Текст книги "Снова на привязи (СИ)"

Автор книги: Гульнара Черепашка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Ну же, идем, – окликнул покупатель.

– Господин, – Рамла опустилась в пыль на колени, протянула руку – однако коснуться одежды не решилась. – Ты так добр. Умоляю, забери с собой и мою служанку!

– У тебя есть служанка? – удивился он. – Среди этих? – он небрежно кивнул на толпу, в которой стояла и Накато.

– Да, – женщина кивнула. – Она дорога мне, господин…

– Что ж, – тот кивнул. – Поглядим, – направился к испуганно притихшим женщинам. – Вели им встать ровнее, – обратился к торговцу. – Товара толком и не видно.

Торговец кивнул, зыркнул на надсмотрщика. Тот принялся кнутом выравнивать строй женщин. Те молчали, понуро выстраивались в ровный ряд, чтобы покупатель мог лучше разглядеть всех и выбрать то, что ему по душе.

Тот прошелся вдоль вереницы, рассматривая несчастных. Останавливался то перед одной, то перед другой, чтобы оглядеть внимательнее.

Женщины замирали, боясь дышать – ведь сейчас решалась судьба каждой из них. Чем-то закончится этот осмотр? Мужчина не спешил, прошел вдоль ряда, оглядывая каждую.

– Ну, и которая из них – твоя служанка? – он обернулся к шхарт.

И та с готовностью подскочила. С поклоном указала на Накато. Тот подошел совсем близко, ухватил за подбородок, заставляя поднять голову.

Девушка наконец смогла разглядеть его как следует. Высокий, жилистый, с обветренным лицом и колючим взглядом. Глубокие морщины между бровями и вокруг рта. Самый настоящий кочевник – совсем не похожий на холеных раскормленных работорговцев, что сновали вокруг.

Он оглядел пристально лицо, поворачивая голову со стороны на сторону. Ощупал небрежно торчащие ребра, потыкал пальцем руки и живот. Заглянул в зубы.

Накато замерла, боясь дышать. Так ее, помнится, не разглядывали, даже когда продавали в кочевье брата. И она поразилась, насколько унизительным ей сейчас это показалось.

Глава 6

– Вот это? – мужчина брезгливо оглядел Накато и обернулся к купленной ведунье с выражением недоверия на лице. – Ты правда хочешь забрать это с собой?

Только что купленная рабыня выпрямилась, расправила плечи. Поразительное дело – теперь вид у нее сделался внушительный, несмотря даже на залегшие от усталости под глазами тени и размазанную по лицу грязь с потеками. Несомненно, будущая шхарт была красивой и статной! А уж отмыть ее и одеть красиво – ей вовсе не будет равных.

– Она меня расчесывала, – поведала женщина. – И прислуживала мне.

Насчет расчесывания она не солгала. Накато пришлось долго и кропотливо распутывать колтуны, в которые обратились ее косы. А в помощь ей был только обломок гребешка, который валялся на земле, забытый кем-то. Сейчас у шхарт была заплетена коса, которая почти не растрепалась за ночь.

– Девка хорошая служанка, господин, – залебезил сразу державшийся сбоку торговец.

Покупатель на это только фыркнул презрительно.

Ну да, кто бы сомневался! Кто такое видывал, чтобы продавец сам вдруг начал хаять свой же товар? Уж само собой, он расстарается, расписывая достоинства рабыни – лишь бы сбыть поскорее с рук. А что уж из нее получится за служанка – это забота будущего хозяина.

Мужчина обошел вокруг Накато, пристально ее разглядывая. Та застыла изваянием, стараясь не шевелиться и даже забывая дышать.

Покупатель хмыкнул. Перевел взгляд на Рамлу.

– Ладно, – уронил наконец он. – Служанкой больше, служанкой меньше. Сколько хочешь за эту немочь? – взглянул сумрачно на торговца.

Тот хмыкнул, приосанился, разгладил жидкую бороду. И назвал цену – Накато самой сделалось смешно. Не иначе, решил нажиться на капризе уже проданной рабыни!

