Текст книги "Земля"

Автор книги: Григол Чиковани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Ты отнял у меня Цию, но работа тут ни при чем.

– Ошибаешься... На твоем месте я бы здесь не остался.

Теперь Гудуйе все стало ясно: юноши любили одну девушку. Сердце у Гудуйи сжалось, на лоб набежали морщинки.

– Ты бы не остался, а я вот останусь, – с показным спокойствием отпарировал Бондо.

– Попросись на другой экскаватор, слышишь? Не то я сам перейду, – сказал Уча.

– И не подумаю. Да и тебе не советую, – Бондо терял терпение.

– Но почему же?

Бондо замялся, посмотрел в сторону.

– Ция подумает, что я струсил и потому не стал работать, – вырвалось у него, и он тут же пожалел о сказанном.

Уче понравилась его искренность.

– Знаешь, Бондо... Мне будет тяжело с тобой работать, неловко в глаза тебе смотреть. Как-никак я отбил у тебя девушку.

– Никого ты у меня не отбивал. Ция сама предпочла тебя.

– И все же получается, что я ее у тебя увел.

– Может быть, но для меня это не имеет никакого значения.

– Нам лучше разойтись по-хорошему, Бондо.

Они помолчали – язык не поворачивался говорить что-либо еще. Учу поражало самообладание Бондо. Но спокойствие Бондо было обманчивым, в душе у него все горело. Зато Уча явно нервничал. Ему было жаль Бондо, и он страстно желал, чтобы тот ушел. Но убедить Бондо ему, видно, не удастся. Тогда он решил действовать круче.

– Так ты не хочешь, чтобы мы расстались мирно? – с угрозой в голосе спросил Уча.

– Никуда уходить я не собираюсь, – упрямо ответил Бондо.

– Катись-ка ты отсюда подобру-поздорову! – взорвался Уча.

– Что, что?

«Ага, подействовало» – обрадовался Уча.

– А то, что слышал... Убирайся, тебе говорят, живо...

– Так ты меня гонишь?

– Выходит, так, – отрезал Уча. – Хватит лясы точить, – Уча резко повернулся и зашагал к экскаватору.

Бондо последовал за ним.

– Что ты пристал ко мне как банный лист?! – Уча сильно лолкнул Бондо в плечо. – Отвались, зануда!

– Руки! – Бондо кулаком отбросил Учину руку.

– Что вы делаете! – бросился к ним Гудуйя Эсванджия.

Уча толкнул Бондо еще раз.

– Убери руки, тебе говорят, – Бондо крепко схватил Учу за руки.

– Придется тебе по-другому мозги вправить, парень.

– Попробуй... Только шею себе не сломай, – горько осклабился Бондо.

– Это мы еще посмотрим, – сказал Уча, пытаясь вырвать руки из стальных пальцев Бондо. – Если ты сейчас не уберешься отсюда, несдобровать тебе, так и знай!

– Это мне-то несдобровать? – прошипел Бондо и сильно ударил Учу в грудь.

Уча зашатался.

– Перестаньте! – закричал Гудуйя и попытался остановить Бондо. Бондо крепко взял его за руку и отвел ее в сторону.

– Оставь нас, дедушка. Не вмешивайся ты в это дело.

– Не вмешивайся, дедушка Гудуйя, – попросил и Уча и повернулся к Бондо. – Ну, и удар же у тебя, Бондо!

– Для тебя не жалко.

– И мне для тебя тоже, – процедил Уча и наотмашь ударил Бондо в плечо.

Бондо не сдвинулся с места.

– Я долго терпел, Уча.

– И у меня терпение лопнуло, – сказал Уча, резко выбрасывая вперед правую руку.

Бондо левой перехватил Учину руку, а правой нанес Уче сокрушительный удар в челюсть. У Учи потемнело в глазах. Это не был удар деревенского парня. Нет, это был хорошо поставленный удар тренированного и опытного боксера.

Гудуйя решительно встал между ними.

– Опомнитесь! – вскричал он и крепко уперся руками в грудь обоих. – Опомнитесь, вам говорят!

– Да ты не шутишь, – потер рукой челюсть Уча. – Ты прав, побить тебя непросто.

– Может, хватит? – примирительно предложил Бондо.

– Так ты уберешься отсюда? – спросил Уча.

– Никуда я не уберусь! – злость душила Бондо.

