Текст книги "Земля"

Автор книги: Григол Чиковани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– А тебе кто поручил, Эрмиле? – повернулся Имнадзе в сторону Джакели. – По чьей подсказке ты говоришь «прощевайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордия, оставив его в одиночестве, видишь?

– Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.

– Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордия и Эрмиле Джакели? Кто из вас собирается сказать нам «прощевайте»? Прошу поднять руку, – обратился к народу секретарь райкома.

Никто не поднял руки.

Сиордия так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.

– Может, на этом и закончим? – наклонился парторг к начальнику управления.

– Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!

– Товарищи, продолжаем прения, – обратился парторг к собравшимся.

– Хватит, наговорились уже.

– Не о чем говорить больше.

– Итак, все ясно, – раздалось со всех сторон.

– А мне не все ясно, – опять встал Джакели.

– Не давайте ему слова!

– И Сиордия тоже не давайте!

– Они сюда воду мутить пришли!

Кричали собравшиеся.

– Я не позволю затыкать мне рот, – взвизгнул Джакели.

– И я не позволю, – поддержал Сиордия.

– Никто и не собирается вам рты затыкать.

– Может, для белоруса и все равно, где поселиться, – ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило. – Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?

Коршия встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.

– Злой как пес. Все норовит побольней укусить, – сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик. – Твой аршин – лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меряешь.

– Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню, – едва сдерживался парторг. – Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. И нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы.

– Пусть он сейчас же просит прощения у Антона, – потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.

– Да ничего такого не говорил Эрмиле, – попытался вступиться за дружка Сиордия. Лицо его густо побагровело. – Здесь у нас не заседание партбюро...

– Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться, – резко сказал ему начальник управления.

– Исидоре, – сказал перетрухнувший Джакели, – кто тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой – враг мой, Антон. По глупости сболтнул я, не со зла.

– А может, по Сиордиевой подсказке, а? – спросил Акакий Тохадзе.

– Дурость – моя подсказка, вот кто.

– Ну, дурости тебе всегда было на занимать, – бросил Михако Джалагонидзе.

Раздался дружный смех:

– Что правда, то правда.

– Твоими устами да мед пить, Михако.

– Что там дурости, и злости ему не занимать.

– И вредности тоже.

Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие не довольны, но согласились с мнением большинства.

Тариел Карда, Коча Коршия, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.

Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариела болела голова. Он просил шофера дождаться их у моста.

С моря дул свежак. Карда снял шашку и подставил лоб ветру. Морской ветерок всегда снимал головную боль. И зимой, и летом он спал при открытых окнах. Любил он и шум моря.

«Как Андро здорово играл на рояле. Только выйдет, бывало, свободная минутка, тут же подсядет к инструменту. И всегда играл без нот, по памяти. Да‑а... Он так и остался холостым. Просто не нашлось времени обзавестись семьей человеку, который так всех любил. Хотя бы ребенок остался у него на этом свете», – думал Карда.

Молча дошли они до моста. Все чувствовали, что Карда целиком погрузился в раздумья, и никто не решался отвлечь его.

Тариел отвлекся от дум, когда они подошли к самому мосту. Карда остановился и обратился к Джапаридзе:

– Необходимо срочно перенести бараки на Чаладидский участок. Решите, на каких массивах они нужны в первую очередь. Да, чуть не забыл, Важа... Вопрос о твоем назначении главным инженером я уже согласовал с наркомом. Приказ получим послезавтра. У тебя, если мне не изменяет память, в городе жилья нет, правда?

– Есть у меня жилье.

– Ты, кажется, снимаешь комнату?

– Да нет, я живу у своей тетки Русудан Герсамия.

– Фу ты, как-то из головы вылетело. Как же я мог позабыть «изабеллу» твоего дяди Петре. Подожди, а где вы после свадьбы жить собираетесь?

