Текст книги "Земля"

Автор книги: Григол Чиковани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Григол Чиковани
ЗЕМЛЯ
Роман
Авторизованный перевод с грузинского У. Рижинашвили

Двор был покатым. Таковы все дворы в горных селениях Одиши. И тропинка тоже круто шла вниз от оды[1]1
  Ода – деревянный дом.


[Закрыть] к калитке. Бросишь камень – ни за что не удержится, скатится. Парень и девушка медленно спускались вниз по тропинке. За калиткой через дорогу в лощине шумела река.

Стоял теплый вечер поздней осени. Пряный аромат желтеющих спелых мандаринов заполнял двор. А на земле блестела густо-зеленая трава.

– Подними голову, Уча, – сказала девушка.

А парень и не замечал, что идет с опущенной головой.

– Посмотри на меня, Уча, – попросила девушка.

Парень взглянул и не смог оторвать от нее глаз.

– Улыбнись, пожалуйста, Уча, – опять попросила девушка.

– Не могу, не могу я улыбаться, Ция, – сказал Уча.

– Можешь, Уча.

– Раньше мог... А сейчас не могу. Может, еще танец отвергнутого жениха спллясать, а? – горько усмехнулся Уча.

– Постыдился бы, Уча. Никто тебя не отвергал! Отец говорил, что у тебя нет земли под ногами.

– А мой отец жил на болоте, и дед тоже на болоте жил.

– Болото убило твоего отца. И деда твоего оно убило, – с горечью промолвила Ция. – Отними землю у болота. Я тебя подожду. Поселись на этой земле, Уча, я подожду тебя.

– Сколько ты ждать меня будешь? – Парень, неотрываясь, смотрел на девушку, на ее пылающее лицо, в ее глаза с длинными ресницами, с любовью и лаской глядевшие на него. – До каких пор ты будешь ждать меня, Ция?

Он понимал, что девушке очень тяжело с ним расставаться.

– Я буду ждать тебя, Уча, пока ты на земле не поселишься.

– Но где же та земля? В моей деревне, куда ни глянь, всюду болота, гиблые места, ногой и то ступить некуда.

– Отец рассказывал, что ваши болота осушают. В Корати и Чаладиди уже давно ведутся работы.

– Осушать-то осушают, как же не осушать... Но на это ведь нужно время. Годы пройдут, Ция, годы... Не скоро все это... Не дождешься! – тихо, очень тихо, чтобы не услышала Ция, вздохнул Уча.

– Ну и не буду ждать Давай вернемся к отцу, Уча, и скажем, что ты у нас останешься.

– То есть как это у вас? – не понял Уча.

– У нас и поселишься... Что в этом плохого?

– Примаком, да?

Ция не поняла, почему Уча так насторожился: настолько велико было ее желание, чтобы он остался.

– Ну и что из того? – удивилась Ция.

– Нет, Ция. Знаешь, как про зятя говорят? Чем реже его видишь, тем он желанней. В примаки я не пойду.

– Что ты говоришь, Уча... Мои старики тебя как сына родного примут, – настаивала Ция.

– Нет, нет, Ция, – прервал ее Уча, – я тебя в свой дом приведу, на свою землю.

– Но там же нет земли, Уча. Куда ни глянь, всюду болота, гиблые места, даже ногой некуда ступить. Ты ведь сам говорил.

– Да, говорил. Всюду болото, гнилые топи и болото. Знаешь, Ция, прав твой отец, я должен отнять землю у болота.

– Должен отнять, Уча, – обрадовалась Ция. – А я... я подожду тебя, – волнуясь, говорила Ция. Она боялась, как бы Уча не заметил ее печали, которую она не могла скрыть.

– Сколько же ты будешь ждать меня? Ведь наши болота придется осушать очень долго.

– Я знаю, что долго, Уча, – ответила Ция, и голос ее дрогнул. Она не могла быть спокойной. – Но время пройдет быстро.

– Как это быстро? Я – там, ты – тут. Каждый день разлуки мне в год покажется.

– Я всегда буду с тобой, Уча.

– Как это ты будешь со мной? – Уча вновь посмотрел ей в глаза.

– Всей душой и всем сердцем я буду с тобой, – будто лаская его, прошептала Ция.

