Текст книги "Конец большого дома"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Торговец вытащил бумагу и торопливо стал выводить иероглифы: «Друг мой, почтенный Чжуан Му-сань. Обращаюсь к тебе, как к брату по нашему торговому союзу. Подателю этого письма, обладателю великолепных пантов, ты должен воздать дань высшего уважения. Он от меня переходит в твои руки, понимаешь? Панты стоят четверть стоимости, не выше, не давай ему поблажек и выжимай с него сок, а соку у него достаточно – это лучший охотник Нярги. Да что я тебя поучаю? Мне ли тебя поучать? Я придерживаюсь всех статей закона нашего союза. Здоровья тебе, дорогой почтенный Чжуан Му-сань».
Пиапон искоса глядел на согнувшегося над бумагой китайца, и все больше и больше его раздражало желтое бесстрастное его лицо, белая бумага и быстро двигавшаяся смуглая рука. Особенно раздражала бумага; сколько помнит себя Пиапон, ни один клочок бумаги не приносил ему радости, наоборот, эти чистые или разлинованные листки таили в себе беды и несчастья – долг, приписанный ему торговцем, находится где-то в толстых книгах, лежащих на полке.
Торговец дописал письмо, свернул лист вчетверо и протянул Пиапону.
– Я передумал, не поеду в Вознесенское, – сказал Пиапон, взял с лавки панты, спокойно и неторопливо обернул их чистой тряпкой и вышел из лавки.
«Какой человек! Какой характер! – восхищался Токто, глядя ему вслед. – Вот какой смелый человек брат Идари!»
Торговец У будто проглотил язык, растерянно смотрел на медлительного Пиапона и стоял, протягивая свернутое письмо. Когда широкая спина Пиапона скрылась за дверью, он разразился бранью. Токто никогда раньше не видел разъяренного торговца, ему раньше казалось, что У так же смирен, как безобидный енот.
«Да, такому еноту подсунь только руку!» – подумал он, глядя на китайца. Наконец торговец опомнился.
– Смотри, смотри, Токто, какой неблагодарный человек этот Пиапон! – воскликнул фальцетом У. – Не я ли его любил, не я ли ему присылал подарки, не его ли детям посылал сладости! Ах, какой неблагодарный человек. Да что от него и ждать? Родного отца бросил, на старости лет бросил, а старик его вскормил, вспоил. Нехороший человек, очень нехороший. Жил в большом доме, а долг большого дома не хочет отдавать. Разве ты, Токто, так поступил бы? Нет, никогда бы так не поступил. Ты, Токто, великий охотник, душой чище Пиапона, благороднее.
«Да, я бы, наверно, не бросил отца, – несколько польщенный, подумал Токто. – А все же этот Пиапон хороший человек. Смелый».
Торговец У считал себя из всех своих собратьев по торговому союзу лучшим знатоком нанай, и в этом он был несомненно прав. Из многолетних наблюдений он сделал немало полезных выводов и при разговоре с охотниками знал, с кем как обходиться, но чаще всего прибегал к своему излюбленному приему – льстил и тешил их самолюбие.
И вот впервые нанай, не дослушав о своей небывалой охотничьей удачливости, храбрости, покинул его лавку, не отдав долга, не закупив продовольствия. Впервые за долгие годы его пребывания на Амуре охотник-нанай – это низшее, достойное презрения существо – посмел его оскорбить, забрать с прилавка облюбованные им панты. «Ну, нет, ты, Пиапон, еще узнаешь мою железную руку!»
– Ты чего все бормочешь? – спросил Токто.
– Подсчитываю, – зло ответил торговец. – Чего ты нынче так много продовольствия берешь!
– Долга у меня не было раньше, а теперь решил задолжать. Почему это я один должен ходить без долга? Что я, хуже других? – усмехнулся Токто.
– Бери, мне не жалко, – через силу улыбнулся У и добавил мысленно: «Бери, бери, с этого дня ты тоже, великий охотник, будешь ходить связанным по рукам и ногам».
Токто погрузил продовольствие в лодку и выехал из Болони. На второй день он был на Харпи и у амбара встретил поджидавших его Поту и Идари. Названые братья встретились по-братски, обнялись, старший поцеловал младшего в щеки. Рядом женщины обнимали Идари. Потом, за едой и трубками, братья делились новостями и засиделись до позднего вечера.
