Текст книги "Земля"

Автор книги: Григол Чиковани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– А мы уже спасателей собирались звать.

– Мы думали, вы уже не выплывете.

– Они, как дельфины, плавают, море им нипочем.

– Еще бы, видно, на море выросли.

Ция тяжело дышала, грудь ее ходила ходуном.

– Почему вы так далеко заплыли, почему?! – укоризненно отчитывала их крашеная.

– Я солнце поймать хотел, – ответил Уча.

– Поймать солнце? – удивилась Изольда.

– Вот именно.

– Ну и что же, поймал?

– А как же. Вот оно – мое солнце.

Ция стояла, как прежде, гордая и счастливая.

Солнце тут же сменилось луной, яркой, полной, сияющей, как солнце.

Берег моря и само море были освещены словно днем.

Ция и Уча босиком шли по песку. Обувь они держали в руках. Время от времени к ногам их ластилась белопенная, ласковая волна.

Пена переливалась тысячами пузырьков. Пузырьки поочередно лопались, исчезали, уходили в песок.

Они крепко держались за руки и шли, ничего вокруг не замечая. Они не слышали тихих вздохов моря, не чувствовали, что давно уже шагают по белой кромке пены. И все это потому, что никогда еще не были они так близки к счастью.

Одежда, надетая на мокрое, прилипала к телу, но они и этого не ощущали.

Уча тихонько напевал песню о Цире и розе.

А Ция перебирала в памяти бурные события сегодняшнего дня – все, что она увидела, услышала, пережила. Все это обрушилось на нее нежданно-негаданно: встреча с Учей, море, народ на пляже, издевки и восхищение женщин, Учино предложение, эта негромкая песня.

Никогда еще в ее жизни не случалось столько всего за день. Словно сегодня она заново родилась на свет и воспринимала все первозданно и изумленно. Как долго ждала она этого дня! И как прекрасно прошел он! Рядом с ней шагал Уча, крепко держа ее руку и касаясь плечом ее плеча. Он пел лишь для нее одной и радовался только ей одной. Так вот и шли они к директору опытной станции.

– Ты про меня поешь, Уча?

– А про кого же еще.

– А может, про Циру?

– Ты моя Цира и ты моя роза.

Вновь запел Уча, но Ция прервала его:

– А вдруг директор не захочет взять меня на работу? Что мне тогда делать? Как же я останусь здесь, с тобой? Домой я уже не поеду. Я с тобой хочу!

– Ну и оставайся со мной. Когда директор узнает, почему ты остаешься, он наверняка примет тебя на работу, вот увидишь.

– А что ты ему скажешь, почему я осталась?

– Скажу, что мы решили новые побеги пустить.

– Так прямо и скажешь?

– Так и скажу.

– Нашел что говорить! – счастливо рассмеялась Ция.

Они остановились у самой кромки белой пены, повернулись лицом друг к другу и робко заглянули друг другу в глаза. Обувь упала на гальку.

– Уча... – изменившимся голосом прошептала Ция и крепко сжала его руки. – Нас увидят, Уча.

Белая пена шипела на песке, а легкая волна медленно раскачивала их обувь.

– Не надо, Уча.

Тела их внезапно отяжелели, и они опустились на белую пену, даже не замечая, что волна уже далеко отнесла их обувь. Уча обнял Цию за плечи и крепко прижал к груди.

Ция, словно осиновый лист, трепетала в его сильных руках.

– Уча...

Уча прильнул к ее губам.

Ция оттолкнула его руками... Вырвалась. И тут же пожалела об этом. Потом вскочила на ноги и понеслась по белой полосе прибоя. Уча бросился за ней.

Ция мчалась во весь дух, почти не касаясь земли ногами. Сверкали в лунном свете ее ноги.

Следом за ней несся Уча.

– Ция, Ция!

А Ция все бежала и бежала. Сверкали в лунном свете ее круглые коленки.

Позабыв про обувь, не чувствуя, что совершенно намокли, самозабвенно продолжали они свой неудержимый бег. Не разбирая дороги, мчались они, и фонтаны брызг взлетали из-под быстрых их ног. Насквозь промокшие, босые неслись они к опытной станции, чтобы поспеть до ухода ее директора Гванджи Букия.

– Ция, Ция! Подожди меня, Ция. Постой, Ция!

Но Ция не слышала. Она бежала все быстрей и быстрей, опьяненная счастьем и первым поцелуем.

Уча знал, что Гванджи Букия обычно допоздна засиживается в лаборатории станции, но ведь может случиться, что именно сегодня он уйдет пораньше.