– Там и останемся, – сказала Серова.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Карда. – Так, значит, быть мне частым гостем у тетушки Русудан. Вы ей передайте, чтобы она «изабеллой» впрок запаслась, – улыбнулся он Важе и Серовой. Тариелу хотелось отвлечься от дум об Андро, переключиться на что-нибудь, но, увы, как-то не получалось. Он помахал рукой молодоженам и вместе с парторгом уселся в машину.

Машина медленно двинулась по мосту. Сколько раз ходил Тариел по этому мосту, по этой дороге вдвоем с Андро! И сейчас еще звучит у него в ушах громкий, заразительный смех Андро, его рокочущий голос. А перед глазами стоит лицо Андро, то улыбчивое, довольное, то хмурое и замкнутое. Довольное, когда дела шли нормально, и хмурое, когда что-то на стройке не ладилось.

Карда любил Андро как родного брата. И верил ему как брату, и был искренен с ним как с братом. И вот сейчас он ощущал себя осиротевшим и одиноким. Он провел рукой по волосам, пытаясь отогнать от себя навязчивые мысли об Андро. И совершенно неожиданно заговорил вдруг о Сиордия:

– От такого типа всего можно ожидать, Коча. Ты вряд ли помнишь, а я вот знавал его папашу Татачию Сиордия. В феврале двадцать первого пришел в вашу деревню гвардейский эскадрон охранять поместье Чичуа. Он в этом самом эскадроне взводным был.

– Так вот кто был его папаша! – удивился Коча. – Я тогда подростком был, но его крысиную физиономию запомнил надолго. Ведь он утоп в болоте в тот самый день, когда ваш комитет заседал в хижине Гуду Эсванджия. Татачия шел по пятам за Варденом Букия, собираясь выведать место сбора, но угодил в болото, Иуда проклятый. И представь себе, он же еще Вардена Букия умолял вызволить его из болота. А когда тот отказался, трижды выстрелил в него из нагана.

– Похоже на него, – сказал Карда. – Такого не пожалеешь, туда ему и дорога.

– И сынок, видишь, недалеко от папаши ушел. Вот кого надо бы брать.

Солнце зашло за плотную полосу леса, и сразу стемнело.

По обе стороны дороги плечом к плечу стояли мощные дубы, клены и тополя. Мрак над их сводами был еще более непроницаем. Машина, урча и подпрыгивая, осторожно прокладывала себе путь в кромешной тьме. Отовсюду доносилось нестройное кваканье лягушек, непрерывное и нескончаемое.

Это монотонное кваканье, этот мрак, вонь болота и тяжелое дыханье леса еще больше усугубляли печаль Тариела.

– Спел бы ты, что ли, Серго, – обратился он к шоферу.

Серго Кванталиани славился своими песнями. Бывало, он скрашивал долгую дорогу негромким задушевным пением.

– Что-то не хочется мне сегодня петь, дядя Тариел, – отозвался шофер.

«Да и мне не до песен, парень... Странное существо человек – все пытается схорониться от печали, забыть про невзгоды, отмахнуться от неприятных дум».

Но Карда вовсе и не думал убегать от печали, успокоить свою разбередившуюся душу, напротив, он хотел поострее ощутить боль, хотел погрузиться в печаль всем своим существом.

Дома его ждала жена. Он знал, что Мариам попытается отвлечь его от тягостных дум, и даже это раздражало его. В минуты горя и невзгод Мариам всегда была его утешительницей и лекарем. И это никогда не раздражало Тариела раньше. Что же случилось с ним теперь?

Машина остановилась возле дома Карда. Мариам стояла у окна. Она всегда чувствовала момент приезда Тариела. Она, бывало, ждала его у дверей в квартиру, чутко прислушиваясь к его шагам по лестнице. Ключи Тариел носил, как правило, с собой и открывал двери сам.

Мариам встречала мужа, сидя в кресле с книгой в руках, либо хлопотала на кухне, ничем не выдавая своего нетерпеливого ожидания, – Тариел этого не любил.

Выйдя из машины, Тариел наклонился к дверце.

