Текст книги "Земля"
Автор книги: Григол Чиковани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
– Доверие почище твоих молитв будет.
– Так вот, если и впрямь тебе доверяют, кто тебя проверять-то станет?
– Ты мне тут байки не рассказывай, – погрозил пальцем Исидоре перед самым носом Митрофане.
– Душа отца твоего возрадуется на небесах, дорогуша.
– Сказано тебе: не смей мне про отца говорить! И дорогушей не называй, понял?
– Ты что же, по-человечески не понимаешь?
– Молчать! Коммунист я, ясно? Нам с тобой не по пути.
– Будь человеком, Исидоре. Я в долгу не останусь.
Сиордия вытер губы и притворно разгневался:
– Хайт! Это что же, ты взятку мне предлагаешь?
– Боже упаси, какая там взятка!
– А что же?
В душе Митрофане боролись страх и отчаяние.
– Просто я у тебя в долгу не останусь, – упрямо повторил он.
И Сиордия отодвинул дамбу метров на тридцать к реке. При первом же половодье Циви ринулась на дамбу и прорвала ее.
Поздно дознались в управлении о сделке Сиордия с Митрофане Джиджи. Только после ареста Исидоре развязались языки у его дружков Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе. Это еще больше усугубило и без того тяжелую вину Исидоре.
В управлении поднялся переполох. Редко наведывались в последнее время на строительство дамбы Тариел Карда и Важа Джапаридзе. И это дало возможность Исидоре самовольно изменить проект.
Исидоре загодя приготовил неопровержимый, на его взгляд, аргумент: нельзя, дескать, строить дамбу чуть ли не в самом дворе бедолаги-инвалида. Кроме того, ослепленный и оглушенный натиском Митрофане и его посулами, Исидоре нашел для себя еще одно оправдание: куда там, дескать, какой-то смирной речушке справиться с дамбой, ведь не взбесится же она в самом деле. Убаюканный собственными доводами, Исидоре без зазрения совести приступил к осуществлению полюбовной сделки.
– Ума не приложу, с какой это стати Васо Брегвадзе стоял горой за этого выродка?! – нарушил молчание парторг.
Машина с трудом продвигалась в воде.
– Да знай Васо об этой грязной сделке, он бы своими руками удушил гада, – сказал Важа Джапаридзе. – Васо по доброте душевной заботился о его семье, жалел Сиордия. Представьте себе, Васо даже слышать не хотел, что Исидоре мог украсть золото. Я его битый час убеждал, а он ни в какую, еле-еле убедил. Вот такой он и есть, наш Васо, доверчивый и чистый.
– Да-а, из одной жалостливости каши не сваришь. Семья семьей, а с Исидоре надо было спрашивать по всей строгости, – возразил Важе парторг.
– Да, а мы многое прощали Исидоре, – вступил в разговор молчаливо слушавший до той поры Тариел Карда. – Заблуждался не один лишь Васо, мы ответственны не меньше его. С нас ведь и спрос больше, вот и не должны мы были ошибиться. А то, что у Васо доброе сердце, – это каждому известно.
– Васо умеет ценить человека за дело. А Исидоре работать умел. Он и меня этим подкупил, хотя я не очень-то доверял его рвению... Теперь он уж сполна получит по заслугам... – задумчиво завершил беседу Важа.
По распоряжению Карда дамбу возвели строго по проекту перед самым двором Митрофане, и солнце навсегда закатилось для него и его двора.
«Комсомолец» Учи Шамугия с такой быстротой продвигался вперед, что бригада корчевщиков леса, возглавляемая Гудуйей Эсванджия, даже работая в две смены, едва успевала очищать трассу. На всем протяжении до Хобисцкали трасса была малолесной, здесь все больше попадались колючки да кустарники. Лишь один ее участок, к которому и приближался сейчас Учин экскаватор, был покрыт могучим лесом.
По старинным преданиям место это было владением Очокоча. Сказывали, что из страха перед Очокочем ни звери, ни охотники не смели нарушить границу его владений. Сюда приводил Очокоч похищенную лесную царицу, чтобы утолить свою неуемную страсть. Женские вопли были слышны далеко окрест, наводя ужас на все живое. Лесная царица призывала на подмогу зверей и охранников, но безуспешно, ибо страх перед Очокочем был сильнее призывов царицы. Вокруг стояли такие высокие деревья, что их верхушки достигали небес. Стену деревьев опоясывали бездонные болота, полные змей и всякой нечисти.