– На, ударь! – крикнул Уча. – Чего ты ждешь! Отвяжись, дедушка Гудуйя, – еще раз попросил он старика и, отведя его руку, отошел в сторону. Потом подставил лицо. – Бей, тебе говорят...

– Стыдно, старика постыдился хотя бы, – сказал Бондо.

– Бей, – упорствовал Уча, и ярость исказила его лицо.

Увидев это, Бондо вконец потерял выдержку. Он нанес еще один удар, но Уча наклонил голову, и кулак просвистел над самой его головой. Учин кулак угодил Бондо в подбородок. Они яростно налетали друг на друга, осыпая лицо и грудь градом ударов. Гудуйя безуспешно пытался разнять их. И ему перепало несколько увесистых тумаков.

– Уча!.. Бондо!.. – кричал старик. – Опомнитесь же вы наконец.

Но они были так разъярены, что ничего не слышали. Уже никто и ничто не смогло бы их остановить. Жажда победы целиком поглотила их существа.

Звонкие удары кулаков гулко отдавались в лесной тишине.

Юноши смертельно устали, тяжелое, прерывистое дыхание сотрясало их избитые тела. Руки сделались ватными, удары потеряли силу, колени подгибались. Пошатываясь и спотыкаясь, они навалились друг на друга грудью. Кровь размазалась но лицу, в головах звон. Гудуйе в конце концов удалось оторвать их друг от друга. Едва не падая и задыхаясь, они тупо стояли на нетвердых ногах.

– Что на тебя нашло, Уча! – потрясенный Гудуйя с горечью смотрел на окровавленное лицо Учи.

– Н-н-не... скажу... дедушка Гуду... – прохрипел он.

Гудуйя повернулся теперь к Бондо:

– Может, ты скажешь, Бондо?

– И... я... не скажу... дедушка Гуду, – еле-еле шевелил разбитыми губами Бондо. – Просто... Уча не желает, чтобы... чтобы я работал с ним на... на экскаваторе, – с трудом выговорил Бондо и тут же спохватился, что сболтнул лишнее.

– Почему же ты против, Уча? – спросил Гудуйя.

– Не спрашивайте вы его, дедушка, – попросил Гудуйю Бондо и вытер губы рукавом гимнастерки.

Слова Бондо пришлись по душе Уче, но и удивили. Он не ждал от Бондо такой чуткости.

– Ладно, оставайся, Бондо, так тому и быть, – неожиданно смягчился Уча и оперся на Гудуйю, чтобы не упасть. – Я поступил дурно. Прости меня, Бондо, – искренне вырвалось у Учи.

Бондо Нодия был школьным товарищем Ции. Они сидели на одной парте, одной дорогой ходили в школу и одной дорогой возвращались домой. Они по-детски любили друг друга.

После окончания школы Бондо уехал в Тбилиси поступать в институт, но провалился на вступительных экзаменах. На следующий год его призвали в армию.

Стоило им расстаться, как Ция поняла, что не любила Бондо. Ни вспоминать о Бондо, ни думать о нем ей не хотелось – детское увлечение прошло без следа. В ответ на пылкое письмо Бондо Ция, не таясь, прямо написала ему обо всем.

Потрясенный Цииным ответом, Бондо написал ей жалобное письмо, способное смягчить даже камень. Но Ция, несмотря на то что очень жалела Бондо, ничего не смогла с собой поделать и на письмо не ответила. Не ответила она и на следующие послания Бондо.

Бондо надеялся, что стоит ему приехать в отпуск, и сердце Ции оттает. Но надеждам его не суждено было сбыться. Сердце девушки уже принадлежало другому. На смотре народного творчества в Хоби Ция встретила Учу и полюбила его. Когда Бондо возвратился, Ция всячески избегала оставаться с ним наедине. На плантацию она ходила кружным путем, чтобы ненароком не столкнуться с Бондо. Она все больше сидела дома и даже во двор выходила редко. Так продолжалось все время, пока не кончился отпуск Бондо.

После демобилизации Бондо приехал домой. Но Ции в деревне уже не было, и Бондо навсегда потерял надежду что-нибудь изменить в своих с ней отношениях. Усидеть дома он не смог и тоже подался на стройку, чтобы хоть издали видеть ее.

Однажды воскресным вечером Ция и Уча лежали на пляже. Недалеко от них сидели Цисана с Антоном.

