Текст книги "Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью"

Автор книги: Георгий Гачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Представление о мире и всех вещах как магнитных полях, туманностях и волнах, по ним прокатывающихся, – есть плод ночных бдений и мировосприятий – при свечах и электричестве XVIII–XIX вв. Ночью царит время, тишина – звук и музыка (ср. «Бессонница» Тютчева), так же, как днем – пространство, свет, формы вещей и искусства пространственные

Русский логос

Но неужели обязателен этот дуализм? Не есть ли это автоматическое расщепление и ход европейского сознания? Ведь в Индии, например, – нет парности в мировоззрении, есть не упорядоченные числом множества и разные единства. – Но ведь пара: день-ночь, свет-тьма остается? – Почему? Разве для солнца есть день-ночь? Где оно, – там вечный свет и день. – Но тогда бог одностороннее и ограниченнее человека… И значит, чтобы все постигнуть: и бытие и небытие, и чтобы эти односторонности исчезли (чтобы внять Целое, где нет наших детских различении, и узнать, как выглядит мир по сути, а не по для нас явлению), надо человеку сосредоточиться в квант-сгусток всех своих жизненных сил (душевных и телесных, мыслей и соков) и изойти и рассеяться, как магнитом к себе притянуть все и объять необъятное, ибо оно стечется – в суть, сердцевину: «Вот оно!» будет. Но опять изойти мы можем лишь в какой-то точке: в глазе-мысли (умозрение); из пальцев руки, через которые исходит наше ум-умение и превращается в вещь; каплей-семенем; в дыхании: душу-атман с мировым воздухом Брахманом сливая; в голосе-слове, в танце-телодвижении. Каждое действие (и бездействие, созерцание), если оно в сосредоточенности и в рассеянности («я» по миру), – есть путь слияния и исход. Но я увлекся здесь в дзен-буддизм. Однако это нужно, чтобы с его помощью преодолеть кромешный дуализм европейской логики, которой я рассуждаю спор человека, Эроса и других сил. Значит, множественность путей и сутей есть, а не «или дух или тело», «или Логос или Эрос», «бог или секс»… И это мировоззрение естественно для неравномерных космосов, неумеренных, космосов с преобладанием: в Индии больше света и тепла, чем ночи и холода; в Африке вообще от малости простора для тьмы ночью она вторглась в день и почернила тела людей – и у них Секс и Эрос стали дневные божества, откровенные; и если в Европе культура связана с духом, то там высокая культура и ритуальность как раз в эротической жизни

Итак, дуализм – как либо полярность духовной и телесной жизни, или как их гармония – локализован в зоне природы умеренной: в полосе средиземноморской, Иран (Ормузд и Ариман)… К югу от этой зоны идут мистические культы: Кибелы, тантризм и прочие, где путь спасения есть телесно-эротическое служение, где дух ушел в Эрос. К северу от средиземноморской полосы, в странах германских, славянских – Эрос начинает уходить в дух. И каждая страна и народ являет в этом разный тип клублений, сочетаний и трансформаций. По сравнению с Германией, например, в России – оттянутость к северу, холоду, ночи и дали – к холодному мировому пространству, как к бесконечности. То есть Германия более северна в сравнении с гармонически-дуалистической линией Средиземноморья. Гармоничны эллины, итальянцы, французы; хотя итальянцы и испанцы более жгучи, сухи, суровы и огненны – и тем самым на севере Средиземноморья словно его юг реализуют: недаром культура арабов мавританская так пришлась по духу и естественно утвердилась в Испании. В Германии дуализм – не гармонический, а более резкий (ср. мирный дуализм Декарта, его психофизический параллелизм – и мучительные антиномии Канта). Однако Германия – определенная, не безбрежная, и там идея восстановленной целостности (как и мечта самой раздробленной вечно на различия Германии), единства – после, на основе преодоления противоположностей, возможна и берет верх (Гёте, Шеллинг, Гегель); единство и целостность здесь скорее – вечный идеал: вот-вот близкий и достижимый! – и потому маниакально манящий; но не достигаемый; и оттого Dahin! Dahin! Streben1, усилия, мощные борения и меланхолия – жребий германского духа. Все здесь мерещится как Целое, Единое, а не как Беспредельность; и его (Единого Целого) место – это сосредоточение (центр) и высь. Россия своих границ и пределов никогда не знает, и хоть увидишь их на карте, но в ощущении – нет. Связано это с соседством с Арктикой, Севером, с просторами, лесами и тайгой Сибири… – ив общем: если, с одной стороны, русские ощущают плечо соседа и предел, то с другой – границ нет, и своя земля прямо переходит во Вселенную2. И вот это прямое соседство с бесконечностью, оттянутость на нее, ориентированность и все время ее чутье – распяливает русского человека, его жизнь и ДУХ

