Текст книги "Медленный яд (СИ)"
Автор книги: Гузель Магдеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Глава 2. Александра
В доме я не задерживаюсь: запихиваю бумаги в большой пакет из продуктового магазина, машу на прощание Мите, и бегу, забывая, зачем приезжала сюда. Мне нужно пережить встречу с матерью, выслушать заново одни и те же слова, сказанные в каждую нашу встречу, а потом еще один долгий пустой день – выходной. В понедельник будет легче, в понедельник я снова увижу хоть немного смысла в собственной жизни.
Родительская квартира расположена в центре, недалеко от государственного университета. Долго ищу, где припарковаться в узком дворе, оставляю машину почти под окнами, и поднимаюсь на третий. Старый, отреставрированный снаружи дом напоминает мне родителей – такой же интеллигентный, подтянутый, молодящийся.
Мама встречает меня, открывая дверь за мгновение до того, как я постучусь – у нее словно включен радар, настроенный на мою волну. Она пропускает меня внутрь, и я вдыхаю аромат духов «Клима», которым она неизменна всю свою жизнь. Темное платье обтягивает ее высокую фигуру с пышной грудью: мама ростом под метр восемьдесят, крупная, но без лишнего веса, и такая строгая – как и положено быть профессору экономических наук.
Она обнимает меня, прижимая крепко, и я по-прежнему ощущаю себя маленькой, упираясь щекой в вырез ее платья и стараясь не испачкать бальзамом для губ темную ткань.
– Ты совсем высохла, дочка, – оглядывая меня, печально качает головой мама, – он испил тебя до дна.
– Прекрати, – одергиваю я, отправляясь мыть руки, – о покойниках только хорошее.
Мать поджимает губы, но молчит: она не верит ни в бога, ни в приметы, но понимает, когда лучше остановиться.
Закрываю дверь ванны за собой, чтобы умыться в тишине. Отец не любит, когда к нему прямо так, с улицы: знакомый с детства ритуал, когда я мыла руки – быстрее-быстрее, чтобы побежать к нему и обнять, а он проверял и если понимал, что я обходилась без мыла – отправлял обратно.
Натираю ладони до пушистой пены, долго смываю ее, не заглядывая в зеркало. Вытираюсь и иду в зал, где за большим обеденным столом сидит отец. Перед ним ноутбук с надкусанным яблоком на обратной стороне крышки – подарок Кирилла. Не хотел принимать, ворчал и ругался, но все же сдался. Я подхожу, обнимая его сзади, и утыкаюсь в папину макушку.
– Привет, Саша, – он хлопает ладонью по моей руке, и я сажусь рядом, подпирая щеку и заглядывая в открытый файл, – ничего интересного, извини, – и разводит руками.
– Сейчас будем чай пить, уже заварился, – мама заходит в комнату, поправляя в очередной раз свое платье – она считает его домашним, когда другие в нем ходили бы в театр. Аккуратно подведенные глаза, губы, подкрашенные неяркой, матовой помадой – даже в свои шестьдесят мама нравится мужчинам. Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь привести в порядок растрепанную прическу, но тут же сдаюсь, понимая всю бесполезность своих действий.
– Эдуард, убирай все со стола. Сашенька, помоги накрыть.
Я послушно встаю, отправляясь за мамой, беру поднос, на котором лежат три пары тонких, фарфоровых чашек и маленький чайник. Весь набор темно-синего цвета, с золотой росписью на пузатых боках. Когда-то он был на двенадцать персон, но осталось только четыре – по количеству членов нашей семьи. «Хорошо, что Лизы нет».
– Жалко, что Лизы нет, – замечает мама, а я вздрагиваю. Точно, ее радар улавливает каждый оттенок моих мыслей, правда, читает их наоборот.
На большой тарелке – песочный пирог с садовыми ягодами. Папа разрезает его тонкими кусками и накладывает лопаткой каждому в тарелку. Я мешаю чай, бряцая ложкой по тонким, почти прозрачным стенкам, пока мама не шикает на меня.
– Рассказывай, как у тебя дела? – она садится напротив, и замирает, чинно складывая руки на коленях. Папа тихо дует на чай, отпивая его маленькими глотками.
– Все хорошо, – привычно отвечаю я. Есть не хочется, а под сверлящими родительскими взглядами – тем более.