Первым человеком, ступившим на заповедное место, был Гудуйя Эсванджия. Исследуя новую трассу главного канала, партия гидрологов во главе с Галиной Аркадьевной, уже наслышанная о непроходимости здешних мест, решила было оставить в стороне Очокочевы владения. Однако Гудуйя убедил гидрологов, что не такие уж непроходимые здесь топи и леса.
Действительно, болото оказалось ничуть не глубже других, да и лес был обычный. На месте предполагаемого жилища Очокоча были обнаружены огромные глыбы тесаного камня, наполовину ушедшие в землю от собственной тяжести и покрытые густым мхом. По-видимому, в былые времена здесь возвышалась церковь, разрушенная не временем, а людской злобой.
Огромные дубы и вязы в два обхвата толщиной стояли тесными рядами, а между ними рос колючий кустарник. Ни зверей, ни птиц не слышно. Кто знает, почему не было здесь животных или почему предания об Очокоче и лесной царице связывались именно с этими местами.
Развалины церкви обследовал директор этнографического музея Петре Герсамия. Археологи, вызванные им из Тбилиси, вели раскопки.
Лес корчевала и расчищала бригада Гудуйи Эсванджия. Громадные корни, глубоко ушедшие в землю и причудливо сплетенные друг с другом, поддавались с большим трудом. Вот почему и не поспевала к сроку расчистка трассы.
Корневища и пни срубленных деревьев взрывали или извлекали из земли тракторами, стволы очищали от веток и сучьев, пускали в распил и вывозили на волах. Трактора и те, пыхтя и надрываясь, едва справлялись с тяжеленными бревнами. А о волах и говорить нечего: в кровь стирали они свои мощные загривки. Глядя на них, погонщики места себе не находили от сострадания и жалости.
Кустарник и ветви жгли целыми днями. Перестук топоров, визг пил, треск пылающих ветвей, эхо взрывов и грохот работающего экскаватора причудливо мешались и накладывались друг на друга. А надо всем вокруг стлался едкий дым и полыхали отсветы пожара.
И без того горячий воздух раскалялся докрасна, дым выедал глаза, дышать было нечем. От пота и жажды перед глазами корчевщиков плыли багровые круги.
Воду на трассу возили в бочках, но она так разогревалась по пути, что пить ее не было никакой охоты.
А лязг Учиного экскаватора все приближался, преследуя бригаду Гудуйи. В ней по преимуществу работали крестьяне из окрестных деревень: Коршия, Букия, Джгереная, Чокорая, Пертия и Арахамия.
Обрадованные возвращением Гудуйи, они не щадя сил и времени трудились рядом со своим бригадиром. Гудуйя вызвал на соревнование бригаду, работавшую на корчевке Квалонского массива, и его товарищи старались не ударить лицом в грязь перед квалонцами.
Гудуйе было известно, что Учу вызвал на соревнование Антон Бачило и что Антонов «Коппель» по пятам следовал за Учиным «Комсомольцем», день за днем сокращая расстояние между ними.
Участок Бачило был полегче да и сподручней для работы. Леса здесь были реже, а болото поменьше. Корчевщики работали без спешки, споро и в охотку, уверенные в своей победе в социалистическом соревновании. Впрочем, и в победе Бачило мало кто сомневался.
Гудуйя от всего сердца желал победы своему молодому напарнику и всячески старался помочь ему. Человек, всю свою жизнь ни разу не покидавший леса, прекрасно уловил суть и смысл социалистического соревнования. Он понял, что это не простое состязание двух людей, которое он не раз наблюдал в юности в своей деревне – то ли на конских скачках, то ли в борьбе или в игре, а то и в питье – кто кого обставит и насколько ловко.
Гудуйя то и дело оглядывался, не показался ли уже Учин экскаватор. Его лязг и скрежет слышались настолько близко, что Гудуйе с его обостренным слухом все чудилось: экскаватор вот-вот настигнет его. Подгоняемый этим звуком и вошедший в азарт соревнования, Гудуйя с удвоенной энергией врезался в глубь Очокочевых владений. Лес горел, деревья с треском валились наземь, и казалось, что это кряхтит и стонет обезумевший от непривычного нашествия хозяин владений.