Ция остановилась, не зная, куда бежать.

Уча нагнал ее.

– Мы не успеем. Директор, наверное, ушел...

– Это ты во всем виноват, Уча.

– Виноват, еще как виноват.

– Нашел время целоваться, – Ция не могла простить себе, что оттолкнула Учу.

– Я не хотел, Ция, честное слово, не хотел. Но не смог удержаться.

– Ах, ты еще и не хотел? – насупила брови Ция.

– Это ты не хотела.

– Кто это тебе сказал, что не хотела? – озорно, громко расхохоталась Ция. Она едва переводила дыхание, но смех ее был веселым и заразительным.

Уча тоже расхохотался облегченно и весело.

– Почему же ты от меня сбежала? – спросил Уча.

– А ты почему меня не догнал?

– Ты летела словно ветер, тебя догонишь, как же!

– А ты должен был догнать!

И они побежали снова, бежали по грязи, по лужам, не чуя под собой земли. Ноги уже подламывались, сердца готовы были выскочить из груди, а они все бежали. Добежав до опытной станции, они остановились.

– Не ушел еще Гванджи Букия, – с облегчением выдохнул Уча. – Видишь вон то освещенное окно? Там и находится лаборатория.

У железных ворот опытной станции стоял грузовик Эстате Парцвания.

– Я погибла, это наша машина, – воскликнула Ция. – Дядя Эстате меня, наверное, здесь ищет. Может, он у директора? Я не пойду.

Председатель сидел в машине, тяжело навалясь на дверцу. Мощный храп сотрясал его тяжелое тело. Храп этот заставил вздрогнуть насторожившихся Цию и Учу.

Эстате Парцвания был самым известным председателем колхоза в районе. С первого дня основания колхоза «Солнце Одиши» он был неизменным его руководителем. День и ночь трудился он не покладая рук. Но стоило ему лишь присесть, чтобы перевести дух, как он тут же засыпал, и храп его был слышен на всю округу. Тогда, хоть из пушек над ухом пали, добудиться его было невозможно.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Ция, заслышав председательский храп, и побежала к машине.

– Чичико тоже спит, – шепотом сообщила она Уче. – Оба спят как убитые, видно, обыскались меня. – Она тихонько обошла машину.

Шофер был такой высокий, что в кабине ему приходилось сидеть согнувшись в три погибели. Теперь он спал, свесив голову набок.

Ция подошла к нему на цыпочках и осторожно коснулась пальцами его губ.

– Чичико!

Шофер мгновенно проснулся. Он неловко мотнул головой, с трудом распрямился и выглянул в окошко. Увидев Цию, он хотел было рассердиться, но его длинное лошадиное лицо помимо воли расплылось в довольной улыбке.

– Слава богу, явилась барышня, – стараясь придать строгость своему голосу, пробурчал он.

– Что случилось, Чичи? – ласково спросила его Ция.

– Она еще спрашивает, что случилось, – громко начал шофер, но Ция вновь коснулась пальцем его губ.

Уча стоял за спиной Ции. Заметив его, Чичико не утерпел и грозно отвел от себя Циин палец.

– Вот, оказывается, с кем ты прошлялась весь день! – процедил он сквозь зубы. – Мы тут с ног сбились, весь город обшарили, душа из нас вон, а тебе хоть бы хны.

– Тише, Чичи, прошу тебя, тише! – просила Ция.

– А ты меня не учи, не то заору, – пригрозил Чичи.

– Нет, ты не будешь кричать, Чичи. Прошу тебя. Ты же мой золотой Чичи, ведь правда? Золотко мое.

– Твое золотко за спиной твоей прячется, – зыркнул он глазами на Учу. – Как заору!

Ция знала, что Чичи не станет орать. Она провела рукой по его щеке.

– Чичи! У тебя же доброе сердце, Чичи. Ты же мой Чичи.

– Никакой я не твой и никакой не Чичи. Чичико меня звать, ясно?

– Нет. Ты для меня всегда будешь Чичи. Мой добрый и хороший Чичи. – Ция вновь погладила его по щеке.

Чичико совершенно размяк, но пытался сохранить металл в голосе.

– Не надо меня гладить. Ничего ты этим не добьешься.

– Я остаюсь здесь, Чичи.

– Что-о-о?

– Я здесь, говорю, остаюсь.

– С этим золотцем, да? – с угрозой спросил Чичико и смерил Учу недобрым взглядом.

– Да, Чичи.