Новость, привезенная Токто, не обрадовала Поту, а вспомнив о скором отъезде в тайгу, он призадумался и приуныл. Токто успокаивал его, уверял, что Баоса совершенно потерял его след и больше не станет разыскивать, потому что ему тоже надо уходить в тайгу на соболевку.
Токто торопился в тайгу: наступал месяц петли – октябрь, самое лучшее время для охоты на соболя. Вернувшись в стойбище, он прихватил с собой бутылку водки и отправился вместе с Потой в гости к Пэсу Киле. После взаимных приветствий, непродолжительной беседы о погоде Пота по знаку Токто вытащил водку, подогрел и в маленькой чарочке поднес Пэсу. Старик не колеблясь принял чарочку.
– Дака, пришел я к тебе с братом просить помощи, – сказал Пота, опускаясь на колени. – Старший брат мой говорит, что рядом с его ключом находится твой охотничий участок, что ты иные годы не затаптываешь там звериные следы. Ты, дака, знаешь, я здесь новый человек, ничего своего не приобрел, охотничьего участка не имею. Не уступишь ли мне свой участок на эту зиму, об этом пришел я просить. – Пота поклонился и ударил лбом об пол.
Пэсу молча выслушал молодого охотника, и когда Пота отбил поклоны, он поставил чарочку перед собой на нары. Токто следил за каждым движением старика, и невыпитая чарочка вызвала у него беспокойство.
– Да, нэку, твоя просьба трудная, – ответил Пэсу. – Видно, зря я принял из твоих рук чарку, не выслушав просьбы. Думал, другое что попросишь, а ты вот что… Охотничий участок…
Токто, Пота, дети и внуки Пэсу выжидательно молчали.
– Нынче я как раз собирался на тот участок. – Пэсу опустил голову. – Нехорошо вышло, к старости к водке жадным становлюсь, что ли? Зачем, не выслушав просьбу, принял чарку? Чувствовал я, что деловая водка. Нехорошо.
– У тебя, дака, есть другие богатые участки, – наконец промолвил слово Токто. – Посоветовал я просить твой ключ, потому что хочу с ним жить, вместе охотиться.
– Понимаю, Токто, все понимаю. Если бы не принял… отказал бы, теперь ничего не поделаешь, по обычаям…
– Спасибо тебе, дака, спасибо! – растроганно сказал Пота. – Не забуду я твоей доброты.
Через пять дней рано утром Токто с Потой грузили в лодку охотничье снаряжение, продукты, поверх всего положили нарту. На корме прощально выли собаки.
Закончив погрузку, хозяева вернулись в фанзу, встали на колени перед гуси торани – центральным столбом фанзы – и отбили почтительные поклоны, прося его хранить фанзу в целости, оберегать всех женщин от злых духов и всяческих болезней. Пота от себя просил, чтобы главный столб заранее во сне предупредил Идари об опасности, если она возникнет, умолял защитить его любимую жену. А Токто долго бил поклоны и твердил столбу, чтобы он всеми мерами защищал жизнь всех новорожденных щенят, подразумевая под щенятами будущего сына или дочь. Потом охотники с этими же просьбами кланялись очагу. Прощались с женами коротко: Токто потребовал от старшей Обы беречь молодую Кэкэчэ, а Пота прижал к груди мокрое лицо Идари и повторял шепотом, чтобы она в любое время готова была бежать от преследователей, если они появятся в Полокане, и чтобы она берегла себя, а следовательно и сына, которого она носила под сердцем.
Провожало отъезжающих все стойбище: мужчины, решившие уйти в тайгу после ледостава, и празднично настроенные женщины и дети. Они так же празднично-счастливые будут встречать возвращающихся охотников, но ведая, что, может быть, с возвращением промысловиков их всех ожидает большое несчастье.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В собственном доме хозяин сам устанавливает порядки, какие ему вздумается, и гость обязан им подчиняться. Если хозяин крестится в угол какому-то тусклому изображению человеческого лица, то гость хотя бы из приличия обязан последовать его примеру. Только Пиапону непонятно, почему Митрофан стоя крестится своему богу и так быстро тычет пальцами в лоб, в живот и в оба плеча, будто куда-то спешит. Пиапон в нерешительности стоял сзади Митрофана, потом опустился на колени и перекрестился, как его учили попы. Митрофан косо взглянул на друга и усмехнулся. Пиапон перехватил его взгляд, смутился и поднялся на ноги.