– Коча, пока мы будем перебазировать все бараки на Чаладидский участок, рабочим ведь надо где-то жить. Может, мы их временно по селениям пристроим? Никто, по-моему, не откажется сдать комнату. Надо постараться только поселить их поближе к стройке.

– Я думаю, это дело надо поручить Лонгинозу Ломджария. Он справится, – ответил парторг.

Когда Тариел вошел в гостиную, Мариам накрывала на стол. Она знала, что сегодня Тариел ездил на Ланчхутский участок проводить собрание, но не стала расспрашивать мужа.

Эти последние дни она вообще ни о чем его не спрашивала.

– Не примешь ли ванну, Тариел?

– Нет. Я чертовски устал. И голоден как волк.

– Ты уже умылся?

– Да.

– А у меня все готово. Садись.

Тариел сел, и Мариам увидела его устало опущенные плечи, увидела, как муж осунулся за эти три дня.

Тариел сначала было удивился, что Мариам ни о чем не спрашивает. Но потом понял, почему она молчит. Ведь так бывало всегда, с самого первого дня их совместной жизни. Стоило Мариам догадаться о мужниных неприятностях, и она старалась не затрагивать того, что так или иначе могло еще больше испортить ему настроение.

Всю свою молодость она провела рядом с Тариелом. Сколько раз полиция обыскивала их жилье, сколько раз они скрывались, сколько раз Мариам арестовывали из-за мужа, сколько раз уходила она вместе с Тариелом, чтобы с оружием в руках сражаться рядом с ним. Мариам была для Тариела не только женой, но и соратницей.

Часто Тариелу казалось, что, не будь рядом с ним Мариам, ему бы не удалось сделать и половины того, что он сделал. Единственный их сын был холост и работал в Москве в Наркоминделе. После отъезда сына Мариам оставила службу и занялась домашним хозяйством.

Тариел много работал, человеку его возраста требовались внимание и забота. Уйдя из дому рано утром, он возвращался поздно ночью.

Ужиная или обедая, они всегда сидели за столом друг против друга. Мариам любила смотреть, как неторопливо, со вкусом ест муж. Она сама накладывала ему еду на тарелку, наливала ткемали и подливала в стакан вина. Она была убеждена, что ее заботливость и предупредительность благотворно отражаются на аппетите мужа.

– Я же не ребенок, Мариам, – смущенно улыбался Тариел.

Мариам любила его эту добрую улыбку.

– Для меня ты ребенок, – говорила Мариам. – Тебе сейчас требуется такой же уход, как и малышу. Силы уже на исходе, известно, даже железо и то изнашивается.

Как бы долго ни задерживался Тариел на работе, Мариам, бывало, даже крошки не съест без мужа. Ужинать с Тариелом было для Мариам радостью. За ужином делились они своими дневными делами и заботами. После ухода Мариам на пенсию все их беседы неизменно вращались вокруг дел стройки. Мариам знала, что это еще больше утомляет мужа. А сегодня она видела, что Тариелу вовсе не хотелось есть, что он только прикинулся голодным, чтобы она ничего не заподозрила. Мариам искоса поглядывала на небритое осунувшееся лицо мужа с запавшими, тоскливыми глазами и, чтобы нарушить затянувшееся молчание, заговорила первой:

– Я так рада Важиной женитьбе, словно наш сын женился.

– А откуда ты об этом узнала?

– Русудан мне позвонила.

– Да и я обрадовался. – Тариел положил вилку и взял в руку стакан. – Просто идеальная пара, и притом удивительно похожи друг на друга. Оба горячие о-е-ей! – Он улыбнулся. – Я тебе налью немного. И давай пожелаем им счастья, – Тариел опорожнил стакан. Мариам тоже выпила и осторожно поставила стакан.

– Ты всегда любил горячих людей, Тариел.

– Холодный человек для дела не пригоден.

Всю ночь Тариел проворочался без сна. Ему все время чудился звук рояля. Звук этот слышался настолько явственно, что он даже хотел встать и зайти в комнату Андро. Рядом безмятежно спала Мариам, и это красноречивей слов говорило о том, что все ему только чудится.