Как ни медленно они шли, тропинка все же привела их к калитке. Казалось, и солнце не очень спешило. Но стоило им остановиться, и оно вдруг устремилось к горизонту, будто торопясь наверстать упущенное время. Солнце ныряло то в прозрачно-белые и янтарно-красные облака, то скользило по зеркальному небосводу, и его разноцветные лучи странно плясали вокруг Ции и Учи. Цвета все время менялись и отражались в отяжелевших от плодов ветвях мандариновых деревьев, растущих вдоль забора. Цветные отблески этих лучей и веселая смена света и тени ложились на лица Учи и Ции, причудливо изменяя их. Но с лица Учи не сходило выражение горечи и печали. Парень был красив и статен. На голове – сванская шапочка, рубаха в талии перехвачена тонким плетеным ремешком, на котором висел длинный нож с роговой рукояткой, какие носят одишские охотники и пастухи. На ногах Учи кожаные пачичи с высокими голенищами.

– Ты опять не смотришь на меня, Уча, – жалобно сказала Ция. – Ты сердишься... Но тебе идет быть сердитым, Уча, ты мне таким еще больше нравишься, – не скрывала восхищения девушка.

– Да не сержусь я, Ция, – пытался, грустя, улыбнуться Уча. – Как я проживу столько времени без тебя, Ция?

– Любовь даст тебе силы, – улыбнулась Ция.

– Ты надо мной смеешься, да? Почему ты смеешься, Ция?

– Я рада, что ты у меня такой красивый и стройный. Я бы тебя поцеловала, но, боюсь, отец с матерью увидят.

– Не надо меня целовать.

– Почему, Уча?! – обиделась Ция.

Уча промолчал.

– Боже мой, какой ты у меня хороший, Уча!

Уча взглянул ей в глаза.

– Я обязательно отниму землю у болота.

– Обязательно отнимешь, Уча... Я верю, ты сможешь, – сказала Ция. – Я дождусь тебя, дождусь, слышишь?

– Дождись, Ция.

– Ты на отца не обижайся, Уча, – попросила Ция.

– Не обижусь.

– И на маму не обижайся, хорошо?

– И на маму не обижусь.

– И на меня не обижайся, ладно?

– За что же мне на тебя обижаться, Ция?

– Почему же ты грустишь, Уча? – спросила Ция.

– Долго придется болото наше осушать.

– Время пролетит быстро.

– Но не для меня, Ция.

– Для меня тоже не скоро. Это я только успокаиваю себя.

– Ну, допустим, пролетело время, осушил я болото и поселился на земле, на настоящей земле...

– Ну и прекрасно, Уча, – улыбнулась Ция.

– Конечно, прекрасно...

– Еще как прекрасно, Уча. Но что же тебя тревожит? – опять спросила Ция.

– Допустим... отец твой отдаст тебя за меня. Бери, скажет, свою невесту, твоя она теперь...

– Чего же нам еще нужно, Уча? – не дала ему досказать обрадовавшаяся Ция. – Это же прекрасно!

– Чего же лучше... Этого мне только и надо, но вдруг... – Уча сдвинул шапочку на затылок и вытер рукавом внезапно вспотевший лоб.

– Что «вдруг»? – испугалась Ция.

– А вдруг не отпустит тебя ваш сумасшедший председатель колхоза!

– Кто, кто?! – переспросила Ция.

– Эстате Парцвания, вот кто. Вдруг скажет мне: не отпущу, мол, никуда своего знатного цитрусовода, и все. Говорят, он никого из колхоза не пускает, даже замуж и то не отдает. А такую звеньевую и подавно не отдаст, так ведь?

Ция облегченно перевела дух и расхохоталась.

– Чего ты хохочешь?

– Ох! «Такую звеньевую»! Да из наших девчат любая меня заменит.

– Заменит, как же! Такую, как ты, никто заменить не сможет.

– Ты у меня добрый, Уча. И смешной... Ради бога не волнуйся – никто меня удерживать не станет.

– А вот и станет. Эстате знаешь какой упрямый. Ни за что он тебя не отпустит, посмотришь.

– А я сбегу – только меня и видели. Тоже мне Эстате Парцвания! Да если женщина что задумает – девяти упряжкам волов ее не удержать, слыхал небось?

– Девяти упряжкам, – улыбнулся Уча. – Ой ли?

– Вот именно.

– Отец тебе и двух слов сказать не успел, а ты тут же с ним согласилась.

– Ты обиделся на моего отца? А ведь он нам счастья желает. Его пугают ваши болота. Знаешь как он боится отпустить меня туда! Не будь их, он с радостью бы отпустил меня с тобой. Да и никто бы меня не удержал, хоть сейчас пошла бы с тобой. Послушай, как сердце мое бьется, – потянула Ция руку Учи к своей груди.