Поскольку Россия начинается в умеренном космосе и поскольку логическая культура возникла в России в соседстве с Западом, т. е. там, где у русской бесконечности есть граница, – то и идея дуализма естественно вошла в русское миропонимание, и идея единства как возобладания одной стороны (христианство). Однако она не может иметь вид гармонии (как у эллинов и романских народов), ни германских напряженных антиномий, сводящихся в конце концов в единство

Здесь дуализм – не напряженный, ибо с одной стороны предела нет и есть выход и преобладание. И в этом смысле русское бытие и дух аналогичны индийскому, где ирано-арийский дуализм переходит в множественность и где не мучаются равновесными противоречиями и в жизни и в мышлении. Недаром сходны тропический и арктический шаманизмы..

Белые ночи и любовь

Значит, чтобы понять русский Эрос, опять вглядимся в русский Космос, в его ночь и день

Пушкин в отрывке «Гости съезжались на дачу» об этом же размышляет: «На балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец (Пушкину нужен родной генетический ему средиземноморский глаз: Испания расположена на севере того водоема, на юге которого – Африка; и наибольшая в русской литературе эллинская гармоничность и пластика – в творчестве как раз Пушкина. – Г. Г), казалось, живо наслаждался прелестью северной ночи. С восхищением глядел он на ясное[14]14
  Туда! Туда! (из «Песни Миньоны» Гете), стремление (нем)


[Закрыть], бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым (свет невечерний, белесый, бестелесный – неизъяснимый, ибо не от причины: не от солнца, не от точки, а просто марево как некая субстанция бытия в стране, где мир называют– «белый свет» – Г. Г.), и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке[15]15
  Однонаправленная бесконечность-«~ – есть модель русского бытия, духа и логики


[Закрыть] Как хороша ваша северная ночь, – сказал он наконец, – и как не жалеть об ее прелести даже под небом моего отечества.

Один из наших поэтов, – отвечал ему другой, – сравнил ее с русской белобрысой красавицей; признаюсь, что смуглая, черноглазая итальянка или испанка, исполненная полуденной живости и неги, более пленяет мое воображение. Впрочем, давнишний спор между la brune et la blonde! еще не решен. Но кстати: знаете ли вы, как одна иностранка изъясняла мне строгость и чистоту петербургских нравов? Она уверяла, что для любовных приключений наши зимние ночи слишком холодны, а летние слишком светлы». (Т VI. С. 560–561) Прежде чем пуститься в рассуждение, поостережемся: в обоих случаях о России высказываются чужестранцы: «испанец» и «одна иностранка», а русский лишь вопрошает, сравнивает да что-то себе на уме соображает; но что? – нам неведомо. То есть слово о России в орбите русского сознания и русской логикой здесь не произнесено, а есть лишь слово о ней глазами Юго-запада И это типичная структура русской мысли: сталкиваются определенные суждения в духе западной логики, но потом ставится вопрос, многоточие – и уводится в русскую беспредельность (не! определимость), в дальнейшее нескончаемое бессловесное загадочное соображение..