Тариел закрыл глаза, прикрыв их для верности ладонью. Но Андро по-прежнему был перед глазами. Он сидел за роялем в одной рубашке с расстегнутым воротом, зажав папиросу в зубах. Тариел закрыл уши руками, но звук рояля слышался по-прежнему отчетливо, такой знакомый, такой близкий.

Сколько раз, уже лежа в постели, слушали они с Мариам игру Андро. Он всегда садился к роялю ночью, именно в это время.

Каким бы усталым, каким бы взвинченным ни был Тариел, звук рояля всегда успокаивал и умиротворял его, и он безмятежно засыпал. Теперь же звук этот будоражил, тревожил его и никак не давал уснуть. Он еще раз посмотрел на жену. Мариам спала.

И Тариел не выдержал. В полной темноте он осторожно встал, на цыпочках, крадучись, вышел из комнаты в ванную, плеснул в лицо холодной воды и подставил голову под кран. Видение не исчезало – Андро по-прежнему сидел за роялем в распахнутой на груди рубашке, с зажженной папиросой в зубах. Тариел отчетливо видел даже дымок его папиросы, струящийся тонкой спиралью. Андро улыбался, искрились улыбкой его большие глаза, из распахнутой рубахи виднелась мохнатая, с проседью грудь.

Тариел торопливо оделся и вышел из квартиры. Глаза его невольно скользнули по двери квартиры Андро. Дверь была запломбирована. Но звуки рояля слышались явственно.

Тариел сбежал по лестнице и выскочил на улицу.

Дом содрогался, разрывался от звуков рояля, но все спали. И только Тариела даже на улице сопровождал торжественный, строгий гул рояля.

Тариел стремительно шел по улице. Позади остался дом, другой, еще и еще... Музыка затихла. Тариел замедлил шаг. Сердце его громко стучало, не хватало воздуха...

Город спал.

И море спало.

Тишину нарушали лишь шаги Тариела, гулко отдававшиеся на пустынной улице.

Тускло мигали уличные фонари.

Где-то закричал петух.

Скрипнула калитка.

В порту раздался короткий, прерывистый гудок.

Утренняя прохлада взбодрила Тариела, отогнала последние остатки сна. Он глубоко вдохнул воздух.

Остановился Тариел лишь у здания управления, открыл дверь и быстро поднялся на второй этаж. Он включил свет в коридоре, и сразу же в глаза ему бросилась дощечка с надписью: «Главный инженер». И вновь зазвучала музыка.

Тариел круто повернулся и пошел к своему кабинету. Резко щелкнул английский замок. Тариел распахнул дверь, вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Ком застрял у него в горле, дышалось трудно. Он присел к столу, и взгляд его помимо воли сразу же обратился к стулу, на котором сиживал Андро.

Но Андро не было. Тариел не видел его. И не слышно уже звуков рояля, но, опасаясь, как бы музыка не зазвучала вновь, Тариел схватил трубку телефона и набрал номер начальника снабжения Лонгиноза Ломджария.

Лонгиноз приходил на работу раньше всех, но теперь даже для него было слишком рано.

Тариел знал, что Лонгиноз наверняка уже встал. Лонгиноз был не только начальником снабжения, но одновременно ведал и жилищными делами. Тариел собирался поручить Лонгинозу снять комнаты для рабочих стройки в Сакоркио, Набада, Кулеви, Чаладиди, Квалони, Сагвичио, Сабажо и Патара Поти. Но ведь об этом он уже договорился с парторгом. Нет, Лонгинозу Тариел звонил только потому, чтобы не оставаться в одиночестве: никому, кроме Лонгиноза, он не мог позвонить в такую рань.