– Нет, Ция, – сказал Уча и отнял руку, – отец твой увидит.

– Ну и пусть, – осмелела Ция, – ну и пусть смотрит, пусть хоть целый свет видит, мне стыдиться нечего. И вообще с тобой мне ничего не страшно. Нет, ты послушай, как сердце мое стучит. Это оттого, что я хочу с тобою пойти, сейчас, сию минуту.

– Не надо, Ция, давай подождем немного, – обрадовался Уча. – Дай мне хотя бы одной ногой на землю встать – тогда только тебя тут и видели.

– Какой ты смешной, Уча... «Хотя бы одной ногой»!.. Ты такой у меня хороший, Уча, и сам ты не знаешь – какой... «Хотя бы одной ногой»... – сказала Ция, и так ей вдруг захотелось прижаться к груди Учи, что она даже попятилась.

– Я отсюда прямиком в «Колхидстрой», Ция, даже домой и то не зайду.

– Отчего же?

– А что мне там делать? Стоит себе пустая хибара посреди болота. Один-одинешенек я на белом свете: ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. И двор мой пуст: ни скота в нем, ни птицы, ни поля, ни огорода – ничегошеньки. Все, что у меня есть, – все со мной. Вот так.

На глазах у Ции навернулись слезы, блеснув на ресницах. Она едва не расплакалась.

– Уча....

– Так вот и живу, один как перст, без роду и без племени, – горько продолжал Уча, не поднимая глаз на Цию: боялся, как бы не разрыдалась она, встретившись с его взглядом.

– Не говори так, Уча! – взмолилась Ция.

– Лягушки да комары, шакалы да волки – вот и вся моя родня, Ция, – усмехнулся Уча.

– Возьми меня с собой, Уча, пожалуйста... Вот так прямо и возьми, в чем стою, пойду с тобой, ни разу не оглянувшись, с отцом-матерью не прощаясь. Веди меня хоть на болота, хоть куда, будем жить в твоей хибаре – она мне дворцом покажется; не боюсь я ни шакалов, ни волков, ни комаров, ни малярии. Все вынесу, лишь бы ты был со мной рядом.

– С тобой рядом, – восторженно повторил Уча.

– Да, Уча, все я ради тебя вытерплю.

– Значит, ничего-ничего не испугаешься, да?

– Ничего, Уча, с тобой мне ничего не страшно. Черти и те с тобой не страшны.

– Спасибо, Ция. Прав твой отец – нельзя тебе на болоте жить под волчий и шакалий вой, среди комаров и малярии. Дай срок, Ция, я тебя не в хибару – в дом настоящий приведу, и не на болоте мы поселимся – на настоящей земле, на земле, отвоеванной у болота, на земле, с которой Язон золотое руно похитил.

– Язон? Золотое руно? – ничего не поняла Ция.

Уча кивнул.

– Да, Язон, золотое руно.

– А кто такой Язон? – спросила Ция.

– Язон был предводителем аргонавтов.

– А кто такие аргонавты?

– Так ты и этого не знаешь?

– Не знаю.

– Аргонавты, говорят, были греческие моряки.

– Как же удалось этому самому Язону руно золотое похитить?

– Ему, кажется, Медея помогла, дочь царя Колхиды Аэта.

– Так что же получается – она отца своего предала, да? – не поверила Ция.

– Предала, Ция. И не только отца – она и родину предала.

– Отца, родину?! – У Ции от ужаса даже зрачки расширились.

– Да, да – отца, родину, – подтвердил Уча.

– Бесстыжая... Как это она могла! – От волнения у Ции пересохло в горле. – Может, ее принудил кто?

– Да никто ее не принуждал! Это любовь ее заставила.

– Любовь?! – ужаснулась Ция.

– Да, любовь к Язону, – сказал Уча.

– Любовь к врагу? – задохнулась Ция. – Что же это за любовь такая?

– Плохая это любовь, Ция. – Уча сочувственно смотрел на Цию. Ему стало жаль ее.

– Какая ужасная любовь, Уча. Ну и ведьма эта твоя Медея, воистину ведьма.

– Да, воистину ведьма, – согласился Уча. – Это еще что – она и брата родного, оказывается, убила из-за своей любви к Язону.

– Ой, не надо, ради бога, Уча! – всплеснула руками Ция.

– Изрубила на куски и выбросила в море.

