Текст книги "Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью"

Автор книги: Георгий Гачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Эрос похорон

Но как в младенце совпадают Эрос и Логос (устами младенца истина глаголет, ибо он божественная душа, невинная; а с точки Эроса младенец – чистый фаллик), так и смерть есть высшее торжество как Логоса, так и Эроса – ив этот миг они опять дружны и в единстве. Закончен путь человека из природности в социальность, завершен он; осталось его дело – чистая, бестелесная, неплотская выжимка из его состава; и похороны – высшее торжество общества, где оно демонстрирует, что лишь в нем человек может остаться бессмертным – как дух. Но смерть выжимает слезы, и никогда из-за человека этого не лилось столько влаги – как на тризне, на поминках. Это человек-фалл, став навеки прямым, костью, и влагаемый в коре дерева (гроб) во чрево земли, – своим последним путем источает, сеет вокруг себя влагу, орошает бытие и умягчает

Однако и здесь есть между Логосом и Эросом разделение труда. Похороны официальных и общественно-значительных лиц бесслезны. Слезы льются из-за «ничем не примечательных» людей, которые проявлялись дома, в семье, в частном кругу человеческих отношений. Брошенных, нищих духом прибирает и вознаграждает Эрос. Покинутых Эросом венчает Логос (ореол славы вокруг телесно хилых и эротически незначительных людей)

Четыре стихии в человеке

Какая разница, когда я сел? Ну пусть в 11 – будто для умозрения есть время… Умозрение – житель вечности, и сейчас мы туда прейдем – только отрясем прах – не прах, а искры злобы (ибо она – огненна)

Ночью проснулся и среди многого думал о своем составе и чего мне недостает. Жестка, черства моя земля – огнем иссушена; и хоть вода есть: сок Эроса бьет, соплив я (перед кем застыдился, идиот! – кто тебя читать-то будет?), но окованы источники, и с трудом прорывается из меня влага: дик и трудно схожусь с людьми и женщинами

И воздуха мало (потому его так люблю): искривленным ущельем носа и слизью доступ ему в меня затруднен. И предстал мне состав человека: как посту пенчатое просветление и облегчение снизу доверху:

глаз

сердце

легкие

живот

ноги

свет

огонь

воздух

вода

земля

Низ наш – земля: он тяжел и с тяжестью имеет дело – ею мыслит (ага, употребил слова верхнего этажа для нижнего), ее преодолевает: стоит

Следующий этаж – вода: здесь пузыри, озера, водоемы; кишки– реки, каналы – Венеция. Это от половых органов до пупа: сосудики яиц и яичников, мочевой пузырь, желудок, желчь, почки, печень, кишечник и проч. – все льется разноцветными жидкостями: т. е. вода переработала, освоила весь мир и все остальные стихии в себе: семя – белое: свет и небо; желчь – желтая: огонь; моча – прозрачная – воздух; кровь – тело (земля). В воде – источник движения: благодаря воде мы представляем собой сосуд, сообщающийся с миром – для воды: для ее втока и истока – в нас отверстия: ноздри, рот, анальное, половое, мочевое. Земля закупорена, тяготеет (именно!) быть отграненным телом. Растя в жизни, мы просто набиваем и утрамбовываем наш подкожный мешок – и он, коли сам бы себе был предоставлен, сделал бы из нас (нашей вертикальности) пирамиду (как в эту фигуру естественно формируется притягиваемая к земле масса, не текучая, но держащаяся твердым сцеплением граней). Но низ в нас разрежен: не монолитен, а надвое расколот – две ноги; и тем ясно обнаруживается, что человек в отличие от дерева не снизу вверх образуется, но сам низ человеческий (т. е. земля наша и оплот) – есть следствие, выражение, плод чего-то, но не первоначало. Первоначало же наше, очевидно, – капля, т. е. единица воды. Недаром и семя наше – капля, и рождаемся мы свернутые в клубок. В теле же взрослого шарообразность наша изначальная, капельность сконцентрирована в животе (не в туловище: ибо живот удерживается лишь кожей и своим устройством, а верх туловища, где легкие и воздух – т. е. птица в нас засела, стремящаяся вспорхнуть и улететь, – отгранен грудной клеткой, жесткой формой)

