Текст книги "Конец большого дома"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
«Будут выпивать, – подумал Василий Ерофеевич, услышав последние слова Питроса. – Гость сегодня, видно, не уедет».
– Да-а, Баоса, у меня гость, русский доктор, хороший человек, Харапай его зовут. Говорят, он у вас детей спас, старушек и женщин вылечил, – сказал Питрос, указывая на Василия Ерофеевича.
Баоса прямо взглянул на доктора и невнятно поздоровался.
«Это он с Митрофаном вытащил мой невод из амбара», – подумал он.
«Какие у него удивительные глаза, это редкость для гольдов. Зеленые, изумрудные и серый пепельный белок. Видно, к старости обесцветились они», – удивлялся Василий Ерофеевич, здороваясь с гостем.
– Вы из Нярги? О, там у меня друг есть, Пиапоном его зовут, – сказал вслух доктор.
– Пиапон – это его сын, – ответил вместо Баосы Питрос.
– Это ваш сын? Славный человек, душевный.
«Видно, снюхались, прежде чем невод воровать», – подумал беззлобно Баоса.
– Как его дети, как жена, все здоровы? – спросил доктор.
– Живы.
«Сердится старикашка, – улыбнулся про себя Василий Ерофеевич. – Видно, не удается ему уговорить Пиапона вернуться в большой дом».
– Эй, мама, кушать подай, водку разогрей! – распорядился Питрос и обратился к Ойте: – А ты, охотник, чего топчешься возле порога, проходи, садись. Эй, женщины, молодому охотнику трубку!
– Мальчик, ты разве куришь? – спросил доктор, хотя прекрасно знал, что Ойта должен курить. – Смотри на меня, я старше твоего отца, но не курю. Нельзя курить, легкие потом будут болеть, кровью начнешь харкать.
Ойта изумленно посмотрел на доктора, так безбожно коверкавшего нанайские слова, и хотел было демонстративно, как подобает настоящему мужчине, охотнику, закурить, но напоминание о кровавом кашле до жути воскресило в его памяти страдальческое лицо корчившейся от кашля и боли бабушки, он побледнел и отвернулся от протянутой девушкой трубки.
Баоса с Питросом молча следили за этой немой сценой, укоризненно покачали головами, и Василий Ерофеевич прочитал в глазах Питроса: «Сам не мужчина, зачем же молодых охотников совращаешь?» А глаза Баосы были полны презрения. Василий Ерофеевич не обратил никакого внимания на стариков, он был сам удивлен своей неожиданной победой.
Ойта, опустив голову, сидел на краю нар, и никто из взрослых не догадывался, что творилось у него в душе; он знал, что с этого времени будет вечно презираем дедом, все его будут считать неполноценным человеком, но побороть себя Ойта не мог: перед глазами все продолжала корчиться и царапать скрюченными пальцами грудь бабушка, казалось, он даже слышал исступленный кашель умирающей.
Жена Питроса поставила низенький складной столик, разложила еду, подала медный кувшинчик разогретой водки и пригласила гостей.
– Извини меня, дянгиан, – сказал Василий Ерофеевич. – Я не могу пить, есть, вот так сыт. Пойду к Лэтэ Самару, он звал.
Питрос знал, если доктор скажет слово, то никогда не переступит через него, и он только ради приличия продолжал уговаривать его выпить чашечку водки.
– Ничего не сделаешь, – сдался он наконец. – Иди к Лэтэ, скажи ему, я простил его, он поймет. – Питрос понизил голос: – Ты шаман, видно. Мальчонка курил, а ты одним словом заставил отказаться от трубки. Зря это. Зря!
– Нет, не зря, дянгиан. Если хочешь, чтобы молодежь росла сильной, здоровой, не разрешай курить и водку пить. Это вредно. Очень вредно!
– Мы курили, пили – вот, дожили…
– Есть сильные и слабые люди, разные есть люди. Да, вы сказали, меня отвезут в Мэнгэн?
– Отвезем, отвезем, солнце к западу склонится, и сильная упряжка выедет из Болони.
Питрос сдержал свое слово. Когда Василий Ерофеевич вернулся в его фанзу в четвертом часу, на берегу стояли две готовые к отъезду упряжки: одна, нагруженная продовольствием, – Баосы, другая предназначалась доктору.
– Оставили… Полокто отказался вернуться, в тайге слово давал, сволочь, сына взамен отдал… Пиапон… тот не вернется, – говорил Баоса, когда Василий Ерофеевич входил в фанзу.