– Ого-го! – подстегивал, подзуживал товарищей Гудуйя. – А ну навались, ребята, еге-гей, не посрамим нашу бригаду, еге-гей!
На очищенной делянке стояли Важа Джапаридзе и Спиридон Гуния. Вот уже две недели не уходили с трассы главный инженер и начальник Чаладидского участка. Новая трасса главного канала требовала от всех неослабного внимания и заботы. Ни разу не обвалились и не оползли стены канала на Учином и Антоновом отрезках.
– На этот раз трасса выбрана и изучена безошибочно. 3олотая у тебя жена, Важа. Что греха таить, я тогда на совещании колебался, не хотелось рисковать еще раз. Известно, обжегшись на молоке, на воду дуешь, – сказал Спиридон Гуния.
– Без риска в нашем деле нельзя, Спиридон. Посуди сам, дожидайся мы бумаг из «Главводхоза», и по сей день топтались бы на месте. Ведь бумага еще не получена, – ответил ему Важа.
Сзади раздался рокот Лонгинозова мотоцикла. Не успели они обернуться, как Лонгиноз подрулил прямо к ним. Лихо осадив своего «конька», Лонгиноз ловко соскочил на землю. Быстро сбросив на сиденье громадные кожаные рукавицы, он оправил костюм и вскинул руку к виску:
– Разрешите доложить, товарищ главный инженер, что полевая кухня следует за мной. Минут через двадцать она будет на месте.
Важа посмотрел на часы.
– Молодчина, Лонгиноз. Поспел точно к полдню. Что везешь?
– На первое борщ, на второе гуляш. Мясо свежайшее. И еще холодный лимонад.
– Отлично. Ты погляди, как люди работают! – повернулся Важа к корчевщикам.
– По-стахановски, товарищ главный инженер, – чеканя слова, сказал снабженец. – И я стараюсь от них не отставать.
– Так держать, Лонгиноз, – зная слабость Лонгиноза, похвалил его Спиридон Гуния.
– Всегда готов служить общему делу! – снова козырнул Лонгиноз и улыбнулся, вытирая со лба обильный пот.
Уча Шамугия и Антон Бачило по-прежнему жили в Кулеви в семье Эсмы и Якова Арахамия. Никак не смогли они расстаться с их добрым очагом. На канале Уча и Антон почти не сталкивались, разве что поздним вечером встречались за ужином, да и то изредка. Обычно они шли с работы в разное время, настолько голодные и усталые, что, наскоро перекусив, тут же отправлялись спать, не в силах дожидаться друг друга.
Дела у них шли неплохо. Ни один экскаваторщик не мог состязаться с ними. Оба намного перевыполняли взятые на себя обязательства, но обоим не давала покоя одна и та же мысль. Уча переживал, что, опередив Антона, он тем самым проявит неблагодарность к своему учителю. «Как же так, – думал он, – Антон обучил меня всему, что сам умел, именно по его рекомендации я и стал самостоятельно работать, да еще на «Комсомольце». И что же? Просто так и положить на лопатки самого близкого мне человека? Нет, что-то тут не так...» И, обеспокоенный этой мыслью, Уча останавливал экскаватор, стремясь поотстать от Антона. Но страсть к соревнованию брала свое, и он вновь с азартом рвался вперед.
Те же сомнения мучили и Антона: «Что-то нескладно получается, я сам обучал и направлял Учу, сам уступил ему «Комсомолец», а теперь сам стараюсь его обогнать. Нет, негоже так поступать...» И, подобно своему другу, Антон замедлял работу. Но дело торопило, и Антон с новой энергией вонзал ковш в неподатливую землю.
Переживания оставались переживаниями, а соревнование день ото дня набирало силу. Вся стройка с неослабным вниманием следила за его ходом. Каждый вечер в управлении вывешивали «молнии», извещавшие о делах соревнующихся.
За ужином Уча и Антон предпочитали не распространяться о своих успехах. Каждый боялся показаться хвастуном, боялся обидеть другого неосторожным словом. В общем, говорили они мало, а работали на славу. Оба понимали, что работают не для победы друг над другом, а ради успеха всей стройки, общего дела. Так что соревнование соревнованием, а любовь и дружба прежде всего. Тем они и жили.
