Текст книги "Земля"
Автор книги: Григол Чиковани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
В кабине сидел Спиридон Гуния.
– Андро, твоя машина застряла возле Патара Поти, – сказал Спиридон Гуния. – Вода залила мотор. До экскаватора мы добирались пешком, потому и опоздали.
– Где будем дамбу резать? – спросил Андро.
– Тут же, – не задумываясь, ответил Спиридон Гуния.
– А селение эвакуировать успеют?
– Успеют.
Андро взобрался на экскаватор, взялся за рычаги, нажал ногою на педаль.
«Боже мой, как он сможет работать в таком состоянии?!» – подумала Серова. Спина у нее невыносимо горела, сердце замирало от боли. Она решила было взобраться на экскаватор и остановить Гангия, но не было сил. И кто еще, кроме него, будет работать?
Только теперь заметил Важа, что платье и рубашка на спине Серовой разодраны. Он хотел было спросить, что с ней стряслось, и даже сделал шаг вперед, но тут Серова повернулась к нему сама. И Важа ничего не спросил – ее растерянное лицо показалось ему холодным и отчужденным.
«Она на меня сердится, – решил Важа, – нет, лучше не спрашивать... А спина у нее вся в крови... Что с ней случилось?!» – с тревогой думал он, но спросить не хватало духу.
– Так сколько резать? – крикнул из кабины Андро.
– Тебе лучше знать, – громко, чтобы пересилить рев воды и мотора, крикнул Спиридон. – Метров четырех за глаза хватит. А там уже вода довершит дело.
– И я так думаю, – Гангия вплотную подвел экскаватор к дамбе, до предела опустил ковш и глубоко загнал его зубья под основание стены. Наполнив ковш, он резко поднял его, отвел в сторону и вытряхнул землю из его разверстой пасти. Потом все повторилось снова.
– Он сегодня целый день ничего не ел. В полдень его залихорадило, и температура подскочила. Вот так он и греб половину пути, – говорила Серова Спиридону, но так, чтобы слышал ее и Важа. – Боже мой, откуда у него только силы берутся?! – Волнуясь, Серова всегда говорила «боже мой».
– Что с вами, Галина Аркадьевна? – Теперь и Спиридон увидел ее спину. – Чем это вас так? Ты только посмотри, Важа, вся спина в крови.
– Я уже видел, – замялся Важа.
– Вас всю трясет, Галина Аркадьевна. – Гуния стянул с себя пиджак и неловко набросил его на плечи Серовой. – Мокрый он, но все же лучше, чем ничего.
– Спасибо, Спиридон Давидович. Это меня ветки дерева так отделали. Хорошо хоть так, могло и хуже быть.
– Вот, вот. Очень болит?
– Не без того.
– Вам холодно?
– Немножко, – улыбнулась Серова. – Ничего, пройдет.
Гуния бросил быстрый взгляд на Важу: чего это, мол, ты стоишь как посторонний?
Важа поймал его взгляд.
– Поднимемся на дамбу, Спиридон, – буркнул Важа, чтобы как-то замять неловкость. – Поглядим, как вода прибывает, – и первым взобрался на дамбу.
Серова догадалась, что Важа полез на дамбу вовсе не затем, чтобы определить уровень воды, – это его уже не заботило. Прорезать дамбу Гангия наверняка бы успел. Важу мучала совесть, и ему было невмоготу смотреть в глаза Серовой, стоять рядом с ней. Как долго ждал, как долго готовился Важа к самому счастливому дню в своей жизни и сам же, по своей воле отказался от своего счастья, оскорбил любовь, грубо, при всех, в присутствии Андро Гангия, на глазах у гостей, тети Русудан и Петре!
Важа всегда сожалел, если ненароком обижал кого-нибудь, переживал и при первой же возможности пытался загладить свою вину.
Серова была готова простить ему все, первой подойти к нему, но и она не смогла пересилить себя. «Боже мой, я на него сержусь! Какая глупость! Чем же я лучше его? Такая же гордячка и задира».
Они часто спорили о делах стройки, но никогда не доходило у них до конфликта. Их споры касались только дела и ничего больше. Но вот сегодняшняя ссора грубо ворвалась в их личную жизнь.