– Ну, теперь я заору, как пить дать заору, и не пытайся удержать меня, не поможет. – Чичико резко распахнул дверцу машины, выпростал из нее свое длинное тело и выпрямился во весь свой громадный рост. Голова его оказалась вровень с крышей кабины.

Уча захлопал глазами от изумления – как могла уместиться в кабине эта верста?

При своем громадном росте Чичико был неправдоподобно худ, но необычайно силен. Меняя камеры, он мог приподнять свою машину и подставить под нее домкрат.

Он кругом обошел Учу, еще раз смерил взглядом и сжал кулаки.

– Этот вот молокосос и есть твое золотце? – проревел Чичико и поднес кулак к самому носу Учи.

– Не смей, Чичи, – бросилась к нему Ция и отвела его здоровенный кулак в сторову. – Он мой жених.

– Жених? Так бы сразу и сказала, а то – золотце, – удовлетворенно протянул он и тут же спохватился. – Т-с-с, не то Эстате проснется. – И подал свою громадную ручищу Уче. Чичико с такой силой сжал Учину руку, что хрустнули пальцы. – Ну, здравствуй, Чичико Читана приветствует тебя. Молодец, утер нос нашим ребятам. Как тебя звать-то?

– Уча.

– А фамилия?

– Шамугия.

– Еще раз молодец. Хорошее у тебя имя. Да и фамилия подходящая.

– Мы к директору идем, Чичи, – сказала обрадованная мирным рукопожатием мужчин Ция.

– Что это вы у директора забыли? Вам в загс надо. А я у вас посаженым отцом буду, идет? – не замечая, что Ция с Учей босые и мокрые, продолжал Чичико.

– Только не теперь, Чичи...

– Что значит не теперь? Ты ведь с ним здесь оставаться собралась... – Чичико еще раз оглядел Учу с ног до головы. – Он и вправду у тебя золотой. Но почему он босиком и к тому же мокрый до нитки. Ты, случаем, парень, не в колодец свалился, а?

– Нет, Чичи. Не падал он в колодец. Видишь, и я босая, да еще и мокрая. Сейчас не время об этом расспрашивать. Я остаюсь здесь, но пока что мы собираемся жить врозь.

– Скажешь тоже! Что это за жизнь врозь? Тоже мне семья! – возмутился Чичико. – Форменный обман.

– Нет, Чичи, это не обман. Я пока что не собираюсь замуж. Я просто буду здесь работать.

Председательский храп, то громовый, то свистящий, сопровождал всю эту негромкую беседу.

– Работать здесь? – Лошадиное лицо Чичико вытянулось еще больше. – Ни за что! – внезапно заорал он. – Ну, теперь смотри у меня! Я бужу Эстате, ясно? Работать она здесь будет! Я тебе покажу работать здесь. Это же измена. Своему селению измена, родителям своим измена! – кипятился Чичико.

– Да, да, я здесь должна работать, Чичи, – нетерпеливо перебила его Ция. – Потому что... – от волнения она осеклась. – Потому что... В общем, не все ли равно почему.

– Нет, не все равно.

– Ну, хорошо. Потому что здесь работает Уча. Мы давно любим друг друга, Чичи. И больше ждать мы не намерены. Не можем мы жить друг без друга, понял теперь?

– А-а-а, – растрогался Чичико.

– А посаженым отцом ты у нас будешь, Чичи.

– Разумеется, я. Все ясно, – смягчился Чичико, – когда расписываться будете?

– Когда Коратские болота осушим.

– Ничего себе!

– Не беспокойся, Чичи, мы их скоро одолеем. Как только закончится прокладка главного канала, нам дадут участок, и мы поставим дом... Если вдруг дядя Эстате проснется, ты его не пускай, ладно?

– Идите, идите. Я его по рукам-ногам свяжу.

Ция схватила Учу за руку. Они вбежали в калитку, бегом пересекли двор, осторожно обошли длинный ряд тускло сверкающих в лунном свете теплиц, вошли в коридор и робко остановились возле двери лаборатории. Только здесь осознали они, что сказал им Чичико: ведь они были босиком и насквозь мокры. И чувство стыда и неуверенности захлестнуло их. «Как же мы зайдем к директору в таком виде?» – глазами спросили они друг друга.

В это время дверь отворилась, и из лаборатории вышел сам Гванджи Букия, с усталым лицом и портфелем под мышкой. Он с нескрываемым изумлением уставился на парочку, понурясь стоявшую у его дверей.

– Это мы, товарищ Гванджи... Я и Ция.