Лишь раз в неделю, встречаясь со своими невестами, они рассказывали о своих успехах. Вот тогда и выяснялось, сколько кубометров грунта вынул каждый и на сколько метров продвинулся по трассе. И новая неделя начиналась новой жаждой работы и успеха.
Главный канал неуклонно двигался вперед.
О достижениях Учи Шамугия и Антона Бачило говорила вся стройка и весь город. Стенные газеты, районная и республиканская пресса публиковали их портреты и графики выполнения обязательств.
Тариел Карда каждый день без устали ездил по массивам участка. Пример Учи и Антона убедил его в жизненности и силе стахановского движения.
Начальник управления старался убедить всех работников стройки в силе социалистического соревнования. Вскоре в стахановское движение включилась вся стройка. Соревновались массивы и бригады, драгеры и трактористы, рабочие и инженеры.
– А мне с кем соревноваться, товарищ Тариел? – с обидой спросил Карда снабженец.
– Где мне найти еще одного снабженца, Лонгиноз?
– Да, но я не хочу оставаться в стороне, товарищ начальник управления, – как всегда по-военному чеканил слова Лонгиноз Ломджария.
– Но разве ты в стороне, Лонгиноз?
– Еще как в стороне. Просто обидно. Каждый с кем-то соревнуется, из кожи вон лезет, а я один как перст остался. Некуда силу девать.
– Ну раз так, давай посоревнуемся мы с тобой, идет?
– Э, нет, товарищ начальник, пожалуй, силенок у меня не хватит.
– А говорил, силу девать некуда?
– Ну, не столько же, чтобы вас обойти.
– Полно, полно, старайся работать лучше, это и будет твое соревнование.
Все старались работать лучше. А от треска мотоцикла Лонгиноза Ломджария просто некуда было деваться. Он как птица перелетал с массива на массив, привозя людям добрые вести: то получение нового трактора или бульдозера, то электропил, то проволоки и телефонных столбов.
Постепенно налаживалось снабжение питьевой водой, в магазинах и ларьках появилось больше продуктов, а в столовках и закусочных прибавилось мясных блюд. Лучше заработали и те, кто не принимал участия в социалистическом соревновании.
Однажды субботним вечером сваны раньше обычного возвращались с работы. С лопатами на плечах, усталые, грязные и голодные, шли они берегом моря.
Солнце погружалось в море, и багровые его отсветы ложились на небритые и воспаленные лица сванов. Все они были одинаково одеты: короткие архалуки, ножи и кисеты у пояса. Даже лопаты и те были как бы похожи на своих хозяев. Сваны берегли их как зеницу ока и никогда не оставляли на трассе.
Обычно они возвращались в бараки с песнями, но сегодня им было не до песен – солнце немилосердно жгло, они разомлели от жары и молчали.
– Никак не пойму, что значит это самое социалистическое соревнование, – нарушил затянувшееся молчание беспокойный Циок Авалиани. – Ты с ним соревнуешься, а он тебе помогает. А вот раньше, когда люди состязались, они только о том и думали, как бы повергнуть друг друга, и ради этого ничем не брезговали.
– Это-то как раз и плохо, что ничем не брезговали, – отозвался Гардапхадзе.
– Тоже скажешь! А как иначе можно было одержать верх? – удивился Адиль Чегиани.
– Честным путем, – назидательно ответил Кижи.
– Это еще как сказать: одни состязались честно, другие же норовили подножку подставить, лишь бы победить.
– А вот теперь в социалистическом соревновании состязаются по-честному.
– Ну, это понятно, но помогать и поддерживать соперника – это уж чересчур, – сказал Адиль Чегиани.
– В том-то и дело, что не чересчур. Это и называется социалистическим соревнованием. Ведь соревнуемся-то как раз для того, чтобы ускорить общее дело. Затем мы и состязаемся, чтобы каждый был победителем.
– Тогда незачем человека, который тебе всячески помогает, соперником звать, – заупрямился Адиль Чегиани.