«Пристман» содрогался и натужно рокотал. Звезды ярко сверкали на чисто вымытом дождем небе. И Галине Аркадьевне казалось, что это их сверкание согревало ее тело, облепленное мокрым платьем. А может, это тепло было навеяно ее мыслями о Важе.
Это было доброе тепло, и она уже не ощущала ни боли в спине, ни страха, и ни о чем больше ей не хотелось думать.
Она взглянула на дамбу. Важа и Спиридон стояли спиной к ней. При свете яркой луны Серова видела лишь их силуэты. Она была убеждена, что и Важа сейчас думает о ней. «Пусть он смотрит на Риони, но думает-то он обо мне». Так хотелось этого Галине Аркадьевне, и она была уверена, что так оно и есть на самом деле.
Весть о необычном половодье на Риони и о плане спасения Поти быстро облетела ближайшие массивы и селения Чаладиди, Квалони, Корати, Набада, Сакоркио, Саджиджао и Патара Поти.
И народ, кто на лошадях, кто пешком, кто на телегах, повалил в Сабажо со всех массивов и селений, чтобы спасти все что можно было спасти, вызволить из беды людей и живность.
Вначале начальник управления побаивался, что не успеет эвакуировать селение до окончания работ на дамбе, но понаехало столько народу, телег и лошадей, что тревога его постепенно улеглась. Тем не менее он сам выводил детей из хижин, вместе с матерями усаживал их на телеги и лошадей, устраивал в своей машине, помогал выносить мебель, посуду, мешки с кукурузой и мукой.
Васо Брегвадзе, как и Васильев, ни на шаг не отходил от Карда, пытаясь помешать ему таскать тяжести, увещевая и успокаивая его.
– К-у-д-а, не хватай ты эти тяжеленные мешки, без тебя обойдемся.
– Значит, ты можешь, а я нет, так, что ли? – посмеивался Карда. – Ты что же, моложе меня себя считаешь, а может, посильней?
– Насчет возраста молчу, но что касается силы, это еще надо проверить, – в тон Тариелу отвечал Васо.
– Так иди пособи Андро Гангия. Его сегодня лихорадка прихватила, замаялся. Если мне память не изменяет, ты в драгерском деле кое-что кумекаешь.
– В драгерском не очень-то, но на «Менике» и «Коппеле» мне приходилось работать.
Пока удалось найти драгеров для немецких экскаваторов, Васо Брегвадзе работал то на одном, то на другом. Эти машины он освоил неплохо и надеялся, что и с «Пристманом» ему удастся справиться.
Не долго думая, Васо вскочил на лошадь и пустился в путь. «Как это мне самому не пришло в голову подсобить Андро? Видел же, что лихорадит его», – упрекнул себя Васо, не таивший обиды на Андро. В глубине души он понимал разумность поправок Андро, от их осуществления дело только выиграло бы. Но Васо, как и Важе Джапаридзе, было тяжело расстаться со своим участком, а если подумать, даже тяжелей, чем Важе, потому что работал он на участке гораздо дольше Важи. «Ах ты, черт, а на совещании получилось, что я самый ярый противник поправок Андро!» – И, недовольный собой, он подхлестнул коня, чтобы побыстрей добраться до дамбы и заменить Андро в кабине «Пристмана».
И Васо подоспел как раз вовремя: его лошадь оказалась у «Пристмана» именно тогда, когда вконец обессилевший Андро уже не смог потянуть на себя рычаг, чтобы в очередной раз поднять ковш экскаватора. Рука его сорвалась с рычага и словно плеть повисла вдоль сгорбленного туловища.
– Ну, Васо, ты точно дождь в засуху, – только и вымолвил Андро.
Важа и Спиридон чуть ли не на руках вынесли Андро из кабины. Серова хотела было тут же отвезти Андро в Поти, но Гангия наотрез отказался. Зная, что от своего слова Андро не отступится, его усадили прямо тут же на дамбе, откуда он мог наблюдать за Риони и работой экскаватора.
Стоило Андро оставить кабину, как Васо тут же взялся за рычаги.
Андро хотел спросить его, как там дела в Сабажо, удалось ли эвакуировать селение, но за рокотом экскаватора и ревом Риони ничего было не разобрать. Андро попросил Спиридона расспросить Васо, и тот послушно направился к экскаватору.