– Да она похуже ведьмы была, проклятая. Так ты говоришь, любовь ее на эти ужасы толкнула?! – засомневалась Ция.

– Да не я это говорю. Так в легенде про это сказано. Любовь, мол, и не на такое еще может человека толкнуть.

– Разве любовь делает человека злодеем? Не верю я, что любовь может толкнуть человека на злодейство. Не верю, и все. Выдумки все это. Не верю я, чтобы такая Медея когда-нибудь была на свете.

– Да какие там выдумки, это легенда такая, Ция.

– Все равно выдумка, выдумка это, – не согласилась Ция с Учей.

– Легенды не выдумывают, Ция. В них отражается то, что в действительности когда-то было.

– Было! Да не могло такого быть.

– Если бы не было, зачем народ хранил бы такую легенду?

– Ну и не надо было ее хранить. Лучше бы позабыли ее навсегда. Ужасная легенда, Уча, – зябко поежилась Ция.

– Успокойся, Ция. Ведь я сказал тебе, что это легенда, легенда, понимаешь?

– А где же все это написано, Уча?

– Я это не из книг вычитал. Мне Андро Гангия рассказывал, главный инженер «Колхидстроя». Он говорил, что про золотое руно и Медею все люди знают.

– Ну и пусть знают. А я больше об этом и слышать не хочу. Хватит про Медею, Уча. Лучше скажи, был ты уже у этого главного инженера?

– Нет, Ция. Андро Гангия сам к нам пришел в Диханцквили, – сказал Уча. – И не только к нам. Он, говорят, пешком исходил все наши болота и леса – все измерил и изучил. В нашем селе зашел в каждую хибарку, все наши беды собственными глазами увидел, с каждым поговорил по душам.

– А у тебя он был?

– Конечно, был!

– Ну и что, успокоил он тебя?

– Андро Гангия никого не успокаивает. Не за этим он к нам приходил. Он людей на стройку звал. «Ваша судьба, – говорил он, – целиком в ваших руках. Если всем миром навалиться, землю у болота обязательно отберем».

– А что народ? – с нетерпением спросила Ция.

– Кто пошел на стройку, а кто и отказался. Всегда ведь так.

– Зачем же отказываться? – огорчилась Ция.

– Не верит народ, что человек может одолеть болото, вот и отказывается.

– А может, и правда не одолеть вам болото?! – с испугом спросила Ция.

– Такие люди, как Андро Гангия, одолеют, обязательно одолеют, – убежденно ответил Уча.

Ция заметила, что Уча гордится знакомством с таким человеком.

– А тебя не звал на стройку Андро Гангия?

– Конечно, звал.

– И что ты ему на это?

– Не смогу, сказал я, к вам пойти.

– А он не спрашивал почему?

– Я сказал, жениться надумал.

– А он что?

– Сначала засмеялся, – смущенно ответил Уча, – а потом...

– Засмеялся?! – перебила его Ция и нахмурилась. – Что же в этом смешного? – вспыхнула она. – Что он в этом смешного нашел?!

– Не знаю, Ция. Я вроде бы ничего смешного не говорил. Я и рассердиться не успел – он одобрительно так на меня посмотрел и спрашивает: красивая у тебя невеста?

– А ты что ответил? – выжидательно взглянула на него Ция.

– Я сказал: невеста моя самая красивая на свете.

– А он что?

– А он улыбнулся, вот так, как ты сейчас улыбаешься: открыто и ласково. Так я и думал, говорит, что она самая красивая...

– А почему это он решил, что твоя невеста должна быть красавицей, а? – не скрывала радости Ция.

– Не знаю, почему он так решил, но то, что он не ошибся, это факт.

– Ой ли? – лукаво улыбнулась Ция.

– А знаешь, что он еще сказал?

– Что?

– Как же ты, говорит, такую красивую девушку сюда привести вздумал. На это чертово болото, в эти джунгли дремучие. Когда он это сказал, мне совестно стало... Я даже подумал, что они сговорились.

– Кто они?

– Твой отец и Андро Гангия.

– У отца своя голова на плечах, – обиделась Ция. – Стал бы он с твоим Гангия сговариваться, как же. Да он его и в глаза никогда не видел... – Ция опять нахмурилась, ей снова вспомнилась Медея, никак не шла из головы эта история о вероломстве и предательстве. – Неужели любовь может так ослепить женщину и толкнуть на такую мерзость? – вслух подумала Ция. – Неужели любовь заставляет женщину потерять голову?! – никак не могла поверить Ция.