– Что верно, то верно, – согласился с ним Кижи Гардапхадзе. – Надо какое-нибудь другое слово найти. Зачем человека обижать, если он себя не щадит, чтобы помочь тебе делать общее дело. Ничего, найдем новое слово, было бы дело.
– Это ты хорошо сказал, Кижи, – одобрил друга Джансуг Гуджедиани.
Солнце почти целиком погрузилось в море. Лишь багрово-красная макушка выглядывала из недвижной воды. Море блестело, словно его покрыли лаком.
– Вот-вот нырнет, как будто и не было его вовсе! – воскликнул Циок.
Не успели сваны оглянуться, как солнце и впрямь скрылось в море. Но его отсветы еще долго золотили воду и твердь.
– Дай срок, ей-ей, поставлю свою оду окнами на море, – сказал Георгий Чартолани. – Ведь как здорово каждый день наблюдать закат солнца. Поглядите, море пылает.
– Надо поднажать, чтобы приблизить этот день, Георгий, – сказал Кижи Гардапхадзе.
– Главный инженер говорит, что мы через год наш массив сдадим, – вставил слово самый молодой член бригады Геген Маргиани. Обо всех новостях на стройке он узнавал раньше других.
– Каким же это образом? – удивился Адиль Чегиани.
– А вот так, говорит, если вы свою охоту до работы помножите на стахановский труд...
– А ведь главный инженер в точку попал, – обрадовался Циок Авалиани.
– И еще, говорит, приплюсуйте ваше желание поселиться тут – как раз и получится год, – продолжал Геген Маргиани.
– А что, братцы, неплохо подсчитано, – одобрил Георгий Чартолани.
– Словно в воду глядел главный инженер, – повторил Циок Авалиани.
– Эх, кабы не бездорожье, дело бы повеселей пошло, – сокрушенно вздохнул вислоусый Атбил Хергиани.
Строительству не хватало бульдозеров, грейдеров, катков. Но, пожалуй, больше всего дело тормозилось из-за нехватки опытных дорожников.
Тариел Карда неделями пропадал на строительстве дорог и мостов. В кабинете застать его было невозможно. Посетители искали его то на одном, то на другом массиве. Вместе с ним ездил начальник дорожного строительства Харитон Хабеишвили. Харитон выкручивался как мог – рабочих-дорожников было раз-два и обчелся, а машин и того меньше. С Лонгинозом у него постоянно происходили горячие перепалки. Лонгиноз и сам был рад помочь – дорожное строительство было его любимым делом. «Сначала дороги, а все остальное приложится», – любил повторять Лонгиноз, но одними лозунгами, как известно, дороги не вымостишь. Да и Харитону от лозунгов было не легче. Лонгиноз из шкуры вон лез, пытаясь хоть чем-нибудь помочь дорожникам, но он не был волшебником и не мог сотворить машину из воздуха. На Харитона он не обижался, понимая, что тот горячится ради общего дела.
Бездорожье больно било по темпам стройки. Старые дороги были из рук вон плохи, у воды не было стока, и она затопляла и размывала их.
Строительство мостов задерживалось из-за частых наводнений. Капризы погоды предсказать было невозможно. За исключением зимы все остальные времена года были дождливы и промозглы. Средь ясного дня мог вдруг случиться проливной дождь. Так же неожиданно поднимался уровень воды в реках и в их притоках. И совершенно взбесились реки теперь, когда высокие дамбы стиснули их со всех сторон. Лишенные возможности выходить из берегов, они яростно неслись к морю, увлекая все, что попадалось на пути.
Древесина для строительства мостов поступала из Сибири, так как в колхидских лесах материала, пригодного для стройки, не хватало. Железо приходилось транспортировать с Украины, а цемент – из Новороссийска. Железных конструкций было мало, а мосты на Риони, Хобисцкали, Техуре, Абаше возводились из бетона.
Дорога из Чаладиди на Хоргу и Хоби проходила через реку Хобисцкали. Строительство моста через нее считалось первоочередным делом. Поэтому все основные силы были брошены именно на этот участок, к которому прилегали наиболее густонаселенные и заболоченные Чаладидский и Коратский массивы.
