на пальцах объясняю желаемую картинку. Он рисует ее быстро – пока я пью чай в комнате ожидания, разглядывая сотни сережек для пирсинга, дипломы в рамках и постеры с эскизами.

– Готов? Тогда садись, – мастеру лет тридцать пять, аккуратная борода, руки, забитые по самые предплечья, кажутся черными.

– Долго решался? – спрашивает меня, перемешивая краску и включая тихо жужжащий аппарат. Первое прикосновение к коже – неболезненное, даже  в чем-то приятное. Он проводит линию, протирая ее салфеткой, – ну как?

– Небольно. Пять минут, – отвечаю поочередно, закрывая глаза и позволяя ему дальше бить на коже узоры.

– Сегодня контуры основные сделаем и часть забьем. Еще сеанса три.

– Отлично.

Постепенно на груди и предплечье проступают доспехи, и я с запозданием думаю, – точно ли это нужно мне?

И понимаю, что да.

Мои латы уже основательно помяли, и броня из них уже никакая.

Отец был всегда против наколок, – в его времена они ассоциировались с синими куполами, тюрьмой и отсидками. Интересно, как сейчас бы он отнесся к моему поступку? Ко всему, что происходит сейчас в моей жизни?

Три года я не позволял себе думать о том, оправдываю ли я его ожидания. К сожалению, мне об этом никогда не узнать.

Последний наш разговор с отцом закончился скандалом – я едва закончил институт, и занимался тем, что прожигал свою жизнь. Не работал, спрашивая у отца деньги, а в тот день пришел просить новую машину. Старая была еще вполне ничего, но мне хотелось произвести впечатление на девчонок из нашей компании.

У отца деньги были, я точно это знал. Так же, как и сколько стоит «БМВ». На мою «Тойоту» уже нашлись покупатели, и оставалось всего лишь продать старую и внести оставшуюся сумму за новую.

Но отец даже слушать не стал меня, совершенно справедливо возмутившись:

– Илья, ты охренел, что ли? Я деньги не печатаю. Устройся на работу, будешь менять автомобили, когда захочешь.

– Тебе жалко, что ли, я не пойму? Устроюсь, молодость только раз в жизни дается. А у тебя бабки есть, не жмотничай, пап.

Сейчас мне безумно стыдно, а тогда я считал, что говорю ему нормальные вещи, а, самое главное, имею право просить денег когда и сколько мне потребуется.

Мы разругались, и он выгнал меня:

– Иди отсюда, чтобы я глаз твоих бесстыжих не видел здесь! Ни копейки больше не получишь.

– Да и пошел ты тогда, – нахамив ему, я скатился по перилам со второго этажа на первый и выбежал из дома, злой до ужаса.

В это время звонила мама, ей тоже досталось до кучи. Я орал, что ее отец жмот, что они оба скупердяи и жалеют денег.

– Если он сдохнет, ему все равно достанется только два квадрата земли! На тот свет богатства не унести! – это последнее, что, я помню, кричал маме.

А потом напился в баре, игнорируя мамины звонки. К тому моменту у меня уже была отдельная квартира, и жил я не с родителями. А значит, можно было дальше не отвечать на них.

И только когда мне позвонил Кирилл, я взял трубку.

Что он рассказывал, помню плохо, только основная мысль – отца нет, он упал с лестницы, повредил шею и умер.

И, судя по всему, я последний, кто видел его живым.

Когда я увидел заплаканную маму, попытался ее обнять, но она скинула мои руки с плеч, шипя, чтобы никто не слышал:

– Это ты виноват в его смерти! Уйди, не хочу тебя видеть.

Мамины слова стали для меня еще одним ударом. Внезапно я остался без обоих родителей, и очень быстро повзрослел, поняв, что теперь мне нужно работать, продолжать бизнес отца, а не валять дурака, как раньше. Первые полгода было очень тяжело, но работа позволяла забыться, – и сейчас я решил прибегнуть к хорошо знакомому и испробованному способу.

Глава 32. Александра

– Ты ведешь себя как ребенок!

Эти слова я слышу и от мамы, и от Катьки.

Они наведываются сегодня по очереди, с разницей в полчаса, чтобы высказать свое недовольство.

Мама заходит молча, грузно, оглядывая квартиру. В ней порядок, не считая пыли на мебели, особенно заметной на пианино, к которому я не притрагивалась очень давно. Чтобы играть, нужен настрой, настроение, а у меня в последнее время оно в таких минорных нотах, что ничего из этой затеи не выйдет.