– Медея потеряла, а ты вот нет, – пошутил Уча.

– Да будь она проклята, такая любовь! – вскрикнула Ция, и слезы показались у нее из глаз.

– Бог проклял ее, Ция, и жестоко наказал и Медею и ее любовь.

– Должен был проклясть, должен был покарать, – обрадовалась Ция. – А как же иначе. Упаси нас бог от такой любви.

– Упаси бог, – согласился Уча и открыл калитку. – Я пойду уже, Ция.

– К Андро Гангия?

– Да, Ция.

– И что же ты скажешь Андро Гангия?

– Отказала мне, скажу, самая красивая девушка.

– Опять ты за свое, Уча. Не надо. Не говори больше так, пожалуйста.

– Ладно. А что прикажешь ему сказать? – лукаво улыбался Уча, словно и впрямь не знал, что и как говорить.

– Расскажи, как все было на самом деле. Что отец тебе ответил и что я тебе сказала.

– А что ты мне сказала? – прикинулся забывчивым Уча.

– Не лги, плутишка ты этакий. Ты все прекрасно помнишь, просто прикидываешься! – притворно рассердилась Ция. – Ну так и быть, напомню тебе еще раз. Все я вынесу, Уча, все вытерплю, только бы рядом с тобой мне быть. Вот что я сказала тебе, и не забывай больше, ладно?

– Не забуду, Ция. Никогда не забуду, ни единого словечка не забуду, до гробовой доски буду помнить. Такие слова не забываются.

– Так и скажи своему Андро Гангия, если он и вправду такой хороший.

– Очень он хороший, Ция. Такого человека я еще не встречал в своей жизни. Да если бы ты видела, как просил он нас пойти на стройку. Люди говорят, что Андро Гангия вернет Колхиде золотое руно.

– Как это он его вернет? – недоверчиво спросила Ция.

– А вот так и вернет: осушим болота и на той земле мандариновые плантации, сады и виноградники заложим. Ты погляди, эти мандарины ярче золота светятся. Разве они не золотые ?

– Когда это еще будет! – вздохнула Ция.

– Андро Гангия говорит, что скоро. А ему можно верить, Ция. Такой не обманет. Вновь расцветет Колхида, сказал наш Андро, вновь вернется к ней жизнь и плодородие, и станет она лучше и краше, чем во времена золотого руна.

– А разве не было в те времена болот, Уча?

– Конечно, не было. Андро Гангия говорит, что по берегам рек высоченные дамбы стояли, а куда ни глянь – плантации, сады да виноградники цвели. И народ здесь жил счастливо и богато.

– Куда же делись все эти плантации, сады да виноградники?

– Враг их начисто извел. Знаешь, сколько врагов у нас было? Не счесть. Похитили у нас аргонавты золотое руно, и с тех самых пор никак не может оправиться наша земля. А врагам нашим только того и надо. Налетели тогда на нас недруги всех мастей, что саранча, выкорчевали сады, сожгли плантации, вырубили виноградники. Да что сады! Запрудили все каналы, а дамбы в реки обрушили. Вот и вышли они из берегов и затопили всю землю вокруг, превратив ее в топи да болота.

– И все по вине той проклятой Медеи, – голос Ции дрогнул. – А вдруг вновь придут враги на землю нашу, что тогда, Уча?

– Не одолеть нас никакому врагу, Ция. Нет уже Медей среди нас.

– Да, Уча, не одолеть нас врагу. Другое у нас сердце, и руки у нас другие. Руки наши никакой работы не боятся, и врага мы так встретим, чтобы впредь ему неповадно было ходить к нам. Дай срок, Уча. Этими вот руками я землю твою золотой сделаю.

– Нашу землю, Ция, – поправил ее Уча.

– Да, нашу землю. Ты веришь мне, Уча? Ну скажи, веришь?

– Конечно, верю, Ция. И сердцу твоему верю, и рукам твоим верю, – сказал Уча, и ему вдруг захотелось взять Цию за руки и притянуть к себе. Но он сдержался. Нельзя же в самом деле на виду у всей деревни обнимать девушку. Никогда еще он так страстно не желал наступления ночи, которая могла скрыть их от глаз людских. А ночь, как назло, не торопилась, медлила, и хотя солнце почти уже погрузилось в море, свет его по-прежнему озарял все вокруг. Оранжевые вспышки апельсинов оттеняли густую зелень блестящих листьев. На высокой траве тени чередовались со светом, и их игра отражалась на взволнованных лицах Ции и Учи.