«Эндури на ногах я не молился, даже перед хозяевами речек и ключей опускался на колени, почему русскому богу должен стоя молиться?» – подумал смущенный Пиапон. Митрофан усадил друга за стол на необычный для Пиапона высокий табурет. Хозяйка – светловолосая, загорелая Надя – ставила на стол горячую отварную картошку, красную кету, соленые пупырчатые огурцы и капусту. Пиапон раньше много раз пробовал у Колычевых картошку, она ему пришлась не по вкусу, не нравились ему и кислые огурцы, но он храбро ел и верил, что этим он выказывает свое уважение хозяину дома. Теперь при виде огурцов он почувствовал, как рот начал заполняться слюной.
– Тятя на Амуре, нет дома, – сказал Митрофан, опережая обязательный вопрос Пиапона.
Пиапон кивнул головой, взял кусок кеты – как-никак рыба все же знакомая пища, но тут же вынужден был изменить свое мнение: кета оказалась соленой-пресоленой.
– С картошечкой, Пиапон, очень вкусно, – сказала Надя, пододвигая ему миску с рассыпчатой крахмальной картошкой.
Гость должен есть все, что предлагают хозяева. Пиапон откусил добрый кусок картофелины, разжевал с соленой кетой, и ему показалось, что картошка приобрела совершенно другой вкус. Не веря себе, он вновь откусил картошки, потом рыбы и удивленно сказал по-нанайски:
– Митропан, вкусная твоя еда.
– Картошка, – Митрофан с хрустом разгрыз головку кеты. – Когда ешь картошку с кетой, вкусно получается.
– Огурчиков попробуй, капустки, – придвигала Надя гостю миски. Но огурцы были кислы так же, как и в прошлый раз, капуста солена.
– Митропан, надо больше свежей пищи есть, – посоветовал по-дружески Пиапон. – Свежая пища всегда вкуснее.
– Не нравится солонина?
– Нанай не ест много соленого.
После чая встали из-за стола. Митрофан принес из кладовки какой-то незнакомый железный предмет.
– Из Николаевска привезли, – сказал он, – говорят, любого зверька хватает, капкан называется.
– Капкан, – повторил Пиапон, разглядывая предмет. – Как же им ловить?
Митрофан, сжав правой рукой пружину, насторожил капкан.
«Смотри, вроде бы пасть раскрывает», – удивился Пиапон.
Митрофан слегка задел палочкой пятак капкана, он внезапно со звоном щелкнул и сжал конец палочки. Пиапон пришел в восторг.
– Быстрее убирай палочку, – попросил он.
– Попробуй сам, – Митрофан поднес настороженный капкан Пиапону. Как ни старался Пиапон быстро отдергивать палочку, капкан каждый раз успевал схватить ее конец.
– Как хорошая собака, – похвалил Пиапон. – Не отпускает. Цепко хватает.
– Торговец сказал, им можно любого зверька ловить: хорька, белку, лису, енота, соболя. Хочешь, я тебе отдам его, у меня еще три штуки останется.
– Зачем? У меня самострелы есть, тоже никакого зверя не пропускают.
– Возьми, я дарю тебе.
– Спасибо, Митропан, спасибо. – Пиапон вертел в руке капкан, любовался им, как ребенок любуется новой игрушкой. – Куда идешь охотиться?
– С Ванькой Зайцевым на Сихотэ-Алинь подамся, он знает там все места.
– Ничего он не знает, – сердито возразил Пиапон. – Одно место запомнил возле нашего участка, вот и хвалится. Языком много болтает.
– Это хорошо, я буду приходить к тебе советоваться. Помнишь, ты обещал меня охоте обучать.
– Обещал. Всегда помогу. Ты сейчас мне помоги, хочу панты на еду, на одежду обменять.
– А в Болонь зачем ездил?
– Меняться думал. Разругался.
– С Терентием Саловым хошь обменяться?
– Да.
– На руку нечист, – проговорил Митрофан по-русски и добавил по-нанайски: – Нечестный он человек.
– Помоги, ты русский, ты все понимаешь.