Наряду с главным каналом здесь проходили и другие большие и малые каналы. Дороги пролегали через трясину, и их выстилали ветвями деревьев. Там, где трясина была глубокой, дорогу выкладывали бревнами. Бревна возили на дровнях. Волы были не в силах тащить дровни по такой дороге. Лишь буйволы выдерживали местный климат.
Чаладидские и коратские аробщики славились на всю Мингрелию. До начала осушения колхидских болот они отправлялись на заработки в Адлер и Новороссийск. На долгом пути аробщиков поджидало немало опасностей и невзгод, но что было делать: нужда гнала их далеко от родных мест. Многие не возвращались назад из дальних странствий. Разбойники отбирали у них кровью и потом заработанные гроши, воры крали волов и буйволов. В многочисленных стычках с недругами и кончали жизнь горемыки.
Давно уже перестали ходить аробщики в Адлер и Новороссийск. Теперь коратские, хоргские и чаладидские аробщики не за страх, а за совесть трудились на строительстве мостов и дорог.
Лонгиноза Ломджария аробщики чтили пуще родного отца. Это он заставил их забыть тяжелый путь в Адлер и Новороссийск и привел на стройку.
Здесь и заработки были побольше да и родные очаги поближе. Кончились для них времена испытаний, далеких странствий и тревог. Отныне они сами были хозяевами своей судьбы.
Вагоны, груженные древесиной, железом и цементом, прибывали на Чаладидскую товарную станцию. Весь этот груз на стройку перевозили на арбах. День и ночь слышались на дорогах скрип колес, понукания аробщиков и глухое, протяжное пение.
Лонгиноз Ломджария высоко ценил труд аробщиков. Сколько раз он наблюдал, как в любую непогоду, стоя по колено в трясине, они плечом подпирали арбы и ласково уговаривали надрывающихся от непосильной тяжести буйволов: «Ну, еще чуть-чуть, родимые, ну еще, милые...»
Хобисцкальский мост был самым большим мостом после Рионского. Строители и путники переходили реку вброд. Вброд переправлялись на другой берег и арбы, и грузовики, и повозки.
Половодье на реке случалось часто, и тогда преодолеть его не было никакой возможности. Это тормозило снабжение стройки всем необходимым, и поэтому строительство моста через Хобисцкали было в центре внимания руководства.
Для моста был необходим цемент, но доставлять его было так же трудно, как некогда соль, которую грузинские крестьяне возили из Агзевана на арбах и повозках. Но для Лонгиноза никаких препятствий не существовало. Ни одной лишней минуты не задерживал он груз на станции. Его не могли остановить ни половодье, ни ливень, ни жара.
Вот и теперь не успел прибыть из Новороссийска вагон с цементом, как Лонгиноз с двадцатью арбами был уже тут как тут.
Стоял солнечный день. Всю неделю ни дождинки не упало с неба, и поэтому дороги были сухи. Радости Лонгиноза не было границ – вот так денечки, как по заказу. Он уже предвкушал, как долгожданный цемент без помех будет доставлен на стройку. Но недолго радовался Лонгиноз: неожиданно с моря грозно пошли тяжелые тучи, переполненные влагой.
Лонгиноз с горечью отметил, что тучи недолго будут нести такую тяжесть и прольются на землю ливнем. И тогда прощай цемент, добытый всеми правдами и неправдами, угрозами и мольбой.
– Проклятье, – как ошпаренный носился Лонгиноз по станции, пот ручьями стекал с его разгоряченного лица. Вдруг он застыл словно вкопанный и зло погрозил тучам кулаком. – Откуда вас принесла нелегкая, будьте вы прокляты! – вовсю ругался Лонгиноз. Потом перевел дух и сменил тон: – Дорогой мой, ветер-ветрило, пожалей меня, разгони тучи, развей хмару, унеси их за три моря, за высокие горы, не губи меня, век тебя помнить буду, пожалей! – закинув голову к небу, истово бормотал Лонгиноз.
Поймав на себе изумленные взгляды грузчиков и аробщиков, Лонгиноз смутился.
– Так дедушка мой уговаривал ветер, правда без толку, тьфу ты, проклятье! – пояснил он и тут же побежал к складу.
– Сколько у тебя брезента? – накинулся Лонгиноз на кладовщика.
– «Сколько, сколько»... Один – вот сколько, будто сам не знаешь, – буркнул кладовщик Буху Дараселия.