– Ах да, Ция. Конечно, конечно... Но что с вами случилось? – оглядывая их жалкие фигуры, спросил он.

– Ничего такого... Просто намокли... Знаете, дождь.

– Дождь? – выглянул в окно Гванджи.

– Ну, не то чтобы дождь... Мы в море купались... А нашу обувь унесла волна... И мы остались босиком.

– Как бы вы не простыли.

– Мы не простудимся, товарищ Гванджи... Напротив, нам так жарко.

– Жарко? Ничего не понимаю.

– Да, знаете, немножко жарко, – не смея от стыда поднять голову, пробормотала Ция.

Гванджи распахнул дверь в лабораторию.

– Пожалуйте!

– В таком виде? – спросила Ция.

– Ничего страшного, Ция.

И все-таки Ция не осмелилась переступить порог лаборатории. Гванджи взял ее под руку и чуть ли не силой заставил ее войти. Положив портфель, Гванджи сел за стол и зажег настольную лампу.

Перепуганная и растерянная, Ция, смущаясь, стояла у стола.

– Ну, здравствуйте, Ция. Вот вы, оказывается, какая.

– Да, да, босая, мокрая, смешная, во всем виноват Уча.

– Босая, мокрая – согласен, но вовсе не смешная, – серьезно сказал Гванджи. Ция ему понравилась сразу.

– А какая же? – подняла наконец голову Ция и посмотрела на Гванджи.

– Ну, знаете, такая... В общем, отказавшая Уче, пока он на земле не поселится.

– А вы откуда знаете? – удивилась Ция.

– Я все знаю.

– Я Уче не отказывала... Я иду за него. Вы просто не знаете, хоть сегодня за него иду, – затараторила Ция. – Я здесь остаюсь, если вы меня на работу возьмете. Я с Учей остаюсь.

– Да. Ция останется со мной, если вы ее на работу возьмете, – сказал Уча. – Она – цитрусовод, сможет саженцы выращивать.

– Я знаю. Ты мне уже говорил. Взять-то я ее возьму, только вот где она жить будет? С жильем у нас туго! Общежитие – это все, чем мы располагаем.

– В общежитии я и буду жить... если вы позволите, – быстро ответила Ция, боясь, что директор вдруг передумает.

– В общежитии? Как же вы будете в общежитии жить вдвоем? – улыбнулся нетерпению Ции Гванджи.

– Мы еще не муж и жена, товарищ Гванджи, – сказал Уча. – Мы пока врозь поживем. Я – в Кулеви, она – здесь.

– Врозь?

– Да, да, врозь. Вот когда главный канал закончим, тогда и станем жить вместе.

– Ну что ж, главное – любить друг друга, а немного потерпеть можно.

– Мы любим друг друга, – выпалила Ция и покраснела. – Мы потерпим.

– Вот и прекрасно. Ради любви человек все на свете вытерпеть может. – Гванджи что-то написал на листке блокнота, вырвал его и, сложив вдвое, протянул Уче. – Отнеси это Лонгинозу Ломджария. Пусть он ее во второй барак поселит. Это здесь, во дворе.

«Здесь я буду жить», – повторила про себя Ция, переминаясь с ноги на ногу. Она боялась, что Эстате уже проснулся и вот-вот зайдет сюда. Поэтому она с испугом, не отрываясь, смотрела на дверь.

– Ну что ж, до свидания, друзья.

– Большое спасибо, товарищ Гванджи, – направляясь к двери, сказала Ция.

Едва выйдя в коридор, Ция взяла записку у Учи и быстро пошла к выходу.

Эстате по-прежнему храпел в машине.

– Ну, как дела? – спросил их Чичико.

– Бсе в порядке. И на работу взяли, и жилье дали, – сказала Ция. – У тебя нет карандаша, Чичи?

– Есть, – Чичико протянул ей карандаш.

Ция осторожно оторвала кусочек чистой бумаги от записки Гванджи, положила ее на крыло машины и написала мелким почерком: «Дядя Эстате! Я вышла замуж. Отцу с матерью передайте, что я вышла за того парня. Не обижайтесь, дядя Эстате, что я не пишу имени и фамилии того парня... – Ция на мгновение задумалась: – Я очень счастлива, дядя Эстате. Люблю, люблю, люблю. Ваша сумасбродная Ция». Записку она отдала Чичико.

– Эту записку ты отдашь дяде Эстате в Хораги, хорошо? А теперь поезжай. Счастливо ехать. – Ция приподнялась на цыпочки и поцеловала Чичико в щеку. – Если бы ты знал, Чичи, какая я счастливая.