«Там уже наверняка никого не осталось!» – крикнул из кабины Васо Брегвадзе.
Работы на дамбе оставалось немного... Вода поднялась настолько, что, по расчетам Андро, вот-вот должна была выйти из берегов и хлынуть в Поти. Медлить было нельзя. Это прекрасно понимал и Васо Брегвадзе и работал изо всех сил. «Пристман» оказался гораздо проще в управлении, нежели «Менике» и «Коппель».
Еще немного, и дамба будет разрезана, а вода уже сама прорвет перемычку.
– Спиридон, – обратился к Гуния главный инженер, – скачи в Сабажо и дай нам знать выстрелом из ружья, всех ли уже вывезли.
Только собрался Гуния вскочить на лошадь, как появились Тариел и парторг верхом на взмыленных конях.
– Как дела, Тариел? – окликнул его с дамбы Андро.
– Селение эвакуировано, Андро, – как можно громче ответил Тариел. Он и Коча Коршия спешились и быстро пошли вдоль дамбы.
Гангия встал, пошатнулся, едва удержавшись на ногах, чтобы не упасть. Серова тут же подставила ему свое плечо.
Начальник управления и парторг сразу заметили, в каком состоянии находится Гангия.
– Пора уже, Андро, – сказал Тариел Карда. – Пора уже резать, не то как бы Поти под водой не оказался.
– Нет, вода еще из берегов не вышла. – Гангия подошел к «Пристману», сложил ладони рупором и крикнул Васо: – Довольно, Васо, отведи экскаватор. Теперь уже вода сама довершит начатое. Побыстрее, побыстрее!
Не успел Андро произнести последнее слово, как вода действительно прорвала перемычку, размыла стены и устремилась вперед. Волна выбросила Брегвадзе из кабины и потащила его. Васо было вынырнул, но новая волна ударила его о дерево, потом проглотила и понесла.
– Василий Григорьевич! – только и успела крикнуть Серова.
...Вымытый ливнем город ослепительно сиял под утренним солнцем. Вода в лужах отливала небесной синевой. Пальмы, магнолии, индийская сирень, олеандры, розы в капельках дождя переливались всеми цветами радуги.
Город, утомленный тревогой, страхом и ревом гудков, все еще спал, приходил в себя. Отдыхало и море. И такой покой, такая тишина царили на улицах, в переулках, тупичках и домах, что никому даже не пришло бы в голову, что еще прошлой ночью их обитателям грозила смертельная опасность. Воздух был пропитан тяжелым, пьянящим ароматом земли и растений, пресыщенных влагой.
Неожиданно в это безмолвие ворвался резкий торопливый стук каблуков по тротуару. Видно, женщина бежала, и звук мужских шагов мягко и глухо сопровождал задыхающийся перестук ее каблуков. Мужчина шел размашисто, не ускоряя шага.
Со скрежетом отворилась и захлопнулась железная калитка. Женщина взбежала по деревянной лестнице и зачастила по коридору.
Голый по пояс Важа лежал на кровати у окна. Его грудь, плечи и руки матово блестели на свету, падавшем из окна. Глаза закрыты, но он не спал. Он был настолько потрясен, измучен и разбит событиями минувшей ночи, что сон его не брал.
«Что бы случилось с городом, не пророй мы дамбу? Как это удалось сделать Андро? И кто ожидал такого самопожертвования от Васо Брегвадзе? От человека, который постоянно ворчит, брюзжит и вечно всем недоволен, словно бы его все принуждают делать силой. Не спаси его этот самый Шамугия, быть бы ему теперь рыбьей поживой. А как плавает этот деревенский парнишка! Хорошо сделала Галина, что проводила Андро домой. Надо бы еще врача позвать. Как это я не додумался. Человека лихорадило, а он всю ночь в воде барахтался. И в больницу не пошел о Васо справиться. Кто знает, что с ним такое. А я обиду на Андро таил. Ха! Обиду. Это Андро должен был на меня обижаться, а не я на него. Гангия обо всей стройке заботится, а я ничего кроме своего участка знать не желаю. Как молокосос я себя вел, вот что. И с Андро, и с Галиной». Он не мог об этом думать, и вообще ни о чем не хотел он думать. Надо бы встать, сбегать к врачу, отвести его к Гангия, потом забежать в больницу, проведать Васо. Но тело его было налито свинцом. Не то чтобы встать, даже рукой пошевелить он был не в силах.