Лонгиноз Ломджария был человеком дела и отдавался ему беззаветно, честно и неустанно. Лонгиноз без оглядки, щедро и искренне любил людей. Для друга он не пожалел бы даже последней рубахи. Своими кровными деньгами он не слишком дорожил и готов был отдать все, чем богат, но над государственной копейкой трясся, как наседка над цыплятами, и даже родному сыну и то не дал бы спуску, позарься тот на народное добро. Для рабочих он расшибался в лепешку, но доставал все необходимое хоть из-под земли. Радовался любой малости и даже по мелочам расстраивался неимоверно. Эту свою черту он не любил, считая ее серьезным недостатком, и не мог понять, родился ли он таким или жизнь его таким сделала. Несмотря, а может, и благодаря своей широкой натуре жил он небогато, но на это никогда не жаловался. Всем старался делать добро и это почитал за самое свое большое счастье.

Был у него брат. Одна мать их на свет родила, одна грудь их вскормила, в одной зыбке они лежали, но были похожи друг на друга, как волк на овцу.

Брат его работал в тепленьком местечке, но ему все было мало. Над Лонгинозом он все время подсмеивался, мол, мне бы твое дело, дом мой от добра бы ломился. На что Лонгиноз с обидой отвечал: «Кабы я твоим умишком пробавлялся да продал душу дьяволу, ни дня бы земля меня не носила».

На этой вот почве и не сложилось у них братство. У Лонгиноза душа болела за брата; как, мол, случилось, что у единоутробного моего брата ни стыда, ни совести. В свою очередь и Ипполит сердился: обделил, мол, бог братца моего умом да сметкой.

Начальник управления высоко ценил работу Лонгиноза. На стройку его привел Андро Гангия, готовый доверить ему даже собственную душу. Лонгинозову честность и преданность делу Тариел всем ставил в пример.

В одной руке Лонгиноз держал холодный мчади и кусок сыра, а другой застегивал ремень на брюках (он никогда не тратил времени на завтрак). Только-только собирался он выйти из дому, как раздался телефонный звонок. Лонгиноз сразу же догадался, что звонит Тариел Карда. Никому другому он не мог понадобиться в такую рань. «Бегу!» – прокричал он в трубку и, бросив на стол мчади, пулей вылетел во двор.

По голосу Тариела Лонгиноз понял, что тот чем-то взволнован. И сам встревожился тоже. Он быстро пересек двор и ворвался в сарай, где, по обыкновению, стоял его «конек». «Коньком» он прозвал свой мотоцикл. Благодаря мощному мотору мотоцикл развивал бешеную скорость. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, и стар и млад выскакивали на улицу, чтобы насладиться стремительным бегом Лонгинозова «конька».

Лонгиноз любил одеваться щеголевато, как говорится, с иголочки. Все сидело на нем так ладно и ловко, что невозможно было не залюбоваться. Оставалось только удивляться, как Лонгиноз ухитрялся всегда оставаться чистым и отутюженным в этой непролазной грязище болот, среди нескончаемой горячей пыли и непроходимой слякоти. Ведь он дневал и ночевал на работе, а одежде его все было нипочем – ни пылиночки, ни пятнышка грязи не заметил бы на ней даже самый придирчивый глаз.

Мотоцикл Лонгиноза, подобно петушиному крику, оповещал жителей о наступлении утра. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, все пробуждались ото сна и торопились по делам. Ну, а те, кто мог позволить себе понежиться утром в постели, переворачивались на другой бок и продолжали прерванный сон.

Лонгиноз ловко вскочил на мотоцикл и с силой нажал на педаль. Мотор затарахтел. Лонгиноз круто развернул на месте покорную машину и с хлопаньем и треском помчался по улице.

Тариел Карда взволнованно ходил по кабинету. Заслышав накатывающий грохот Лонгинозова мотоцикла, он остановился возле окна.

Светало.

Солнце уже угадывалось вдали за горами. Облака, низко нависшие над горами, слегка порозовели, густой вишневый цвет разлился по свинцово-серому небу, перехлестнув через ломаную линию гор. Наконец вспыхнуло ослепительно багровое солнце.

Карда на миг зажмурился от нестерпимого сияния и отошел от окна.

На лестнице раздался торопливый топот Лонгинозовых сапог. Дверь распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся Лонгиноз. От его взгляда не укрылись необычайная бледность начальника управления, его набрякшие веки и покрасневшие от бессонницы глаза.