– Не растравляй мне рану, девочка.

– Ты не знаешь, что такое любовь, Чичи.

– Знаю, знаю. Не заставляй меня плакать, девочка... – расчувствовался Чичико. Потом он медленно забрался в машину и тихонечко захлопнул дверцу. – Не забывай о своем обещании, девочка.

– Где же я найду лучшего посаженого отца, Чичи?

– Пока.

До самого Хораги Чичико вел машину осторожно. Председатель спал все в той же позе, привалясь к дверце машины. Во сне он сердился на Цию, грозил ей, ругал. В промежутках так храпел и сопел, что Чичико со страхом смотрел на него.

– Улетела, дядюшка Эстате, наша сумасбродная девочка. Фьюить! Улетела, – бормотал Чичико, сожалея в душе, что она действительно улетела.

Уже светало, когда они добрались до Хораги. Эстате зашевелился. Он обычно всегда просыпался в это время, вместе с птицами. Поэтому и просила Ция передать ему записку в Хораги – она знала, что раньше председателя не добудишься. И правда, стоило только машине въехать в Хораги, как Эстате проснулся и стал протирать глаза.

– Где мы, Чичико? – удивился он, заметив, что машина уже не у ворот опытной станции.

– Мы в Хораги!

– Что-о-о?

– В Хораги, говорю, приехали.

Эстате высунулся в окно и заглянул в кузов.

– Где Ция?

– Ции нет, Эстате Филиппович.

– Что значит «Ции нет»?

– А то, что Ции и впрямь нет. Вот ее послание, – Чичико протянул записку председателю.

– Что это такое? Записка? – взвился Эстате. – Откуда записка? Зачем записка? Если Ция не пришла, какого черта ты ехал?! Сейчас же останови машину, олух! – взревел председатель.

Чичико послушно затормозил. Председатель снова высунулся в окно и долго смотрел в кузов. Увидев, что Ции нет, он резко распахнул дверцу, выскочил из машины и несколько раз обошел ее, становясь на цыпочки и в который уже раз заглядывая в кузов. Он не верил собственным глазам. Ции не было. Эстате быстро вскочил в машину и с такой силой хлопнул дверцей, что машина вся задрожала.

– Поворачивай обратно! – сурово приказал он Чичико.

– Какой смысл поворачивать, дядя Эстате? – смиренно произнес Чичико, подавленный взрывом председательского гнева. – Улетела наша сумасбродная девочка, фьюить, и улетела... – Произнеся эти слова, Чичико снова расчувствовался.

– Улетела? – с дрожью в голосе спросил председатель и побледнел.

– Прочитай лучше записку, дядя Эстате. Мне самому охота послушать, – подал записку Чичико.

Председатель неторопливо водрузил очки на нос. Вытащив из кармана фонарик, он разгладил записку и осветил ее.

– Что-о-о? Вышла замуж? – рявкнул он. – Неужели здесь так и написано?

– Так и написано, дядя Эстате: «Вышла замуж».

– За кого она вышла замуж? За кого, я тебя спрашиваю?

– Там все написано.

– «Отцу с матерью передайте, что я вышла за того парня», – продолжал читать Эстате. – Что значит «за того парня»? – посмотрел он на Чичико.

– Читай дальше, дядя Эстате, наверное, там все сказано.

Эстате поднес записку к самым глазам.

– «Не обижайся, дядя Эстате, что я не пишу имени и фамилии того парня».

– Здорово, – с одобрением воскликнул Чичико, – «не обижайся», а, вот здорово! Ха-ха-ха, – загоготал он. – Без ножа зарезала и – не обижайся. Вот это да! Это она, наверное, чтобы вы ее не нашли. Здорово, а?

– Чему ты радуешься, бесстыдник? Здорово! Что здорово, я тебя спрашиваю, что? Убежала из колхоза, предала, оставила нас, и это, по-твоему, здорово, да?

– Что поделаешь, дядя Эстате, девочка судьбу свою нашла. Чем же это, скажи на милость, не здорово, а?

Председатель безнадежно махнул рукой. Потом вновь приблизил записку к глазам.

– «Я очень счастлива», – прочитал он.

– А я что говорил?

– Говорил, говорил, но я любил ее как свою дочь. Она лучшей работницей в колхозе была. И вот теперь: прощай, до свиданья! Я и сам понимаю, что рано или поздно это должно было случиться, но... «Люблю, люблю, люблю», – продолжал читать записку Эстате. – Совсем, видно, обезумела моя сумасбродная девочка, – неожиданно прослезился он. – Где это видано, чтобы вот так любить? «Люблю, люблю, люблю», – повторил он.