Кулевские девушки почти совсем перестали ходить на пляж, а если и шли купаться, старательно отводили взгляд от Учи и Антона. Пляж был пустынен и тих. Даже дельфины и те уже не подплывали к берегу, не надеясь, видимо, повстречать девушек.

Уча и Ция старательно строили домик на песке. Точнее, строил Уча, а Ция подавала строительный материал: камешки, ракушки, древесную кору. Восхищенная мастерством Учи, Ция весело болтала ногами в воздухе.

– Да это же настоящий дворец, а не ода.

– Наш дом и будет настоящим дворцом, Ция!

– В таком дворце даже князья Дадиани не жили, Уча.

– Дадиани не жили, а вот мы будем. Нравится?

– Еще бы, но как же мы построим дом лучше дворца правителя Одиши?

– А вот и построим, собственными руками построим, потому он и будет лучше всех дворцов.

– Чем же мы обставим наш дворец, Уча?

– Были бы земля и дом, а за мебелью дело не станет.

– Что верно, то верно. Я ведь у тебя богатая невеста. Отец и мать из моего заработка ни копейки не разрешали тратить. Все на приданое откладывали.

– Да и я кое-что откладываю из зарплаты, Ция.

– Боже мой, когда же настанет этот день, Уча? Сколько мы еще будем жить порознь? – с неожиданной печалью спросила Ция. – Я больше не могу так.

Уча бросил строить дворец и повернулся к Ции. Она, притихнув, лежала на песке и жалобно смотрела на Учу.

– Ция, – прошептал Уча.

– Когда еще у нас будет своя крыша над головой, – Ция крепко обхватила Учу за шею и прижала его лицо к своей груди.

– Нас увидят, Ция.

– А ты знаешь, Уча, Цисана еще ни разу не целовалась с Антоном.

– Знаю.

– Это еще откуда? – удивилась Ция.

– Мне Антон сказал.

– А ты ему рассказывал про нас, Уча?

– Рассказывал.

Ция теснее прижалась к Уче.

– Почему же ты стесняешься, что он нас увидит? Пусть смотрит, если ему охота.

– Нас, правда, увидят, Ция, – испугался Уча.

– Ну и пусть увидят, может, возьмут с нас пример. Сколько они еще будут монахами, – весело сказала Ция и поцеловала Учу.

– Ты знаешь, Ция, кто работает со мной на экскаваторе? – спросил Уча, стараясь уклоняться от ее поцелуев.

– Кто же?

– Твой сосед.

– Какой еще сосед?

– Тот самый танкист.

Ция не поверила:

– Танкист?

– Он самый. Бондо Нодия.

– Откуда ты знаешь его имя?

– Я же сказал тебе, что он со мной работает.

– Твоим помощником? – Ция отодвинулась от Учи.

– Вот именно.

– Как, каким образом?

– А вот так... Вернулся из армии, а Спиридон Гуния его ко мне направил.

– Давно?

Зачем она об этом спросила? Какая ей разница, давно или нет?

– С месяц уже.

– Почему же ты не говорил мне до сих пор? – огорчилась Ция.

– Он меня сам об этом просил.

– Это еще почему?

– Чтобы ты не думала, что он из-за тебя сюда приехал. Но я и без того знаю, что он ради тебя сюда и приехал.

– С чего ты это взял?

– Ну об этом нетрудно догадаться.

– Мы с ним были просто школьные товарищи, – сказала Ция.

– И Бондо то же самое мне говорил.

– И правильно говорил, – одобрила ответ Бондо Ция, но в глубине души все же была уверена, что Бондо приехал сюда ради нее одной. И не могла разобраться, нравится ей это или нет. Мысль эта приятно щекотала ее женское тщеславие, и, чтобы не думать о Бондо, Ция встала и отряхнула с тела песок.

– Пойдем, Уча, поплаваем напоследок... – И, не дожидаясь Учи, бегом бросилась к морю. Поплыла саженками. «Хорошо, что Уча не пошел со мной, – ей хотелось побыть одной. – Приехал работать сюда. Ничего подобного, это он из-за меня приехал, это ради меня он бросил все и стал подручным Учи. Какой он, оказывается, верный и любящий... А вот я... Но Уча тоже верный и любящий, и даже больше Бондо, гораздо больше. Другой бы на его месте даже близко Бондо не подпустил, от ревности бы извелся, а он нет... Целый месяц, оказывается, вместе с ним работает, а мне об этом ни слова... – Поглощенная своими мыслями, Ция медленно плыла по спокойной, неподвижной глади моря. – И все-таки почему он вдруг решился приехать сюда? И почему пошел в подручные к Уче? Почему именно к Уче? Ведь он прекрасно знал, из-за чего я уехала из деревни, ради кого я сюда перебралась?» Ция оглянулась и увидела, что заплыла слишком далеко. Учи совершенно не было видно. Ция повернула обратно и быстро поплыла к берегу. Ей вдруг совершенно расхотелось думать о Бондо и его планах. Единственное, чего она желала, – побыстрее увидеть Учу и покрепче его обнять, чтобы окончательно выбросить из головы глупые мысли.