– У тебя совесть есть, Саня?

Что мне на это ответить? Я упрямо молчу, поджимая губы и отворачиваясь, ощущая себя десятилетней школьницей. Впрочем, тогда мне доставалось меньше. Я всегда была беспроблемным ребенком, училась на «отлично», не спорила, идеально вписываясь в представление родителей о том, как должна выглядеть образцовая дочь.

Единственным случаем, когда я пошла против их воли, стал брак с Кириллом. Возможно, именно тогда в моем образе появилась первая трещина. Дочка оказалась совсем не такой послушной, как они считали, но о своем решении я не жалела. Отношения с Кириллом подарили мне больше десяти лет счастливой, почти безоблачной жизни, и не важно, что сейчас я держусь на одних лишь воспоминаниях.

Мама заглядывает в холодильник, осматривает его с недовольным лицом и тяжело вздыхает.

– И чем ты питаешься?

– Чаем, – едва слышно отвечаю я.

– Что случилось, Саня? Ты исчезла на несколько дней, отец к тебе домой приезжал, в дверь ломился.  Ни духу, ни слуху – я что подумать должна? Лиза в больнице, и ты, вместо того, чтобы помогать…

– Ей моя помощь не нужна, – равнодушно отвечаю матери. Мое отношение к ней за эти дни скачет от острой ненависти до жалости. От «как ты могла?» до «дурочка ты, Лиза», и этот маятник тоже сводит с ума. Я не чувствую твердыни под ногами.

– Ей не нужна, отлично! А мне? Хорошо дома прятаться от всех проблем? Они сами за тебя не решаться. Ты ведешь себя как ребенок! Тебе тридцать почти, хватит надеяться на других.

Если могла, я заплакала бы сейчас. Но не могу.

Обидно слышать такие слова, еще обиднее, осознавать, что мама права.

Что мой побег от реальности – поступок инфантильной дурочки. О том, что я кричала Илье, предпочитаю не вспоминать. Так легче.

– Сначала мы были твоей опорой, потом муж. Саня, это тяжело остаться одной, но до седых волос убегать ото всех не получится. Ладно, пойду я. Телефон хотя бы включи, подумай о родителях. Мы немолодые, не добавляй нам нервов.

Я провожаю ее молча, отставая на шаг. Держу сумку, пока мама надевает туфли на низком каблуке, тяжело сдувая со лба волосы.

– Чтобы ты не думала, мы от тебя не отвернулись, – говорит она на прощание, но меня не касается. Ни объятий, ни поцелуев, – не заслужила своим поведением.

Надо возвращаться в человеческий образ.

Включаю горячую воду. Ванная наполняется паром, почти осязаемым, и забираюсь под душ, кручу ручки до упора: то кипяток, то ледяная. Выдерживаю минуты три, а потом скатываюсь на дно ванны, намыливаю без конца голову шампунем, раз десять, не меньше, в надежде, что с пеной смоется все, о чем я запрещаю себе думать.

В одном полотенце выхожу на кухню, решая, что нужно в магазин. Голодовка не доведет до добра: в отражении видны, как заострились черты лица, впали щеки.

На пороге меня ловит Катька: я только открываю дверь, как сталкиваюсь с ней лицом к лицу.

– Живая.

– Почти, – отвечаю и попадаю в ее объятия. Она сжимает меня крепко-крепко, шумно выдыхая, чтобы не расплакаться, и молчит.

– Дура.

– Точно.

Захожу обратно, разуваясь. В отличии от мамы, подруга с пакетом еды: выкладывает на стол пироги, салат в упаковке, и впервые за последние дни я ощущая аппетит.

– Ешь, пока одни кости не остались.

Я достаю тарелки, приборы, и принимаю за еду. Катька крутит в руках стакан с принесенным ею же соком, и смотрит в окно.

– Знаешь, Сашка, я когда с тобой познакомилась, мне казалось, что ты самая умная из моих знакомых. Начитанная, на любую тему можешь часами говорить, семья интеллигентная. Мужик за тобой взрослый ухаживает, тоже не просто так, наверное. Что-то было в тебе такое привлекательное, в манерах, в равнодушном взгляде. Если человек тебе не интересен, ты даже его не видела. Я всегда хотела на тебя быть чуть похожей.

Я слушаю ее, ощущая внутри горечь. Отставляю вилку в сторону, промокая губы салфеткой.