Значит, из этой части-полости, откуда потоков рожденье, – и есть пошла человечья земля: тело стало формироваться по направлениям втока и стока вод, чтоб их удержать и предохранить: трубки, струпья и панцири – щупальца пищевода, головы, рук и ног образовались. Первоначально мы, значит, – как звезда морская (недаром пифагорейский знак микрокосма – пятиконечная звезда с центром в гениталиях, родовых органах). То есть кровообращение в нас есть перводвижение (земля – та статична), идею движения в нас вносит – и нужду и волю к движению в мире. А само это движение в нас жидкостей есть потуги вернуться в мировую воду и ее круговорот, или втянуть в нас мировую воду и ее круговорот, или расшириться капле до мировой воды и ее круговорота (при последнем толковании энергия – внутри капли). А может, это движение в нас вод есть отросток, капилляр мирового существа и океана, и оно одаряет нас и притягивает к себе.

Но во всяком случае если тяжесть (сцепление, самость и самосознание земли) направлена вниз, то вода растекается и стекается, реализует горизонталь и плоскость (недаром в строительстве для определения уровня и плоскости применяется прибор ватерпас – от слова «вода» и на ее свойстве всегда располагаться плоско и перпендикулярно силе тяжести основывается). Значит, вода в нас – основа сближения, схождения, социальности: семьи и общества, распространения рода людского по покрову земли – человеков, этих самодвижущихся и самоплодных капель. Ибо социальность направлена по горизонтали: есть соединение людей друг с другом на поверхности земли (тогда как земность и духовность обособляют человека от другого, соединяя его прямо со светом или землей. Эгоизм и просветленность равно асоциальны: преданный вышнему свету перестает заботиться о ближних)

Жизнь воды есть нивелировка (недаром ватерпас опять же единый уровень для всего устанавливает), и потоп – первая всемирная нивелировка всего; т. е. через воду осуществляется уравнение всего, тогда как огнем (перуном) отмечается, испепеляется, выделяется что-то одно: Содом и Гоморра, например. Огонь – это указующий перст, и недаром отмеченность есть клеймо (огненное дело)

Нивелирующая функция воды еще и в образах Леты – реки забвения, где все – равно (ср. у Державина: «Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей»)

Итак – вода социальна и антииндивидуальна. Недаром Богу, чтобы сохранить разнообразие, надо было поместить всякой твари по паре над водой – в Ноевом ковчеге. И мир так устроен, что для контакта с землей никуда двигаться не надо: вот она под ногой и рукой; для дыхания – тоже вот он вокруг, воздух, разлит: глотай – не надо. Свет тоже везде сверху и отовсюду падает. Но вода не везде, а в особых местах: к ней надо идти, стекаться, усилие применять и двигаться (и для того конечности: для отталкиванья и расталкиванья мира на пути к воде – жизни)[25]25
  Недаром Плотин, чтобы показать, как из единого формируется двоица (бытие-небытие, сущее и ум – словом, всякое множество) прибегает к образу переполнения и излития «то, будучи совершенным, потому что ничего не ищет, не имеет и ни в чем не нуждается, как бы с избытком вытекло и, переполненное самим собою, создало другое, возникшее же обратилось к нему и преисполнилось, а, взирая на самое себя, стало, таким образом, умом» (Цит. по Блонский П. П. Философия Плотина – М, 1918 – С 184)


[Закрыть]. Опять вода, выходит, – первоначало движения. И люди вокруг воды селятся, присасываются. Но это значит, что как раз вода не нивелирует, но вносит дифференциацию: бытие и небытие через нее различаются, и идея жизни (смерти) от воды! исходит. Кабы существование было возможно не строгиваясь с места, тогда все существа так бы вечно торчали пупырями и пузырями вездесущих земли и воздуха – без отношения друг к другу – ношения по свету. А так, поскольку в одном месте вода есть, а в другом нет, – вносится различение в мир, и существа разнствуют в зависимости от разных вод – социальных объединений, обществ. И как люди и земли вокруг вод живут, так и в нас ткани и тельца вокруг артерий и других вод и, видно, от разных соков разнствуют.