Солнце заглянуло в окно. Осмелевшие его лучи падали Важе на веки. Но он не чувствовал ни их прикосновения, ни их тепла. Лежал как замороженный. Он попытался было натянуть на себя одеяло, но руки не слушались его. «Что это со мной? – только успел он подумать, как тут же до слуха его донесся частый стук женских каблуков. – Галина. Это ее походка. Почему она бежит? И кто это с ней?»
Дверь распахнулась, и в комнату влетела Серова. Она еле переводила дыхание, волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она все еще была в пиджаке Спиридона Гуния. Лицо было бледно. За ней вошел Уча и встал у дверей.
Недвижимый еще минуту назад, Важа резво вскочил с кровати. Рука его потянулась к стулу, но одежды на нем не оказалось. Видно, тетя Русудан забрала сушить. Тетя Русудан, заслышав шаги Галины, следом за ней вошла в комнату.
Минуту все четверо застыли в оцепенении. Слышалось только частое дыхание Серовой.
– Что случилось, Галя? – спросил наконец Важа.
– Андрей Николаевич... – только и смогла выдавить из себя Серова. В горле у нее застрял ком.
– Что с Андро?! – едва не заорал Важа.
– Его взяли, – хрипло сказала Серова. Губы ее дрожали, слезы текли по лицу, и она закрыла его руками. – Его взяли на рассвете.
Важа прекрасно знал, что означает «взяли». Он видел, что Галина Аркадьевна едва держится на ногах, но он так растерялся, что даже не предложил ей сесть.
Русудан подвинула стул Галине и осторожно усадила ее.
– Его с постели подняли, с температурой... Вы бы видели его лицо... Боже мой... – Рыдание сдавило горло Серовой.
В то утро Русудан не пошла в управление – не смогла оставить племянника. Когда Серова с Учей ушли, Важа заперся в комнате, наглухо закрыл окна, чтобы в комнату не проникал шум улицы и моря. Маленький домик Русудан стоял на самом берегу, окнами к морю. Волны с тихим шорохом перебирали гальку, монотонно и однообразно. Этот звук раньше успокаивал, умиротворял Важу.
Но теперь он раздражал его. И вообще все его раздражало. Он ничего не желал слышать. Важа с головой укрылся одеялом – свет резал ему глаза. Он ни о чем не мог думать – в мозгу гвоздем застряло единственное слово «взяли». Он не знал, что делать, что предпринять, чтобы избавиться от этого слова. Бежать куда глаза глядят? Но слово и тогда преследовало бы его повсюду.
Кто-то постучал в дверь.
Важа отбросил одеяло и вскочил. Он с таким страхом уставился на дверь, словно бы впервые в жизни слышал этот звук.
– Важа, это я, Русудан, ты меня слышишь? – раздался голос тети.
Важа никогда не запирал дверь своей комнаты. Они не помнил, с чего это вдруг заперся. Он подошел и отпер дверь и тут же снова как подрубленный упал на постель.
– Почему ты заперся, Важа?!
– Не знаю. Который час?
– Уже поздно, поешь чего-нибудь!
– Что?.. Ах, поесть... Не хочется. В горло не полезет. Ничего не хочу. Хочу спать. И больше ничего. – И он снова укрылся с головой.
– Ладно, сынок, спи, – сказала Русудан и тихо прикрыла дверь.
Важа лежал, боясь пошевелиться. В голове было пусто. «Спи, сынок, спи, сынок, спи, сынок», – тетин голос монотонно повторялся в ушах...
Проснулся он поздно. И ничего не помнил.
Солнце было над крышей дома. Вечерело.
Желудок сводило от голода. Важа оделся. И, лишь подойдя к умывальнику, он все вспомнил. Все. И события прошедшей ночи, и утреннее происшествие.