Она точно знала – цена ей невелика. Тощая, жилистая, с маленькой грудью, коротко остриженная. Черты лица – простые и грубые, пальцы заскорузлые. Для наложницы не годится. Да, крепкая. Но недостатка в крепких рабынях для грязной тяжелой работы в степи никогда не было.

Начался торг.

Покупатель понемногу терял терпение – Накато видела по едва заметным движениям лица. Торговец, увлеченный спором, не замечал.

А ведь разозлится сейчас покупатель, плюнет да уйдет, оставив торговца с его непомерной жадностью. И с дешевым товаром, который тот пытается втюхать втридорога.

Накато испугалась на мгновение – и тут же успокоилась: она-то здесь ни при чем! И уж точно не обязана встревать в торг – это вовсе невиданное дело. И колдун не спросит с нее, если новый хозяин ее несостоявшейся госпожи уйдет, отказавшись от покупки.

Когда торговец с покупателем после долгого торга, едва не перешедшего в рукоприкладство, наконец-то сошлись на цене и ударили по рукам, Накато ощутила разочарование. Придется-таки служить этой новоявленной шхарт!

Ну да, ей нет особой разницы – кому служить. Просто женщина за истекшие дни успела ей надоесть хуже страусиной задницы.

Кроме Накато, он отобрал еще пяток женщин – юных, статных и красивых, с точеными лицами и тонкими чертами. Уж явно не для грязной работы их покупают! Наложницами будут. Впрочем, сами рабыни, судя по понурому виду, о судьбе своей пока что не загадывали. Пока покупатель расплачивался с торговцем, женщин торопливо сбили в кучу и отвели к ожидавшим в стороне стражам.

Солнце лишь слегка поднялось над степью, отбросив длинные тени, когда мужчина в сопровождении небольшого отряда воинов верхом на громадных мощных единорогах с купленными рабынями покинул стоянку работорговцев.

Рабынь забросили на седла позади воинов, шхарт предводитель усадил перед собой. В путь тронулись под лучами поднимающегося солнца, сквозь нехоженые заросли сухой травы.

*** ***

Человек, купивший Рамлу, оказался главой большого богатого кочевья, которое пасло единорогов вдоль юго-западных предгорий.

Страусов в кочевье не держали. В западной части Степи вообще было мало страусов – здесь их мало кто пас, как поняла Накато. Зато племени принадлежало больше сотни единорогов и три десятка лохматых мамонтов. На востоке такие огромные стада крупных животных были редкостью.

Этим различия в жизни кочевников на западе и востоке не оканчивались.

Фарадж – глава этого кочевья – охотно торговал с горцами. В шатрах богатых воинов водились редкие вещицы с равнины, сделанные руками городских мастеров.

Рамлу Фарадж забрал к себе в шатер, сразу заявил остальным женам и наложницам: мол, к этой – не приставать со своими бабскими выдумками, во всем слушаться. Она – особая.

Накато диву давалась, глядя, как выпрямилась эта еще недавно пришибленная женщина. Как загорелся высокомерием взгляд. Немного же понадобилось, чтобы она воспрянула духом! Даже новое имя ее больше, кажется, не удручало.

Да и что имя – мелочь! Зато шею женщины увили многочисленные нити крупного жемчуга – Накато поразилась, увидев. Ей-то знаком был жемчуг – было время, и сама носила. И знала, откуда его привозят, и сколько он стоит! Какими-то путями дошло эдакое богатство до степного кочевья? Она и представить боялась. Жемчуг – это даже не бирюза, не самоцветы, не стеклянные бусы и уж точно не желтый шелк, не медные кувшины и не чашки из желтой глины.

Шелком-то и посудой из крашеной глины и металла давно было никого не удивить в степи. Да, дорого. Да, есть только у вождей и ближайших к ним воинов. Но не диво.

А вот жемчуг… Рамла, как увидела – дар речи потеряла: она-то такого никогда и не видела. А как глядели на нее другие жены и наложницы Фараджа! От зависти глаза у них так и горели.

Отпускать от себя Накато шхарт не пожелала: оставила ее в шатре, прислуживать себе.