Еще каких-нибудь две-три недели, и «Комсомолец» вплотную подойдет к хижине Гудуйи Эсванджия.

Гудуйя знал об этом. Знал, что ему навсегда придется проститься с жилищем, в котором он провел столько лет. И так близка, так дорога стала ему эта хижина, пусть оторванная от мира и людей, пусть затерянная среди лесов и болот, что даже думать об этом было ему невыносимо. И надо же такому случиться, что сровнять его хижину с землей собирался тот самый экскаватор, за которым он ходил как за малым дитем. При Галине Аркадьевне и Спиридоне Гуния Гудуйя бодрился: невелика, мол, потеря, но, оставшись наедине со своими мыслями, тяжело переживал. Ведь разрушалась не просто хижина, но бесследно исчезал очаг, сидя перед которым поверял он огню свою печаль и горе. Ни единой живой душе не смог бы открыться Гудуйя. Лишь веселое пламя было безмолвным его собеседником и поверенным. Лишь горячие языки огня зализывали раны и облегчали его душу. Теперь он нашел иной путь. Именно этим путем идет к его хижине «Комсомолец», чтобы стереть ее с лица земли, чтобы вывести Гудуйю к людям, к жизни и свету.

А как бередил раны Гудуйи Исидоре Сиордия, как настраивал его против Галины Аркадьевны и Важи: они, мол, нарочно проложили трассу канала через хижину, хотя вполне могли бы обогнуть ее.

Не поверил Гудуйя Исидоре, не поверил его ядовитому языку и злому сердцу. Правда, ему было трудно расстаться с хижиной, но он безропотно пожертвовал ее каналу, ведь канал вел его к людям, возвращал к жизни. И что могло остановить его, когда люди вспомнили о нем, сами пришли к нему и как равному с равным предложили встать рядом во имя общего дела. Под самый корень надо было отрезать язык тому гаду, но божья кара и без того настигла его.

А теперь не горел огонь в хижине Гудуйи. Дело было за полночь, и Гудуйя бессонно ворочался на своем топчане. Снаружи явственно доносился лязг и грохот «Комсомольца».

Экскаватор Учи Шамугия работал в две смены. Днем на нем трудился Бондо Нодия, а по ночам – Уча.

Гудуйя обслуживал экскаватор в обе смены, но Уча отпускал его пораньше, чтобы старику не приходилось ночью оставаться на трассе.

Да, Уча обращался с ним как с отцом родным.

«Какие разные люди живут на свете, как не похожи они друг на друга. И Уча Шамугия – человек, и Исидоре Сиордия – тоже? Несправедливо это. Они же такие разные... Если так пойдет дело, экскаватор окажется у хижины уже через три недели. Лучше уйти отсюда загодя и переселиться в барак. Надо было это сделать раньше, но не смог я расстаться с козой и буйволицей, да еще и оленята тут... Человек привыкает к животным, ведь и они умеют грустить... Эх, не смог я одолеть своей печали... Как мне оправдаться перед буйволицей? Ведь буйволы что люди – радуются малому и печалятся от малого... Оленят я отпущу в лес, собаку прихвачу с собой, а буйволицу в колхоз сдам... Буду навещать ее... А коза? Куда девать козу? Отдам-ка я ее Уче с Антоном. Эсма доить будет...» В хижине было темно. Он больше не станет зажигать огня. Завтра на рассвете он покинет хижину. На дворе шел дождь. Капли величиной с грецкий орех тяжело падали на камышовую кровлю. В хижине было темно, но Гудуйя отчетливо видел квелу, стоявшую у самого очага, прикорнувшие к корневищу кеци, выстроившиеся вдоль стены коку, глиняные кувшины, подойник, жбаны, висевшие на стене связки табака, медный котел с деревянной мешалкой и струганым черпаком. Как он расстанется со всем этим добром, как бросит его на растерзание экскаватору? А придется оставить, не потащит же он все это с собой. Да, Гудуйя понимал, что оставляет здесь не только любимые им предметы, но и черные дни, месяцы и годы минувшего. И не знал он, радоваться или печалиться ему, потому как давно уже свыкся со своей участью.