Итак, вода потопляет, нивелирует – и создает различия: чтоб было чему притягиваться и нивелироваться. Потому Эрос прежде всего водян: в нем ощущается и потопление, растворение, слияние, погружение (все водяные глаголы) – т. е. уничтожение «я» в едином, и в то же время Эрос швыряет частицы друг к другу в страстном напоре – т. е. так, что каждый остро ощущает себя как часть и нужду в другом

Но почему в нашем центре, в нашем шаре-животе, отверстия именно для выделения, для отдачи – и предельное блаженство и легкость мы вкушаем (от рта слово) именно, когда из нас извергается семя и распирающая полнота наша? Или это на силе тяжести основано: чтоб заглатываемое стекало само сверху вниз, а не выливалось? Но ведь у животного четырехногого отверстия на одном уровне (ватерпас), а когда лошадь ест и пьет, хоть голова до еды выше выходных отверстий, – наклоняется и щиплет траву и сосет воду, перемещая их снизу вверх. То же и птицы. (Для жирафы пищу на ветвях расположили – оттого такова.) И недаром не в акте поглощения, но в акте выделения человек есть Человек. Оттого и образ Человека первым в мужчине воплотился, что он для выделения, исхождения из себя, превосхождения себя создан. Но и женщина в родах исходит – тоже выталкивает из себя стержень (туловище – фалл) и воды. Выходит, во вкушении, в пище, в заглатывании мужчина – женщина. В рождении же женщина – мужчина. «Смысл творчества – самоотдача». Женщина поплачет, выделит слезы – и освободится от нужды, горя – станет легче на душе – и светлее в мире. Свет больше взвидит. Печаль – плач – водяны. Значит, ракетно-отталкивательный принцип передвижения, самодвижения и вознесения (радость облегчения) присущ человеку в связи с водами: чтоб их напор прорвал преграду и излился в мир через краник, человек стремится по горизонтали к себе подобному (они – сообщающиеся сосуды), т. е. острое чувство социальности, необходимости и нужды испытывая; получив же возможность отдать, становится легок, отталкивается и думает о выси, душе. Вода – это привязь, образ нужды и зависимости – того, без чего я жить не могу. Чтобы дотянуться до воды, человек должен упасть, лишиться вертикальности, наклониться, как лошадь, и как бы свернуться клубком – вновь в шар. Недаром и позы молитв – на коленях, биение челом, поклоны – позы питьевые и утробные: ни для общения с воздухом, ни для лицезрения света склонение не нужно

Итак, на уровне воды в нас всеобщая мировая жизнь и мы к ней причащаемся. Но, видно, это еще не наше, именно человечье призвание в миру, а лишь условие нашего существования для совершения этого призвания

Итак: вода – капля – шар – живот – животное – жизнь. Если земля велит нам быть пирамидой (как низ дерева, комель), вода – шаром (как самоходный по миру живот – животное, катящийся шар), то легкие, воздух велят нам быть пространством, пустотой, миром (недаром мир на душе бывает), свободой, возможностью быть всем, бестелесностью, ничем. Если земля дает притяжение и контакт тела к телу, рядом, статику, вода движение от одного к другому на расстоянии, то воздух – мировой экран, арена, простор, где давится и жмется земля, катится и льется вода; сам все видит, а в этом не участвует – в мировой давке. Воздух – это радость неучастия, блаженство отсутствия Но в человеке он пойман в клетку (грудную): пространство превращено в отсек, помещение. И сжимается: предчувствия теснят грудь (как и для вольного воздуха, когда уловлен, – проблема: сжатие и давление): земля и вода пленяют, так что дышать невозможно, и душа рвется домой, стремится в простор и высь. Итак, через непрерывно дышащие легкие человеку дано ощущение, что присущий дом его и прародитель – вне его, что вот это тело, тяжесть ног, выделения живота – что-то чужое, тяжелое, насильственное, поймавшее меня – птицу – из мира и приковавшее цепью на службу себе: мне быть лишь трубой, гофрированной трубкой, через которую воздух поступает к водолазу на дне моря. Душа моя земле тела и воде его не нужна иначе как для корыстной эксплуатации: быть распоркой, коридором между «клетками» тюрьмы – чтобы не слежались, не сплющились от притяжения. Но этой своей работой душа забирает тело в свою власть: одухотворяет его, облегчает – и вздымает ввысь, сохраняет вещество человека неплотным – с пустотами, т. е. свободами, возможностями и надеждами – между частицами: ведь масса человека вполне могла бы сплющиться в малую коробочку металла или шарик из тяжелого вещества, но воздух, значит, есть та упругая сила сопротивления тяжести, которая содержит человека в форме: сколько бы он ни ел, не дает ему уплотниться, сколько бы ни голодал, не дает уменьшиться, т. е. воздух – душа есть оплот неизменности его «я», характера и формы. Итак, через воздух человек имеет как ощущение своей причастности к вселенной, простору: там его дом, – так и ощущение своего «я», своей формы