Начальник снабжения заверил Тариела, что ни одна семья в Сагвамичао, Сакоркио, Сабажо, Кулеви, Квалони и Чаладиди не откажется сдать комнаты рабочим строительства, да что там комнаты, люди ничего не пожалеют ради земель. Ведь в этих селах землю ждут не меньше, чем в болотистых и малоземельных районах. Так что сомневаться не приходится – люди потеснятся, но рабочих устроят честь честью.

Ломджария вновь оседлал своего «конька» и, так и не успев позавтракать, пустился в путь.

Патара Поти он объехал стороной. Селение это находилось далеко от Чаладидского участка и его массивов. Ходить отсюда на работу пешком было невозможно. А автобусов и грузовых машин не хватало даже в городе.

Первым на пути Лонгиноза было селение Сакоркио. В селениях Потийского района все по слуху узнавали лонгинозова «конька». Но никогда еще мотоцикл Лонгиноза не несся с такой скоростью.

Все селение высыпало на улицу. Из двора во двор, из дома в дом, из огорода в огород поползла тревожная весть; неспроста, мол, Лонгиноз как полоумный ворвался в селение, что-то неладное, видать, стряслось.

Вразнобой забрехали собаки.

Пыль, поднятая мотоциклом, густым облаком стлалась над дорогой, повисла над дворами, занавесила все селение. Не видно было ни Лонгиноза, ни его мотоцикла, и лишь по треску и хлопанью можно было догадаться, куда он держит путь.

Ни к кому не заезжая, Лонгиноз направился в сельсовет. Кроме председателя Чуты Коркия и секретаря там никого не было. Впрочем, они-то и нужны были Лонгинозу. В самом деле, не заезжать же ему к каждому жителю, на это и целой недели не хватит.

Лонгиноз кратко изложил цель своего приезда.

– Ну что ты скажешь, Чута, сдадут нам комнаты? – нетерпеливо спросил он председателя.

– Для такого дела не то что комнаты, оды никто не пожалеет, – не раздумывая, ответил Чута. – Мы с Аннетой сегодня же обойдем всех. Считай, что шестьдесят комнат ты уже имеешь. Человек сто тридцать – сто пятьдесят мы наверняка жильем обеспечим, идет?

– Ну и отлично! – воскликнул Лонгиноз, подмигнув секретарю сельсовета Аннете. К женщинам он был явно неравнодушен. Стоило ему увидеть перед собой юбку, как он тут же пускался во все тяжкие.

Да, Аннета была женщина что надо. Крепкая, статная, не одному мужику кружила она голову. Но сама на них даже не глядела, и, хотя ей было уже сорок лет, ни разу ее сердце не екнуло под жадными, ищущими взглядами вздыхателей.

Обескураженный холодностью Аннеты, но воодушевленный успехом своего столь удачно начавшегося предприятия, Лонгиноз одним духом долетел до Сагвамичао, оттуда в Сагвичио, а там и в Набаду, и в Кулеви, и в Корати. Одним словом, везде и повсюду победно пронесся его мотоцикл.

Он снял столько комнат, что их хватило бы рабочим и служащим не только Ланчхутского участка, но и всего строительства.

«Да кто бы отказал мне по такому случаю», – с удовлетворением думал Лонгиноз. Но теперь на него навалились другие заботы: «На чем перевезти столько народу? И барахло – его там видимо-невидимо? А ведь еще надо каждого по селениям да по домам развезти, устроить. И потом еще и продуктами всю эту ораву обеспечить?»

Но подобные мысли недолго тревожили Лонгиноза. По натуре он был оптимистом, и для него не существовало безвыходных положений. Умение – половина дела. Он всегда придерживался этой поговорки. Чего-чего, а умения у него хватало. В натуре Лонгиноза было нечто ребячье, искреннее, что присуще лишь детям, но иных сопровождает всю жизнь. Эта самая ребячливость и придавала ему энергию жизнелюбия и неутомимости.