Итак, ночь– так что есть собственное дарство Эроса, здесь, в России, у него как бы отобрана. На юге огненно-жаркий темный Эрос (ибо Эрос есть темный огонь – тот, что греет, но не светит – недаром у Тютчева» И сквозь опущенных ресниц Угрюмый, тусклый огнь желанья) пошел из ночи агрессией на день, почернил людей, их тела и глаза (смуглая, черноглазая итальянка: черные глаза – это глаза ночные и на дню – те, что не светят, а блестят; они у страстных женщин: у Зинаиды Вольской, у Катюши Масловой – «черные, как смородина», у Настасьи Филипповны) – и завладел днем и светом и стал дневным откровенным занятием недаром сказано о «полуденной живости и неге» А здесь – полнощная бледность и «не белы снеги» Но в стране полнощной происходит подобная же агрессия, выход за положенные пределы и распространение – только теперь света и духа на ночь и Эрос Здесь солнце светит, Брюнетка и блондинка (фр) а не греет, огонь заменен на свет Значит, на дню – полное царство духа, стыдливости, а Эроса даже видом не видать, сексатлыхом не слыхать (тогда как на юге нега и полуденная) Но и ночью Эрос не предоставлен сам себе, а его домен уязвлен со всех сторон и обуживается ночь долга зимой – вот бы где разгуляться! – да больно холодна люди промерзшие, зябкие, воздух стерильный, уж совсем обестелесненный, чистый световоздух, да и ночь не темна, а все блестит на снегу На природе, значит, нельзя – вся чувственность скована, а в избе – уж хоть бы успеть просто разогреться – где уж там до сексуального разгорячения доходить! И войдя с морозцу, не бабы хочется, а водочки выпить – внутренность обжечь, а не кожу потереть Душа-то глубоко затаилась, в комок сжалась, как кащеева игла жизнь-смерть, – хоть там бы ее оживить А до поверхности тела, до кожи и допускать ее, душу-то, нельзя! растечется, беспомощной станет в неге, а тут ее мороз да снег – хвать! – и укокошат. Нет уж, и помыслов таких, чтоб о бабе, нет, – а выпить! И влага-то сама огненная русская – прозрачная, ясная, светлый зрак (тогда как вино – как черные глаза – темный огонь) Пропитается ею человек из нутра – и дух воспарит в веселье сам собой, но не то, чтоб тело пропитать, все его поры оживить его-то оставит без внимания, в водке независимо от тела и чувственности дух празднично живет А повеселился, разгулялся – и спать повалился, сам – как особь – как был в телогрейке или тулупе

Недаром извечная, заматерелая ревность существует между русской бабой и водкой, и, по словам одного русского мыслителя, белая магия последней забивает черную магию первой. И белая молочная влага спермы словно растворяется, дистиллируется в прозрачной ясноглазой влаге водки – и не может быть эротического напора, уведен он

Итак, зимняя ночь отобрана у Эроса и холодом, и снегом, и водкой Ну а летняя. Но наше северное лето Карикатура южных зим Пушкин Лето – тепло, но не знойное, а мягкое, умеренное – чтобы разогреться, но не разгорячиться Дни огромные по продолжительности, божий зрак заливает далеко и в пространстве и во времени – и Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса Опять негде Эросу разгуляться – весь он на виду, нет ему тьмы Что же остается? И прежде всего женщине? Вот тут уж путей несколько Один – перестать уповать на сгущенность и напор, и острую радость, но рассечься, расползтись так же, как и свет, – ровным неопределенным маревом – нежности, жалости; и тогда женщина русская, белобрысая красавица: красивая, глаза озерные – как русалка, завораживающая северная красавица, но водяная она – холодноватая, кровь рыбья Она тоже «светит, но не греет» Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне такова Ольга в «Евгении Онегине». Но Ольга – низменный, бытовой вариант белотелой русской красавицы В ее возвышенном типе – это «лебедь белая», «самато величава, выступает словно пава», «а во лбу звезда горит»: светлоокая она – и уводит душу в северную космическую бесконечность, отрывает от узкой земности – и, именно видя такую красавицу, замерзают русские ямщики в метелях среди степей: цепенеют и, завороженные, к ней уносятся, так же, как и поэт Блок – вслед за снежными девами. Это – русский вампир Если юго-западная женщина-вампир (Клеопатра, Тамара) загрызает плоть мужскую и пьет его кровь – это бешеное разъяренное лоно, – то русская озерноглазая красавица завораживает так, «что не можно глаз отвесть» – и свету божьего больше не взвибдишь, т. е. действует через глаз и свет, пронзает лучом и приковывает, цепенит – и руки опускаются, и ничего делать не (хочется и невозможно – только о ней думать, глаза ее видеть и так смерть наступает, через душу пронзенную и плоть, как тряпка, заодно уволакивается «Другой путь для Эроса – и одновременно тип русской женщины – это уход вглубь, под пресс тянучей жизни, угнетение, долготерпение, сосредоточение – и катастрофический взрыв с разметанном все и вся Это Татьяна Ларина, Катерина в «Грозе» Островского, Анна Каренина Эти, как правило, полагаю, черноглазые. А в русском космосе среди рассеянного света и белизны особенно потрясающе наткнуться на блестящий черный глаз если здесь Эрос выжил – значит, страшная в нем сила взрыва затаена В галке на снегу увидел Суриков архетип страстной женщины в России (боярыни Морозовой). В ней и страшная сила – раз одно пятно жизни соперничает с саваном смертным – но и начало темное, злотворное и трагическое Недаром эти женщины одновременно, как правило, и бледны и худощавы (тогда как русская женщина первого типа – «лебедь белая» – полнотела и румяна, и глаза голубые: в ней Эрос равномерно растекся ровным теплом). А в этой эротический огнь ушел с поверхности тела, оттянулся от кожи – зато в самую душу, святая святых проник, там порохом затаился – и только в глазах умеющему видеть о себе знак подал. Никто – ни она сама – об этой своей силе не знает: рядом с откровенной красотой Ольги о Татьяниной страстности лишь по косвенным признакам можно судить Недаром Татьяна любит русскую зиму, снега и свет – это в ней потребность остужать внутренний огнь, просветлять хаосговорит