Они словно ждут, что я разрыдаюсь, бросаясь на пол, и расскажу, как плохо жила все эти годы с Кириллом. Но у меня нет ничего за душой, что подтвердило бы их мнение о том, будто мой муж – неподходящий выбор. Хотя, и отец, и мать знают его как никто другой.
– Ты всегда можешь перебраться к нам обратно, – замечает отец.
– Пап, мне хорошо в своей квартире.
– Тебя еще не выселяет Ульяна? – немного нервно, передергивая плечами, словно заметив гадкого червяка в своем куске пирога, интересуется мама. У нее аллергия на бывшую жену Кирилла, и одно только ее имя вызывает у матери отвращение.
– Это моя квартира, никто не может выселить ее из меня. У Ульяны и Мити нет такой цели.
– У Мити вообще нет никаких целей…
– Как у Лизы, – перебиваю жестко, так, чтобы отбить охоту говорить о семье моего мужа. Мать бледнеет, резко переставая дышать, точно пощечину получила, и сверлит, сверлит меня своими темными глазами. Я вижу, как раздуваются крылья ее тонкого носа, когда она пытается совладать со своим дыханием и не заявить мне что-то резкое в ответ.
– Я думаю, это неравнозначное сравнение, – осторожно произносит папа, и я, наконец, отвожу взгляд от мамы.
– Я тоже так думаю, – интонацией выделяю слова, чувствуя, как закипает злость.
– Настя, пирог удался, – неумело переводит разговор отец, пробуя угощение. Он всегда так – суровый, когда один-на-один с нами, но стоит выйти на поле боя матери, как сглаживать приходится уже ее колкий характер, – ешь, Саня.
Я ем и молчу, понимая, что зря – ни родной дом, ни дача Кирилла не дарят мне покоя. Закрываю глаза, вспоминая лицо мужа, а следом – Ильи. Есть единственное средство, которое сможет подарить мне спокойствие, и это месть.
Запихиваю в рот кусочек выпечки и ощущаю, как кисловато-сладкий сок катится по языку.
Глава 3. Александра
От родителей я уезжаю поздно ночью: мы с папой играем в шахматы, пока мама моет посуду. Она никогда не пускает нас помогать ей, – если пришла в гости, будь добра чинно сидеть за столом, есть поданные блюда и вовремя нахваливать хозяйку, отвечая на ее вопросы.
Я проигрываю несколько партий, и отец зовет меня смотреть Познера, вовлекая в беседу. Я не показываю скуки, но и сил изображать оживленность не хватает, потому, когда передача заканчивается, я обнимаю папу и отправляюсь домой: мама уже давно спит, не изменяя привычке даже в выходные вставать в несусветную рань.
На улице тепло, дует приятный ветер, и я еду медленно, подставляя ему лицо. Оставляю машину на дальней парковке, возвращаясь пешком домой, выбирая самый длинный маршрут вдоль освещенных улиц. Нахожу лавку под фонарем, задумываюсь, не остановиться ли там, но не рискую. За мной увязывается бродячий пес, черный и лохматый, похожий на большую кляксу, и я иду, беседуя с ним.
– Я бы тоже скулила от боли, – говорю ему, – но меня не поймут. Хорошо быть собакой, – но еще раз заглядывая в грустные глаза, меняю мнение, – но только не такой, как ты. Грустным и одиноким плохо в любом обличии.
Поднимаюсь домой, отыскиваю в холодильнике кусок вареной курицы, и выношу чернышу, но его уже не видно. Вздыхая, оставляя еду под фонарным столбом и возвращаюсь домой.
На балконе свежо и прохладно; после удушающей дневной жары я раздумываю, а не лечь ли спать прямо здесь, но отвергаю мысль. Воскресный город, который проснется вместе с восходом солнца, только растревожит сон. Заглядываю во двор и вижу, как черный пес доедает курицу, облизывая мохнатую пасть. Усмехаюсь, радуясь, что хоть кому-то сделала хорошо, и ухожу в кровать.
Воскресенье проходит в полудреме: я встаю в обед, разбитая и с гудящей головой. Таблетка обезболивающего не спасает от раскалывающей боли, а жара, переваливающая за тридцатиградусную отметку, вынуждает сидеть дома. Я щелкаю кнопками, переключая каналы, и отбрасываю, в конце концов, пульт.