– Русский-то я русский, да в торговле тоже мало разбираюсь, – сознался Митрофан. – Ладно, идем.
Терентий Иванович встретил Митрофана с Пиапоном на крыльце. Услышав о цели их прихода, он радостно хихикнул и залебезил. Бросив беглый взгляд на панты, он стал предлагать муку, пшено, чай, сахар, раскладывал и разворачивал на прилавке штуки ситчика, синей китайской дабы и русского сукна. Пиапон поинтересовался, сколько метров материи и сколько продовольствия может получить за панты. Салон вытащил из-за прилавка банку заспиртованных пантов, хотел похвастаться, что он владелец более лучшего сорта пантов, чем принес Пиапон. Но как только он вытащил банку, Пиапон сразу узнал панты, которые сам срезал, сам консервировал в кипятке – это были панты, добытые Потой.
«Обменял на еду, какой молодец! – восхитился Пиапон. – Значит, с голоду не умрут, от холода тоже спасутся. Молодец, Пота!»
– Терентий, ты не крути, ответь человеку, у него дети… – сказал Митрофан.
– Ты, Митрофанушка, не суй свой сопливый нос куда не просят.
– Будешь крутить, – другого человека найдем. Сколько, спрашиваю?
– Не пугай, не из пужливых – знаешь. Не омману, полную меру получит.
Пиапон остался доволен обменом, русский торговец тоже, оказывается, понимает толк в пантах, материи и продуктов отпустил не меньше китайца. Если русский и за соболя, выдру, белку, лису будет так же щедро отпускать продукты, то Пиапону нечего больше иметь дело с болоньским торговцем, он будет отдавать всю добычу только русскому торговцу. Пиапон возвращался домой радостный.
«А Пота молодец. Молодец!» – думал он по дороге.
Пустовавший правый угол в амбаре заполнили мешками муки, крупы. Оглядывая висевшие связки юколы, занимавшие больше половины амбара, Пиапон мысленно подсчитывал, хватит ли этих запасов еды на зиму или придется ранней весной отбирать у собак их корм – кетовые хребтины – и есть самим, как не раз случалось в прошлые годы. Беззаботная Дярикта не разделяла тревог мужа, она совершенно не думала о будущем, не подсчитывала запасов пищи, да и не умела подсчитывать, потому что в большом доме никогда не занималась подобным делом.
– Хватит еды, – твердила она. – Одни мы, не надо много.
Но Пиапон знал, нынешняя юкола недостаточно провялилась из-за частых дождей, пасмурных дней, может заплесневеть и стать непригодной в пищу. Он несколько раз напоминал жене, чтобы она довяливала некоторые связки юколы. Дярикта нанизывала на жердочки жирные брюшки, спинки, свернувшиеся, как куски бересты, бока и развешивала на сушильнях. В солнечные дни все сушильни в стойбище вдруг наполнялись довяливавшейся юколой, и к ним тянулись руки набегавшихся, проголодавшихся детей, подвыпивших, празднующих конец путины рыбаков; на них тоскливо смотрели десятки пар голодных собачьих глаз.
Проходил октябрь. Няргинцы ловили неводами выходивших из озер сазанов, толстолобов, верхоглядов, ремонтировали охотничье снаряжение: лыжи, нарты, самострелы. Пиапон в свободное от рыбной ловли время готовил себе новые самострелы.
В ноябре наступили настоящие холода, на Амуре и на протоках пошла шуга.
Скоро станет Амур, и охотники отправятся в тайгу, кто за соболем, кто белковать, а слабые старики начнут охотиться на енота, лису и колонка возле стойбища. Охотники группируются в артели по четыре-пять человек на один зимник. Артели чаще всего сколачивались из родственников, и только бездетные одинокие охотники примыкали к другим родам.
Холгитон Бельды с Гангой Киле были старые друзья, они уже давно промышляли вместе. В прошлые годы с ними вместе в зимнике жили Улуска с Потой, теперь Улуска уходил в тайгу с Баосой, а Поты и след простыл, поэтому Холгитон решил примкнуть к какому-нибудь соседу по охотничьему участку. Совершенно неожиданно для него жить с ним в зимнике согласился Гаодага Тумали с сыном Чэмче. Много лет Гаодага охотился вместе с Баосой – Холгитон не помнит, чтобы они жили в тайге врозь. А теперь разделились.