Эрос – в природе, секс – в городе

И вообще секс невозможен на природе: в открытом пространстве, на лоне природы живет Эрос; секс же располагается в помещении, в городе, где среди обожженной земли, зданий, асфальтов, машин единственное, что осталось от живой природы, от ее лона, – это лоно женщины; и к нему приникает испитой среди огнеземли горожанин, и доит его, секс, доит – чтобы проверить: жив ли я еще? – в чем засомневаешься среди дневного механизма работ и автоматизма научных установок. Поэтому город– царство женщины: здесь все для нее, тогда как в деревне легче жить мужчине, а бабе труднее. И прав Позднышев в «Крейцеровой сонате» Толстого, говоря о «властвованье женщин» в городской цивилизации: «Женщины, как царицы, в плену рабства и тяжелого труда держат девять десятых рода человеческого. А все оттого, что их унизили, лишили их равных прав с мужчинами (имеется в виду равное право – воздерживаться от полового общения, а не права юридические. – Г. Г.). И вот они мстят действием на нашу чувственность, уловлением нас в свои сети Да, все от этого. Женщины устроили из себя такое орудие воздействия на чувственность, что мужчина не может спокойно обращаться с женщиной. Как только мужчина подошел к женщине, так и подпал под ее дурман и ошалел»

Но отчего чувственность так развивается в городе! Чувственность есть тонкость и раздражимость нашей оболочки, как чувствительность есть тонкость внутренней организации. Но где тонко, там и рвется Унежненный состав вещества в горожанине связан с тем, что с человека цивилизация в своем развитии все продолжает сдирать естественно-защитные природные покровы, скальпирует его, продолжая курс на замену естественного панциря, шкуры и даже кожи – искусственным покровом белья, одежды, домов, так что в перспективе может исчезнуть оболочка, отделяющая нашу внутренность от внешней среды, чувственность может слиться с чувствительностью – и совершенно лишенные самозащиты человеческие существа будут выданы на поруки их разуму, труду и искусству, которые, сорвав оболочку, будут внедряться и дальше, стремясь заменить природные органы – сделанными Уже и сейчас в итоге усилий медицины человек во многом состоит из протезов, и не только там, где это очевидно (зубы), но и шире: одежда наша – протезы– шапка – про тез волос, обувь – протез подошвы; более того, поскольку наше здоровье контролируется врачами и мы принимаем лекарства, – у нас уже полупротезные легкие, сердце, желудок, пищевод и т д. В итоге – гомункулюс как воплощение Homo sapiens Итак, развитие чувственности связано с цивилизацией Если человек, которого обдувают ветры, обливают грозы, обретает закаленную кожу – шкуру, которую нелегко прошибить: лишь напору Эроса, страсти он поддается, то есть необходимому, – то тонкокожий горожанин есть прибор более чувствительный: на него мелкие раздражители действуют, шорох платья, улыбки, мимолетный взгляд – и он восхищается, возгорается (везде здесь чувственность– огонь в крови и зуд в коже – возжигается от чувствительности» от прельщения взгляда и слуха), но чем больше впечатлительность, тем слабее реакция, и душа горожанина раздергивается в свистопляске множества раздражителей и мелких аффектов. Душа же живущего среди природы более защищена и цельной остается. При дублености кожи крестьянина – большая разграниченность внутренней и внешней жизни: жизнь души имеет в теле и ограду более крепкую, да и само тело – охранник, в силу грубости своего состава не посягает вовлекать духовную субстанцию в свою жизнь и заботы