– Ведь говорится, в любви меры не бывает, дядя Эстате... Это не то что здорово, это... – не смог найти слов Чичико. – Для такой любви даже слов и то не найдешь.

– Зачем слова искать? – смягчился председатель. – Зачем настоящей любви слова, дурачок? – мечтательно произнес председатель и потрепал по плечу шофера.

– Нужны, как же не нужны! Разве поэты не пишут стихи про любовь? Еще как пишут и сколько хороших слов находят. Что может быть на свете прекраснее любви? А для прекрасного и слова прекрасные нужны. Так ведь?

Но председатель уже не слушал его и продолжал читать записку.

– «Ваша сумасбродная Ция», – засмеялся вдруг он.

– Не напрасно ты ее сумасбродной назвал, – сказал Чичико, – ох не напрасно. Разве тогда она была сумасбродная? Это она сейчас ошалела от любви. Любовь, видно, еще не такое может. А вот я еще никого не свел с ума, несчастный я человек, – грустно вздохнул шофер.

– Почему же?

– Не знаю... Вот бы полюбила меня такая девушка! Я бы тоже свихнулся.

– Не печалься, дружок. Успеешь еще свихнуться, придет и твое время, – подбодрил его председатель. – Дай бог, чтобы побольше таких, как Ция, сумасбродок было на свете, – печально добавил он и вдруг как грохнет: – Давай, Чичи, полный вперед.

– Есть полный вперед, товарищ председатель!

– Вот так. А ты не печалься, дурачок. Любовь никого стороной не обходит.

Как только машина отъехала, Ция, посмотрела себе на ноги.

– Как мы покажемся на глаза Лонгинозу Ломджария в таком виде? Что он подумает, на смех нас поднимет.

– Ума не приложу, как нам быть? – забеспокоился Уча. – Лонгиноз Ломджария – человек порядка. Он нас даже на порог не пустит.

– Что значит не пустит? – возразила Ция. – Вот записка директора. Не пустит в дверь – я в окно влезу. Лишь бы рядом с тобой быть, Уча.

– Ничего себе – рядом. Да отсюда до Кулеви километров двадцать, не меньше.

– Подумаешь! Каждое воскресенье мы будем вместе. Опытная станция в воскресенье, наверное, не работает.

– Не работает.

– Вот видишь... Давай отойдем под платаны и выжмем одежду, не ходить же нам мокрыми.

Уча снял с себя рубаху, выжал ее, тряхнул и вновь надел.

Ция выжимала подол платья и разглаживала его руками. Все это она делала быстро, словно боялась, что, не приди они к Лонгинозу Ломджария сию минуту, не видать ей обещанной комнаты.

Потом они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

– Не будь мы босиком, никто бы ничего не заметил, – сказала Ция. – Пойдем, Уча, – взяла она парня под руку, и они направились к бараку.

Барак стоял в эвкалиптовой аллее, в двух шагах от опытной станции. В огороженном проволочной сеткой небольшом дворике цвели розы. Они призрачно мерцали в лунном свете. Воздух весь был пропитан нежным розовым ароматом.

Перед бараком стоял мотоцикл Лонгиноза Ломджария.

– Лонгинозов конек, – сказал Уча.

Но Ция любовалась цветами и не обращала внимания на мотоцикл.

– Ты чувствуешь, какой здесь нежный запах, Уча?

– Да, здесь жить неплохо. Вдыхай себе на здоровье этот райский аромат и живи припеваючи. А мы там гнилым болотным духом дышим. – Уча был очень доволен, что Ция будет жить именно здесь, среди такой красоты.

– Мне очень жаль, Уча, что я буду жить в райском саду, а ты должен задыхаться среди ядовитых болот.

– Я уже привык... А знаешь, сделаем так: в одно воскресенье ты будешь ко мне приезжать, а в другое – я к тебе. Ну что, здорово я придумал?

– Здорово, Уча.

– Вот и отлично, Ция.

– Время пролетит так быстро, мы даже оглянуться не успеем.

– Я тогда тоже так говорила, а потом каждый день мне годом казался.

– Да и мне тоже, – сказал Уча и тут же перевел разговор на другое. – Знаешь, Ция, мне новый экскаватор дают.

– Это такая машина, да? – остановилась у ступенек Ция.

– Машина. Ее ковш сразу вынимает двести лопат грунта из канала и сбрасывает на дамбу.