Русудан дома не оказалось. Свадебный стол был накрыт по-прежнему. Важа подсел к столу и стал торопливо, жадно есть, запивая еду вином. И только потом он осознал, что сидит у свадебного стола. И вспомнил вчерашнее. «Что я наделал?!»
Русудан и Петре любили его как сына, и Важа отвечал им тем же. Каждое лето он приезжал сюда на каникулы и оставался здесь до начала занятий. Стоило Важе приехать, как Петре тут же тащил его в свой этнографический музей – посмотреть новые экспонаты.
Чего только не было в музее: детали орнамента на камне, жертвенники, кресты и иконы, квеври, амфоры, кувшины, горшки различных размеров и форм, пиалы, самая разнообразная утварь. Все это было изготовлено в различных центрах древней Колхиды, найдено экспедициями и крестьянами, подарено и навечно отдано музею. Здесь были хорошо обожженные широкие плиты черепицы, глиняные трубы водопровода, массивные железные орудия, бронзовые скульптурные портреты, а среди них скульптура Геракла, освободившего, по преданию, Прометея, прикованного к Кавказским горам и весьма популярного в древней Колхиде.
В стеклянных витринах красовались золотые ожерелья, браслеты, золотые и серебряные монеты всех времен с изображениями царей, цезарей, императоров, султанов, шахов, фигурки различных животных и зверей, греческая и римская керамика. На стенах были развешаны боевое оружие, конская сбруя, седла. Вдоль стен размещались земледельческие орудия и инструменты. И все это было немым свидетелем и вестником высокой древнейшей культуры Колхиды.
Петре Герсамия трясся над каждым предметом, хранил и оберегал все собранное здесь как зеницу ока. Этот человек был воистину фанатически предан прошлому Колхиды и неустанно заботился о ее будущем.
Важа резко отодвинул стул, поднялся, и тут же вновь засверлило мозг позабытое было слово. Важа стоял и тупо смотрел на стол.
Неожиданно в комнату ворвался гудок входящего в порт парохода, призывный, мощный, звучный. Мелко задрожали стекла в рамах. Важа узнавал пароходы по гудкам. И радовался им, как старым знакомым.
Он вышел на улицу в одной рубашке, забыв надеть пиджак. Он не знал, куда идет, зачем идет, просто так, не отдавая себе отчета, брел по тротуару.
Городские часы пробили пять раз.
Улицы были полны народу. Одни возвращались с работы, другие торопились в порт. Навстречу Важе попадались знакомые, они здоровались с ним, но Важа никого не замечал. Все мешалось в его глазах: люди и дома, заборы, пролетки и машины.
Он пришел в себя, лишь заслышав треск песка и галечника под ногами. Перед ним было море.
Море было неподвижно, словно небо, и такое же синее. Вдали на небе были разбросаны тонкие и толстые, белые и серебристые облака. Солнечные лучи, остро прорезавшие толщу облаков, четко обрисовывали их контуры золотистой каймой. Тонкая цветастая пелена легла на гладь моря. И то там, то тут пелену эту прорывали черные, лоснящиеся головы дельфинов. Потом из воды стали показываться блестящие горбатые спины и ножницы хвостов. Дельфины согласно и весело играли в свою извечную игру. Плеск воды усилился, море закипело. Перед глазами Важи беспорядочно замелькали, замельтешили хвосты, головы и спины дельфинов.
Дельфины заметили Важу и направились прямо к берегу. Плыли они быстро, целым стадом. Важе показалось, что они с сочувствием смотрят на него и дружелюбно кивают головами. Он впервые видел дельфинов так близко. Нечто человеческое почудилось ему в них. Важа изумился, подошел к кромке воды, ему вдруг захотелось погладить дельфинов по голове.
Дельфины как бы почувствовали Важино желание, развеселились, еще выше стали выпрыгивать из воды, закричали на разные голоса, словно бы разговаривая с Важей.
И Важа успокоился, забылось то слово. Стоял и смотрел на дельфинов.
Вновь раздался бой городских часов.
Дельфины, ныряя, постепенно удалялись от берега и вдруг сразу исчезли. Не слышно уже ни криков, ни плеска воды.
Снова зеркально засверкала поверхность моря. И солнце неуклонно опускалось к ней, оставляя мир и разбрасывая по морю холодные лучи.