На горизонте, там, где земля сходилась с небом, горячий багрянец заливал вылинявшую синеву. Тяжелая лава расплавленного золота затопила бирюзу моря.

Из этого горного селения море и болотистые низины были видны как на ладони. Осенний воздух в этих местах чист и прозрачен, как утренняя роса.

– Какое красивое море, Уча, – прошептала Ция. Она не могла отвести глаз от моря.

– Красивое, – отозвался Уча.

– А солнце ну совсем как раскаленная докрасна сковородка, хотя попробуй так раскалить ее. Но море, море... Нет ничего на свете красивей. Подумать только, такая красота, а берега сплошь в смертоносных, ядовитых болотах.

– Да, издали все кажется красивым.

Теперь они не отрываясь смотрели только на море и погружавшееся в него солнце. И говорили лишь о море: они не знали, как скрыть испуг и радость от первого прикосновения друг к другу. И так велик был их испуг, так велика была их радость, что они забыли все слова, и это еще больше пугало их: вдруг это безмолвие разъединит, отдалит их друг от друга. И смотрят они не на то, на что хотят смотреть, и говорят они не о том, что чувствуют и думают, да и нет у них таких слов, чтоб об этом сказать, а думают они только друг о друге.

– Смотри, Уча, смотри, уже почти все море стало золотым. И все оно будто светится. Само светится. Как солнце. Вот бы искупаться мне в этом солнечном море...

– Для этого летать надо уметь, как в сказке, – сказал Уча.

– Не как в сказке, а как в жизни, – возразила она. – Со мной это теперь часто бывает, Уча. Каждый вечер прихожу я к калитке и подолгу смотрю на море.

– Только на море? А на мое Диханцквили не смотришь? – смеясь, спросил Уча.

– Смотрю. Еще как смотрю! И вижу. Тебя вижу. И ты не смей смеяться, милый, ты лучше поверь мне, что в те минуты я не просто вижу тебя, но и чувствую. Вот как сейчас чувствую... Вижу и чувствую, как стоим мы у самого моря, любуясь закатом, а потом раздеваемся и входим в золотую воду.

– Ну что ты болтаешь, Ция, – смутился Уча.

– А мне не стыдно, Уча. Я ведь о радости говорю. Зачем же прятать радость?

Уча поднял глаза на Цию, на ее освещенное любовью и мечтой лицо.

– Прости меня, Ция.

– За что, Уча? Ты ничем передо мной не провинился.

– И никогда не провинюсь, – горячо заверил ее Уча и еще теснее прижался к плечу Ции.

– Смотри, Уча, какой след оставило солнце. Само скрылось, ушло, а след остался.

– Так и некоторые люди, Ция. Даже когда они уходят, совсем уходят... их дело живет...

– И люди, ты говоришь, оставляют свой след?

– Не все, Ция. Ну какой след останется от себялюбца.

– Жалею я таких, Уча... Как это можно любить только себя. А я себя не люблю. Вернее, люблю не очень.

– А кого же ты очень любишь?

– Одного парня, Уча, одного славного парня, – рассмеялась Ция. – А ты?

– Будто не знаешь.

– И вот скажи: разве этого мало, когда двое вот так... Когда они любят друг друга.

– И много и мало.

– Не понимаю, Уча.

– Я и сам раньше не понимал. Не задумывался и не понимал, а вот встретил Андро Гангия...

– А жена у него есть? – спросила Ция.

– Не знаю, Ция. Зато знаю, что Андро Гангия – человек для людей. Он из тех, кто живет для других. И не только для своих близких. Ну вот ты, Ция, разве ты родня ему? Ведь он в глаза тебя не видел и даже имени твоего не знает, а позаботился, не меньше родного отца позаботился.

Ция слышала и читала о людях, которые жили и трудились для людей, а когда надо было, и умирали за свой народ. И не только в книгах, не только в преданиях встречались такие люди. Слышала она не раз, как об односельчанах ее, о соседях, о незаметных вроде бы людях говорили: эти за нас в огонь пойдут... Своими глазами Ция видела, как живут и трудятся для общего блага такие люди, но никогда еще не задумывалась над этим и никогда еще не связывала ни героев прошлого, ни сегодняшних подвижников со своей судьбой. А вот Андро Гангия решил вернуть Колхиде золотое руно и заботится о ее судьбе. И еще как заботится.