– Не машина, а чудовище какое-то этот твой экскаватор! – воскликнула Ция.

– До сих пор у нас иностранные экскаваторы работали. А теперь и наши заводы стали их выпускать. Вот как раз теперь такой экскаватор на «Колхидстрое» и дают мне.

– Чем же ты заслужил это?

– Понятия не имею.

– А кто же знает?

– Начальство, наверное.

– А что начальники твои говорят? За что тебе честь такая?

– Не знаю, чем я ее заслужил за такой короткий срок! Я ведь на старом английском экскаваторе работаю, на «Пристмане». Мне за другое новый экскаватор дают.

– За что же все-таки?

– За то, что родители за меня дочь свою не отдали, вот за что.

– Это почему же?

– А потому, что больше всех я тороплюсь эти самые болота осушить.

– Это все правильно, Уча, но неужели ты так и сказал начальству, что невесту за тебя не отдают?

– А что я еще мог сказать?

– Неужели так и сказал?

– Так и сказал.

– И ты вправду торопился осушать? Ни за что не поверю, – лукаво улыбнулась Ция.

Луна светила ей прямо в лицо, и Уча отчетливо видел ее глаза, такие родные, такие чистые, открытые глаза, непохожие на другие и... любимые.

– Я не только тогда торопился, я и сейчас еще тороплюсь. И даже больше, чем раньше, – поправил ее Уча.

– Это правда, Уча? – Ция быстро склонилась к Уче и поцеловала его.

Уча не отпустил ее. Так же как и на берегу моря, он крепко обхватил руками ее плечи и крепко прижал к себе. Ция сама подставила губы.

Спустя некоторое время, когда они оторвались друг от друга, Ция со страхом сказала:

– Что ты наделал, Уча. Лонгиноз Ломджария, наверное, заметит.

– Ну и пусть замечает, – сказал Уча. – Ты лучше волосы поправь.

– Да волосы не беда. Что мне с губами делать? Они у меня очень красные, да?

– Очень.

– Ты чуть не задушил меня.

– Может, ты не хотела?

– Хотела, очень даже хотела, – поправила волосы Ция. – Давай подождем чуть-чуть. Надо дух перевести. Ты меня так долго целовал.

– Долго? Я тебя еще раз поцелую.

– Только не сейчас...

– А когда же?

– Когда ты закончишь прокладку канала. Ты же сможешь новым экскаватором вынимать еще больше земли?

– Да я в день две нормы буду давать!

– Что это за экскаватор? – удивилась Ция. – Как он может две нормы за день вырабатывать?!

– При чем здесь экскаватор? Это я буду давать две нормы за день, чтобы...

– Не говори ничего больше, ладно? Сама знаю, почему ты будешь в день две нормы давать! Вот увидишь, и я от тебя не отстану, Уча.

В здании управления Лонгинозу не хватало комнат для всех своих сотрудников, и поэтому часть из них помещалась на втором этаже барака опытной станции. Здесь же был и кабинет Ломджария. Мотоцикл всегда стоял у входа, и стоило начальнику управления вызвать Ломджария по телефону, как он почти в ту же минуту входил в его приемную. Но здесь была его святая святых, и здесь он сам был себе хозяином, чем немало гордился.

В городе Ломджария был нарасхват, всем он был нужен и по всякому делу. «Ломджария сделает» – эта фраза переходила из уст в уста, и Лонгинозу нравилось ощущать себя нужным всем.

Была у Лонгиноза еще одна странность. Разговаривая по телефону, он всегда басил. Если кто-нибудь заходил к нему во время телефонного разговора, лицо его принимало многозначительно-загадочное выражение, и он, прикрыв рукой микрофон, сообщал посетителю, что говорит с начальником управления, или поднимал палец вверх, а это означало, что на проводе совсем уже высокое начальство. Он любил напускать на себя важность и басил, чтобы придать своему голосу солидность и строгость.

Обо всем этом были хорошо осведомлены его сотрудники, но, зная беззаветную преданность Лонгиноза порученному делу, прощали ему эти маленькие слабости.

Домой он всегда возвращался далеко за полночь. Дел у него было невпроворот, и он непрерывно носился на своем мотоцикле или допоздна засиживался в своем кабинете. Иногда и без дела, но в постоянной готовности к нему. Вот и теперь он был в кабинете. Уча робко, едва слышно поскребся в дверь и, не ожидая разрешения, вошел в кабинет вместе с Цией.