Кажется, у Фараджа это вызывало еще большее неудовольствие, чем у нее. Впрочем, ее неудовольствие – вот ведь попробуй удивиться! – никого не интересовало. Фарадж пинал ее и рычал всякий раз, как видел. Должно, не мог забыть, что за цену пришлось заплатить торговцу. При его появлении Накато сжималась и старалась исчезнуть из виду как можно скорее.

А спрятаться от него не было возможности: Рамла требовала, чтоб служанка постоянно находилась при ней. И являлась по первому зову.

И дергала постоянно: воды принеси, молока подогреть прикажи – а уж какими ругательствами встречали Накато служанки, когда она являлась к ним с требованиями от Рамлы!

А еще – расчеши, косы заплети, да по-особому их уложи. Угораздило девушку как-то сделать из волос шхарт прическу вроде тех, что сама носила когда-то в доме богача! Так та теперь требовала постоянно что-то придумывать да сооружать. И маслом ароматным разотри, и тело разомни.

Вроде бы и завидное положение – в шатре, служанка самой любимой наложницы. А лучше бы червей копать, право слово!

Как другие служанки и наложницы глядели на Накато со злобой, Рамла видела. Видела и то, как гоняет ее Фарадж. Но защищать не пыталась. Оно и понятно – что ей какая-то бессловесная служанка! Рабыня должна быть рада одному уж тому, что ее взяли в шатер, позволили заниматься чистой работой.

И Накато молчала. Это первое дело рабыни – молчать.

Молчать, глядеть в землю и быстро выполнять все, что прикажут.

Когда кочевье тронулось с места, стало чуть проще. В дороге люди меньше глядят друг на друга. Накато в этот раз не шла своими ногами, а ехала вместе с Рамлой в плетеной кибитке на спине мамонта. Кроме них, никого не было, так что Накато никто не трогал. Фарадж ехал верхом на громадном единороге сбоку длинной вереницы, в которую растянулось кочевье.

Кибитки высились на спине каждого мамонта – от необходимости идти пешком в этой общине были избавлены более трех десятков женщин.

В голове ехал шаман в такой же кибитке, воины на единорогах рыскали по бокам, зорко всматриваясь в степные просторы.

Накато уже к середине первого дня прокляла свое особенное положение. Боги, она бы предпочла шагать по земле, с животными и другими рабами! От мерного покачивания кибитки голова кружилась и болела. Не спасала даже хваленая выносливость, что отличала ее от простых людей. Да и в выносливости ли дело – она просто не привыкла так подолгу сидеть на месте неподвижно, да еще и с нескончаемой качкой.

Рамла сидела на подушках и вроде бы дремала, прикрыв глаза. Накато это радовало – ее раздражало разговорчивое настроение у шхарт.

А такое порой случалось. Та могла взяться перебирать воспоминания о жизни в прежнем кочевье, где родилась. Сетовать, как за всю жизнь ни единого раза не сменила кочевья. И даже шатер меняла ненадолго – слишком быстро овдовела и вернулась к брату.

В западной части степи это было редкостью – чтобы женщина, достигшая брачного возраста, ни разу не перешла из кочевья в кочевье. Таким могли похвастать лишь близкие и любимые родственницы богатых воинов и тех, кто имел власть.

Новоявленная шхарт прожила почти всю жизнь в том же шатре, где и родилась. Брат обещал снова подобрать ей мужа из наиболее приближенных к нему. Да не успел. И вот – она очутилась одна, в чужом кочевье. Не ожидая того, помимо собственной воли, далеко-далеко от родных и знакомых. В шатре того, кто купил ее. Все, кого она знала, погибли, а если кто и остался жив – так ей теперь уж не узнать ничего об их судьбах. И она часто вспоминала об этом, могла подолгу говорить об одном и том же.

Иногда Рамла принималась рассказывать, что ей снилось нынче и гадать – что мог означать тот или иной сон.

А нет – так жаловалась, что ее ненавидят здесь, в новом кочевье. Хотя уж кому-кому, а ей сетовать было не на что. Она находилась в шатре Фараджа, и никто не мог ничего ей сказать или досадить ей. Работать ей было не нужно – на то были рабы и служанки. Чего не хватало Рамле? Этого понять Накато не могла и злилась.

И вот – спустя совсем немного после того, как тронулось кочевье, ее укачало. В кибитке царила благословенная тишина.