В двенадцать лет остался Лонгиноз сиротой – отец его погиб на войне с турками. Детей в семье было мал мала меньше, и Лонгиноз неожиданно оказался главой семьи. Но школу он не бросил. Учился и работал. Еще не отвыкнув от карандаша и книг, руки его крепко срослись с мотыгой и лопатой.

После окончания школы Лонгиноз пошел работать на строительство ЗаГЭСа. Потом он строил РионГЭС. Позже прокладывал Закавказскую черноморскую железную дорогу, сначала от Сенаки до Ингури, а затем уже от Ингури до Келасури. Пробивал тоннели, строил мосты.

На «Колхидстрой» он пришел прорабом. Направили его на Ланчхутский участок, чему Лонгиноз был искренне рад – ведь он родом из тех мест. Массив его всегда был в числе передовых и неизменно считался лучшим на участке. Успехи Лонгиноза не остались незамеченными – на него обратили внимание в управлении.

В ту пору на строительстве во всем ощущалась нехватка. В продуктовых ларьках и магазинах хоть шаром покати, столовки снабжались из рук вон плохо: мясных блюд не бывало неделями, все больше жидкие постные супы, лобио, пшенная каша, ржавая селедка и черствый хлеб. Тем и перебивались. Да и жилье было не ахти какое – летом в бараках не продохнуть, а зимой холодина невообразимый. Не хватало бань, да и со светом было неважно. Частенько лампы оставались без керосина. Люди в темноте ложились, в темноте и вставали.

Андро Гангия решил назначить Лонгиноза Ломджария начальником снабжения. Начальник управления одобрил его идею, однако Лонгиноз заартачился: не мое, мол, дело быть снабженческой крысой, я, мол, прирожденный строитель, и дело моей жизни – строить, а не по складам ошиваться.

Но Карда и Гангия скоро уломали его, убедив, что снабженческое дело ничуть не уступает строительному. И по важности своей и по значению для успеха всей стройки. Впрочем, Лонгиноз и сам прекрасно понимал это. Понимал он и то, что строителям было трудно не только с харчами и жильем. Да что машин – кирок и лопат не хватало, а пил и топоров и подавно.

Рабочие, привлеченные на стройку уговорами да посулами, бросали все и уходили туда, где были жилье, харчи и техника. Голым энтузиазмом рабочего к стройке не привяжешь, все едино сбежит, сказал в заключение Андро Лонгинозу.

С того самого дня Лонгиноз руководил и хозяйственным снабжением, и техническим.

В кабинете застать его было невозможно. Он все время находился в пути. Бывало, обойдет все участки строительства, расспросит рабочих, десятников и прорабов, на что жалуются, чем питаются, как живут.

Память у него была поразительная. Он никогда ничего не записывал, но, разбуди его среди ночи, без запинки скажет, где чего не хватает, куда надо досок подбросить, какие продукты дефицитны в ларьках и магазинах участков. Он писал требования и заявки, сам ходил в склады и тресты, комиссариаты и управления, проверял исполнение приказов, требований, заявок.

Все только диву давались, как это он всюду успевает...

Из поездки по селам Лонгиноз вернулся глубокой ночью и тут же доложил начальнику управления, что операция «Квартира» завершена успешно.

– Завтра же приступаю к осуществлению операции «Транспорт». – Каждому делу Лонгиноз присваивал соответствующее кодовое название. Это придавало делу больше важности и ответственности.

– Итак, ты считаешь, успех операции обеспечен? – полусерьезно-полушутливо спросил его Карда.

– А много ли было безуспешных операций у Лонгиноза Ломджария?! – вопросом на вопрос отпарировал Лонгиноз. В глазах его плясали веселые чертенята.

На следующий день, по обыкновению, ни свет ни заря раздался оглушительный звук четырехцилиндрового Лонгинозова мотоцикла, разбудившего всю улицу Ленина. Лонгиноз на полной скорости промчался мимо здания управления, в котором светилось лишь одно-единственное распахнутое окно кабинета Тариела Карда. «Опять опередил», – подумал Лонгиноз. Он знал, какая тревога гнала Тариела в управление в такую рань, что заставляло его ходить из угла в угол, сощурив красные от бессонницы глаза.