Важа шел по берегу. Мокрый песок упруго прогибался под ногами. Вода, выплеснувшаяся на берег, намочила ноги. И ее холод вдруг снова напомнил ему принесенную Серовой весть, и вновь засверлило мозг ненавистное слово. «Неужели Андро не вернется больше? Не вернется к этому морю, к этой земле, изъязвленной болтами и ждущей его помощи?»
Теперь уже совершенно безразлично, какой участок – Чаладидский или Ланчхутский – осушат раньше. Ведь Андро уже не будет с ними. «Нет. Произошла какая-то ошибка, ужасная ошибка. Андро освободят, обязательно освободят».
Под ногами потрескивали песок и галька.
Взволнованный, измученный, с воспаленными от бессонницы глазами ходил взад-вперед по своему кабинету Тариел Карда. Он о чем-то напряженно думал, то и дело затягиваясь папиросой. Неожиданно он резко повернулся к Важе Джапаридзе, сидевшему возле стола заседаний:
– И в такое вот время ты просишь освободить тебя с работы? Оказывается, я напрасно терял время, – продолжил он, как видно, давно уже начатый разговор с Важей. – И все, оказывается, оттого, что, видите ли, тебе тяжело покидать свой участок. Не понимаю, что значит покинуть «мой участок». Не понимаю, что значит «мой» и «чужой» участок?! – Карда устало опустился на стул напротив Важи, вдавил папиросный окурок в пепельницу и в упор посмотрел на Важу. В глаза ему бросилось бледное, напряженное лицо Важи с опухшими красными глазами. Карда догадался, что Важа знает об аресте Андро Гангия, однако он был настолько возбужден, что и не думал щадить Важу: – У коммунистов есть одно общее дело – общее для всех, независимо от занимаемой должности, званий и заслуг. Общее для тебя, меня, Васильева, рабочего, крестьянина.
– Я понимаю, Тариел, – поднял голову Важа.
– Вот и прекрасно, что понимаешь, – сказал Карда и встал. – Я почти слово в слово повторил все то, что говорил вчера на совещании. А ты по-прежнему упрямо настаиваешь на своем.
– Мне вовсе не требуется повторять все сначала. Я понимаю, что негоже делить на «свое» и «чужое», но мне все равно будет тяжело расстаться с Ланчхутским участком. Шутка сказать, я шесть лет отдал ему, целых шесть лет...
– А ты думаешь, другим легко?
– И другим не легко. Всем будет тяжело расставаться – и Васо Брегвадзе, и крестьянам, и рабочим стройки. – Важа помолчал. – А вы случайно не знаете, как себя чувствует Васо Брегвадзе? – спросил Важа и тут же застыдился своего вопроса. Надо было пойти проведать Васо, а не осведомляться о нем У начальника управления.
– Он в очень тяжелом состоянии. У него сотрясение мозга, рука сломана. Васо потерял много крови, ему сделали переливание. – Тариел так сильно переживал беду, приключившуюся с Васо, что говорил сбивчиво, запинаясь.
– Кто дал ему кровь?
– Тот самый парень, ну, за которого невесту не отдают. – Тариел вытащил папиросу из коробки, но не закурил, мял пальцами, пока вконец не искрошил ее. Он бросил папиросу в пепельницу и достал новую.
– Васо ни за что не оставит стройку, – продолжал Карда. – Ни за что, даже если принуждать его. – Карда затянулся.
– Допустим. Но что прикажете мне сказать рабочим и крестьянам, с нетерпением ждущих осушения земель участка, что? – Важа чувствовал, как беспочвенны и шатки были его доводы, высказанные вчера на совещании и сегодня в ответ на рассуждения Карда.
«Неужели мною и впрямь движет одно лишь честолюбие?» – с тревогой и раздражением думал Важа.
– Но ведь и строители Чаладидского участка ждут эту самую землю, и притом с неменьшим нетерпением! – Не докурив папиросу, Тариел вновь вдавил ее в пепельницу. – Ты коммунист, Важа, солдат партии.
– Какое это имеет значение, Тариел? – безвольно произнес Важа.