Накато могла беспрепятственно вслушиваться в звуки снаружи. Шелест травы, через которую шагали животные, и топот копыт. Шуршание легкого ветерка в сухих стеблях. Голоса людей, звонкие выкрики, отрывистые приказы. Всхрапы животных. Глухой звон, бряцание и стук. И невнятный гул, что сопровождает любое скопление большого количества народа.

Накато и сама не отказалась бы подремать. Она знала: в любой момент госпожа может проснуться и тогда об отдыхе придется забыть надолго.

Но заснуть не получалось. Мамонт мерно шагал, и кибитка на спине его покачивалась. От этого мутило, в животе начинал ворочаться тяжелый комок, а в ушах поднимался мерзкий шум.

Она надеялась, что к качке удастся привыкнуть, тогда станет легче. Главное – чтобы это произошло раньше, чем Рамла проснется и вновь начнется каждодневная круговерть.

Однако становилось все хуже. Когда солнце поднялось выше и поползло к зениту, Накато уже мечтала, чтобы ее госпожа приоткрыла осоловевшие глаза. Пусть болтает – быть может, это помогло бы хоть как-то отвлечься. Пусть гоняет с поручениями – она с радостью вылезет из кибитки, на ходу скатится со спины мамонта, напоминающей небольшую мохнатую гору, и разомнет ноги, выполняя очередной приказ.

Рамла ровно сопела, чуть запрокинув голову. Кажется, заснула крепко. Боги и духи, как бы Накато обрадовалась этому в обычный день!

К горлу подкатил горький комок, заставив согнуться пополам. Она подхватилась с тощей подушки, которую ей выделила Рамла, вывалилась наружу, скатилась с мохнатого бока кубарем, нырнула между громадных ног, напоминавших колонны какого-нибудь храма в городе, и ринулась в заросли сухостоя.

Должно быть, по утрам лучше не есть ничего. Да и не пить лишней воды.

Эта мысль билась, пока содержимое покидало желудок. Накато на коленях стояла, вцепившись пальцами в иссохшую землю с обломками сухих стеблей травы и судорожно откашливаясь.

До чего же мерзко!

Начала колотить дрожь, тело охватил озноб. Ноги налились слабостью, руки задрожали. Она кое-как отплевалась, вытерла ладонью рот.

Следовало возвращаться. Ей придется еще догнать того мамонта, на котором ехала с госпожой, взобраться. Наверняка кто-то видел, как она свалилась из кибитки и ринулась, куда глаза глядят. Небось, и Рамла проснулась, и теперь будет недовольна. Или накажет, или отправит с каким-нибудь поручением. А тело налилось слабостью, и глаза так и закрывались! Как назло. Хотелось лечь прямо здесь, на месте, в сухую траву и заснуть. А там – пусть будет, как будет.

Накато слышала шаги сотен людей и множества животных – вереница шагала совсем недалеко. Она тяжело вздохнула. Нужно подняться на ноги.

Чуткий слух уловил быстрые шаги и тяжелое дыхание. Человек. Бежит прямо к ней.

Девушка усмехнулась. Спохватились. Она тяжело вздохнула, прикрыла глаза, понурила плечи. Спешить некуда – раз уж хватились ее, так непременно вернут.

Нет, она могла бы убежать – она бегала куда быстрее обычного человека.

Только тогда недоволен ею будет ее настоящий хозяин – Амади, а вовсе не Рамла или Фарадж. Она поежилась. Сжалась в комок, обхватив руками колени.

– Ты! – из зарослей сухостоя вывалился молодой мужчина, почти юноша.

Вывалился и застыл, глядя на нее и тяжело дыша. Накато только вздохнула. Он наклонился, уперся руками в колени, разглядывая ее.

– Ты здесь, значит, – повторил он, чуть отдышавшись. – Чего это, дурно тебе? – кивнул на застывающую на земле бесформенную массу.

– Никогда не ездила в кибитке, – выдавила Накато. – Качает…

– Вон что, укачало, – протянул он. – Ладно, лекарка разберется! Вставай и идем, пока кочевье не ушло.