И если вода сообщает идею текучести, волнения, преходящести, времени, необходимости, угнетения (хотя это – от земли) и небытия, то воздух-душа-идею пребывания, вечности, бессмертия, неуничтожимости, устойчивости и непреклонности: и не от плотности притяжения и неразрываемое, а от легкости, парения и силы вознесения

Воздух – в бытии и человеке

19. XII.66. Придется опять даты ставить, потому что единицей текущего сочинения становится просто утреннее умозрение. Итак, мы на воздухе в человеке остановились – на легких (продолжаем выяснять многоэтажную структуру человека – фалла). «Легкое» противоположно силе тяжести. Воздух противоположен земле; с водой же смежен, различен. (Воде будет противоположен огонь; противоположности через один слой идут.) Земля поймала воздух и заключила его, вольного, непрерывного, в форму – грудную клетку: т. е. членение воздуха на части есть не его собственное дело – как у частиц (атомов) земли, у капель воды; сам воздух непрерывен и идею неделимости сообщает – всеединого. То же в воде: идут пузыри, но это не собственные воздушные индивиды, «я», а по образу и подобию капель отмеренные формочки: в ином виде воздуху сквозь воду не пройти – приходится по-волчьи выть. И пойманный в грудную клетку, где его теснят и давят, воздух сам обретает силу давления: именно его гневом выталкиваются излишки земли из повернутого к земле заднего прохода – нашей дыры в ад, с адом земным и сообщающейся. В нашем теле он все время расталкивает наваливающиеся массы и выветривает засыряющие воды Но, собственно, ни земля, ни вода в этом не виноваты: их давление постоянно и однородно. Значит, это дело самого воздуха: что мир на нас наваливается, а потом мы его расталкиваем; воздух живет в нас чередованием циклонов и антициклонов, вдохов-выдохов – и сообщает нам идею такта, меры времени, идею парности, двоичности: да – нет. Значит, воздух имеет три ипостаси:

1) мировой дух всепронизывающий – всеединое (та субстанция, что и вне нас, и в нас);

2) воздух вне нас – воздушный океан, пространство, единый в себе объективный мир;

3) воздух в нас – рефлектирующий дух (рефлексия и есть вдох и выдох ума, луч и отражение), частичность, «я», двоица – «да-нет». Чтобы приобщиться к всеединому, нужно замереть, затаить дыхание: чтобы установилось хоть на миг неразличение «я» и «не я»