– Какого он размера?
– Двадцать квадратных метров.
– Резать будем, покроем арбы с цементом.
– Резать? – вскричал Дараселия. – Ты что, с ума спятил?
– Да, да, да, разрежем на куски, чтобы цемент не промок, – нетерпеливо повторил Лонгиноз.
– Для твоего проклятого цемента брезент искромсать, да? – кипятился Дараселия.
Яркая вспышка молнии осветила разгневанное лицо кладовщика.
– Эх ты, олух! – взорвался Лонгиноз.
– Что-о-о? – вконец взбеленился Буху.
– Тетеря ты, вот что. Цемент этот не мой, так же как и брезент не твой, понял?
– Оно-то так, но за брезент несу ответственность я! – поумерил свой пыл кладовщик.
– А за цемент кто ответит?
– За цемент – ты, а за брезент – я.
– Глупости говоришь, Бухутия, ослиная твоя башка.
– Какой я тебе Бухутия, Буху меня зовут, ясно? – вновь взорвался кладовщик. – И попрошу не оскорблять. Не выводи меня из себя, Лонгиноз, иначе несдобровать тебе, – рявкнул кладовщик.
– Глупости говоришь, Бухутия, тупица ты эдакий, – не обращая внимания на угрозу, продолжал Лонгиноз. – Не твой брезент, не твой, понял?
– Ты посмотри на него! А чей же, я тебя спрашиваю?
– «Чей, чей»! Народный он – вот чей, государственный, уразумел теперь, а? Грош цена твоему брезенту, а цемент для стройки дороже миллиона, пораскинь мозгами, Бухутия.
– Не Бухутия я тебе, слышишь? – угрожающе сжал кулаки Дараселия.
Снабженец понял, что ни силой, ни угрозами брезента он не получит, и решил сменить тактику.
– Буху... Миленький мой толстячок Буху. Вот так ты нашу дружбу ценишь, да? Ты ведь головастый мужик, посуди сам: какое богатство корове под хвост мы бросаем, пойми же ты наконец! – ласково уговаривал кладовщика Лонгиноз.
Вновь блеснула молния и прогрохотал гром.
– Бог ты мой! Пришла моя погибель! – как ужаленный подпрыгнул Лонгиноз. – Как припустит сейчас... Так где же брезент?
– Вон он, в углу, – смягчился кладовщик.
Лонгиноз привел на склад двух аробщиков. Втроем они быстро расстелили брезент по полу и ловко разрезали его ножами по размеру арбы. Потом скатали куски брезента и взвалили их на спины.
– Погрузим на мотоцикл, – распорядился Лонгиноз.
– Да его же от силы арб на десять хватит, не больше. А что с остальными делать?
– Бурками покроем, – мгновенно принял решение Лонгиноз.
– С аробщиков снимешь, а цемент покроешь, так, что ли! – недоверчиво переспросил Дараселия.
– Вот именно. А не хватит бурок, шкуру с себя сдерну, а цемент накрою, ясно? Теперь ты хоть понял, что для нас значит цемент, а?
Снова загрохотал гром, и молния голубым сиянием озарила успокоившееся лицо Лонгиноза.
– Была бы у меня твоя голова, Лонгиноз, разве я на складе бы сидел? – сказал Дараселия и тут же встрепенулся: – Что же ты стоишь? Беги, беги, а то сейчас ка‑ак польет!..
Спиридон Гуния сидел за своим столом в конторе строительства Коратского массива. Перед ним стоял демобилизованный солдат, неловко мявший в руках шапку. Было заметно, что он отвык от гражданки и не знал, как себя держать. Смуглое, от природы энергичное и волевое его лицо было черным от загара.
– Вы в танковых войсках служили? – спросил Спиридон Гуния.
– Так точно.
– Вот и прекрасно, – обрадовался Спиридон. – Нам позарез требуется помощник драгера.
– Это то, что мне нужно.
– Фамилия?
– Нодия.
– Имя?
– Бондо Иосифович.
– Можете прямо с утра приступать к работе. А теперь идите в шестой барак и спросите Фариу Джохадзе. Он вас устроит. В шестом бараке у нас общежитие. – Спиридон написал направление. – Это отдайте Джохадзе. Перед работой зайдите в отдел кадров, вам скажут, куда пойти и где найти драгера. Драгеры у нас в соцсоревновании участвуют. Вы, надеюсь, знаете, что такое соцсоревнование?