– А-а, доктор! Всех лечил? Все теперь здоровы? – начал расспрашивать Питрос. Он был сильно выпивши, стоял перед доктором покачиваясь, как дерево во время сильного ветра. Оставайся, Харапай, мы тебя кормить будем, поить будем. Оставайся!
– Так вы все у торговца в долгу останетесь, не прокормите меня, – пошутил Василий Ерофеевич.
– Найдем еду, только оставайся, без торговца мы прокормим. Ты хороший человек, ты доктор. Ты шаман.
– Нельзя, дянгиан, надо на месте быть, начальство будет сердиться.
Питрос с домочадцами, соседи, Лэтэ с детьми вышли провожать Василия Ерофеевича. Пьяный Питрос обнимал его и просил приехать летом. Молодой каюр отвязывал веревку, которая удерживала упряжку, собаки залаяли, вожак с нетерпением оглядывался на каюра, готовый по первому окрику устремиться вперед.
В это время прибежал с верхнего конца стойбища молодой охотник, ухватился за руку Питроса и закричал:
– Беда! Беда, дянгиан, озерские приехали, в Полокане люди вымерли, страшная болезнь!
– Кто вымер? Какая болезнь? – раздались голоса.
– Токто приехал, больного оспой привез!
– С ума он сошел?! Что он сделал?! Эй, люди, бегите из стойбища, оспу привезли!
Василий Ерофеевич не разобрал тревожного сообщения гонца, но общее волнение передалось и ему. На его вопросы наконец ответил Лэтэ:
– Оспа – страшная болезнь, озерские привезли умирающего.
Люди побежали на верхний конец стойбища посмотреть на прибывших. Василий Ерофеевич бежал к толпе, обгоняя женщин и пьяных мужчин. На берегу у самой крайней фанзы, там, где лед припаялся к прибрежным камням, стояли две оморочки на полозьях, запряженные в упряжки. Вокруг оморочек столпились болоньцы, одни пришли, гонимые любопытством, другие – состраданием, третьи – чтобы проявить свою власть и силу. Возле оморочек, опершись на палку с железным наконечником, стоял в решительной позе Токто; лицо его было бледное, усталое, но глаза горели странным голубым огнем. Перед Токто прыгал и размахивал руками шаман Хото Бельды.
– Ты, Токто, таежные законы нарушил! Тебя за это убить мало! – кричал он, разбрызгивая пену изо рта. – Все люди при этой страшной болезни убегают подальше от людей в тайгу. А ты, росомаха, ты нарушил этот закон!
Токто презрительно взглянул на него и проговорил хриплым голосом:
– Хото, я тебя больше шаманом не считаю, ты обманщик. Не ты ли предсказывал, что следующий мой ребенок выживет?
– Не о ребенке разговор! Уходи, сейчас же уходи из стойбища куда глаза глядят!
– Ребенок мой умер. Что теперь скажешь?
– Уходи, сейчас же уходи в тайгу!
– Я не зверь, я человек! – вдруг взорвался Токто. – Чего ты гонишь меня в тайгу? Я не лось, не медведь, я – человек! Понял, сучий сын? Большая беда пришла к нам, куда я должен идти, где должен искать тепло и поддержку! У зверей? В тайге? Нет, я человек и пришел к людям просить помощи.
– Ты смерть привез с собой, люди теперь должны покинуть стойбище и бежать в тайгу.
– Ты нехорошо поступил, Токто, – сказал кто-то в толпе. – Умирающего привез да грязную, только что родившую женщину… Это большой грех, беда может случиться…
Токто поднял обе руки и, точно собираясь кого-то ударить, размахнулся палкой.
– Люди! Сородичи! Неужели вы меня вновь гоните в тайгу, одного с умирающим братом… Я пришел к вам потому, что при людях легче пережить всякую боль, я… – Токто поперхнулся и добавил уже тише, опуская палку: – Что же, если гоните – уеду. А тебе, Хото, я больше не верю.
Токто окинул шамана полными злобы глазами и отвернулся. Краем глаза он видел бегущую к оморочке толпу. Он наклонился над Потой, поправил одеяло на нем, встретившись с его воспаленными глазами, быстро отвел взгляд. Тут кто-то встал рядом с ним, наклонился над Потой. Токто даже не удивился, увидев рядом с собой русского. Его сейчас, пожалуй, нельзя было удивить ничем на свете; после того, как его верные друзья, сородичи, прежде всегда готовые помочь в любой беде, решили выгнать его из стойбища безо всякого сочувствия, он уже не был способен удивляться чему-нибудь.