Лонгиноз строго смерил Цию взглядом и едва не подмигнул ей, что происходило с ним всегда, когда он видел красивую женщину. А Ция настолько поразила Лонгиноза своей красотой, что даже пот выступил у него на лбу. Опасаясь, как бы спутник Ции не заметил его состояния, Ломджария строго спросил их:

– Что привело вас в столь позднее время? Вы что, не знаете, работа давно уже закончилась.

– Нужда привела нас к тебе, Лонгиноз.

Только сейчас Ломджария узнал Учу.

– Э, да ведь ты никак Уча Шамугия?

– Что, не узнал меня?

– Узнать-то узнал, но ты в таком виде, что... Ты, случаем, не с рыбалки возвращаешься? Где это тебя так угораздило?

– Какая там рыбалка, Лонгиноз...

– Ох и хитрец. А сам на крючок такую девочку подцепил.

– Эта девочка, Лонгиноз, моя невеста.

– Невеста?! – Лонгиноз вскочил, за руку поздоровался с Цией и, не сводя глаз с ее босых ног, подвинул ей стул.

– Ты, видать, босиком ее похитил! В спешке, видно, было не до обуви. Угадал?! – Лонгиноз по-прежнему не смог отвести глаза от стройных Цииных ног.

– И вовсе нет. Нашу обувь море унесло, дядя Лонгиноз, – смущенно пробормотала Ция и, стремясь спрятать ноги от его жадного взгляда, села на стул.

– Вы что же, прямо в одежде в море купались?

– Да, в одежде.

– Это еще почему?

– Не знаю.

– И ты не знаешь? – на этот раз Лонгиноз обратился к Ции.

– И я не знаю, – потупилась Ция.

– Ну, вы даете!

– Невелика отвага! – засмеялся Уча.

– Отвага в любом деле нужна, парень.

– Это верно, Лонгиноз, – согласился Уча.

– Еще бы, в этом уж я толк знаю. Долго ты собираешься босиком водить этого ангела?

– Ну, сейчас уже пора отдыхать. А утром я ей раздобуду обувку, – сказал Уча.

– Где же она спать собирается, если не секрет?

– У вас.

– Где, где?

Уча протянул ему записку Гванджи Букия.

– Это вам директор опытной станции прислал.

Лонгиноз быстро пробежал записку глазами.

– Так вы в нашем бараке жить будете?

– В вашем бараке. Только не мы, а я одна.

– Ты – здесь, Уча – в Кулеви? Что это за жизнь?

– На первое время мы так решили.

– Так не годится. Я и дня не выдержал бы врозь.

– Но у нас нет другого выхода.

– Что значит нет? Есть у меня одна свободная комнатка. Вот и вселяйтесь вдвоем.

– Ничего не получится.

– Это отчего же? – заинтересовался Лонгиноз.

– Пока мы не закончим прокладку главного канала и не осушим Коратский массив, это невозможно.

– Ничего не понимаю, – удивился Лонгиноз.

– Пока мы на земле не поселимся, свадьбу играть не будем.

– Вот это да! Но при чем здесь земля?

– Мы обещание дали, – осмелев, сказала Ция.

– А еще молодежь называется! Кому вы это обещали? Не богу же? Так возьмите назад свое обещание, и дело с концом.

– Мы свое слово нарушить не можем, иначе зачем было обещать?

– Кто вам мешает забрать его назад, кто?

– Совесть. Мы с Антоном Бачило дали друг другу слово сыграть свадьбу в день открытия главного канала. Циины родители нам то же условие поставили: мол, никакой свадьбы, пока на земле не поселитесь.

– Условие неплохое, – сдался наконец Лонгиноз. – Умные, видать, родители у Ции. А невеста Антона такая же красивая, как Ция?

– Для меня нет никого на свете красивее Ции.

– Уча! – рассердилась Ция.

– Я сказал, что думал, Ция.

– И мне казалось, что прекрасней моей невесты нет никого на свете. А теперь мне кажется, что каждая женщина красивее моей жены.

– Нельзя так говорить о своей жене, товарищ Лонгиноз, – вежливо упрекнула его Ция.

– Что-о-о?.. – Вдруг Лонгиноз покраснел от стыда. – Верно ты сказала, дочка. Я пошутил. Моя жена для меня и сейчас еще красавица. И люблю я ее ничуть не меньше, чем тогда, в первый день. – Ломджария поднялся. – Ну что, пошли! У меня для тебя настоящая светелка припасена, какая и положена царевне. Только вот не доводилось мне босых царевен встречать, – засмеялся он, помимо воли скосив глаза на стройные Циины ножки.