«Поссорились из-за Идари, – думал Холгитон. – Ох и зимник будет у нас – три рода вместе! А бывало, на нас с Гангой косо смотрели наши родственники. Теперь никто не удивляется, что в нашем зимнике будут жить Бельды, Кило и Тумали. Время все изменяет!»
Охотники собирались артелями и решали главный вопрос – делить добычу артели на каждого поровну или же каждый человек будет ловить только для себя. От решения этого вопроса часто зависела судьба только что сколоченной артели, но в Няги еще не случалось, чтобы добровольно собранная артель распадалась из-за того, что кто-то отказывался поделиться своей добычей с остальными. Наоборот, самый удачливый охотник без сожаления отдавал долю неудачнику, и тот без стыда брал ее. Законы таежных охотничьих зимников ненарушаемы.
Баоса тоже собрал совет мужчин большого дома, пригласил и Полокто с Пиапоном. Старик мог не приглашать их: тот, кто вышел из большого дома, терял все свои прежние права, а вместе с правами терял то охотничье и рыболовное снаряжение, которым он пользовался, будучи членом большого дома. В общем амбаре лежали лыжи, одежда таежников, самострелы, запасы боеприпасов, раньше принадлежавшие Полокто и Пиапону. Даже нарты, лодки, собаки и те оставались собственностью большого дома.
Баоса мог воспользоваться своей властью и оставить двух отщепенцев без крупинки пороха, без нарт, собак и лыж – попробовали бы они тогда податься в тайгу! Старик много размышлял над этим. Покинутый старшими сыновьями, оскорбленный ими, он хотел наказать их как можно строже, лишить охотничьих и рыболовных принадлежностей. Если бы Полокто с Пиапоном были бездетны, как Улуска с Дяпой, он не стал бы много раздумывать. Но когда приходили к нему внучки и внучата и начинали возиться на его коленях, на спине, щекотали голые пятки, теребили реденькую бородку, Баоса смягчался и как-то забывал о ссоре. Чаще приходили дети Полокто, и Баоса не догадывался, что старший сын нарочно посылает детей к нему.
Ойта помогал деду чинить сети, вычерпывал из оморочки дождевую воду, он постоянно находился под рукой Баосы, и тот вскоре так сблизился с внуком, что не мог обходиться без него в любом деле. С конца путины старик стал вынашивать мысль – забрать себе Ойту, передать ему все свое охотничье и рыболовное умение.
«Полокто хоть и злой, но мягче, податливей Пиапона, – думал старик. – Он должен согласиться, он отдаст Ойту мне. Да, должен отдать, потому что сам ушел от меня, не захотел на старости лет кормить. Ойта за него будет меня кормить». Но Баоса даже не намекал Полокто о том, что хочет забрать Ойту, он пока ласкал, добрым словом приучал мальчика к себе, по каждому самому незначительному случаю не забывал заметить, что Ойта остался единственным его помощником, значит, и кормильцем.
Совет мужчин впервые проходил вяло, Баоса больше курил, чем говорил. Но вялость эта была кажущаяся, на самом деле нервы у всех были натянуты, как тугая тетива самострела, все сидели потные, как будто выполняли тяжелую работу. Пиапон курил с невозмутимым видом, он был единственным человеком на совете, который спокойно мог выслушать любое решение совета мужчин: за месяц он изготовил более двадцати самострелов, есть у него ружье и боеприпасы, чудесный капкан, две любимые охотничьи собаки, которых он не оставил в большом доме, – самые необходимые помощники в тайге. Вот только нарты и лыж у него нет. Если отец не отдаст охотничью нарту, то он попросит у соседей женскую нарту, на которых женщины за дровами ездят, а лыжи изготовит в тайге, только они будут без меховой обшивки, потому что у Пиапона не было под рукой камуса. Но Пиапон привычен к лыжам, он силен и может зиму походить на лыжах без камусовой обшивки.
Полокто сидел возле Пиапона, он так пыхтел короткой трубкой, что лицо его совсем скрылось в табачном дыме.
«Должен вернуть, должен, – думал Полокто. – Не зверь же он, человек, отец, дед! Неужели не подумает о внуках!»
Полокто имел только ружье и острогу, к зимней охоте он не успел приготовиться: после путины ездил к невесте в Хулусэн, прожил там полмесяца и теперь надеялся только на великодушие отца.