Рассвело. Дождь перестал, уже не падали тяжелые капли величиной с грецкий орех на камышовую кровлю хижины. Гудуйя с трудом поднял с топчана свое утомленное бессонным ворочаньем тело и отворил дверь. Солнце ослепило его. Сколько раз встречал он так утреннее солнце, сколько раз согревало оно его зябкое сердце, сколько раз заглядывало оно в его запертую душу.

Намокшая собака тряслась от утренней прохлады. Она осторожно заглянула в хижину, но очаг не горел. Это показалось ей дурной приметой, и она жалобно заскулила. Гудуйя погладил ее по голове. Впервые он ласкал ее так. Но собака скулила по-прежнему, видимо чувствуя, что никогда больше не вспыхнет огонь в этой хижине.

Гудуйя решил не откладывая отвести буйволицу на колхозную ферму, козу – к Эсме, отпустить в лес оленят. Ему казалось, что не сделай он этого сейчас же, ни за что потом не достанет у него сил на это. Он даже не умылся и не позавтракал.

Гудуйя свистнул собаку и направился к хлеву. Шел он медленно, так медленно, словно ноги были чужими. Он навсегда оставлял хижину и все вокруг. Никогда уже не возвратится он сюда. Он решил уйти, и он уходит. Собака с поникшей головой и поджатым хвостом бежала рядом с ним. Может, и она догадалась, что хозяин не собирался уже возвращаться сюда: он даже подойник не захватил с собой. Гудуйя отвязал козу, и та с удивлением покосилась на пустые руки хозяина. И буйволица недоверчиво топталась на месте, не увидев подойника. Тут Гудуйя вспомнил, что забыл глиняный кувшин, и вернулся в хижину. Он взял кувшин, в последний раз окинул взглядом свое жилище и быстро вышел во двор, прикрыв за собой дверь. Взмахнув кувшином – с посохом он давно уже не ходил, – Гудуйя погнал впереди себя буйволицу, козу и оленят. Оленят он собирался отпустить в лес, хотя понимал, что они все равно вернутся к хижине и долго еще будут дожидаться возвращения своего хозяина, пока не станут добычей волков.

Собака с тоской оглядывалась назад, на хижину. Хозяин ни разу не обернулся. Собаке все еще не верилось, что хозяин навсегда расстается с хижиной. Не верили в это и буйволица с козой. Они то и дело останавливались, надеясь, что и хозяин тоже остановится. Но хозяин упрямо шел вперед. Куда он гонит их и почему оставил недоеными? Ведь ни разу еще не забывал он доить их по утрам. Собака скулила, коза мекала, буйволица мычала. Но Гудуйя, не останавливаясь, шел вперед, подгоняя и буйволицу, и козу. Сердце его сжималось от жалости, и, чтобы не повернуть ненароком назад, Гудуйя ускорил шаг, поминутно покрикивая на животных.

Вскоре они скрылись в кустарнике. Позади осталось жилище, позади остались горе и печаль, позади осталась вся прошлая его жизнь...

По просьбе Серовой Лонгиноз Ломджария выделил Гудуйе комнату в шестом бараке. В одном крыле этого барака помещался клуб, в другом – жилые комнаты. В каждой комнате стояло по две кровати, столы и стулья. Здесь жили прорабы и сотрудники конторы. В остальных же бараках кровати тянулись во всю длину в два ряда, и жило здесь по пятьдесят человек.

Гудуйю Эсванджия поместили в одну комнату с демобилизованным танкистом.

Бондо понравился Гудуйе с первого взгляда. И хотя вот уже сорок лет Гудуйя не жил под одной крышей с другим человеком, к Бондо он быстро привык. И не мудрено: они и дневали и ночевали вместе. Гудуйя никогда раньше не испытал отцовских чувств, теперь же он почувствовал себя отцом Бондо и Учи. Гудуйя всячески старался угодить им: запасал горючее для «Комсомольца», готовил еду, накрывал на стол и убирал со стола, приносил из магазина продукты, никогда не забывал прихватить для них папиросы и спички. Ни свет ни заря Гудуйя был уже на ногах. Быстро умывшись, он торопился на трассу, чтобы к приходу Бондо привести в порядок экскаватор.