Горожанин же более тотален, чувствительность более сращена с чувственностью – между ними взаимопроникновение. Но потому и внутренний мир горожанина подвержен свистопляске желаний, стремлений – этим языкам геенны огненной (город и есть материализованная геенна огненная, ибо он весь есть – печь, из обожженных камней составленная), и нет в нем сосредоточенности. Чувствительность в нем сильнее, зато чувства слабее. – Но и нельзя ничего сказать, что здесь хорошо, что плохо. Может, вселенная новую породу в людях выводит, утончая предварительно состав их вещества (так что цельный человек-крестьянин так и останется прекрасной, но особой породой), чтобы мысль источалась из него как естественное отправление. Ведь у ангелов тоже, видимо, нет силы чувств – незачем: нет дуализма души-тела; зато их тела эфирны, из света-ума сотканы… Таким образом у нас явились еще основания для различении Значит, русская природа по характеру в ней ночи и дня, по составу стихий – склонна высветлить Эрос, огненность в нем заменить на светлость, негу – на нежность, страстность – на жалость. ~» Теперь взглянем на русский Эрос с точки зрения типа городской жизни в России: то есть какой панцирь цивилизации нарастает на теле русского человека и какова, соответственно чувственность русской женщины

Что город существенно связан с властвованием женщины, обнаруживает и русская история. Древняя Русь знает женолюбца Владимира. Русское государство – сладострастника и садиста Ивана IV. Все это восточный принцип многоженства. Но только построили Петербург и установили «российскую Европию» – империю, как замелькали женщины-императрицы с фаворитами и любовниками, пока не воссело на русский престол неистовое влагалище Екатерины II – женщины заемной, привозной: принцессы Ангальт-Цербстской, из неметчины, которая своей влагой европейски освятила русское государство, заменив и оттеснив слезы переносных икон крестьянских – христианских чудотворных божьих матерей, – Матушка Императрица1.. Но именно городская культура новоевропейских (после античности) народов Запада ставит в центр женщину культ Прекрасной дамы – и вокруг нее, одной, резвятся на турнирах и поединках мужи-рыцари. Если Восток знает гарем и сюжеты, основанные на перипетиях выбора мужчиной из нескольких женщин (сюжет восточной поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан» строится на треугольнике: один он и две оне), то для западноевропейской культуры, от Тристана и Изольды и далее типичен треугольник: одна она и два мужчины в связи с ней А Дон Хуан недаром в Испании возник – на стыке европейской и мавританской культур: только в нем естественно восточный принцип статического сосуществования разного в пространстве (в гареме – одновременно много женщин) заменяется на европейский фаустианский принцип: времени, последовательности и изменения: женщины Дон Жуана не одна рядом с другой, а одна – вслед за другой; и он ветрен, как женщина (да, Дон Жуан – женствен): движется, отталкивается, развивается – склонен к изменам и переменам, как ветер мая. И это лишь кажется, что он женщин выбирает и меняет, – это они выбирают и меняют, пропускают сквозь свой строй западных Ловеласов и Казанов. В русской же литературе (Россия – стык Европы и Азии) характерны перекрещенья западных и восточных треугольников:

Рогожин– Настасья Филипповна

Князь Мышкин – Аглая/Ганя Иволгин

Обломов – Агафья Пшеницына

Штольц – Ольга Ильинская

Анна Каренина– Каренин/Вронский

Вронский– Китти Анна

Китти– Левин Вронский

Левин – Китти Анна (восхищение – возможность)

В «Братьях Карамазовых

Митя– Грушенька Катя

Катя –Митя  Иван Карамазов

Грушенька –Митя  Отец Карамазов и т. д.

Такие же аморфные коомбинации у Чехова:

Нина Заречная– Тригорин Треплев

Тригорин–Аркадина Нина Заречная

Характерно, что романизация древних русских преданий, сюжетов, их переработки на европейский лад связаны с введением второго мужского персонажа. Так, Бородин в либретто оперы «Князь Игорь» добавляет фигуру распутного князя Галицкого, домогающегося любви Ярославны (как женихи Пенелопы), а Мей – Римский-Корсаков одаривают псковитянку Веру Шелогу греховной страстью и прелюбодеянием