Молодые охотники большого дома Дяпа, Калпе и Улуска, которого теперь всегда приглашали на совет мужчин, переживали за старших братьев, гадали, какое решение примет отец, и обдумывали, что они предпримут, если отец поступит несправедливо и не вернет братьям их охотничье снаряжение.
«Уйду к Пиапону, у него буду жить!» – храбрился Калпе, и от этой мысли у него мелко дрожали руки.
«Отец, будь справедливым! – мысленно умолял Дяпа. – Верни им снаряжение, если не вернешь, они еще больше разозлятся».
«Не зря молчит старик, сейчас должно что-то неприятное произойти», – думал Улуска, поеживаясь.
Слоистый сизый дым окутал охотников, скрывал их напряженные лица. Молчание продолжалось слишком долго.
– Зачем ты, отец, позвал меня? – наконец спросил Пиапон.
– На совет большого дома, – охотно ответил Баоса.
– Чего же тогда молчим? Дел у каждого много, а мы тут расселись.
– Об охоте надо поговорить, кто куда пойдет, какое место займет.
«Охотничье место!» – теперь только вспомнил Пиапон. Как он забыл об охотничьем месте, ведь он вышел из большого дома, следовательно, лишался участков большого дома. Охотничий участок – это главнее, чем порох и свинец, лыжи и самострелы. Если не будет участка, то где он будет ставить самострелы, где будет догонять, выслеживать зверей?
– Хочу знать, что решили отец Ойты и отец Миры, – продолжал Баоса. – С нами они или отдельно будут охотиться?
– Как же отдельно? Куда же мы отдельно? – заторопился Полокто. – У нас же ничего нет, все наше снаряжение находится в амбаре большого дома.
– Все, что находится в амбаре, это не ваше, вы вышли из большого дома, – жестко проговорил Баоса. – У вас ничего нет, а у большого дома все есть.
«Будет, отец, у нас тоже будет», – мелькнула мысль в голове Пиапона.
– Да, у большого дома все есть… – сказал он вслух. Баоса поднял голову, стараясь разглядеть лицо второго сына. – …даже долги торговцу, – закончил Пиапон.
– Задолжались мы, когда вы с нами жили, вместе ели муку, крупу.
– Я должен сообщить, отец, долг большого дома я но стал платить торговцу и не буду платить.
Дяпа сморщился, уныло уставился на Пиапона: «Ну зачем? Зачем ты себе же плохо делаешь, зачем злишь отца?» – говорили его глаза.
Полокто передернуло от слов Пиапона, он хотел уже наброситься на брата, но, случайно взглянув на отца и не заметив его возмущения, подумал: «Если Пиапон не платит долг большого дома, я тоже не буду платить. Это хорошо».
– Я больше других добывал пушнины, – продолжал Пиапон. – И я не должен никому.
– Не хочешь платить свою часть долга? – спросил Баоса.
– Какую часть? Ты что-то, отец, заговариваешься. Когда в большом доме долг делили на части?
– Теперь делим. Кету делили?
– Долг неделим. Я не буду платить, – твердо ответил Пиапон.
– Тогда я не хочу с тобой разговаривать, ты ничего из амбара большого дома не получишь. Отец Ойты, ты тоже не хочешь платить долг?
Полокто понял свою ошибку, ему надо было сразу возмутиться, обрушиться на Пиапона, но и сейчас не поздно исправить допущенную оплошность.
– Ты, отец Миры, негодяй! – закричал он. – Ты жил в большом доме, со всеми ел, пил. Ты всегда считался умным среди нас, где твой ум? Ты нечестный человек, ты негодяй! Нет, отец, я не отказываюсь платить долг, я буду платить. Я еще не потерял свою совесть…
– Пиапон, ты ничего не получишь. Уходи.
– Отец, лыжи я сделал сам, подбитый камус – это камус с убитого мною лося…
– Ничего не получишь! Уходи! – взорвался Баоса.
Калпе, весь мокрый, красный, вскочил на ноги.
– Я тоже ухожу, отец! – закричал он срывающимся голосом. – Ага, я буду у тебя жить, вместе пойдем в тайгу.
Баоса ухватился за полу халата Калпе, дернул что было силы и разодрал старую дабу.