Правда, мы сообщаемся обычно не с первой, а имеем дело со второй ипостасью: воздушным океаном вне нас (именно имеем дело, тогда как с первой нам нечего делить). Но и воздушный океан – ровный, самодовлеющий – обнаруживается как не весь дух, лишь его арендатор, благодаря ветрам. Ветры, течения воздуха же, проходящие сквозь воздух, роющие то, что уже заполнено, и открывающие пустоту в протяженности, в пространстве, – это в мире как такты дыхания в нас и порождают идею, что и сам воздушный океан есть тело и вещество (как то, что облегает душу в нас), сквозь которое мчатся более тонкие (воз)духи, проветривая воздух, очищая; и что, как дыхание в нас, воздух входящий и исходящий, – есть полость, пленник (отграненный землей кусок мирового пространства) и в то же время – посланец надежды и вестник, что не брошен я Отцом, – так и ветры, веселые и жгучие, гневные, гуляющие по миру, раздирающие, расталкивающие, говорят нам, что есть сверхсила, есть мировой дух, всеединое, которое так же относится к воздушному океану, как воздушный океан – к душе в нашем теле. Ветры потому так многоглаголющи – так внятны нашей душе («О чем ты воешь, ветр ночной!» – Тютчев), что через них всеединое, минуя воздух, непосредственно сообщается с нашей душой, уничтожая важность идеи пространства, величины и количества, т. е., значит, как ни мал мой капилляр и как ни велик воздушный океан, – для всеединого все едино, и ясно, что велика Федора да дура, а мал золотник – да дорог. И если вспомнить иерархию порождения (мировое бытие; живительный дух с идеями, демиург – фалл – бог – исполнитель – творец; монады, души, семена, хромосомы, гены; вещества – стихии – материя – утроба – женское; особь, индивид, человек), то в ветре я (монада, семя, душа, ген) имею, минуя демиурга, весть об идеях – тех квантах, что были и пребывают, и, минуя стихии, вещества и материю, – весть об особях, личностях, Человеке, что будут. Ибо в отличие от непрерывного, себе равного, самодовольного, аморфного, пассивного воздушного океана, ветер есть прерывистость, порыв, волна – взволнованность, членораздельная речь духа – слово. То есть это тоже форма и определенность – как и та, что сообщает земля: фигура. Воздух просто наполняет массой, веществом слово ветра: как стихии наполняют монаду (чтобы она стала величиной и явной), так и воздух наполняет думу ветра массой, чтобы слово вступило на порог нашего восприятия. Но форма, качество и сила – все это у самого ветра. Воздух – посредник, вещество, матерь, утроба – зал для резонансу. И как акустик в стены зала вмуровывает полости, кувшины, амфоры, чтобы отдавался и раздавался звук, – так и мы в миру, наши души в телах вмурованы, и ветер-Логос прокатывается по нашим полым волнам и наши клики, возгласы, стоны порождает и собирает. Но мы с ветром перескочили и что-то рано начали унижать воздух: всего нам без году неделя, а кусать груди кормилицы стали. Воздадим еще воздуху в нас и нашему контакту с воздушным океаном.

Сперва – в плане движения

Земля порождает в нас привязанность, тяжесть, покой нестронутости. Мы чувствуем себя то ли нанизанными на вертикальный каменный столп, то ли полыми и втянутыми в воронку вниз и присосанными там. Не стронутьсяВода порождает движение по горизонтали, стремление, частичность и слияние, тягу вдаль («вдаль» – слово из сферы «воды»: вслушайтесь в звучность). Воздух – идею расширения, объема, обнять весь мир, расшириться до необъятного, рассеяться. Вдыхая всей грудью, мы чувствуем, как это мало, и хотим ее растянуть, разверзнуть свою полость, чтоб она перестала быть лункой, гаванью, заливом, но стала берегом открытого моря, и наше тело распахнулось, и вместо грудной клетки грудь явила бы береговую твердь, о которую ластится и которую сосет пена прибоя. И широкая душа, душа нараспашку русского человека является и в самом жесте: когда в русском танце, сведя руки крестом на груди и склонив голову (т. е. максимально свернув грудную клетку), вдруг решительным, стремительным и отчаянным рывком откидывают руки в стороны и вверх, а голову запрокидывают, мотая и тряся, вверх и назад, рот до ушей, оттуда рвутся невозможные клики, а ноги вскидывают, взлетают в стороны и вверх, – это словно символический жест, акт разверзания, высвобождения души (душа из тела вон!): как бы разрывается грудная клетка – и душе путь открыт: лети! – и само тело птицей становится (ноги вприсядку поднимаются, как колеса под фюзеляжем) и взлетает То же и когда перед лицом врага русский обеими руками разрывает рубашку на груди (разверзает передний покров, стенку грудной клетки) и говорит на, бей! – это он душу свою выпускает птицей и дает врагу пустое тело, где уже ничего нет. И именно природность воздушной стихии и ветра существу русского человека родила такое самоощущение в мире, характер и жесты Итак, воздух рождает в нас идею открытости, незавершенности бытия и человека, экстравертности – выхождения из себя – в ширь и высь (в отличие от горизонтального, социального выхождения из себя, выделения, производства, что ассоциированы со стихией воды) Однако выше, говоря о том, что это сам воздух производит в нашем существе наваливанья и расталкиванья, я все свел к ровности, постоянству давления земли и воды и утверждал, что это сам воздух – автор тактов дыхания, циклонов и антициклонов Но это неверно Когда я вдохнул, то есть забрал, поймал в свою клетку часть мирового воздуха, я ж закрываю клапан и отъединяю, отсекаю, захлопываю дверь – и тут, в застенке, с ним делают что хотят. Но кто? Земля и вода – лишь стены и конвойные Душа горит – не просто стесняется, но (в тесноте и в обиде сжатия) конденсируется и вспыхивает. Над ней лютует и бесчинствует огонь: соединившись с землей, он изъедает душу (геенна огненная на миг взаперти устанавливается), т. е. ее, неделимую, всю по частям дробит и растаскивает из грудной клетки – по клеткам телесного вещества

То есть огонь злорадно и насильственно съединяет противоположности – ввергает в брак воздух и землю, легкость и тяжесть, пустоту и частицу Сам он – ни тело, ни пустота, не есть ни вещество, ни идея, ум, но он живет умерщвлением самости всего: земли, воздуха – и когда они перестают быть самими собой, огонь становится огнем. В этом смысле: как всеобручитель, всесъединитель, – огонь так же социален, как вода, только в воде социальность – как потребность, нужда, внутренняя тяга капли к съединению с водоемом; а в огне горя, мы чуем насильственную власть, необходимость! что мы не хотим, а нас – гонит, и сил нет сопротивляться. Вода и огонь – два сапога пара по съединению всего, и недаром между собой они образуют игру противоположностей (как воздух и земля), и если бы надо было представить состав Эроса через стихии, то это огненная вода (напиток Тристана и Изольды), жидкий огонь, пламенный сок Недаром любовь – это пламень, «в крови горит огонь желанья» опять соединены влага (кровь) и огонь, а желанье и есть их съединенье Но недаром искра вспыхивает в закрытом помещении так в двигателе внутреннего сгорания смесь нефти и воздуха становится горючей от сжатия, спрессовыванья – до атома, точки, и тогда точка оборачивается искрой, вспыхивает огонь – такт воспламенения, и точка вдруг оказывается не корпускулой, волной, не атомом, а квантом, энергетическим импульсом, который выжигает все и создает в мире истинную полость, пустоту, вакуум – небытие и бичом расширяющегося небытия разгоняет облака и чадные дымы; их толпы в панике бегут, толкутся во все стороны и производят рабочий ход (в сердце – поршень): загоняют высунувшиеся было морды и щупальца тел по клеткам, унося откраденный пузырь воздуха

Итак, через огонь бытие, материя превращается в ничто – тем, что сжатое в атом предельно тяжелое вещество (т е. казалось бы, самый оплот, сгусток бытия и материи, в себя, домой ушедшее) само превращается в искру, т. е. чистую бестелесную силу, невещественную энергию. И вот уже небытие погоняет бытием в хвост и в гриву

Но уступая место, в страхе разбегаясь, разгромленные остатки бытия – возвращаются к себе домой. Разбегаясь, они выламывают двери темницы и из грудной клетки вырываются на чистый вольный воздух. «Но ты ли это, друг мой, душа моя?» – может спросить воздушный океан, принимая обожженные и угорелые, дымные и чадные клочья чистой души, вошедшей в тело. Таким образом, та двоица, что мы обнаружили в жизни души, воздуха в нас: такты вдоха-выдоха, различение «я» – «не я» – это не воздухом самим произведено, а лишь в воздухе отразилось, слышно, явно нам стало. В самом деле, зачем ровному, разлитому в мире благодушному воздуху – волноваться, стараться входить куда-то и для этого сжиматься, потом высовываться? – не присуще это ему, не к лицу. Значит, тогда он становится игрушкой в чьих-то руках, промежуточной средой, ареной, на которой какое-то действие, борьба разыгрывается, и где сам он страдает, но – безучастен.