Накато сдержалась, чтобы не фыркнуть. Куда оно уйдет?! Уж два пеших человека без труда нагонят нагруженную пожитками вереницу, что еле тащится по степи.

Спорить она не стала. Поднялась тяжело на ноги, потопала вслед за молодым воином туда, где шагало стадо, сопровождаемое десятками людей. Он поминутно оглядывался через плечо на нее, задерживал взгляд на несколько мгновений. Боялся, что удерет она, что ли?! Смешной парень.

Добравшись до кочевья, повел ее не к мамонту, на спине которого покачивалась кибитка с ее госпожой, а к толпе рабов, что шагали, сбившись кучей.

Приблизившись, Накато увидела – четверо молодых мужчин несут на плечах кибитку вроде той, в которой ехала Рамла. Только поменьше и попроще. Воин звонко выкрикнул приказ, и кибитку бережно опустили наземь.

Остальные рабы двинулись дальше, на месте осталось чуть больше десятка человек. Из кибитки выбралась старуха.

Лекарка для рабов, – поняла Накато. И сама рабыня. Видать, Фарадж и другие воины к ней за помощью не обращаются – вот и выказывают ей почтение такие же невольники, как она. Их-то жизни зависят от ее умения! Она выхаживает заболевших рабов. И они за это облегчают ей жизнь – выполняют поручения, несут на плечах, чтоб ей не приходилось идти своими ногами.

Дело заняло совсем немного времени.

Старуха осмотрела Накато, помяла живот, заглянула в рот, в уши и за веки. И заявила – служанка ничем не отравлена и не болеет ничем заразным. Ее можно отпустить обратно к шахрт, которой она прислуживает. А чтобы больше не укачивало, она вручила Накато связку сушеных корешков. И приказала держать все время маленький кусочек под языком.

После этого действительно стало легче. Вкус у корешка оказался горьким и противным, но действие его было поразительным.

О головокружении и тошноте Накато напрочь забыла! И теперь изнывала, слушая излияния проснувшейся Рамлы.

Та то таращилась наружу, припоминая – знакомые попадаются места или нет. То рассказывала, как изумилась, когда ее разбудило спешное бегство служанки. И как подумала – та решила удрать из кочевья! Вот ведь глупость – только спросонок и придет такое в голову. Но Накато и правда слишком быстро скатилась наземь и рванулась сквозь заросли травы.

Девушка мечтала, чтобы ее госпожа снова заснула. Но та, видимо, за первую половину дня выспалась. И считала, что, раз уж служанке больше не дурно, ее можно донимать болтовней и глупыми поручениями.

Нет, Накато не чувствовала себя уставшей. Утомляло однообразие.

Она предпочла бы копать червей или вычесывать по вечерам шерсть животных после перехода. Словом – любую черную работу, лишь бы подальше от своей шхарт.

Глава 7

К удивлению Накато, кочевье направилось вдоль подножий гор к северу. Она привыкла, что с наступлением холодов люди стараются перегнать стада южнее. Но Фарадж, должно быть, имел свои соображения.

Шагать через степь пришлось дольше декады.

Кое-что хорошее в этом путешествии было: мысли главы кочевья занимали заботы, связанные с долгим переходом. Так что на Накато он почти не обращал внимания.

Единственной ее заботой стала качка и нескончаемая тошнота, которая лишь порою ослабевала. Привыкнуть окончательно к езде в тесной кабинке она не могла. Только корешки и помогали. И то – старуха-лекарка спустя несколько дней принялась ворчать, что глупая служанка у нее все запасы перетаскала. Мол, могла бы быть и выносливее – все-таки госпоже прислуживает, живет в тепле, сытости и довольстве.

Не скажешь ведь, что с радостью поменялась бы с любой из шагавших своими ногами рабынь!

Большие шатры на переходе не раскладывали. Натягивали небольшие навесы для важных людей племени, их любимых наложниц, дочерей и сестер, а большая часть простых воинов и, уж тем более, рабы спали под открытым небом. Рамла – и ее верная служанка, а как же! – спали в той же кибитке, в которой и ехали. Фарадж туда не заглядывал. Разве что изредка – проведать, в порядке ли его шхарт.