Единственное занятие, которое хоть немного может успокоить нервы, – это игра на пианино. Черное, блестящее, оно занимает дальний угол комнаты. Я сажусь на стул, касаясь легко клавиш, проходясь по ним пальцем. Выбираю увертюру «Король Стефан» и на память, закрывая глаза, начинаю играть, отгоняя из головы все ненужные образы. Сбиваюсь несколько раз, выдавая фальшивую ноты, но тут же исправляюсь.
Кириллу нравилось, когда я играла, но он просил выбирать не такие грустные и тревожные мелодии, которые я предпочитала обычно. Феи Драже из меня не выйдет.
Музыка заряжает, и до вечера я словно летаю, а не хожу по комнатам, решаясь на очередную прогулку в темное время суток.
Надеваю темные джинсы и черную футболку, выходя на улицу. Разогретый за день асфальт парит, отдавая жар обратно в воздух. Я ощущаю, как становится тепло ногам, обутым в сандалии на тонкой подошве. Иду вперед, вспоминая, что где-то есть парк, открытый совсем недавно.
Я оказываюсь там через полчаса, когда летние сумерки окутывают город. Шумная компания собирается на одной из лавок, где парень играет на гитаре, причем весьма талантливо, и я прохожу мимо, чуть сбавив скорость.
Напротив моих ожиданий, здесь многолюдно: припозднившиеся мамочки с детьми, которые не желают уходить с горок и качелей, молодые пары, бродящие по дорожкам, освещенным диодными столбами.
В центре парка разноцветными огнями играет фонтан, и ребетня бегает сквозь неожиданно взрывающиеся тугими струями полосками света. Я занимаю свободную лавку, больше похожую на лежак, и вытягиваю ноги.
У поющих фонтанов меняется мелодия, и все вокруг наполняется влажным паром, и кажется, будто я на другой планете. Удивляюсь, наблюдая, как меняется мир вокруг, становясь волшебным, но когда туман снова осыпается мелкой водяной моросью на решетки фонтана, напряженно смотрю вперед.
Мне мерещится, что там, на другой стороне центральной площади парка, стоит Поддубный. Вглядываюсь в ту сторону, близоруко щурясь – без линз мне не разглядеть, он это или больное воображение, но сидеть здесь разом пропадает всякое желание.
Поднимаюсь, отряхивая джинсы, и решаю обойти фонтан к выходу. Мужчины в белой футболке уже не видно, и я облегченно выдыхаю. Наша встреча здесь ни к месту. Такие, как Поддубный, выбирают для тусовок клубы, а не парки, и мне трудно представить его холодную, надменную физиономию среди веселой детской толпы.
Когда я снова дохожу до гитариста, он поет Стинга, и от его голоса сжимается сердце. Как зачарованная, стою, вникая в суть песен – сначала одной, а потом второй.
Но не одну меня цепляет чужое пение – вокруг собирается народ, а один из друзей гитариста проходит мимо нас с перевернутой кепкой, куда почти все кидают деньги – смятые купюры, звенящие пятки. Я достаю сотню и тоже бросаю ее сверху, а парень неожиданно отвешивает мне низкий поклон, возвращаясь назад, к солисту.
Когда музыку сменяют аплодисменты, я разворачиваясь, чтобы дойти до дома, но неожиданно сталкиваюсь с высокой темноволосой девушкой. Мы извиняемся друг перед другом наперебой, пока холодный голос не прерывает моих слов:
– Влади, – и я безошибочно могу угадать единственного человека, таким тоном выплевывающего мою фамилию.
Поддубный, в белой футболке и голубых джинсах, стоит в метре от меня, и я не вижу в его холодных равнодушных глазах ничего.
Глава 3. Илья
Утром Алина будит меня звонком на сотовый телефон. Я обещаю заехать к ней всю неделю, и сегодня понимаю, что веду себя как скотина, особенно после ее слов. Принимаю горячий душ, от которого все стеклянные поверхности в большой ванной покрываются мокрой дымкой, и не вытираясь, натягиваю на разгоряченное тело футболку.
До нее ехать не так и далеко – по сути, возле одного из наших отделов продаж и стройки. Но меня всю неделю дергают в связи со стартом новых проектов, и я улаживаю то один, то другой вопрос с ощущением, что кроме меня никто в компании не работает.