– Рви, отец, это ты купил! На, рви! – Калпе снял халат и бросил под ноги. – Что ты делаешь, отец, у него же дети, что они будут есть? Я не женат, не имею детей, я буду ему помогать, потому ухожу из большого дома.
– Уходи! Уходи сейчас же, собачий сын! – Баоса ударил кулаком под зад Калпе и не помня себя закричал: – Уходите, все уходите!
Калпе спрыгнул с нар, не попадая ногами в домашние олочи, натянул их и выбежал из дома. Пиапон молча последовал за ним. Баоса сидел, уставившись в угол. Его душила злоба, голова гудела, как после длительной пьянки, и он медленно приходил в себя.
– Чего же ты нас гонишь, отец? – спросил Полокто. – Мы здесь при чем? Двое негодяев виноваты, а ты на нас на всех напустился.
Баоса не слушал старшего сына, он пытался разобраться в причинах скандала, вспоминал отдельные слова, но не мог сказать, из чьих уст они вылетели. Все перепуталось. Остро побаливало выше правого уха.
«Пиапон отказался платить долг. Панты продал, но долг отказался платить. Торговец просил заплатить весь долг? Зачем весь долг? Нас в большом доме четверо… Он больше всех добывал зверей… Ох, голова… Калпе ушел сам… детей его кормить».
А в это время Пиапон догнал младшего брата, привел в свою землянку и успокоил.
– Не знал, что ты такой вспыльчивый, – усмехнулся он. – Ты совсем как наш старший брат.
– А чего они обижают тебя? Почему не отдают лыжи, нарту, самострелы, одежду? Как же ты в тайгу пойдешь?
– Пойду, я все уже обдумал. Отец прав, все, что находится в его амбарах, – это его собственность, потому что он глава большого дома.
– Лыжи, нарты, самострелы – это же все твоими руками сделано!
– Сделал их для большого дома, я там жил.
– Неправда, ты сделал их себе!
– Калпе, ты еще молод, многого не понимаешь. Все, что говорил отец, – все правда. Понял?
– Нет, не хочу этого понимать!
– Опять горячишься? Все, что скажет отец, – это закон для нас, мы должны его слушаться, потому что он наш отец. Понял теперь?
Калпе не ответил.
– Куда бы ни ушел, где бы ни жил отец, он всегда останется отцом, запомни это. Пока жив он, мы должны его слушаться.
– Ты мне говоришь одно, а сам делаешь другое. Ты же ругался с отцом.
– Я ругался не с отцом, а с главой большого дома, который держал нас связанными по рукам и ногам. Ладно, хватит об этом. Ты, Калпе, должен вернуться к отцу, ты не должен его оставлять, он уже очень старенький…
– Не вернусь!
– Вернешься. Обязан вернуться. Кормить обязан.
– С какими глазами я вернусь?
– Со своими собственными. На твоем месте я бы вернулся сейчас же.
– Ну и вернись, кто тебя не пускает?
– Не злись, быстро состаришься. Не обо мне разговор. Отца надо пожалеть, ему недолго остается с нами ругаться. Хватит того, что Идари сбежала, мать умерла, мы ушли от него. Хватит. Не замечаешь разве, как он за лето и осень изменился? Он отец, и его надо жалеть. Обо мне не беспокойся, нарту достану или сделаю, самострелы есть, боеприпасы я купил у русского торговца, охотничий участок кто-нибудь уступит. Вернись к отцу, попроси прощения, он смягчится, простит.
– Что я ему скажу? Я же накричал… не помню, как получилось.
– Так и сознайся, что не помнишь. Ну, иди, успокой отца.
Калпе послушался брата, но без особой охоты поплелся домой. Оставшись один, Пиапон лег на нары и задумался. После разговора с отцом его больше всего беспокоило, что он остается без охотничьего участка. Пиапон знал, что нынче не будет белки, потому что не уродились кедровые орехи, значит, на белок никто не пойдет охотиться, беличьи угодья будут свободными. Но Пиапону и не нужны дешевые белки – ему нужны соболи, ценные соболи!