Та чувствовала себя неизменно бодро. Встречала хозяина ласковой улыбкой и приветливыми словами. Тот таял.

Накато только качала головой, когда Фарадж в очередной раз оставался, а ей приходилось выходить наружу и спать в траве, завернувшись в стеганое покрывало.

Лишь несколько дней спустя она сообразила: Рамла боится потерять свое положение. Ее дар, казалось, снова уснул, прекратив напоминать о себе. Собственно, после покупки он ни разу себя и не проявил. Она, должно быть, боялась, что он и не проявится. А Фарадж вспомнит и решит, что продавец его обманул, чтобы заломить цену за рабыню.

И кто тогда помешает ему отыграться на бесполезной покупке?

Продавец-обманщик далеко. А несостоявшаяся шхарт – вот она, под рукой.

Потому Рамла и прихорашивалась перед зеркалом особенно тщательно. Потому и изводила Накато требованиями соорудить ей прическу как можно более прихотливую. И умащивала себя ароматными составами до умопомрачения.

Она пыталась сделать так, чтобы Фарадж и не вспомнил о заснувшем даре ведуньи у своей новой наложницы. Следует отдать ее стараниям должное – ей это неплохо удавалось.

А Накато тайком вздыхала.

Ей запал в память парнишка, что разыскал ее давеча в траве, когда ей сделалось дурно от качки в кибитке. Молодой, с обветренным лицом, но удивительно лучистыми глазами. Они казались янтарными на темном, почти черном, лице.

Она изредка видела его издалека. И терзалась, что нельзя видеть чаще. И хотелось, чтобы нашелся предлог – подойти к нему вплотную, заговорить.

Вспоминалась далекая юность, когда была рабыней в шатре собственного брата. Тогда ей тоже приглянулся один из молодых воинов.

А брат отвел ее в шатер одного из богатых людей племени – старика Аситы.

И чего вдруг вспомнилось? Много лет не вспоминала – следы прошлого занесло степной пылью. А тут – стало вспоминаться раз за разом. Здесь нет старика Аситы. Так что никто ее к нему и не отведет – ее купили для другого.

Хотя еще неизвестно, что хуже – старик Асита или Рамла.

День шел за днем, а кочевье уходило все дальше к северу, отдаляясь от горных подножий. И Накато нет-нет, думала с надеждой – вот остановится кочевье. И, быть может, у нее появится-таки возможность видеть приглянувшегося молодого воина чаще. Вот только посмотрит ли тот на служанку?

Хотя она – не какая-то рабыня, копающая червей или вычесывающая шерсть мамонтам. Она прислуживает любимой наложнице самого Фараджа!

Станет ли это важным для него?

Накато не знала, и вновь вздыхала. Временами она напоминала себе, что она вообще – игрушка колдуна. И задержится в этом кочевье ровно настолько, насколько сочтет нужным ее настоящий хозяин. В каком-то смысле, это даже хуже, чем быть обыкновенной рабыней. Ей нельзя привязываться – все равно рано или поздно придется бросить то, к чему успело привыкнуть сердце.

Но надеяться так хотелось! Ведь она совсем молода.

И Накато надеялась. Зная, что надежда тщетна. Потому что, даже если молодой воин поглядит на нее, счастье продлится недолго.

Но даже недолго – это гораздо больше, чем совсем никогда и ничего.

За такими мыслями и прошла дорога. Не успела оглянуться – как кочевье стало на стоянку. Раскинулись шатры, которые не раскладывали с самого начала пути.

Накато знала: это ненадолго. Зимой трава не растет. Животные быстро объедают высохшие стебли вокруг стоянки, и тогда приходится сниматься с места и шагать дальше. Лишь весной на этом месте пробьются из-под земли зеленые ростки. Зима – время постоянного движения. Но несколько дней покоя будет, и люди располагались.

*** ***

В этот раз колдун не стал показываться.

Никаких фокусов с перемещениями, никаких новых мест. Только голос.

«Повиновение и молчание, – произнес он. – Твое дело ближайшие декады – молчание и повиновение».

Накато замерла на тощем ковре, расстеленном внутри шатра, ощущая, как колотится сердце. Сон пропал. Она слышала, что кругом царит тишина – значит, еще ночь. Можно спать. Глаза она держала плотно закрытыми. Отчего-то боялась приоткрыть их, шевельнуться, вздохнуть глубже.