– Оспа, – сказал русский. – В другой оморочке тоже больные оспой?
Но ожидая ответа, он подошел к другой оморочке, осмотрел лица, руки Идари и Кэкэчэ, взглянул на новорожденного.
– Друзья, друзья, все отходите от оморочки! – сказал Василий Ерофеевич. – Подальше, подальше. А вы как себя чувствуете, не болеете? – спросил он Токто.
– Некогда болеть, – не очень дружелюбно ответил Токто.
Василий Ерофеевич подошел к Питросу.
– Вы самый уважаемый человек в Болони, вас все слушаются, скажите людям, чтобы никто из Болони не выезжал без вашего и моего разрешения. Я буду делать… – Василий Ерофеевич не нашел подходящего нанайского слова и сказал по-русски: – Буду делать прививки.
Пока Василий Ерофеевич договаривался с Питросом о фанзе, где можно было бы поместить больного, из толпы вышел Баоса и неторопливо подошел к оморочкам. Он отвернул одеяло Поты, пристально посмотрел в опухшее в язвах лицо, но, не узнав беглеца, подошел к другой оморочке.
– Отец! Отец! – простонала Идари, увидев наклонившегося над ней Баосу, и из открытых, расширившихся ее глаз потекли крупные слезы.
Баоса вздрогнул, услышав голос дочери, тугие желваки задвигались на челюстях, он что-то хотел сказать, но в это время раздался громкий, недовольный визг новорожденного.
– Сын родился, отец, – прошептала Идари. – А отец его умирает… все умирают…
– Это Пота? – только спросил Баоса.
– Да, это Пота, – ответил за Идари подошедший к ним Токто. – Говорят, ты искал его повсюду, чтобы убить, вот он и вернулся сам, привез сына, жену. Его сейчас легко убить, он шевельнуться даже не может…
– Ты кто такой? Почему так со мной разговариваешь? – закричал разгневанный Баоса.
– Я его названый старший брат, это я его скрывал.
Баоса встретился с полыхавшими голубым огнем глазами Токто и подумал: «Злой, как тигр».
– Если убьешь его – закопаю здесь, если оставишь в живых, то увезу в тайгу, – продолжал Токто.
– Сам сдохнет! – выкрикнул Баоса и зашагал в стойбище.
– Может, его сына убьешь? – спросил Токто и подумал: «Что это со мной? Не с ума ли я схожу? Это все шаман Хото виноват, вывел меня из себя».
Он развернул одну оморочку в сторону озера, повернул вожака с упряжкой туда же.
– Куда вы собрались? – спросил, подбегая к нему Василий Ерофеевич.
– В тайгу, к зверям; если люди не помогают, может, звери помогут.
– Никуда не поедете. Я доктор, я лечу людей от всех болезней. Я буду лечить вашего брата.
– Шаман меня выгоняет…
– Шаман одно, я другое. Если шаману не нравится, пусть он сам бежит в тайгу. Больной и женщины с малюткой замерзнут, пока мы спорим. Фанза уже есть, перенесем больного.
Василий Ерофеевич остался в Болони, хотя знал, что если не переедет через Амур завтра, послезавтра, то останется в стойбище до тех пор, пока Амур не очистится ото льда. Но оставлять тяжело больного Поту, все стойбище, которому угрожала эпидемия оспы, ему не позволяла человеческая совесть и совесть врача. С волнением принялся Василий Ерофеевич за прививки, он обошел каждую фанзу и только в четырех фанзах не нашел жителей, бежавших в тайгу вместе с шаманом.
Без прививки уехал из Болони и Баоса с внуком. По узкой протоке он выехал на торосистый Амур и погнал собак по еле уловимой подтаявшей дороге. Встречный ветер дохнул в лицо, обжег вечерним морозцем, и Баоса почувствовал себя освеженным, голову перестало ломить.
Баоса вспомнил, как он бессмысленно истратил лето в поисках беглецов, которые прятались на Харпи, как он впустую старался вновь собрать большой дом. Все это было глупо, как теперь он сам понимал: развалившуюся под тяжестью груза нарту можно починить, но если эту же нарту нарочно разломает человек, ее уже не соберешь, не отремонтируешь. Не так ли случилось с большим домом? С побегом Идари большой дом дал трещину, но его можно было отремонтировать, а с уходом Пиапона и Полокто дом совсем развалился, его уже никто не мог сколотить.