Васо Брегвадзе, оставив в Поти свою квартиру, тоже перебрался в одну из комнат шестого барака. Это немало удивило всех. Но сам Брегвадзе считал это вполне нормальным: главный канал стал для него делом жизни, и он хотел быть как можно ближе к нему. На коротком отрезке главного канала работало два экскаватора и около двухсот рабочих. Трудились они не покладая рук в две смены, но темпы работы не удовлетворяли Васо.

К каналу были обращены взоры всех: строителей, служащих, крестьян из окрестных деревень. С прокладкой канала заканчивались основные работы на Коратском массиве, и уже можно было приступать к заселению осушенных земель.

Сначала сваны спустились сюда с гор лишь на заработки. Им и в голову не приходило поселиться на Колхидской низменности. Но когда они собственными глазами увидели деревья, тяжелеющие от мандаринов, лимонов, апельсинов и грейпфрутов, когда потрогали стебли кукурузы, пригибающиеся к земле под грузом трех-четырех початков, когда подоили буйволиц, дающих молока вдвое больше сванских коров, в них постепенно созрела твердая решимость осесть на осушенной их же руками земле.

Однажды Бондо не вышел на работу. Рожденный и выросший в горном Одиши – в благословенной Лакаде, – он не выдержал массированного действия болотных испарений и комарья. На заре к экскаватору, на котором всю ночь проработал Уча, прибежал Гудуйя и сообщил, что Бондо заболел лихорадкой и его всю ночь напролет бил озноб.

Уча, не говоря ни слова, выскочил из кабины, собрался бежать в аптеку, но столкнулся с Васо Брегвадзе. Уча удивился: что могло в такую рань привести сюда инженера? Уча замешкался, не зная, как быть – бежать в аптеку или вновь сесть на экскаватор, ибо знал, что Брегвадзе скорее примирится с остановкой собственного сердца, нежели с остановкой экскаватора. Брегвадзе сразу заметил замешательство Учи.

– Иди, Уча, присмотри за своим дружком.

– А экскаватор?

– А мы вот что сделаем, – забираясь на экскаватор, сказал Васо. Он открыл кабину, сел за рычаги и только потом крикнул Уче: – Чего ты стоишь? Иди же.

– Я мигом смотаюсь в аптеку и вернусь.

– До начала своей смены можешь не возвращаться, – тоном приказа сказал Васо.

Ни слова не говоря, Уча бегом бросился в аптеку.

У окошка провизора стояла очередь.

Лихорадка безжалостно косила рабочих стройки. Карло Хвингия совсем сбился с ног. Аптека работала с раннего утра до позднего вечера, но от больных не было отбою. Коратская больница была переполнена.

Увидев Учу, провизор вздрогнул. На это вроде бы уже не было причин, – с того самого дня, как Уча при всем честном народе вывел его на чистую воду, Карло Хвингия работал на совесть. Но страх перед Учей не покидал его.

– Пожалуйте, что вам угодно? – любезно обратился он к Уче и встал.

– Ампулы хинина. Вы не беспокойтесь, моя очередь еще не подошла.

Из аптеки Уча помчался за фельдшерицей, и теперь они вместе направились к Бондо.

– Да ты не волнуйся, Уча. Три укола поставят твоего друга на ноги, – успокаивала Учу фельдшерица.

– Но посуди сама, что такое для нас три дня простоя экскаватора, – возбужденно говорил Уча. – Но стоп!.. Я, кажется, что-то придумал... – начал было Уча, обрадованный внезапной мыслью, но навстречу ему шли Важа Джапаридзе и Коча Коршия.

– Молодец, Уча, хорошо для друга стараешься, – похвалил Учу Важа. – Но как теперь нам с экскаватором быть, ума не приложу.

– Экскаватор работает, товарищ Важа.

– Это каким же образом? – удивились главный инженер и парторг.

– Меня Васо Брегвадзе заменил. Это он меня заставил уйти.

– Вот так Васо!

– Ну, поработает Васо день, от силы два, а потом? – задумался Важа. – Не будешь же ты опять по две смены работать?

– Ничего, поработаю, – бодро сказал Уча, но мысль, возникшая только что, не давала ему покоя: «А вдруг и я свалюсь в лихорадке? Что мы тогда делать станем? Был же болен Антон, тут зарекаться нельзя, что-то другое надо придумать».