– А сейчас смотрю на тебя и не пойму, когда ты такой дурочкой стала? Что с тобой происходит?  Не хочешь рассказать?

Смотрю на нее исподлобья. Как объяснить в трех словах целую жизнь? Сложно, нереально просто, но я хочу попробовать.

Решаюсь ровно минуту, а потом начинаю.

Про смерть Кирилла, про машину Ильи, про измены мужа, про сообщения Лизы, про Оксану… Получается долго, но с каждым словом тугая пружина, что сжималась долгое время внутри, ослабляется.

Сейчас я делю свою тяжелую ношу с подругой, и от этого – легче. Мне, но не ей. Она уходит в коридор, возвращается с сумкой, достает оттуда сигареты.

– Можно тут? Или лучше на балкон?

– Давай здесь, – открываю окна нараспашку.

Видеть Катьку с сигаретами непривычно, она бросала на моей памяти несколько раз, в последний – еще в институте. А сейчас прикуривает, прикрывая ладонью пламя зажигалки, выдыхает через нос. Я жду, что она скажет, нервно теребя пальцы.

– Сашка, какая же ты дура, – выпуская дым, говорит подруга.

В глазах щиплет, я моргаю и молчу.

– Илья нормальный. Я же вижу – мы уже сколько недель с ним бок о бок. И Лизка дура твоя, таблеток наглоталась со страха вместо того, чтобы тебе признаться. Как ты могла проглядеть, что она Кирилла любила?

– Да они почти не виделись, не бывали рядом.

– Думаешь, от него забеременела она?

– А от кого еще? – шепчу, ощущая как по лицу горохом катятся слезы. Катькины глаза тоже блестят.

– В любом случае, его уже нет. А ты продолжаешь жизнь портить живым людям. Себе. Поддубному. И не смотри на меня так, оцени все со стороны, он ради тебя поперся все выяснять, а ты в ответ что? На нем неделю лица не было.

Опускаю голову вниз, добавить к ее словам нечего. По-дурацки все так выходит.

–  Катька, – зову ее, – я ведь всегда любила Кирилла. Всегда, с тех пор как в голову вбила, что он мне нравится.

Она понимает все, подходит ближе и обнимает. Я утыкаюсь лицом в ее грудь, ощущая приятный сладковатый аромат женских духов, а Мещерякова обнимает меня.

– А теперь тебе нравится Илья?

Киваю головой, не в силах выдавить ни звука.

То, от чего я бегу, ломая все вокруг. Чувство, которого не должно было быть, из-за которого я ощущая себя предателем по отношению к Кириллу, и с которым очень тяжело бороться.

Как бы я не запрещала себе думать о Поддубном, мысли о нем упорно лезут в голову. Я не могу забыть наш поцелуй, на который слишком бурно реагирует тело, и всеми силами стараюсь оттолкнуть его, выбирая самый дурацкий способ.

– Тебе не кажется, что это нечестно: делать кому-то больно только потому, что больно тебе?

Я снова киваю, шмыгая носом.

– Сашка, прекращай. Ты ведешь себя как эгоистичный ребенок. Хватит себя жалеть.

Глава 32. Илья

– Вкусно?

Алина сидит напротив, подперев подбородок рукой, и с довольным видом смотрит, как я ем.

В тарелке – приготовленный ею суп, на столе салат, даже хлеб испекла сама, притащив перед этим какую-то мудреную хлебопечку.

За последние недели она практически поселилась в моем доме, меняя привычный спортзал и встречи с подружками на то, чтобы навести уют в квартире и встретить меня свежеприготовленным ужином.

– Вкусно. Молодец, хорошо получилось.

Сегодня она впервые варит борщ, о чем говорит раз пять.

Чем больше она окружает меня своей заботой, тем меньше я хочу возвращаться домой. Алины теперь слишком много, а ее намерения – прозрачны и ясны. Вот только идут в разрез с моими собственными.

Именно поэтому в моей жизни становится все больше тренировок. Каждый вечер, с работы сразу в зал.

Руслан, мой тренер, хмыкает каждый раз:

– Тебя из дома выгнали, что ли?

«Еще много лет назад», – думаю про себя.

В зале все легко и просто: есть ты, есть твой спарринг-партнер, есть цель: победить, не сдаться и не упасть. И ты выкладываешься ради нее, стараюсь удержаться. Боль почти не чувствуется в такие моменты, тело напряжено, всегда готовое к удару, а сознание ясное и чистое.

Без лишних мыслей, без образа, от которого хочется избавиться.

Но Влади против воли живет во мне, съедая медленно изнутри.

Несмотря на то, что я больше не вижусь с ней. Несмотря на то, что в последний раз мы общались во время той уродской ссоры, когда я пытался схватить и успокоить ее.

Пока не понял, что все, блядь, бесполезно, я для нее – убийца, и никто более.

Влади больше не ходит на работу.

Я удаляю ее номер из мобильного.

Жаль, что не получается также – из памяти. Одиннадцать цифр так надежно отпечатаны в памяти, что я помню их лучше, чем собственный телефон.

Только тренировки избавляют от ее запаха, от поцелуя. От нанесенной обиды, от разочарования, от желания приехать к ней, схватить за шею и…

– Поддубный, не спи!

Пропускаю удар. Вместо ее губ на моих – кровь, и это отрезвляет, возвращает снова на землю.

Влади становится для меня медленным ядом, и я не знаю, сколько протяну, пока не сдохну от поселившегося внутри чувства. От желания обладать– точно такого же, как в шесть лет, как в тринадцать, в пятнадцать. Нет, еще более сильного, отдающегося нечеловеческим жаром в паху.

Алина – еще один способ избавиться от наваждения, когда темной ночью в нашей комнате, без света, я трахаю ее, представляю другую женщину.

Только ради этого я позволяю девушке жить у меня, потихоньку перетаскивать свои вещи в мою ванную и в гардероб. Пытающуюся заполнить мою жизнь собой, но одного у у нее не получается – я никогда не смогу впустить Алину в свою душу.

Она намекает на свадьбу, периодически демонстрируя белые платья и счастливые, улыбающиеся пары в пинтересте.

Я притворяюсь, что  не замечаю.

Она никогда не станет моей женой, и надо расставить все точки над i, пока полный иллюзиями мир Алины не разрушится на острые осколки по моей вине.

Я не люблю ее.

Не знаю, что чувствует девушка ко мне.

Сейчас есть более глобальные проблемы.

И дело не только в зеленоглазой ведьме.

Олега не выпускают, сколько не бьется адвокат. Я нанимаю другого, матерюсь, срываюсь при подчиненных, но ничего не меняется. К Суворову никак не пробиться: на следователей давят, а наше дело грозит стать показательным.

Мы кое-как выбиваем разрешение на стройку, меняя субподрядчика, но восстановить прежний уровень продаж не удается. Негатив на форумах, видео в сети

И на фоне этого все чаще мелькает Федоров, точно змей-искуситель. Мы не единственные учредители фирмы, но он решает давить через меня.  Сержиков по-любому выберет его сторону, Олег не может участвовать, да у него и маленький процент голосов. Весомых пятеро: я, Влади, Федоров, Сержиков, Матвеев, который довольствуется лишь дивидендами, занимаясь своим собственным бизнесом в Москве.

– Илья, – в конце октября Федоров заглядывает ко мне в кабинет. Лицо загорелое после отпуска, – как жизнь?

– Охренительно.

Месяц остался до общего собрания учредителей. Я вижу, как периодически к нам заглядывают люди из «УютСервиса», скрываясь в его кабинете. И за две недели отсутствия  Николая Алексеевича градус напряжения падает, поэтому я совсем не рад видеть его здесь.

– Да, тебе здесь хорошо. А вот Олегу не очень. Может, не стоит ждать собрания, решим вопрос миром, заранее?

– Не понимаю, о чем ты.

Федоров снимает очки и смотрит на меня. Жестко, демонстрируя, что игры кончились:

– Илья, если тебе дорог твой друг, лучше согласись.

– А Кирилла ты чем шантажировал, чтобы он согласился?

Выпаливаю, совсем не думая о последствиях. В конце концов, он не единственный человек в этой компании, и не ему решать, что лучше для нашей фирмы.

– Не будем ссориться. Ты умный мальчик, и поймешь, почему я предлагаю такое решение.

Он уходит, оставляя меня одного, а я пялюсь в стену. Федоров пытается лишить нас всех выбра, и это дико бесит. Старик не вправе принимать решение в одиночку, какой бы ни была ситуация вокруг,и уж тем более – шантажировать свободой Олега.

Наша фирма выплывет и без посторонних.

Именно на эту тему почти полгода назад я ехал поговорить с Кириллом Самойловым. Тогда мне казалось, что разговоры о слиянии идут с его стороны, что ему нравится эта идея, которая ни за чтобы не прижилась при моем отце.

На работе нам не удавалось поговорить с ним, и поэтому мы договорились встретиться в будущем офисе, чтобы не тянуть с разговором.

Я плохо помню тот день: ничего особенного с утра не происходило. Я мирно общался с Самойловым, никаких криков, скандалов – наши взгляды на эту тему сходились.

– Я рад, Илья, что мы на одной волне.

И все, а дальше я уехал, навстречу мне попалась Влади, а к вечеру Сержаков позвонил сказать, что Самойлов умер.

И, кажется, я был последним, кто видел его живым – именно так все и считали. При мысли об этом что-то скребет неприятно внутри, но я не могу уловить, что смущает меня.

Мог ли успеть Федоров увидеться с ним после меня, до приезда Влади?

Глава 33. Александра

Следующие месяцы проходят для меня незаметно.

Я помогаю маме до тех пор, пока Лизу не выписывают. Домой ее везут без моего участия, – сестра по-прежнему не горит желанием со мной общаться, да и я тоже.

Когда придет время, ей не удастся избежать разговора, – но не сейчас.

Мне и самой многое нужно обдумать.

Я меняю четыре стены своей квартиры на родительскую дачу. В этом году мама практически ею не занимается, не находя время ездить сюда.

Старый дом кажется чужим: после свадьбы я практически не приезжала сюда. Внутри пахнет сыростью и пылью; открываю окна и двери, поднимаюсь наверх по скрипучей лестнице, в свою комнату. Все те же постеры, выцветшие за долгие годы. Наталья Орейро, «Бригада», Джастин Тимберлейк, календарь за двухтысячный год. Как давно это было…

Ложусь на застеленную кровать, закидывая руки за голову и вспоминаю, как училась ездить здесь на велосипеде, ходила купаться на речку. Как влюбилась в Кирилла и подглядывала за ним из окна, прячась от родительского взгляда.

Первые два дня выгребаю мусор, оставшийся с прошлого года, сушу на улице подушки и одеяло, мою полы, варю суп. Несмотря на количество работы, сил становиться только больше, – сил и желания жить, менять что-то вокруг себя.

Теперь я могу хоть целыми днями размышлять о том, как выглядит мое поведение со стороны и о полном неумении разбираться со своей жизнью.

О том, что мама права: я всегда пряталась за кем-то сильным, позволяя вести за собой, и максимум, на что хватило однажды моей решительности, так это соблазнить взрослого мужчину.

По ночам , когда я пялюсь в потолок, дом оживает. Вздыхают в такт моим мыслям ступеньки, шуршит утеплителем под самой крышей мышь, но мне не страшно.

Здесь спокойно, чтобы я ни делала.

Почти каждый день звонит мама, вместе с ней – Катька. Все наши разговоры с ней сводятся к работе, и как я не пытаюсь прекратить это, но имя Поддубного всплывает при любом удобном случае.

Я знаю, что Олега взяли под стражу, что продажи не идут, доходы падают. Что на днях недовольные дольщики «Палладиума» устраивали общее собрание, и Илья обещал им, что дом все равно сдадут раньше срока.

– Кать, хватит о нем, – прошу мягко. Неожиданно, но она становится ярой фанаткой Поддубного.

Разговоры о нем цепляют что-то в сердце, а я и сама не могу до конца понять, что к нему испытываю. Эти ощущения заставляют сгорать со стыда, – Кирилл умер не так давно, и я все еще должна горевать о нем, а думаю о другом мужчине. Не просто думаю: Поддубный часто снится мне, и то, чем мы занимаемся с ним в моих сновидениях, заставляет краснеть от воспоминаний.

Но нам обоим лучше быть подальше друг от друга.

Еще одним спасением становятся книги: я скачиваю в телефон несколько сотен, и читаю везде, где могу: на веранде дома в дождливую погоду, на пляже – в солнечную, в кровати перед сном и по утрам за завтраком.

Частенько ко мне приезжает Митя: жалуется, что с мамой тяжелее день ото дня, и, когда мы все получим наследство, он возьмет себе отдельную квартиру. Я поддерживаю его, а он – меня. За чашкой травяного легче притворяться и ему, и мне, что все по-старому и все нормально.

Так проходит время до середины октября, когда в доме становится холодно ночевать, а переносная батарея и ватное одеяло уже не спасают. Я с сожалением собираю вещи, прощаясь с дачей, точно навсегда. Выключаю везде свет и еду домой, в привычную тишину.

В конце ноября, когда я возвращаюсь из магазина, на лестничной площадке встречаю Лизу. Видеть ее здесь странно, и мы замираем, забывая поздороваться. Смотрю на нее, узнавая и не узнавая одновременно.

Сестра еще худее, чем я ее помню, темные волосы отросли, появилась челка. Несколько серебристых ниток в прядях – седина, которой раньше не видела.

– Пустишь? Давно тебя жду.

Поворачиваю несколько раз ключом в замочной скважине, захожу первой. Лиза следом, оглядываясь: здесь она еще не была. Снимает не по погоде теплые сапоги, определяя их на полку, оглядывается в поисках тапочек.

– Полы теплые, мы… я босиком хожу.

Пока она моет руки, раскладываю покупки, определяя часть в шкаф, часть в холодильник. Включаю чайник, насыпаю конфеты в вазу. Помню, что старшая – сладкоежка, поэтому достаю сахар.

Лиза садится напротив меня, пряча руки без маникюра под стол и стараясь не смотреть мне в глаза. Молчание между нами глубокое, затяжное, даже враждебное.

– Как здоровье?

– Терпимо. Таблеток стало больше.

Подмывает съязвить по этому поводу, но я только выдыхаю громко, когда щелкает чайник.

– Тебе разбавлять?

– Да, молоко есть?

Разливаю по чашкам заварку, кипяток, расставляю чашки с ложками на столе. Все чаепитие проходит в тишине, – видимо, каждой из нас нужно время, чтобы мы могли начать разговор.

Не просто так она сюда приехала, не ради чая с молоком и конфетами «Москвичка».

Наконец, Лиза встает, моет за собой чашку, переворачивая ее кверху донышком. Прислоняется спиной к кухонному гарнитуру, пряча за спиной руки.

– Ты только не перебивай, ладно? – и не дожидаясь ответа, продолжает, – я в Кирилла была влюблена с пятнадцати лет.

Пока она не видит, нахожу вслепую край стола и держусь за него, боясь, что иначе не удержусь.

– Может, у нас с тобой это семейное, только, в отличии от тебя, Кирилл на меня не обращал внимания долгое время. Как я не старалась его привлечь, всегда держался нейтрально, но о чувствах моих догадывался. Не мог не догадаться…

Она говорит и говорит, выплескивая копившиеся внутри годами чувства. Я подпираю голову рукой, мечтая никогда не слышать о ее неразделенной любви и удивляясь, как могла не заметить их.

– Когда я узнала, что вы вместе… Я так тебя ненавидела, младшая. Ты всегда была эгоистична, захотела – получила. Мне казалось, что ты с ним только ради денег, я же помню, как ты не хотела жить в нищете.

Мне хочется возразить ей, объяснить, что на самом деле все было совсем не так, и Кирилла я любила ничуть не меньше, чем Лиза. Но слова так и не срываются с губ, в ее монологе нет места возражениям и чужим признаниям, только ее сольная партия.

– Чего  я тебе только не желала… Мне стыдно, но врать смысла нет. Чаще всего, чтобы Кирилл отвернулся от тебя, чтобы ты наигралась и поняла, что он – неподходящая партия, слишком старый, не такой. Но вы не просто жили вместе, вы еще собрались жениться. Я начала пить, потакая собственным слабостям, и так становилось легче. А когда Кирилла не стало…  Я могла винить только одного человека. Тебя. Так было легче, понимаешь? – она впервые цепляется за мой взгляд. – Поэтому отправляла сообщения со старой сим-карты, думала, что обезопасила себя со всех сторон. Но правда все равно всегда всплывает наружу. Мне было больно, и я хотела, чтобы тебе было также. Больше мне нечем оправдаться.

– Мне и так было больно,  – шепчу я, – и без твоего вмешательства.

– Все, что я могу сейчас, это сказать «извини». Только вряд ли тебе это поможет.

Ее извинения действительно не спасают, но я, наконец-то, могу задать один вопрос, который беспокоит меня уже давно:

– От кого ты делала аборт? Это был ребенок Кирилла?

Лиза закусывает губу, начиная плакать, а у меня сердце обрывается. Господи, только не его, пожалуйста, пусть это будет кто-то другой. Ну не мог он оказаться таким мерзавцем, чтобы переспать с нами обеими.

– Не его, – и называет другое имя, к которому я совершенно не готова.