Алина встречает меня в дверях, скрещивая руки на груди. Тонкий халат едва заметно натягивается на бедрах, а в вырезе мелькает ажур бюстгальтера. Подготовилась для меня.
– Неужели, – протягивает она, дожидаясь, когда я подойду ближе, и позволяет поцеловать себя в щеку. Показывает, что провинился, но знает: женские игры – не для меня. Хватаю ее за подбородок, привлекая ближе, и целую, ощущая, как кровь приливает к низу живота. – Поддубный, ну не в коридоре же? – у нее меняется тон, и интонации теперь мяукающие, игривые.
– Я могу и здесь, – ухмыляюсь, перехватывая ее поудобней и занося в комнату. Ногой захлопываю дверь, вслепую находя путь в спальню, не отрываясь от ее губ.
Последующий час я наверстываю неделю, проведенную порознь, освобождая голову от мыслей, перезагружая мозг.
Алина сладко стонет, цепляясь за меня длинными пальцами, а после долго лежит на животе, сверкая задницей и мурлыкая. Я познакомился с ней полгода назад, на одном из мероприятий, с приглашениями куда постоянно прилетают конверты пресс-секретарю. Высокая, умная, с модельной внешностью – в принципе, я понимаю, почему купился на нее. Алина знает себе цену, и она мне вполне по карману.
– Может, погуляем? – предлагает она, и я сопротивляюсь, не желая тащиться в жару по душному городу.
– Не сегодня, – сопротивляюсь из последних сил, но после секса мне не хочется спорить, а Алина, словно угадав мое благодушное настроение, садится сверху.
– Не будь таким лентяем, Поддубный, – я лениво провожу рукой по груди, довольно оценивая ее фигуру. Темные прямые волосы – Алинина гордость – стекают вниз, слегка прикрывая соски. Накручиваю их на пальцы, и сдаюсь.
День мы проводим за городом, у воды, но телефонные звонки не дают расслабиться. Я кручу в руках айфон, точно спиннер, мечтая запустить его в бассейн, в котором сейчас плещется Алина. В какой-то момент картинка кажется такой четкой, что я вздрагиваю, а телефон падает на траву из рук. Наклоняюсь, ощущая неприятное головокружение. Дерьмо.
Вчера мы до трех часов сидели с Олегом, обсуждая земельные участки, которые планируем выкупить в ближайшее время, и я недовольно хмурюсь, понимая, что прошедший вечер с алкоголем и недосып заставляют меня чувствовать себя таким слабым.
– Ты идешь? – кричит мне Алина, и я киваю, бросая мобильник поверх шорт и кошелька. На закрытой территории «Террасы» невидимая простому глазу охрана бережет не только наш покой, но и имущество, поэтому я спокойно прыгаю вперед, окунаясь с головой в воду.
Делаю несколько гребков, не выныривая, пока не чувствую пальцами край бассейна, и только потом поднимаюсь над поверхностью. Здесь глубже трех метров, поэтому почти нет людей. Зато в соседнем «лягушатнике» не протолкнутся от красоток в бикини, включая тех, что плавают на огромном надувном круге с мордой розового фламинго. Хмыкаю, встречаясь взглядом с сидящей на бортике Алиной. Она игриво грозит мне пальцем, и я снова отталкиваюсь от бортика, чтобы доплыть до противоположного конца бассейна, а после схватить ее за лодыжку. Дергаю за ногу, опрокидывая в воду так, чтобы она ушла с головой, а после жду, чем закончится дурацкая выходка.
Алина выплывает, отплевываясь, и вдруг начинает смеяться, удивляя меня. Впрочем, она слишком умная для того, чтобы заявиться сюда с боевым марафетом, и уж тем более, начать со мной скандалить.
– Поддубный, ты как ребенок, – отплевываясь, выговаривает она, а я ложусь на спину, раскидывая руки в стороны и позволяя воде держать меня. Солнце золотит кожу, поджаривая обеденными лучами, и мне лениво отвечать ей что-то на замечание, и я лишь угукаю.