Не так-то просто зажить своим отдельным домом, в хозяйстве требуется всякая всячина, и все это можно приобрести только тогда, когда поймаешь много соболей. У большого дома только один соболиный участок, туда уже не пустят Пиапона. Может, ему примкнуть к Митрофану? Ванька Зайцев приобрел участок у одного охотника из стойбища Джари, хороший участок, соболиный, только согласится ли Ванька взять Пиапона в свой зимник? Переговорить бы с ним, да нельзя: не проедешь по протокам, шуга идет.
Заскрипела дверь на ржавых петлях. Вошел Дяпа.
– Ага, тебя отец зовет, – сказал он.
– Он же меня только что выгнал.
– А теперь вновь зовет.
– Перестал сердиться?
– Вроде бы перестал. Обругал нас, сказал, что мы все тебя одного не стоим.
«Это на него похоже», – подумал Пиапон.
– Как он встретил Калпе?
– Бросил ему разорванный халат и сказал, чтобы он сам заштопал.
– И все?
– Больше ничего не сказал, велел тебя позвать.
Пиапон вернулся на совет мужчин и как ни в чем не бывало занял свое место. Баоса даже не взглянул на него.
– Отец Ойты, отец Миры, можете из амбара забрать лыжи, одежду, сундучки с припасами, самострелы и нарты, – сердито проговорил он.
– Я, отец, хочу с тобой охотиться, – заявил Полокто.
– Кто тебя гонит, охоться.
– Ойту с собой возьму, будет нашим кашеваром.
– Что ты думаешь, отец Миры? – Баоса опять не взглянул на Пиапона.
– Мальчик уже большой, пусть привыкает к тайге, – ответил Пиапон.
– Не о том спрашиваю! Будешь с нами охотиться или с другими в тайгу уходишь?
– Возьмете – пойду, не возьмете – не буду навязываться.
– А сам хочешь вместе с нами быть?
– Не от меня это зависит, от тебя зависит, отец.
– Ты мой сын, потому не могу тебя гнать. Живи с нами.
– Вот хорошо! Рядам будем спать, – обрадованно прошептал Калпе.
– Отец, надо сразу договориться – делиться будем добычей или нет, – сказал Полокто. – Потому я это говорю, может, кто не захочет давать долю добычи Ойте, есть же у нас умники, которые и долга-то не хотят платить.
Слова Полокто больно задели Пиапона – это был увесистый камень, и он попал по назначению.
– Да, я отказываюсь делиться добычей и твоей добычи не возьму! – воскликнул Пиапон.
У Баосы красные пятна пошли по лицу, он запыхтел трубкой и скрылся в сизом дыму.
– Ты будешь есть из нашего котла, будешь есть стряпню Ойты! – кричал Полокто.
Баоса надел домашние олочи и вышел на улицу. К нему подбежали собаки, виляя пушистыми хвостами; подполз, смешно перебирая толстыми лапками, пузатый щенок.
– Ах ты, пройдоха! Ползаешь? – прошептал Баоса и пнул щенка. Щенок отлетел к сваям сушильни на добрых пять шагов, стукнулся головкой о сваю и жалостно завизжал от боли. Подбежала мать и начала лизать его розовый животик с реденькими мягкими волосиками. Почувствовав ласку матери, щенок завизжал еще жалостливее, еще слезливее. А мать продолжала его лизать шершавым языком.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мэнгэнские тони были намного богаче, лучше, чем коса ниже Малмыжа, – это знал Американ и все члены его артели. Если бы Американ ловил кету на мэнгэнских тонях, то он поймал бы вдвое больше, чем на малмыжской косе. Но теперь Американ не жалеет, что мало добыл кеты, наоборот, доволен, что принес малый барыш русскому торговцу. Американ давно выучился русскому языку и первое время даже с охотой разговаривал по-русски, но спустя год объявил, что забыл его начисто. Договаривался он с торговцем Терентием Садовым через переводчика Гайчи Дигора. Условия русского торговца ему показались приемлемыми, артель должна была хорошо подзаработать. Американ с небывалым для него усердием принялся за лов кеты, артель его каждый день добывала больше других неводчиков. При сдаче засольщикам кеты глава артели присутствовал сам, подсчитывал, сколько рыбин вмещается в объемистых бочках, и делал на них только одному ему понятные знаки. Когда Салов принимал бочки у засольщиков, он по надписям мастеров знал, сколько кетин в бочке; цифры всегда совпадали со знаками Американа, и глава артели оставался доволен торговцем.