– Где мы возьмем новых драгеров? Ведь их днем с огнем не сыскать, на всю стройку раз-два и обчелся.

– Драгеров надо готовить.

– Но как?

– Подготовил же я Бондо Нодия.

– Эк, куда хватил! Да ведь Бондо танкистом служил, – возразил Важа.

– А я разве танкистом был? Меня Антон Бачило в три месяца научил, как с экскаватором обращаться.

– И это ничего не значит. Ты раньше на тракторе работал, не так ли?

– В чем же дело? Давайте трактористов научим! На очистке леса и без трактористов управятся. Самый сложный участок мы уже одолели.

– Неплохая мысль, – одобрил главный инженер.

– Тогда мы не то что в две – в четыре смены работать сможем. В сутках-то двадцать четыре часа. После шести часов за рычагами уже не та работа.

– Это ты сам придумал? – заинтересовался Коча Коршия.

– Дело мне подсказало, – ответил Уча. Он был рад, что главный инженер и парторг одобрили его идею.

– Надо тогда бригаду драгеров создать, – развивал мысль главный инженер. – На каждый экскаватор по четыре драгера, так?

– Конечно. Бригадами и будем работать. И соревноваться будем бригада с бригадой.

Важа Джапаридзе и Коча Коршия с удовольствием смотрели в сияющие глаза Учи.

– Ну, ты, брат, даешь! – засмеялся парторг. – Вот это дело. Две бригады по четыре драгера. Отлично.

Фельдшерица с изумлением и уважением смотрела на Учу – вот он, оказывается, какой.

– Это ты верно сказал, что дело подсказало, – задумчиво произнес Важа. – Большое дело – прекрасный стимул для мысли.

Уча не понял, что означает слово «стимул», но то, что это было хорошее слово, в этом у него не было никакого сомнения. Ободренный вниманием старших товарищей, Уча предложил:

– Мы теряем много времени на путь из Кулеви и бараков до трассы. Если устроить жилье в передвижных вагонах, то можно сэкономить время на дорогу. Бригада будет сменять в вагонах бригаду, свободные от работы пойдут в бараки или домой – так и дело пойдет веселей, и для отдыха будет побольше времени.

– А как же с техническим ремонтом? – спросил парторг.

– В двое суток раз двух часов вполне хватит.

– Сегодня же обсудим этот вопрос в управлении, – пообещал Важа.

– А я побегу к Бондо. Он, наверное, совсем плох.

– И мы с тобой, – сказал Важа.

Все четверо быстро пошли к бараку.

За час до начала совещания в управлении Уча забежал на опытную станцию навестить подруг. Девушки только-только вернулись с работы и собирались ужинать.

Обрадованные неожиданным приходом Учи, девушки потащили его к столу.

– Некогда мне рассиживаться. Времени в обрез, – отмахивался Уча.

– Да в чем дело-то? – обиделась Ция.

– Мне надо в управление бежать на совещание.

– О-о-о, ты не шутишь, Уча! – воскликнула Цисана. – Все по совещаниям ходишь, важной птицей стал.

– А как же иначе, – улыбнулся Уча. Не признается же он, что обсуждать будут его предложения.

– Присядь хоть на минутку, – попросила Ция, заметив, что Уча голоден.

Уча сел.

Цисана подвинула к нему стакан мацони и кусок мчади.

– Я не голоден, Цисана, спасибо, – сказал Уча и повернулся к Ции: – У меня к тебе одно дело есть.

– Что за дело? – удивилась Ция. – Говори же, Уча.

– Бондо слег. Смотреть за ним некому. А я вот на совещании должен быть. У него температура высокая.

– Что же мне делать?

– Посмотри за ним, пока мать его приедет.

– Я?

– Да, ты, Ция.

– Ты с ума сошел!

– Почему же? Человек на краю смерти, весь горит, – нарочно сгустил краски Уча, чтобы Ция не смогла отказаться.

– Надо было фельдшерицу к нему отвести, Уча, – в замешательстве вымолвила Ция.

– Да у них больных видимо-невидимо. Даже уколы и то не успевают делать.

– Я не смогу, Уча, – помолчав, сказала Ция. – Ты ведь знаешь, зачем приехал сюда Бондо.

– Знаю. Но за столько времени он ни разу не попытался тебя увидеть и даже словом не обмолвился о тебе.

– Все равно не смогу, Уча!