Сегодня мне хочется вести себя именно так, не ощущая весь груз ответственности, ежедневно лежащий на моих плечах с тех пор, как папы не стало. Трудо доказывать бизнесменам в возрасте, что ты не тупой подросток, не распиздяй, которым представлял тебя твой же отец, и что ты достоин сидеть с ними в соседних креслах, на равных управляя компанией. Трудно, но я уже научился с этим справляться, почти смирясь со всеми раздраюажщими факторами, кроме одного. Точнее, одной. Саши Влади, с которой нас в последнее время разделяет только тонкая стенка наших кабинетов.
После ужина Алина уговаривает меня отправиться в парк. Я соглашаюсь лишь с одним условием: что она сама поведет машину, а я в это время буду пить пиво из жестяной бутылки, вспоминая, что я не просто совладелец миллионного состояния, но еще и живой человек, которому иногда тоже нужно расслабиться.
При входе в парк я напрягаюсь, замечая толпу. Меньше всего мне хочется участвовать сейчас в любом общественном мероприятии, а люди вызывают лишь раздражение. Но мы идем, и Алина виснет у меня на локте, размахивая довольно маленькой сумочкой. На нее пялятся прохожие, и я самодовольно улыбаюсь с ощущением того, что владею чем-то притягательным.
Мы подходим ближе, и я пытаюсь вспомнить знакомый мотив, который наигрывает гитарист.
– Стинг, – шепчет Алина, но я с трудом запоминаю имена актеров и певцов, поэтому просто стою, засунув руки в карман и дожилдаясь, когда моей спутнице надоест топтаться здесь. Но она, будто напротив, увлекается, дергаясь вперед, и налетает на темноволосую девушку. Отвлекаюсь от Алины, когда рядом возникает лохматый пацан с кепкой, собирая денег за импровизированный концерт. Отсыпаю ему мелочь, оттягивающую карман, и вдруг слышу, как к Алининому голосу примешивается еще один, до боли знакомый. Чувствую злость, и прерываю их:
– Влади, – зная, как бесит ее такое обращение. Обе девушки замолкают, глядя на меня, но я молча разворачиваюсь и двигаю прочь.
У меня разом пропадает настроение, и пока Алина не успела добежать до меня, звеня каблуками, выбрасывая смятую пивную банку в урну.
Блядь, надо же было встретить эту зеленоглазую шлюху именно сейчас, вне работы, когда настроение держится на отметке «нормально».
– Илья, – зовет меня Алина, и я останавливаюсь, чтобы дождаться ее, – это… твоя бывшая?
И я так некстати вспоминаю, как выглядят вблизи пухлые губы Влади, которые она презрительно кривит глядя на меня.
– Чокнулась? – даю понять Алине, что она несет бред, и та лишь недовольно пожимает плечами. – Поехали домой, прогулки на сегодня окончены.
Глава 4. Илья.
Каждый понедельник начинается с планерки все в той же «душилке». Я прихожу в числе последних, занимая свободное место так, чтобы видеть доску, выступающего и никого более. Подпираю подбородок кулаком, выслушивая цифры за неделю, отмечая в каком жилом комплексе подвисают продажи.
В какой-то момент зрение перестает фокусироваться на исписанной зеленым маркером доске, и я ухожу в себя.
Вчера Алина в первый раз пыталась устроить сцену ревности, но я, раздраженный встречей с Влади, просто молча отвез ее домой, высаживая у подъезда.
– Поднимешься? – спросила она в конце, глядя перед собой. Я отрицательно мотнул головой, и девушка покинула машину, не прощаясь.
Какого хрена? Почему этой чертовой бабе удается доставать меня даже в те моменты, когда она не рядом?
Я поворачиваюсь, услышав ее голос. Она что-то внушает Олегу, а остальные молчат. Сосредоточившись на лице друга, сплошь усеянном глубокими следами от подростковых акне, вслушиваюсь в ее речь.
– … тогда скидки будут оправданы, – завершает Влади, но я тут же включаюсь в разговор:
– Разве мы не планировали отказаться от скидок? Покупатель должен брать квартиры и без дополнительной стимуляции рублем.
– Поэтому на прошлой неделе было всего тридцать звонков в «Лесном доме» и всего три платной брони, – парирует девушка, даже не поворачиваясь ко мне.
– Значит, надо повышать ценность продукта. Со скидкой любой дурак сможет, пока цены не финишные, я считаю, дожимать клиентов нужно другим.
Дальше в разговор она уже не ввязывается, обиженно отталкиваясь от стола. Теперь я периодически возвращаюсь к ней взглядом, оценивая тонкую черную майку на бретельках, похожую на шелковую, обтягивающую большую грудь.
Я помню Александру Влади с тех пор, как ей исполнилось десять, а мне шесть. До этого воспоминания о ней – лишь смазанное пятно, но в тот день, когда мы собрались в гостях у их семьи, она играла нам на пианино – сначала “К Элизе», потом еще две мелодии, которые я не запомнил. А после папа попросил научить меня, и всем так понравилась идея, что они стали уговаривать и меня, и Влади. Я сопротивлялся, не желая заниматься девчачьими развлечениями, и так пытался избежать чужих рук, подталкивающих меня к пианино, что споткнулся и расшиб колено.
Я помню кудахтанье родителей, чужой тетки, чье имя вылетело из памяти за давностью лет. На коже расцветало зеленое пятно вокруг алой раны, мама дула, чтобы рана не щипала, я сдерживал слезы, чтобы не зарыдать от обиды, а Влади стояла в сторонке, наблюдая за мной. Как всегда, такая отстраненная, точно ей дела нет до окружающих.
Темные волосы, заплетенные в две дурацкие косы с огромными колючими бантами, короткое бледно-желтое платье, гольфы выше колен – типичная профессорская дочка.
– Хочешь, сыграем «Собачий вальс» в четыре руки?
Я не понимаю, о чем она, но соглашаюсь. Ей отказывать мне не хочется, и последующие полчаса Саша учит меня, терпеливо повторяя снова и снова, когда я ошибаюсь. К концу вечера нам удается развлечь уже основательно подвыпивших гостей, и нам хлопают, заставляя краснеть.
Влади, тогда выше меня на целую голову, находит мою влажную от волнения ладонь, и сжимает. Я чувствую невероятное облегчение, а следом – острый приступ смущения, когда Лиза, ее старшая сестра, заходит в комнату и весело произносит:
– Вот это жених и невеста у нас тут!
И Саша тут же разжимает ладонь, отскакивая в сторону, а я с ненавистью испепеляю взглядом Лизу, которой только исполнилось пятнадцать.
Тогда мы еще не знаем, что на этом празднике уже есть будущий жених Влади, который старше ее на целую жизнь. Кирилл, красивый, подтянутый, с белозубой улыбкой, от которой тают и взрослые, и дети, приходит туда с женой. Но вряд ли видит, каким взглядом его провожает профессорская дочь, когда он проходит мимо нее.
Вот только не младшая, а старшая.
Я остаюсь на собрании дальше, когда офисных сменяют отдел продаж. Шумные, всегда оживленно болтающие между собой, продавцы занимают все помещение. Для их удобства стулья выстраивают в ряды, и выбираю угол подальше, мечтая оказаться в тишине, но продолжая соблюдать формальность.
Сегодня в голову не лезет ни одной мысли касательно работы. Я пытаюсь сосредоточиться на отчетах РОПов*, но постоянно переключаюсь, позволяя себе расслабиться. В конце концов, никаких страшных новостей и внештатных ситуаций, все идет, как и должно.
Роняю ручку, но не нагибаюсь за ней, вытягивая ноги под впереди стоящий стул. Нина, ипотечный специалист, сидящий рядом, протягивает мне ее, и я благодарю, едва касаясь пальцами ее руки, но и этого достаточно, чтобы девушка покраснела и отвела взгляд. Ухмыляюсь, думаю, что мне повезло работать в такой компании: в окружении девушек, каждая из которых выглядит, точно ее взяли продавать не квартиру, а себя.
Внезапно дверь распахивается и появляется Федоров, с бледным вытянувшимся лицом. Напрягаюсь, подаваясь вперед и слышу его:
– В «Палладиуме» обвалились лестничные пролеты. Один рабочий погиб, несколько пострадали.
На секунду в кабинете наступает тишина, которая тут же взрывается криками продавцов, пытающихся узнать подробности, а я хватаю Федорова под локти, выпихивая его в коридор.
– Если хоть кто-то пикнет об этом за пределами кабинета, считайте – вы уволены, – предупреждаю грозно всех присутствующих и захлопываю за собой дверь, оставляя их переварить мои слова.
*руководитель отдела продаж