– То есть как это – какое?! – с изумлением и сурово переспросил начальник управления и пристально посмотрел на Важу, словно желая убедиться, что именно он сказал это. – То, что мы, коммунисты, повсюду, в любых обстоятельствах, остаемся солдатами партии, всегда имело, имеет и будет иметь огромное значение. Надеюсь, тебе не надо разъяснять, что значит быть солдатом?
– Знаю, Тариел, знаю, – устало сказал Важа, не испытывая ни досады, ни горечи от тона Тариела, ведь Карда был прав. – Ну, допустим, как коммунист и солдат партии я здесь останусь...
– Да, как коммунист и солдат партии ты обязан остаться, но этого вовсе недостаточно. Ты должен остаться по убеждению, всем сердцем. Остаться с сознанием того, что это необходимо строительству и народу. Отлично сказал вчера Васильев: основным в поправках Гангия является фактор времени, и время это для человека, во имя всех, о ком ты так беспокоишься. Но это еще не все. Впрочем, все, ибо это и есть, это и означает быть солдатом партии. Ты коммунист, Важа, и ты вырос под крылом Андро Гангия. Недостаточно быть просто хорошим, даже отличным инженером. Под крылом настоящих коммунистов всегда растут, должны расти настоящие коммунисты и настоящие люди. Андро как раз из тех коммунистов, которые всегда являлись образцом, примером для подражания... Ты, наверное, удивляешься, что говорю так о человеке... Да, я не боюсь сказать это. В моих глазах, в моем сознании и убеждении, Андро всегда был и остается человеком с чистой совестью, окрыленным народным делом, одержимым великой идеей заставить землю безраздельно и преданно служить человеку. Во имя осуществления своей мечты Андро всегда шел впереди, невзирая на преграды и трудности. Такие люди способны на великие подвиги, они зорко смотрят вперед и видят далеко и четко. Вот это и есть, по моему глубокому убеждению, практическое и конкретное проявление силы коммуниста и руководителя.
Я знавал одного сельского учителя, Важа, – остановился он перед Джапаридзе, – Шалву Кордзахия, социал-федералистом он был. Жил он в узенькой комнатушке. Ничего у него не было, кроме стола, стула, постели и книг. И никакой личной жизни. Фанатически был предан идеям социал-федерализма. Он был категорически против вступления Одиннадцатой армии в Грузию. Но когда он познакомился с ленинским Декретом о земле, когда понял, что несут большевики Грузии, он пришел к нам. Тогда его слово имело для нас решающее значение. И сказать это слово в то время семидесятилетнему человеку, социал-федералисту, было нелегко. Многие тогда заблуждались. Иным казалось, что Одиннадцатая армия состоит из русских большевиков-захватчиков. И учителю так казалось. Но он поверил Ленину, его делу, поверил большевикам.
Важа поднял голову и взглянул на портрет Ленина, висевший на стене кабинета. Вождь был в своем рабочем кабинете в Кремле. Он стоял, опершись на стол, склонив голову набок. И Важе показалось, что Ленин внимательно и задумчиво слушает их беседу.
Тариел тоже посмотрел на портрет вождя и понял, что причиной тревоги Важи была не бессонница и не вчерашняя ночь. И даже не консервация строительства его участка. «Да, он знает про арест Гангия!»
– Вот и я стал большевиком, потому что поверил Ленину, – сказал Тариел Карда. – Я родился и вырос в этом городе. Здесь и работал грузчиком в порту. Здесь же стал руководить нелегальным марксистским кружком. Знаешь, какой это был спаянный, сильный коллектив? Я любил этих людей, и они отвечали мне тем же. Я любил море, порт, завод, город. Мне очень хотелось учиться, но в один прекрасный день партия направила меня на село. Мне было тяжело оставить друзей, порт, завод, море, город... И еще одну женщину... К тому же я плохо знал село, крестьянский быт и характер людей, но все равно поехал. Я осознал, что так нужно было для дела, для партии, и поехал.
– Тогда было другое время, Тариел!