– Об этом вся страна знает. У нас в части мы тоже соревновались.
– Ну и отлично! А ваш драгер хороший парень. И работает что надо. Надеюсь, вы его не подведете.
– Постараюсь, товарищ начальник, – по-военному вытянулся Бондо, четко повернулся и вышел из комнаты.
Утром начальник отдела кадров Лаврентий Самхарадзе направил Бондо на стройку в сопровождении Гудуйи Эсванджия. Бондо еще издали увидел в кабине экскаватора Учу. «Нет, мне показалось, наверное», – подумал Бондо и прибавил шагу. Теперь он отчетливо увидел в кабине Учино лицо. Бондо решил было повернуть обратно, но тут его заметил Уча. Бондо заколебался, не зная, что делать.
– Чего ты встал, вон он, экскаватор Учи Шамугия, – сказал Гудуйя.
– Учи Шамугия? Если бы я знал... – упавшим голосом произнес Бондо. «Нет, не годится возвращаться назад. Он еще подумает, что я его испугался». И Бондо быстрым шагом направился к экскаватору, так быстро, что Гудуйя отстал.
Уча с изумлением смотрел на приближающегося Бондо, смотрел и не верил своим глазам. Но это действительно был Бондо Нодия, стремительно шагающий к экскаватору. Уча выключил двигатель, выпрыгнул из кабины и направился навстречу Бондо.
Остановившись, они одновременно и быстро смерили друг друга взглядами. Гудуйя перехватил их взгляды и приготовился в случае чего встать между ними.
– Здравствуй, – Бондо первым нарушил молчание.
– Ну, здравствуй, – настороженно ответил Уча.
Гудуйя облегченно вздохнул.
– Я Бондо Нодия, – сказал Бондо.
– Знаю.
– Каким же это образом?
– Еще бы не знать... У тебя такой домище... И мандарины что надо...
Бондо догадался, что его вороватое подглядывание там, у калитки, не укрылось от Учиных глаз. Чтобы скрыть неловкость, Бондо быстро заговорил:
– За ними глаз да глаз нужен. Потому они и «что надо».
– В тот день глаза твои чем-то другим были заняты, – поддел его Уча.
– То, «другое», тогда еще не было чужим для меня.
В ответе Бондо почудилась скрытая грусть.
– Кто тебя ко мне направил? – спросил его Уча.
– Никто меня к тебе не направлял... Меня на экскаватор работать направили, – ответил Бондо. – Если бы я знал, что ты здесь драгером, ни за что бы не пошел.
– И правильно бы сделал, – хмуро подтвердил Уча. – Как же теперь быть?
– Не знаю, – Бондо сдернул с головы шапку, помял ее в руках и опять надел на голову.
Гудуйя Эсванджия, чувствуя, что разговор этот добром не кончится, настороженно смотрел на них.
– Так ты остаешься работать со мной? – на этот раз молчание нарушил Уча.
– Другого пути у меня нет, – ответил, отводя от него глаза, Бондо.
– Это еще почему?
Бондо тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
– Я не смогу объяснить начальнику отдела кадров, почему я не хочу с тобой работать... Неловко как-то, – ответил Бондо.
– Еще бы, – подтвердил Уча. – Поэтому уматывай-ка ты отсюда совсем, – не сводил он глаз с побледневшего лица Бондо и его сжатых кулаков. Учу мучила совесть, что он отбил девушку у солдата... «И почему это Ция предпочла меня?» – незаметно оглядел он Бондо с ног до головы.
Гимнастерка ладно облегала его широкую грудь. Ремень туго стягивал талию, на ногах маслянисто блестели черные кирзовые сапоги. Вся его фигура дышала такой силой, энергией, жизнью, что невольно привлекала взгляд.
– Никуда я отсюда не уйду, Уча, – твердо, с нотками раздражения в голосе ответил Бондо.
– Вместе нам не работать, Бондо.
Гудуйя Эсванджия между тем гадал, почему это они не смогут работать вместе. Но ребята были так возбуждены, что спросить их об этом он не осмелился.