«Что теперь говорить, старшие сыновья не вернутся, Идари уже с сыном, – думал Баоса и вдруг поймал себя на том, что думает о дочери без прежней злобы. – Пусть живут… Фарфоровая чашечка разбилась, никто еще разбитую чашку не склеивал. Пусть… разбита так разбита… немного осталось жить…»
По-прежнему дул навстречу ветерок, легкий апрельский морозец пощипывал лицо. Собаки бежали во всю мочь, чуяли под собой подтаявший, непрочный лед. Амур дышал глубоко и шумно, собирал силы, чтобы через несколько дней сбросить с себя ледяную одежду. Воздух, снег, лед и ветер пахли весной.
1965
notes
Примечания
1
Ама – отец.
2
Тала – блюдо из сырой рыбы.
3
Мапа – старик.
4
Буни – потусторонний, загробный мир.
5
Анда – друг.
6
Соромбори – грех, грешно.
7
Бачигоапу – здравствуй.
8
Тори – выкуп за невесту.
9
Дюэенди – путем обмена.
10
Халада – глава нескольких стойбищ.
11
Мама – старушка.
12
Эне – мать.
13
Акоаны – нанайские куклы.
14
Эндури – бог.
15
Ходжер-ама – Ходжер-отец.
16
Ага – брат.
17
Дай ага – старший брат.
18
По нанайской родословной самого старшего дядю племянники и племянницы зовут дедом. В большом доме Баосы два деда – сам Баоса и Полокто.
19
Мэлбиу – короткие, напоминающие обоюдоострые мечи, однолопастные весла.
20
Младшие не должны старших звать по имени потому и зовут: «отец Миры», или «муж Дярикты», или «брат Идари».
21
Эндури-ама – бог-отец.
22
Нэвуэне – младшие братья.
23
Мэргэн – сказочный богатырь.
24
Саньсин – китайский город на Сунгари.
25
Батьго, мафа! Аяси? – искаженное «бачигоапу». Здравствуй, старик! Здоров?
26
Лоча – русский.
27
Морай – кричать. Мапа – старик.
28
Дава аба – кеты нет.
29
Нено аба! Насалкусу-ну, аба-ну? – Лейка нет! Есть у вас глаза или нет?
30
Кя, Подя! – обращение к духам, являющимся якобы хозяевами рек, тайги.
31
Поянго – самый младший, самый любимый сын или дочь.
32
Дянгиан – начальник, руководитель, судья рода в данном случае.
33
Су – талисман счастья, богатства, любви.
34
Бачика – искаженное «батюшка».
35
Аба, дебоаси – нет, не работают.
36
Лаха – сом.
37
Гуси – орел.
38
Эринку – болезнь легких, туберкулез.
39
Нэку – обращение старших к младшим.
40
Саори – мягкие стружки из черемушника.
41
Кэрэн – усыпальня-сруб, складывался из бревен.
42
Камаа – междометие найхинского говора нанай.
43
Акани – так называли сунгарийских и уссурийских сородичей.
44
Дака – почтительное обращение к старшим.
45
Эука – тетя, жена старшего брата.
46
Пиапон – круглое точило.
47
Нанайка, не имеющая детей, часто зовет мужа в третьем лице – знать мужа по имени считается зазорным и не разрешается обычаем.
48
Сусу – место погребения целого стойбища. Заброшенное место.
49
Енгдэку – блюдо, приготовленное из внутренностей карасей.
50
Хориан – в данном случае вторая жена мужа.
51
Аонга – охотничий шалаш, зимник.
52
Пачилаори – ударять (дословно).
53
Амбан – тигр.
54
Ама-Амбан – отец-тигр.
55
Касан – религиозный обрядовый праздник, окончательное отправление души умершего в буни.
56
Байта – подсудное дело.
57
Чуруэн – тупой короткий нож, предназначенный для продавливания орнамента на бересту.
58
Эгэ – старшая сестра.
59
Чоро – юрта роженицы.
60
Ангалка – мешкообразная сеть-ловушка.
61
Силон – поджаренная на костре рыба.
62
На – земля. Най – человек.
63
Дакана – множественное число от дака.
64
Дарау – отпей глоток. Подношение уважаемым людям.
65
Галанко – наивысший грех.