– Другое время?! – угрюмо посмотрел на Важу начальник управления. – Что значит другое время? Для коммуниста время не играет никакой роли. Коммунист всегда солдат партии. В горе и радости. Всегда. – И потом, уже успокоившись, продолжал: – Я никогда не думал о себе – только о деле. И самым великим делом был для меня человек, народное дело. Самое великое достояние человека – человек, говорил Ленин. И так должен думать каждый коммунист. – Тариел сел. – А потом было село, я полюбил крестьян, прикипел к ним всем сердцем и начисто забыл о городе. Но партия вновь перебросила меня сюда, секретарем горкома. А потом меня назначили начальником управления нашего строительства. – Тариел вновь встал, подошел к окну и стоял так некоторое время, опершись о подоконник, спиной к Важе. – Мне понятна твоя боль, Важа... Мы приносим твой участок в жертву грандиозному делу. А такое дело редко обходится без потерь.
– Когда люди узнают, что работа на участке приостановлена, мы не досчитаемся многих. Больше половины крестьян уйдет от нас, навсегда уйдет. – Важа смотрел на Карда запавшими глазами. Он хотел оправдать свое решение не только перед Тариелом Карда, но и перед самим собой, но это никак у него не получалось. Лицо Андро Гангия стояло неотступно перед глазами. «Так хотел Андро, только об этом и мечтал Андро – собрать все силы в кулак на Чаладидском участке. И Андро был прав, прав!» – не отпускала Важу неотвязная мысль.
– Пусть уходят те, кто пришел к нам лишь ради земли, – отрезал Тариел.
– Кто же тогда работать будет, Тариел?
– Те, кто останется... И еще техника. С каждым днем мы будем получать все больше техники. Сейчас на стройке работают экскаваторы и бульдозеры лишь английского и немецкого производства. Но скоро мы получим свою, отечественную технику. Не всегда же нам жить по-нынешнему. Наши экскаваторы будут получше всех этих «любеков», «пристманов», «менике» и «коппелей».
Важа боролся с желанием тут же, не сходя с места, согласиться, признать правоту Тариела. Он встал.
– Все, что вы говорили тут, – чистейшая правда, но вы должны отпустить меня, Тариел. Вы прекрасно знаете, что без труда нет для меня жизни, однако...
– Садись! – резко приказал начальник управления. – Ты, верно, плохо меня слушал! – не скрывал раздражения Тариел.
– Может быть... Но я слушал как мог.
Татиел Карда видел, что Важа встревожен и расстроен ничуть не меньше его и что причина этого кроется вовсе не в упразднении Ланчхутского участка. Он взглянул на стенные часы.
– Уже время начинать совещание, – Тариел подошел к двери и дважды повернул ключ. Затем, подойдя к столику, начал: – Я чуть ли не слово в слово повторил то, что говорил вчера. Но я не то хотел сказать... – Тариел, понизив голос, обернулся к двери. – Ты по-прежнему просишь освободить тебя от работы. И я, оказывается, впустую говорил с тобой все это время. – Он посмотрел на Важу и еще раз убедился, что тот все знает уже. Теперь его не уму-разуму надо было учить, а просто поддержать. Однако он не сумел этого сделать. Просто не совладал с горечью. А надо бы. Он обязан сказать Важе все. Сам. И никто другой. – Важа, Андро Гангия неизлечимо болен. У него рак.
У Важи все внутри похолодело.
– Что ты говоришь, Тариел? – еле вымолвил он.
– Об этом знают лишь три человека.
Важа не отрываясь смотрел в бледное, в бисеринках пота лицо начальника управления.
– Всего лишь трое. Я, врач и сам Андро.
– Кто бы мог подумать...
– Да, глядя на Андро, никто бы об этом не догадался. Однажды он невзначай обмолвился: большому делу, мол, необходима страсть, вера и твердость. Медицине, оказывается, известны случаи, когда страсть, вера и душевная стойкость побеждали недуг, даже саму смерть. Он не раз говорил, что пока не будет осушен Чаладидский участок, смерти он не по зубам. И он был убежден в этом... – Тариел запнулся, замолчал. – Андро наверняка одолеет смерть. Человек с его убежденностью все побеждает, даже смерть.
Тариел Карда надолго замолчал. Было заметно, что ему хочется что-то сказать, но не хватает решимости.
Важа выжидательно смотрел на него.
– Однажды Андро сказал мне: если все же смерть одолеет меня, назначь на мое место Важу Джапаридзе...