– Так что же... Вот так и оставить в беде товарища?

– Товарища?

– Да. И, если хочешь знать, друга.

Ция с изумлением уставилась на Учу.

– И это говоришь ты, Уча?

– Да, я. Мы с ним живем душа в душу, словно братья. Как же я брошу его на произвол судьбы? И за что? За то, что он любит тебя? Это я перед ним кругом виноват, это я увел тебя у него. Человеку своего горя хватает.

– Горя?

– Да, горя, – твердо сказал Уча.

– Нет, Уча. Так не годится. Нельзя Ции к нему идти, – вмешалась в разговор до того молчавшая Цисана. – Ты прав, человеку и своего горя хватит. От Цииного прихода ему только хуже станет.

– Так что же прикажете делать? – с отчаянием спросил Уча.

– Я пойду к нему.

– Ты? Вот это здорово, молодчина ты, Цисана! – с облегчением воскликнул Уча и чмокнул Цисану в щеку. – Золотое у тебя сердце... Да, но... А вдруг Антон обидится?

– Чего бы ему обижаться? Каждый обязан помогать больному.

– Пошли, Цисана, – заторопился Уча. – Нас машина главного инженера дожидается. Она тебя прямо в Корати доставит.

Цисана быстро оделась и вместе с Учей выбежала на улицу. Ция понурившись сидела у стола, прислушиваясь к их торопливым шагам.

Васо Брегвадзе без передышки работал на экскаваторе; лишь Гудуйя, принесший из столовки супу, оторвал его от рычагов. Расстелив газету прямо на земле, Васо с Гудуйей сели обедать. Оба были настолько усталыми, что без всякой охоты хлебали жидкий суп из фасоли.

– Как мы привыкли к безвкусной пище, – нарушил молчание Васо.

– А я вот никак не привыкну, – ответил Гудуйя. – Я сам стряпаю.

– И что же ты готовишь, если не секрет? – полюбопытствовал Васо.

– Да все, что нужно. Лобио, рыбу жареную и вареную, хачапури, сулугуни и мацони из молока буйволицы...

– Э-э-э, да ты, оказывается, настоящий кулинар.

– Кто, кто?

– Ну, повар. А я даже с яичницей и то с трудом управляюсь. Все никак не удосужусь жениться. – Васо намеренно не сказал Гудуйе, что был вдовцом. – Вот осушим болото, тогда и найдем время для себя. Ну что, по рукам? Ведь неплохо я придумал: сначала ты свадьбу сыграешь, а там, глядишь, и я тут как тут.

– Для вас и сейчас не поздно.

– А для тебя?

– Для меня?.. Я никогда не думал жениться.

Брегвадзе не стал спрашивать почему. Он тоже не собирался жениться: куда, мол, человеку моих лет. Васо понятия не имел, почему не было жены у Гудуйи, да и Гудуйя, в свою очередь, не пытался выяснить, был ли когда-нибудь женат Васо. Так и промолчали они все оставшееся время.

Пообедав, Васо вздохнул, поблагодарил Гудуйю, вытер руки и направился к экскаватору. Работал он медленно, скрупулезно соблюдая все правила. Даже опытные драгеры частенько возвращались к уже сделанному, подправляя стены и днище канала, – ведь даже малая неточность могла привести к оползням и замедлению водного потока.

Выдержать две смены Васо не смог: давали себя знать старые раны. Экскаватор Антона Бачило работал бесперебойно, а вот Учин «Комсомолец» простаивал. Заволновался Брегвадзе – нехорошо, если Уча отстанет от товарища. Что было делать старому инженеру? Ведь он уже давненько не прикасался к рычагам экскаватора – с той самой ночи. Силы стали не те, да и глаз не тот.

Васо поспешил в барак, чтобы заменить Учу у постели друга. Застав в бараке незнакомую девушку вместо ожидаемого Учи, инженер удивился. Цисана сбивчиво объяснила ему, что Уча на совещании в управлении, а она дежурит за него.

Инженера обрадовало такое внимание Учи к другу. Васо стал расспрашивать Цисану о цели совещания. Обычно о совещании всех предупреждали заблаговременно. «Наверное, что-то случилось, иначе зачем такая спешка», – подумал Васо и совсем было собрался ехать в Поти, но мысль об экскаваторе не давала ему покоя. На ходу перекусив и едва переведя дух, Васо двинулся в обратный путь. Заметив удивление Гудуйи, Васо сказал: