Текст книги "Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью"

Автор книги: Георгий Гачев

Оттого и решить ничего не может (ибо соединить человекаработника можно не с «климатом», а с душой же, с порой, не с «почвой», а с кожей и телом) Левин, упирается в то, что мужик не хочет работать, – и надрывается, и ищет выхода в изменении условий и хочет стимулировать, мастурбировать не стоящий фалл, не работающий инструмент, но тот после всякого искусственного взбадривания снова опадает! отлынивает работник чует обман в барине и его замыслах И это не просто предубеждение (от веков эксплуатации помещиками) крестьян, но из твердого убеждения и верного знания, что барин, живущий на втором этаже, в каменных палатах да уже наполовину в городе и выдумывающий из книжек, не может так чуять запроса земли, что ей надо, как крестьянин, сидящий в дереве избы на земле – прямо голой, тело мужика ее нюхом чует– как собака – дичь Обман в предложениях Левина лишь на поверхности можно толковать так, будто крестьянин чует своекорыстие барина Нет, подвох здесь глубже крестьянин чует, что барин ошибается против земли, обмануть хочет ее работников, и сам обманывается, по недоразвитию новоумению Как, глядя на дорогую, родную, поблекшую, постаревшую, похудевшую, измученную жену или сестру, тебе хочется еепогладить, слезы утереть, утешить, успокоить, – те именнопожалеть – приголубить, но пронзать, рвать и терзать вспарывать, вспахивать нет никакой охоты вожделеть к ней не можешь, желать ее, алкать (значит – съесть, проглотить – погубить), но именно сохранить ее в неприкасаемости и унежить – вот что хочется, – так и русская земля, видно, хочет к себе именно такого– супружеского как братски-сестринского, с легким акварельным оттенком желания – лишь бы, лишь бы фалл вставал, плуг пахал и семя имело б канал для просочения, но не для страсти И потому в России ретивый начальник, все замышляющий, переделывающий, что шибко активничает и торопится, – самый дурной это самодрочащийся в пустоте фалл– всех теребит без толку, и все равно у него ничего не выходит 19 III 67 Итак, продолжаем исследовать чего ради святость, летучесть, легкость души в русском народном человеке (мужчине), его не коренность, но легкая переносимость, беззаботность, довольство малым, пренебрежение к «материальным благам» юродивость, даже отвращение от хлопотливого свиванья долговечного гнезда? Такой характер мужского начала, наверное, взыскуется женским, поскольку оба они должны составить целостного Человека по-русски, образ русского Двубого Так вот: каково вожделение, страсть, притяжение и желание, чтоб как с ней обращались – у России, женщины, матери-сырой земли, если взять ее как субъект русской истории? Каков тип русского влагалища и его воля к народу и государству9

Очевидно, не столь глубоко оно, сколь широко. Волга – влагалище) в песне «глубока, щирока, сильна»; но первое не совсем верно: плоски и мелководны русские реки, озера, недаром легко переходят в болота – общую нерасчлененную сырость. Глубоки воды и женские страсти в горных озерах, в морях-океанах, а это все – Море-Окиян – за пределами России. Зато русские страсти разметисты – в ширь, в разгул, как душа – нараспашку: ветер-ветер

Плодородящий слой земли в России не глубок даже в среднеевропейской полосе – не говорю о Сибири, где вечная мерзлота с глубины 1–1,5 м вообще препятствует проникновению к глубинной жизни. Везде, значит, в России остается лишь выход к жизни широкой и возвышенной

Глубокая вспашка вредна и в сероземе среднерусской полосы: рыхлит, выветривает, убивает сыроземность, теплоту и влагалищность самого плодородного и жизненно чувствительного поверхностного слоя тела русской земли. Но и русская женщина, хоть телом пространна, дебела и вроде бы и глубока, когда распрострется, чувствительный огневодный – эротический слой имеет именно на поверхности, а далее вглубь – вечная мерзлота. Оттого хочет, чтоб ее гладили, били, мяли (все по вне: синяки и кровоподтеки – сладострастие русской бабы), а в соитии ей сладко, когда ей разворачивают губы, ходуном ходят, расширяя ее воронку, толкаясь в разные ее бока. Снова слова народные припоминаются тут: «Эх, Семеновна, баба русская: ж… толстая, п…. узкая». Или: «п…. – не улица: прогребешь – так стулится». Это свойство болотистой земли: послушно разверзаться – и свертываться: опять тесна и готова к любому расширению. Недаром и «полезные ископаемые» в России залегают близко к поверхности и разрабатываются открытым способом (Курская магнитная аномалия, гора Магнитная – целый нарост плодородия не в глубь, а под кожей прямо); вообще весь Урал – как внематочная беременность: недра выворочены, подняты вверх; то же нефть волжская – в отличие от глубокой бакинской и т. д. И слой залегает не глубоко, но на большой территории. Я понимаю: в Грузии ископаемые – недра обнажаются при глубоких сбросах и складчатых горообразованиях. А здесь мирные сглаженные холмы (не горы даже) – выветренные и обнаженные. Оттого и фалл русского мужчины не столь длинен и остер и тонок (как у народов более южных, типа минаретов, что приспособлен, как бур, для глубинной работы – в песках колодец бурить), но короток, широк и толстошей, как барабаны глав русских церквей, кряжист и загребист, чтоб вширь поддавать и разворачивать. «Маленький буёк в п…. королек», – говорится

В России фалл не столь длинен и остер должен быть. Пусть короток (в России небо нависшее, низко), да широк – коренаст и кряжист. Недаром стишок есть: «Возле речки – неширокой/ Старичок жил – невысокий./ Жил лениво, спал, посапывал:/Семя он себе накапливал./ Ка-ак накопит, ка-ак нальется – /Цельный год потом (гр)ебется». Эта байка – тоже бабье слово (от бабы и я ее слышал): старичок-снохач, крепкий, загребистый, сухостой Распутин. И речка – вода (женщина), и речка (влагалище) – неширокая. «Вот это интересно: Девка толста – кунка тесна» – сибирское слово (от Владика того же). А старичок-фалл при ней – кряжист, широк в кости и налитой

И ритм русской жизни в байке этой зафиксирован: долготерпение, уметь ждать; зато раз в кои-то веки – будет разгул, запой, досыта. Владимир Максимов! писатель, когда зашел ко мне домой и я поставил полбутылки (что было), предложив выпить, – сказал: «Я не выпиваю». Я понял: «Я – пью», т. е. не размениваюсь по мелочам. Зато отдается очистительным загулам и промывательным душу запоям

Но это значит, что у России – той женщины, что распростерлась, еще по образу Ломоносова: от китайской стены до Каспийских степей, – вечная жажда, точнее, – кожный зуд: чтоб ее покрыло («покрыть» – и термин случки животных) населением, чтоб человечками насел на нее народец повсюду. При неглубоком плодородном слое земли и при ее бесконечной распростертости, ясно, что России не столь хочется, чтоб народ укоренялся и углублялся в нескольких точках (что становятся ей больно раздражительны, как язвы на теле и местная сыпь), но чтоб непрерывно расселялся, двигался по ней, метался и мотался по ее дорогам, как странник – божий человек и перекати-поле, нигде надолго не задерживаясь. Летуны, «шатуны» – недаром есть и секта такая в русском христианстве. И обилие бесприютных, блатных, разбойных – птиц большой дороги, ее обслуживающих и клюющих, – постоянный фактор русской жизни: всегда кто-то в «бегах», «в нетях», на отхожем промысле, на вербовке по договору, на поселении и в ссылках, на каторге, в лагерях, в командировке – временнообязанные, на военной службе, по путевке райкома – брошен на целину или укрепление

Россия с неизбывной ее жаждой к никак не могущей совершиться колонизации (от Ермака до освоения целины), что еще отметил В. О. Ключевский, вселяет этот зуд – «охоту к перемене мест» и чувство необязательности именно этого места – в население. Оттого слаба здесь «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», – что чутко отметил Пушкин: т. е. недостаточно преемственности и традиции, в глубь веков, т. е. по вертикали на одном месте – уходящей (Чаадаев тоже об этом горевал), а всяк и всякое общество начинает словно на пустом месте

Точнее: есть в России преемственность не столько по вертикали, но постоянно действующее силовое поле разметыванья, выкорчевывающее людей с несколько насиженных и обжитых[109]109
  Нынешний главный редактор «Континента» – 20 12 89


[Закрыть] мест и выбрасывающее их в другие И они поэтому – эти новые места – не чужие, но скоро такие же свои, родные, но, правда, без особой привязанности и с готовностью быть опять унесенными ветром Итак, в России традиция – прерыв и сметание традиций, т. е. отсыл вертикалей – в горизонтали Традиции в России не вглубь уходят радиусами, – но дорогами по окружности и ее касательным в мировое пространство расходятся (Вот почему здесь в космос естественно первыми было слетать) Эти тяготения море зовет, Сибирь зовет, космос зовет, комсомол зовет– откликнуться на призыв, «Эхо»-русского поэта и т. д. – все эти, съемные и снимающие сигналы интимны и родны для слуха русского человека, а не бурчанье и чревовещанье земли и отеческих могил: «Не в наследственной берлоге, / Не средь отческих могил, / На большой мне, знать, дороге / Умереть господь судил» (Пушкин) Вот почему «Из края в край, из града в град / Судьба, как вихрь, людей мятет, / И рад ли ты или не рад, – / Что нужды ей? Вперед, вперед!» – так расширил Тютчев стихи Гейне «Es treibt dich fort vom Ort zum Ort «И когда Маяковскому понадобилось создать соборный образ русского мужчины, адекватный той ломоносовской России, распростертой от Великой Китайской стены, с уральскими грудями, – то, естественно, явился ему образ Ивана, что носится по дорогам, чтоб быть вездесущим, из края в край пропахивать вширь лоно России! «Россия / вся / единый Иван, / и рука / у него / Нева, / а пятки – каспийские степи» И что он делает? «Идем! / Идемидем! / Не идем, а летим! / Не летим, а молньимся / Идти! / Лететь! / Проплывать! / Катиться!» И когда в русском переплясе поют– «Эх, яблочко, да куды котишься? / Ко мне в рот попадешь – не воротишься», – это же песня русского влагалища: оно, гребаное в рот, – сладострастно поджидает катящегося русского мужичонку – колобок молодой – яблочко наливное где-нибудь на сахалинской каторге – воронежского парня (Не случайно есть и такая травестированная божба «В рот меня гребать – слоеным пирожком!» Опять, кстати, матерное слово выдает, что субъект слова здесь не мужчина, а женщина, мат, значит, – слово России, а не народа русского) И образ целостного Человека у Горького в поэме не случайно таков, что Он, Человек, – идет, все вперед и выше! (Человек в поэме «Человек» литовского поэта Межелайтиса, в народе-земледельце, плотно оседлом и неподвижном, – стоит, воздев руки и вросши в землю) Но благодаря этому кожному зуду России, человек-мужчина, вырастающий искони в ее разметывающем магнитном поле, отродясь привыкает к тому, что его в любой момент могут содрать с места, так что перестает делать даже тот минимум глубинной вспашки: работы, возделыванья по вертикали, – который все же требуется русской матери-сырой земле. «Левин () продолжал излагать свою мысль, состоящую в том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд на землю (.) Этот взгляд русского народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные незанятые пространства на востоке» (Анна Каренина», ч VII, гл. III). Но это значит, что он, предчувствуя возможность снятия себя с места, ощущал себя постоянно временным жителем здесь – даже там, где родился и умирает, всю жизнь недвижно прожив. Оттого он и работал здесь как-нибудь, перебьемся, нехай – небось сойдет, обойдется (все от корня «идти»), образуется, надеясь на авось да небось и что кривая вывезет «Авось» – есть твердая и именно реалистическая категория русского быта (бытия) – и означает, что действительна в России как раз возможность вообще – т. е. всякого бытия, чего угодно, любого чуда, чего и не предположить, – и вечно ожидательно умонастроение русского народа..

Щедрин в «Приключении с Крамольниковым» писал о России как стране волшебств, а ныне и рационалистические немцы ублажают это наше самочувствие кинофильмом «Русское чудо». Таким образом, русский мужчина в отношении к своей родной земле оказывается нерадивым – т. е. полуимпотентом, недостаточным, полуженщиной, пассивным, несамостоятельным, а вечно чего-то ожидающим, безответственным иждивенцем, ребенком, пьяненьким сосунком водочки на лоне матери-сырой земли т. е. святым и блаженным, которого можно жалеть, но который уж совершенно реализует и развивает лишь материнскую сторону в русской женщине А надо же ей когда-то хоть раз в кои-то веки почувствовать себя вожделенной супругой! И вот для этого является время от времени Чужеземец – алчущий, облизывающийся на огромные просторы и габариты распростершейся женщины – Руси, России, Советской России То варяг, то печенег и половец, то татаро-монгол, то поляк, то турок, то француз, то немец всасывает их всех в себя, соблазняет, искушает русская Ева – видимо, легкой, кажущейся доступностью и сладостью обладания «Земля наша велика и обильна Прийдите и оволодейте нами», – просят русские послы-полуженщины самцов-варягов от имени России. «Земля наша богата, / Порядку только нет», – то же слово и в XIX веке Россией возвещено через поэта Алексея К. Толстого

Значит, опять какой-то другой Мужчина нужен, чтобы порядок Завести: немец, социализм ли, нэп ли, совет ли, колхоз ли, еврей ли, грузин ли и т. п. – и все опять тяготеет к тому, чтобы сбагрить, отбояриться, сдать иностранцу на откуп, в концессию нехай он возится! – или позаимствовать иностранный опыт..

Тяга отмахнуться от дела: подписано – так с плеч долой Потому столь героические усилия надо было предпринимать цивилизаторским силам в России Петр I, партия большевиков, – чтобы приучить брать на себя ответственность, свои опыт и самочувствие вырабатывать А то до сих пор легкая самокритика в русских. «А, русский человек – самый дурной, буевый!» – говорил мне грузчик Володя в Коломне, сам чистокровный русский и бывший блатной – Вон евреи, грузины, латыши, любые малые – как друг другу помогают, а у нас – хоть дохни – не пошевелятся!». Но оттого и помогают, что малые народы плотно (т. е. плоть к плоти) привыкли жить, так что зияние то, что упал кто-то рядом, – остро ощущается А в России земли вдоволь, эка невидаль – добра сколько хочешь, бери – не надо; простор каждому, люди привыкли к зияниям, к неприлеганию – и пассивность к земле и в пассивность друг ко другу оборачивается. Русская же артель, артельность, мир, община, когда образуется, – действительно сила и братство, но именно узко своих, наших, как микросекты (а ты – тоже русский, но «не наш» – так отгребись и катись к матери!) И это-все временные объединения (как шайки), что лишь для совершения однократного труда-работы-боя, т. е. соития, пропашки, возделыванья земли, ибо у одного силы и напора не хватит продраить ее, а лишь если артельно: Навались, ребята! На рраз! – тогда, лишь хором обслужить-выгребать Россию в той или иной ее точке, деле могут Тогда раззадорятся, разозлятся (это все – энергетические импульсы, виды вожделения) – и подбадривая, и подгребывая, и подстрекая друг друга шуточками, задирая, – веселей работа спорится И русская «Дубинушка» Эй, дубинушка, ухнем! – это русский Приап, хотя тоже женским падежом (как и мужчина) обозначен, – совокупный, артельный, как многоглавый храм русский или семейка грибков-боровиков Но главная все равно мечта «Эх, зеленая, Сама пойдет! Сама пойдет!. «– те опять чтоб без усилий – сама земля бы, женщина, работа спорилась, была бы активна и всасывала в свою воронку, – но не чтоб мы, мужчины, усилие применяли И в славословии русскому артельному Приапу – Дубинушке (ведь и Иванушка, и Никитушка с женским окончанием! любовный суффикс этот опять обнаруживает женский-детский характер русского мужчины – как сосунка матери) – недаром его самоопределение совершается в отмежевании от чужеземца, немца! «Англичанин – мудрец, чтоб работе помочь, / Изобрел за машиной машину / А русский мужик, коль работать невмочь, / То затянет родную «Дубину»

«Невмочь» – постоянное состояние, и до, и в ходе работы, но это не значит, что здесь так уж перерабатывают и эксплуатированы Нет! «работать невмочь» – это не от усталости сиюминутной, а от той вечной усталости, о которой Тютчев писал «Здесь, погрузившись в сон железный, / Усталая природа спит» Усталая, хоть мало работала и мало рожала, – вон как мало людишек себе нарожала, а уже усталая Значит, эта усталость, и невмоготу, и эта невмочь, и уж-замуж-невтерпеж (недаром все слова – канун обозначающие Ну! – и этим с русским Эросом связанные) – не случайные, локальные, но провиденциальные, это метафизическая «невмочь» – как полуимпотентность (Но опять же – это не унизительно, а свято так изыскуется – этот жребий – русским Двубого) Итак, в том, что Чужеземец облизывается на Россию и, несмотря на многократные уроки и погибели, все прет на нее, – равно сказывается и то, что Россия зарится, алчет, вожделеет чужеземца, чтоб было кому поглубже пропахать ее, возделать основательно, т. е. глубоко и педантично (от латинского pes-pedis – тяжесть, нажим, шаг), а не шаляй-валяй, шалтай-болтай, на авось да небось И всех в себя принимает и понимает (вот та всевосприимчивость русского народа, всепонимание им чужеземцев и всесимпатия, о которой говорил Достоевский в речи о Пушкине как о национальной черте это от повадливой стороны в сущности России, восприимчивость-влагалищность) всем место и работа найдется И многие немцы (т. е. «не мы» и «немые» – немовные» от «мова» – слово) заманиваются и складывают здесь рассудительную головушку, обучая россиян твердости, основательности, прямолинейности – там, где уповают все на кривую, что вывезет (А «кривая», в отличие от прямой, – есть полуболт-полувтулка, нечто оженствленное, с ямочкой, так же как и курносый нос русского мужичка ведь нос – символ и представитель фалла А здесь он – со впадиной, полувлагалищем) И чужеземец дает прикурить мать-сырой земле продраит ее, пропесочит, так что взвоет она (как плачут в пике сопроницания), желанно оказывается ей страдание (страсть), чего свои-то ей принести не могут, а все лишь голубиную жалость (как Обломов Ольге Ильинской, что все-таки ушла к Штольцу, но у него тосковала по другом) И время от времени именно ей нужно, чтоб стонала русская земля, как про это сладострастно еще в «Слове о полку Игореве» написано или в «Слове о погибели Русской земли» Не погибает она в этом, а омоложается. «И лишь румяней стала наперекор врагу» Полезен ей этот массаж и прижигание иноземной тверди и жара (меча и огня) – того, чего как раз не хватает ей, земле рыхлой и сырой (мать-сыра земля), при не твердом и не огненном, а ветренно-воздушном свято-духовном народе Потому так славны защитные войны в России и главное, чем гордится русский народ, что русского солдата никто не побеждал Потому такой фетишизм по отношению к машине, технике и государственному аппарату в России вера в то, что они (и «там») знают свое дело, – и некритическое доверие, самоотдача и благорасположенность может, ты, Петенька (Петр I), или ты, Емелюшка (царь хороший), или ты, Николашка (9 января 1905 г.), меня, наконец, упользуешь?.. И несмотря на все разочарования, поменяв и прогнав много мужиков, русская баба, встретив нового, как в первый раз простодушно, наивно и чисто надеется и отдается – и несть ее вере меры и конца – и не будет. И вот этого, например, восприняла на лоно – красивого усатого черного грузина – единственный народ самцов и рыцарственности на территории России: Джугашвили ей, как Черномор Людмиле, нужен был. И стал он, «Имя-знамя» – всеобщий представительственный Фалл, на Руси править. Оттого так легки в России разводы – перемены мужиков – ибо все ведь на время по жалости! – и быстро забывает своего прежнего Душечка, привязавшись к другому и начав с полной отдачей проповедовать то европейское просвещение, то православие, то еще что

Но пора и честь знать: не все в нужде да долготерпении с мужиком, государством, аппаратом возиться; не все и в жалости-сочувствии-сострадании мужичка – народ свой – укачивать и в тянучке и ожидании век вековать. Надо ж хоть раз в жизни и страсть испытать: погулять – разгуляться, а там и в омут (Катерина, Анна, Леди Макбет Мценского уезда). Но то же и в истории – в «минуты роковые», когда семя и кровь1 льется, и судороги и стенания прокатываются по Руси. Особенно сущность России – женщины проявилась во время Смуты. Здесь первое и начальное – небывалый нажим и насилье законного супруга – царя и государевой власти: садист и сладострастник Иван Грозный кровью, как семенем, полил Россию. Тут же ее стали жутко теребить на местах передачами поместий – от бояр – опричникам; очаги язв и беспокойств, зуда и возможных пожарищ от трения образовались. ! – В то же время эту-то воспаленную землю стали огораживать: прикреплять мужичков-клещей к все одним и тем же местам – «крепостное право». Борис Годунов отменил Юрьев день, т. е. – ту отдушину, миг, когда вспархивали, могли срываться с мест – и Русь могла испытать долгожданное проветриванье: дух буквально перевести. Тут-то и произошло (от закупоренности) естественное самовоспламенение: пошли пожарища, взрывы, бега, разбой – на меже насилия и воли, и вспыхнула страстная жажда воли: Русь теперь хочет с мужичком своим, с народом погулять, отдохнуть от законного супруга! И то закону-то всего без году неделя: полвека только, как царством-супругой стала Россия. И пошли народные движения, бега, разбой и казачество. И недаром произошло такое слияние блатного и чужеземца в единый персонаж: Тушинский вор – Гришка Отрепьев, расстрига, он же царь русский[110]110
  Недаром еще в «Слове о полку Игореве» битва сравнивается со свадьбой: «Ту кровавого вина не достаточно тут пир докончаша храбрии русичи; сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». – 21.1.86


[Закрыть] – Дмитрий – но Лжедмитрий (шутовской ряженый царь: любовник, переодетый супругом) – и ввалился в Россию и на чужеземных польских пиках, и с помощью разбойного люда и казачества

И Россия – баба в редком для себя разгуле, как на страстной неделе своей, самозабвенно вопияла: «Да здравствует Царь Дмитрий Иванович!» Верно угадал это Пушкин. А то, что будто «народ безмолвствовал», – приписал уж позднее царедворец лукавый Жуковский-Шуйский

Но это соединение иноземного нашествия и народного восстания – постоянно типично для России. Ярчайший еще пример: империалистическая война, переросшая в революцию и войну гражданскую. А до этого репетиция этого: русско-японская война и революция 1905 года. Там – поп Гапон и лейтенант Шмидт – немец, потом марксизм (из Германии учение) и евреи-социалисты соединились с народным, крестьянским разгулом и вольницей. Парадигма привоза варяга и в частушке:

 
Из-за лесу, лесу темного
Привезли Буя огромного         (Т. е. заморского, чужеземного: «Из-за лесу…»)
Привезли его на семерых волах:
Буй-бедняга был закован в кандалах (Как «сицилиста».)
Вызвал и бабью жалость:
Одна баба раздурачилась:
Села на буй – раскорячилась..
 

Или в поэме «Лука Мудищев», как припоминается, баба ищет:

 
Ох, устала я: все буй искала я,
Да все не буи, а буишки
 

Но вот привезли из-за границы мертвый буй знаменитого Пердиллы:

 
Да цену заломил такую,
Что впору и живому бую
 

РУССКАЯ СТРАТЕГИЯ

Любопытство к иностранному (то же – приветливость, гостеприимство к чужеземцу) – есть не корь временная, но метафизическое русское состояние. («Низкопоклонство перед иностранным» – еще это именуют). Но это все – заманиванье: русская

баба-вампир себе на уме, заманивает его – чтоб на своей терри

тории, на своем теле страсть от него испытать, а его укокошить, всосать, растерзать, убить, как амазонки и вакханки, – мужика и чужеземный фалл: значит, он – не свой, запреты на него не распространяются, и с ним можно позволить себе распоясаться – и в недозволенных приемах партизанской войны: и так и сяк наяриваться и глумиться над дураком-чужеземцем, что поддался на удочку: врезался (влюбился) и влопался в Россию (она его слопала)

В самом деле, тип русской войны: заманиванье, засасыванье, распространение на большую территорию – на широкое вместилище: всем телом своим ощутить Россия чужеземца хочет, чтобы жгучее сладострастье испытать, принять страданье: сожженные города и села, замученных отцов, матерей, детей и т. д. – чтоб возгорелась лютая месть, воспламенился гнев русского народа, стал он, наконец, самцом, выпрямился во весь рост, как и подобает мужчине, – и пошел бы дубасить дубиной и чем попало чужеземца. (России – охота, а Народу-Сыну отдувайся!..). И вообще-то полную радость и страсть и истинное соитие Россия может испытать, конечно, с русским мужиком – мужчиной. Но он в будни вял, и, чтобы воспламенить его и сделать мужчиной, России, когда приспело ей время страсти, приходится заманивать на себя чужеземца, сделать вид, что отдается ему, чтоб уколоть и раззадорить своего-то благоверного, – и тогда-то простодушный Иван взъяряется и уже становится мужчиной, истинно-соответствующим женскости России

Но, как Людмила во сне истинно-полное сладострастье испытывала от того, что толкались над ней и в ней в поединках четыре огромных буя-рыцаря, – так и русская женщина сыра-земля тогда испытывает подлинное разгорячение, когда на ней на кулачки идут, головушки буйные скатываются в бешено-страстной мужской беззаветности

И много полегло голов и полегло костьми (кость и голова – символы и части фаллоса) на русской земле, среди лесов и болот. Россия испытала от нашествия и войны полное удовлетворение: и вширь заманила чужеземцев растолкать во все стороны свое обычно дремотное лоно; и вся Россия взбодрилась, встала – стала чувствовать себя плотной единой (плотью единой – то, чего обычно, в буднях нет, а есть рассеянность и в смысле буквальном: зияния и рассыпанность людишек – членов своих, и в переносном: как умонастроение, состояние души), упругой, дающей отпор врагу в крепких схватках (ср. схватки и судороги оргазма и родов)

Кутузов интуицией Толстого представлен как совершенно женственный тип полководца: пузат (живот – женщина), кругл, прожорлив – чрево и глотка: ножку курицы гложет и любит понежиться, комфорт: роман m-me Жанлис читает

В этом смысле Суворов – менее русский тип военачальника,

более обще-стандартно европейский: сухощавый, мужчинный, похожий на римлянина или героев Плутарха. И войны, что он вел, недаром все – не народные, не метафизические, а завоевательные, что не свойственно России. Русские войны – справедливые, само (а не других) освободительные (как оргазм– извержение– самоосвобождение), самовыкидыванье, извергание выродков

И тактика Суворова – стандартная: маневры, нападения – вся укладывается в жанр одиночного сражения. А Кутузов верно почуял запрос России: аж за Москву позволил – в такую ширь заманить чужеземца, до того предела выждал (а ведь в соитии есть свой ритм, такт, мера: лишь после долгого разогрева влагалище само начинает пульсировать, так что преждевременное сражение, как преждевременно вызванные роды, – ни наслаждения, ни облегчения не дают, ни живого ребеночка не рожают), до того предела «тянул резину» (т. е. ничего не делал), пока резинно-растянувшаяся российская воронка не самовоспламенилась (пожаром Москвы) и не начала сама сокращаться и выталкивать из себя чужеземное щупальце

И уж тогда, как семя брызнувшее, полетели головушки-сперматозоиды, трупики стали рассеиваться по всей России: в лесах, в болотах засосанные, метелями заметенные – похороненные. Принят посев был, всосан, вобран маткой. И Кутузов своей истинно российской тактикой и сумел доставить матери-земле это полномерное удовольствие, чего б не дали ей тупые немцы-штабисты, ратовавшие за одноточечные уколы якобы что-то решающих сражений

И вот что всегда было удивительно: при полном привечании иностранца, впитываньи его, понимании, согласии, что совсем мы негодящий худой народец, – с готовностью эту «самокритику» выдавал русский мужичок, – при всем этом усмешечка какая-то и себе на уме чуялась в этой, кажется, безусловной податливости. Тупой немец – оттого «немой», что этого не слышал и не понимал, – не придавал ей значения; но сведущий понимал, что в ней-то вся собака и зарыта. Притворство это, безобидность демонстрирующее, – это живец, на которого чужеземная рыбка попасться должна в чрево России. Таким-то образом удалось в повести Лескова заманить в Россию «Железную волю» – торчащий, непреклонный чужеземный стержень немца! Гуго Пекторалиса, – тут-то ему хана и пришла – и кто погубил?! – незаметный, вечно пьяненький Софроныч на измор и выдержку его взял. Софроныч все клонился, поддавался – и оттого железный ум Гуго так деревянно в русскую землю все глубже втыкался – да так там и остался. И на чем? – на слове его крепком и незыблемом поймал. А у русского слово – вольное, шаткое, мало что значит, мало ответственное (см. об этом у I Если русская тактика – «котел», «мешок» – влагалище, то германская клин – нос, фалл (еще «свинья» псов-рыцарей на озере Чудском). -21.1.86

И. Киреевского: что русский смотрит на слово как на вещь), а так как к вещам отношение не святое – легко меняются хозяевами, так и слова даются и нарушаются, здесь божатся дешево, клянутся на всю жизнь – и легко забывают – и, главное, от этого-то именно в святости и остаются: от того, что не придают значения различениям более низкого уровня (морали, закона, нравственности и якобы твердого честного слова); мнима претензия на твердость и определенность чего бы то ни было (в том числе и слова, и обещания, и плана) – в распространяющемся и засасывающем и на ветер выбрасывающем русском Космосе. Так что в этой усмешечке соглашающегося со своей негодящестью русского мужичка – и воля женщины-России выражена заманить – и знание ее повадки. Он-то знает, что, чтоб выжить в России, как можно меньше собственной волей рыпаться надо (ср. Иван Денисович), иначе переломишься, не раззадоривать ее (а то воспламенится и пожрет тебя ее лопасть), а потихоньку да полегоньку, – и она с орбиты страсти на орбиту жалости тебя перекинет, и там проведешь век, как у Христа за пазухой, как Иванушка на печке но уже на правах не мужчины-фалла, а сосунка-младенца

А немец – тот попер сразу в раж – ну на рожон и наткнулся Итак, недаром русским писателям, искавшим смысла жизни, – в этой покладистости русского мужика (Платон Каратаев, Лука) или в его усмешечке, или юродивости, – виделось знание чего-то высшего, какого-то секрета, ключа к мудрому бытию и истине, который сокрыт от очей, пребывающих на уровне города (всякого огород-горожения, т. е. суетливой деятельности), цивилизации и просвещенного разума и логического слова. Лукавя, обманывая, ленясь и бездельничая, – т. е. пренебрегая всеми «элементарными нормами» общежития и труда, он несмотря на это (или, точнее, благодаря нарушению этого уровня ценностей) – попадал на уровень святости и ходил в святых. Ибо так исполнял он волю России и русского Двубого Вот чего ради так изыскуется духовность и совестливость в русской жизни и литературе – и именно на самом высшем уровне. там, где измерение нравственности, всего твердого (вещи, закона, слова) переходится, снимается: чтоб вызвать святость, значит, надо пройти через преступление… (?)