Тихо прошуршал ветвями легкий ветерок и принес песню возвращающихся с чайной плантации девушек. С детства знакомая, но сейчас будто впервые услышанная песня. Ция и Уча притихли, вслушиваясь в ее слова.

– «Луну ты превосходишь своей красотой», – повторил Уча слова песни, а девушка, ничуть не сомневаясь, что эти слова предназначены только ей, все же сделала вид, что даже не расслышала их. – «И ярче луны ты светишь, любимая». Это тоже из песни.

Ция прикрыла рукой свое зардевшееся лицо.

– На море смотри, Уча, на меня не смотри, – попросила она.

– «Зачем ты сжигаешь мое сердце, любимая?!»

– В песне не так сказано, Уча.

– Почти так.

– Ты сходишь с ума, Уча?

– Схожу. И как не сойти, если недолго осталось смотреть мне в твои глаза.

И об этом было в песне, но совсем по-другому. Да разве только в песне! Разве это не о себе говорит Уча! И Ция не выдержала.

– Смотри сколько хочешь, Уча, – сказала Ция и приблизила свои глаза к его глазам.

И в который уже раз, сдерживая себя, чуть отстранился Уча, – все еще длилось предвечерье, все еще было светло, и они оба все еще были на виду у всего мира.

...Девушки умолкли, но тут же послышался звук колокольцев – это возвращалось с пастбища сельское стадо. Его еще не видно, оно идет оврагом, но, почуяв его приближение, уже лают во всех дворах собаки. Бывает, что первыми поднимаются черные буйволы, но чаще – резвые бычки-однолетки. А случается, что одновременно выскакивают из оврага наверх три козы: посредине Бодливая с обломанным рогом, а по бокам ее – Серенькая и Пеструшка. Иногда Ция, стоя у калитки, загадывала на эти три козы: «Если сегодня они появятся первыми, значит, Уча очень любит меня». Вот и сейчас, услышав, что идет стадо, девушка загадала. Только слова «очень любит» заменила на «больше, чем очень, любит».

– Что ты там высматриваешь, Ция?

– Коз.

– Ваших?

– Нет, соседских.

– Зачем они тебе?

– Но они не простые, Уча, это совсем не простые козы, – сказала Ция, и тут как раз и показались все три – Бодливая, Серенькая и Пеструшка.

Выпрыгнув одновременно, они закивали головами, и на шее у Бодливой зазвенел колокольчик, возвещая селу: вот мы и пришли.

– Я так и знала, так и знала, – захлопала в лодоши Ция. – Оказывается, что ты больше, чем очень, любишь меня.

– Больше, чем очень? Это я тебе сказал?

– Ты еще скажешь, а сейчас про это мне милые козочки сказали.

– Вот эти три?

– Да, эти три. Одной можно и не поверить, а трем... Как не поверить трем?

– И все трое сказали в один голос? – без улыбки – зачем же обижать милую Цию? – спросил Уча.

– Все трое, все трое, – звонко смеясь, ответила Ция. – Я, конечно, глупая и легкомысленная.

– Ты самая умная на свете и самая добрая.

– Может, и умная, может, и добрая. Но зато дурнушка.

– Ты самая красивая. Ты красивее луны, Ция, – сказал Уча.

– И еще какая я? Говори, говори, – тихо попросила Ция.

– О глазах твоих скажу... Знаешь, какие глаза у тебя, Ция?

– Знаю, обыкновенные. Ну, может, чуть побольше обыкновенных.

– А что еще скажешь о них?

– Еще... Цвета они, как говорят, медового.

– И еще?

– А еще скажу, что они полны любви к тебе, Уча.

– От козочек своих узнала?

– Зачем от козочек? От сердца своего. Скажи еще что-нибудь обо мне, Уча.

– Ты радость.

– Чья радость, Уча?

– Моя.

– Твоя, – сказала Ция.

Так и сказала... Теперь Уче и вовсе не оторваться от плеча любимой. А уходить надо.

– Не отпущу тебя, сил нет отпустить, – сказала Ция, угадав мысли Учи. И снова они умолкли, боясь словами вспугнуть овладевшие ими чувства. И снова село напомнило о себе множеством звуков: голосами гоняющих мяч мальчишек, мычанием коров и блеянием овец, пронзительным визгом поросенка, скрипом колес арб, дьяконским басом кузнеца, покрикивающего на нерасторопных молотобойцев, и ударами его легкого ручника о звонкую наковальню...