Амади. Снова пришел в ее сон.

Приказ оставил таким тоном, словно в ближайшие декады не намеревался давать ей других распоряжений. Да и вообще, не собирался проверять – как она здесь, что делает у нового хозяина.

Молчать и повиноваться – вот что ей придется делать ближайшее время.

Она коснулась бездумно печати на руке. Небольшая татуировка, скрытая сейчас колдовством ее настоящего хозяина.

Слова Амади оставили ощущение, что он собирается покинуть эти места на ближайшее время. Надолго ли, и куда собрался? Колдун никогда не отчитывался перед своими живыми куклами. Его планы их не касались. Он поступал так, как считал нужным – а ее, Накато, задачей было – беспрекословно выполнять все, что он прикажет.

Мелькнула безумная мысль – может, сбежать, пока колдуна не будет в окрестностях?

А что. Он сказал – молчать и повиноваться ближайшие декады. Значит, несколько декад ему будет не до Накато. Может, он и проверять не станет, чем занята его собственность.

Да, она может сбежать. Вот только он вернется. И найдет ее, и вернет к себе.

Как он поступит с ней, если она нарушит его приказ? Накато не знала. А как было бы славно: удрать ночью из кочевья. Кто там заметит, кто станет за ней гнаться? Она может за одну ночь уйти далеко-далеко. Хищники ей не страшны, люди – тоже. Нет такого зверя или воина, что мог бы соперничать с нею в быстроте и силе – спасибо колдовству хозяина. А раны на ней заживают стремительно.

Рабов держали не воины с оружием и не веревки. Их держал страх: обыкновенный человек один в степи не выживет.

Но она давно перестала быть обыкновенным человеком. Она – выживет. Найдет себе пропитание, отобьется от хищников, если те рискнут сунуться к ней. Унесет ноги от разбойников и работорговцев. Да и на кой она им сдалась?

Но колдуну даже не придется ее искать. Одно прикосновение к печати – и она сама, завывая от боли, побежит к хозяину.

Она перевернулась на спину и вытянулась, высунув голову из-под полога шатра и глядя в усыпанную звездами черноту.

Несколько декад свободы. Какая разница, что будет дальше? Да, колдун вернется. Да, ей придется возвращаться к нему. Да, он ее накажет. Она не знала, как – он никогда прежде не наказывал ее. Но ведь не спустит он ей ослушание с рук? А потом… потом он придумает новый план. А она получит новый приказ. Но несколько декад не будет ни шхарт, ни ее хозяина – главы кочевья, ни колдуна с его приказами…

Звезды светили с высоты, мерцали и перемигивались.

Нужно просто вскочить на ноги и бежать прочь без оглядки. Но она медлила. Сковала странная нерешительность.

А еще стояло перед глазами лицо того самого воина, о котором вздыхала последние дни. Лучащиеся желтоватым янтарем глаза на темном лице.

Если сбежит – уже наверняка не увидит его! Колдун не станет возвращать беглянку в кочевье, где она выдала свою природу.

Стоит ли мечта о мимолетном счастье возможности обрести короткое время свободы?

Раздумья оборвал дикий вопль, прозвучавший совсем рядом. Накато в испуге дернулась, не понимая, что это и откуда.

Лишь спустя несколько мгновений дошло: крик прозвучал в шатре. Она не поняла этого сразу из-за того, что голова находилась снаружи. Девушка втянула голову под полог, вскочила, кинулась к ложу. Ошалевший Фарадж тряс за плечи бесчувственную Рамлу.

– Воды! – рыкнул он.

Растерянная Накато бросилась наливать. Едва не свалилась, зацепившись ногой за складку на ковре. Мельком подумала – в другое время Фарадж непременно выругал бы ее за небрежность. Зачем не расправила как следует!

Она протянула ему расплескавшийся наполовину ковшик.

Он принял, забыв отвесить ей по обыкновению тычка. Склонился над Рамлой, побрызгал ей в лицо. Попытался приподнять голову, чтобы напоить.

– Иди сюда, поможешь! – шикнул на застывшую Накато.

Та бросилась к ложу, подхватила бесчувственную госпожу под голову. Фарадж пытался напоить ее – только получалось из рук вон скверно: зубы оказались крепко сжаты, так что вода лилась по подбородку, стекая на шею и грудь.

Рамла забилась, и Накато пришлось сжать ее крепко, чтобы она не скатилась с ложа.

Ведунья махнула рукой, и Фарадж отлетел на несколько шагов назад, шлепнулся плашмя на спину. Ковшик вырвался из его рук и, описав широкую дугу, ударился о мягкий полог шатра, скатился на пол.

Глава кочевья, ошалело мотая головой, приподнялся.

Рамла выла сдавленно сквозь сжатые зубы, металась. Если бы не нечеловеческая сила, подаренная колдуном – Накато тоже давно отлетела бы в сторону.

Тело ведуньи корежило и выкручивало, она билась и рвалась куда-то. А не напрасно ли Накато так упорно держит госпожу в кольце рук? Подозрительно! Та одним взмахом руки заставила крепкого сильного мужчину отлететь. А тут – щуплая служанка держит ее, и хоть бы хны! Неправильно это, подозрительно.

Девушка расслабила мышцы рук и тела. И тут же, словно в наказание за небрежность, ей прилетела увесистая затрещина.

Рамла рванулась – и Накато отлетела едва не к самому выходу. Проехалась на спине по полу, свозя ковер, задела пустой медный кувшин и уронила его на себя.

Приподняла голову, ошалело моргая. Рамла перекатилась через ложе и свалилась на пол с обратной стороны, разметала рукой снедь, оставленную на подносе на ночь.

Медый поднос загремел, загудел, когда она принялась в беспамятстве лупить по нему кулаком. Воздух внутри шатра задрожал, пошел волнами.

Накато сжалась от ужаса, увидев пляшущие вокруг пальцев Рамы синеватые искорки. Ох, как бы не вышло, как тогда, в загоне! Вспомнилось разом, как сделалась жидкой земля, как ушла из-под ног опора. Как провалилось тело, и его сдавило со всех сторон тяжелыми пластами твердой почвы.

Кто возьмется откапывать бессловесную служанку? Про нее и не вспомнят!

И хваленая нечеловеческая сила не поможет. Вон, Фарадж не слишком торопится лезть к разбушевавшейся ведунье! Сидит на полу, моргает, мотает головой. Что-то долго он в себя приходит.

Нет, она, Накато, не горит желанием покончить с собой, сунувшись под руку беспамятной шхарт! Та ее пристукнет и не заметит.

От особенно сильного удара кулаком о медный поднос тот загудел громко. Так, что висок пронзила боль. И Накато не выдержала – подхватилась и ползком ринулась прочь из шатра. Запуталась в пологе, еле-еле выдралась из него, сорвав наполовину. Вскочила на ноги, ринулась не глядя – боялась, что догонит колдовской удар.

В глазах рябило – должно быть, от испуга. Нечеловеческое зрение не могло разогнать мглу ночи. То ли огни смазанные вокруг пляшут, то ли кажется.

Она не сразу и поняла, во что врезалась, когда налетела на что-то большое горячее и упругое. Забилась, рванулась – и опомнилась лишь, услышав болезненный вскрик.

Человек, неосторожно ухвативший ее обеими руками, рухнул наземь. Накато застыла, сообразив, что вытворила: опрокинула навзничь воина! Слишком испугалась, не подумала, что у рабыни, слабой женщины, не должно быть сил на такое.

Боги, боги и духи! Она выдала себя.

И что теперь – бежать? А что: все-таки бежать! И оправдание хорошее: скажет потом колдуну, что выдала себя ненароком.

Хотя он все равно наверняка ее накажет. Она ведь ослушалась!

Пока мялась в нерешительности, опрокинутый ею воин приподнялся на локтях, осторожно перекатился набок. Теперь Накато разглядела: со всех сторон к шатру главы кочевья бежали люди с факелами. Должно быть, услышали шум – да и мудрено было бы не услышать! Воин, должно, заметил, как она мчится опрометью прочь, да и ухватил на всякий случай.