Сначала Лонгиноз наведался в порт и «выбил» две грузовые машины, потом он побывал на механическом и рыбном заводах, в складах. В городе ему удалось добыть двадцать машин. Затем он взял курс на стройку, оттуда в Ахали Сенаки, в Хоби. В общем, он не пропустил ни одно предприятие, ни один колхоз.

Спустя два дня длиннющий караван грузовиков и телег, предводительствуемый Лонгинозом Ломджария, прибыл на Ланчхутский участок. В один день он перевез на новое место всех рабочих и служащих участка со всем мыслимым и немыслимым барахлом и устроил их в снятых комнатах.

Затем Лонгиноз со своим караваном возвратился на участок. На этот раз он погрузил на машины инструменты, механизмы, продовольствие, очистив все складские помещения, ларьки, магазины. Он перевез затем оборудование амбулатории, аптеку и даже некоторые разборные бараки.

Три дня не появлялся Лонгиноз в управлении. Не был он и дома. Лишь на четвертый день, весь в грязи и пыли, немытый и небритый, с взлохмаченными волосами, ввалился в кабинет начальника управления.

Карда никогда не приходилось видеть обычно щеголеватого Лонгиноза в таком виде. Он едва держался на ногах. Щеки его ввалились, глаза лихорадочно блестели. Но Лонгиноз не был бы Лонгинозом, если бы позволил усталости одолеть себя. Он пытался держаться молодцом. Сделав два нетвердых шага навстречу начальнику управления, он браво выгнул грудь, вскинул правую руку к виску и лихо отрапортовал:

– Товарищ начальник управления, операция «Транспорт» успешно выполнена... – но сил хватило лишь на эту фразу. Ноги его подкосились, и он опустился на стул. Из-под фуражки показалась грязная струя пота и потекла по лицу.

– Операция операцией, но зачем убивать себя, Лонгиноз! – сказал Карда.

– Работа никогда человека не убивала, Тариел, – попытался встать Лонгиноз, чтобы подтвердить правоту своих слов.

– Да не вставай же ты, – не выдержал командирского тона Тариел.

Ломджария служил в армии. И с начальником управления он вел себя как солдат с командиром. В другое время Тариел, по обыкновению, мягко посмеялся бы над этой привычкой, но сейчас улыбка была явно неуместна. А чего, собственно, улыбаться, если для Лонгиноза такое поведение вполне естественно и необходимо. Ведь любые поручения он выполнял быстро, четко, по-военному. Даже обессиленный, голодный и грязный, он не изменил своей привычке и сидел на стуле прямо и молодцевато.

– Вот что, товарищ Ломджария. Отсюда вы направитесь в баню.

– Есть! – встал Ломджария, чтобы выслушать приказ командира.

– Из бани – в парикмахерскую. И домой. Поесть и сразу в постель. Сон – двенадцать часов.

– Есть спать двенадцать часов! – повторил Лонгиноз. – Но валяться в постели целых двенадцать часов?!

– Вот-вот, именно двенадцать, и ни минуты меньше. Операцию «Транспорт» я знаю во всех деталях. Поэтому прошу не медлить.

По лицу Ломджария струился грязный пот и капал с подбородка на грязную штормовку.

Тариел не сводил с Лонгиноза глаз и не мог понять, какая же сила держит этого человека на ногах.

– Иди же, – еще раз повторил Тариел Карда.

Уча Шамугия и Антон Бачило быстро сдружились.

Их семьи пережили одинаковую беду. Матерей обоих сгубила лихорадка и непосильный труд на изъязвленной болотами земле. И сейчас они вместе сражались с болотом.

Работали они на одном экскаваторе. Антон обращался с Учей как с равным. Они так хорошо поладили друг с другом, что решили жить в одной комнате и есть и пить вместе.