... Уча как-то сразу почувствовал, что на них смотрят, и осторожно, чтобы не заметила Ция, огляделся: за невысокой изгородью какой-то парень в военной форме подставлял подпорки под отяжелевшие от плодов ветви. Парень, конечно, сделал вид, что его ничуть не интересует стоящая у калитки парочка; но вот и Ция почувствовала его взгляд и сразу же отодвинулась от Учи. «Ну нет!» – рассердился Уча и сам прижался плечом к плечу девушки.

– Кто там, Уча? – Ция повернула голову. – Ах, да это же Бондо.

– Сосед?

– Ну да. Это Бондо Нодия, сын наших соседей. Он, кажется, только сегодня приехал в отпуск.

– И что же он так – сразу к изгороди? Что же он глаза на нас пялит?

– Ну и пусть смотрит, нам-то какая печаль, – сказала Ция.

«Не печаль, а отодвинулась», – хотел сказать Уча и сделал то, на что до сих пор не решался, – положил руку на руку девушки.

– ...Скоро ночь, и нас уже никто не увидит, – сказала Ция.

– Да, скоро совсем стемнеет, и мне, пожалуй, пора.

– Останься, переночуй у нас. Отец тебе от души предложил.

– У нас так принято: раз вышел за дверь, раз ступил на дорогу – иди.

– Ну, тогда... Тогда иди, Уча, – сказала Ция.

Луна, до того светившая словно днем, скрылась за горой. Мост был далеко, и, чтобы сократить путь, Уча решил перейти реку вброд. Надо было торопиться, чтобы отыскать брод, прежде чем скроется луна. И Уча прибавил шагу. Впрочем,кто его знает, может, он просто хотел убежать от тревожных мыслей «С чего бы глазел на нас этот солдат? И почему отстранилась от меня Ция? А парень ничего себе... И ода́ у него что надо, а двор-то какой! Может, потому и дали мне от ворот поворот Циины родители? Может, они задумали отдать Цию за того парня? И не мудрено: он сосед, видать, с достатком, не чета мне... Может, и Ция не прочь за него пойти... А почему бы и нет? И комплекцией он вышел, да и лицом не плох. С какой стати она за мной побежит в трясину да в глухомань? И годы еще ждать меня надо... Как бы не так. Будь он ей не по душе, не стала бы она от меня отстраняться!» – ревность мутила ему рассудок. Он резко остановился и решил было вернуться назад, но тут же застыдился: «Черт, какие только глупости не лезут в голову, тьфу!»

В тишине ночи шум реки стал явственней. Река бросалась на скалы и дробилась, отступая вспять.

Уче казалось, что этот шум, эта ярость и буйство реки подтверждают его подозрения. Он вновь заколебался: возвращаться или нет? Сквозь шум реки до него донесся новый звук, и Уча прислушался к нему. Это был скрип мельничного колеса. Вдали завиднелись очертания мельницы. Уча обрадовался, словно с души у него свалился тяжелый камень. И тут же решил зайти на мельницу, чтобы успокоиться.

У самой мельницы, раскинув ветви, рос кряжистый, приземистый дуб. Под ним лежали выпряженные из телег волы. Телеги, уткнувшись дышлами в землю, стояли чуть поодаль. За приоткрытой дверью Уча увидел мужчин, примостившихся возле огня. Отсветы пламени освещали их лица. Размахивая руками, они громко разговаривали.

Миновав подворье, Уча вошел в мельницу. Его сразу оглушили скрип мельничного колеса и грохот трех жерновов.

– Здравствуйте! – громко поздоровался Уча.

Никто не обернулся на его шаги. И приветствие осталось без ответа: за грохотом ничего не было слышно. Жернова и вода яростно сотрясали стены и крышу, каким-то чудом все еще державшиеся вместе.

У очага места не оказалось, и Уча, оглядевшись, пристроился на мешке с мукой. Стянув с головы шапку, он стал рассматривать крестьян.

Были они стары, но все еще крепки и ладны. Сидели на бревнах. Разговор у них явно не клеился. Было заметно, что они чем-то сильно встревожены и обеспокоены.

Прямо напротив Учи на низком табурете сидел плюгавый мельник с козлиной бородкой. Его волосы, борода, брови и даже ресницы обильно обсыпаны мучной пылью. Пыль набилась в уши, в нос и ноздри. А об одежде и говорить нечего. Будь на дворе зима, мельника без труда можно было бы принять за деда-мороза.

Мучная пыль лежала повсюду: на стенах, бочках, корытах и жерновах. Даже паутина по углам комнаты была густо запорошена ею.