Текст книги "Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью"

Автор книги: Георгий Гачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Человек – дерево и человек – животное

Исходный для России тип Эроса, как было это – в Древней Руси, старозаветной. Фактов у нас почти нет, ибо и так уж мало дошло («мало слов доходит до меня», по словам Пимена-летописца) из минувшего, а про это – вообще ничего, ибо эта сфера – табу для письменного слова, разве что косвенное просочится. Так что единственный путь нам остается: домыслы и реконструкция на основе некоторых зацепок. Тип поселения – деревня. Дом из дерева, изба, сруб – что это для Эроса значит. Юрта кочевья – из шкур и кошмы; пища – из животных: мясо, молоко; тепло и свет – от сала и жира их. И человек живет в шкуре животного – ив нем животная, низовая душа, естественно, развитее – и плотская жизнь: глаза чернью, страстные, тело полом сочится, ибо животные все – половы. Потому видеть женщины, даже куска тела ее – не может: возгорается! – и чтоб предохраниться от повсюминутного истечения и сгорания, женщину – с глаз долой: чадрой-паранджой снизу доверху она прикрыта, включая и лицо, и верхнее отверстие – рот

Жилье из дерева говорит о ближайшем соседстве не с животным, а растительным царством. Изба по В. Далю: «истопка, истпка, истба, изба». Значит: и стены из дерева, панцирь, шкура человеческая – и нутро: огонь – свет и тепло – тоже деревянный, а не жирно-сальный. Значит, излучает из себя лучина луч, свет солнечный, воздушный, горний (тогда как свет от жира-сала – свет утробный, огонь гееннскии, адски-сковородочный) Дерево в сродстве с человеком – тем, что вертикально, от земли к солнцу тянется, есть срединное царство между небом и землей, и крона его голова, а ноги – корни. И его жизнь – неподвижное вырастание во времени, сосредоточение – податливость и самоотдача Соответственно, и человек, в лесу, от леса, при дереве и деревом живущий (тот, что лыком шит), – более светло-воздушен, чем земен, ритм его жизни более связан со временем и циклами– ведь если животное всегда равно себе – один вид имеет, то дерево – то земно и сочится, то голо, и лишь еле-еле душа в теле теплится под корой долготерпение ему пристало, чтоб когда-то еще стать атаманом – ждать своего часа Животное само движется, а мир стоит Для дерева наоборот все кругом исполнено движения, а оно незыблемо – зато чутко ветры слышит, тогда как животное полно собой, себя, свое нутро в основном слышит, эгоистично Дерево бесполо– особь здесь не чуется именно как половинка – полом (как самец и самка животного), но, с одной стороны, – самостоятельно, само собой прожить может «среди долины ровныя на гладкой высоте» (недаром в народе похвальное слово «самостоятельный мужчина», да и женщина тоже – «свои парень»); а с другой стороны, – как член множества, рощи, леса – т. е. артели, общины, мира Итак, это от дерева добродетели русского человека «стойкий характер», «терпение» (тогда как у западных народов деятельный характер, у южных – бурный, нетерпеливый) и «ясный ум» – светлоокость, глаза озерные – круглые, чистые, тогда как у кочевых – черные, раскосые: в бока мира и вниз, как у животных, глядящие – траву искать, землю высматривать А лесным – вверх глядеть, птицу на ветвях стрелять

И от дерева – в русском человеке и женщине верх важнее низа лицо, глаза, «плечь широкая», «грудь высокая», белая, шелест умной речи, у русской деревенской красавицы верх разодет разнообразно, а низ – длинной, монументальной, как ствол – без особых штучек, толстой, как кора, тканью прикрыт У женщины же южной (у народов ислама, Индии и тропиков), когда она убирает тело для танца – ритуального продвижения по космосу, – живот и бедра становятся средоточием гибкость и змеиность их движений, и пластика рук и шеи (подвижность шеи не на вращательные, а на горизонтальные движения – фигура «чурек») – как щупальца для обволакиванья, притягивания и втягиванья в средоточие В русском же танце основная фигура, что делает женщина это – плыть «сама-то величава, выступает словно пава». То есть «На гладкой высоте»! Даже высь – уширена, оравнинена по русски

под покровом лапидарного низа ногами незаметно перебирает (в южном танце – как раз движение ног и живота должно быть заметно), зато активен верх: руки в боки или скрещены – как ветви деревьев на ветру живут Народы умеренной полосы – не лесные, а земледельческие, степные – в танце являют трудовую гибкость: на полевой работе юбки подоткнуты, приподняты, ноги до колен видны, и руки до плеч обнажены, все же остальное – как щитом прикрыто. В пляске все равномерно подвижно: и верх, и центр, и низ. И в одежде все эти три точки равномерно расчленены и подчеркнуты. Низ – сапожки, носочки, чулки; центр нижний: юбки – верхняя, нижние, кружева, панталоны, центр срединный: пояса, престилки, передники. Центр верхний – корсеты, лифы Верх: лифы, воротнички, ленты, пуфы, перчатки, короны, обода, шляпы, перья. То есть все тело по частям разбито – как земля на парцеллы, – и все формы, все множество форм, вещей выделено, подчеркнуто, отгранено, отполировано – как детали, из которых машина, механизм составляется. И все фигуры танца – для выявления то одной, то другой части – детали, показ и смотр их мастерства – что делать умеют Южное же и античное одеяние – единая ткань препоясанная (туника, тога, сари) – имеет целью явить единое, организм, целостную переливающуюся жизнь женского существа. Здесь является чистый Эрос с акцентом на жизненно порождающей телесной душе и откровенном, естественно-природном сладострастии

В умеренных народах – уже является покров, стыд, а с ними грех[16]16
  Спартанки ходили на гимнастику обнаженные вместе с юношами


[Закрыть] и секс. (Вспомним мысли А. Франса о первых покровах и усилении эротического влечения.) Но, значит, вносится новая поправка в наши различения: села среди лесостепи, где живут земледелием, родственны городу и горожанам по типу Эроса2 В самом деле: большие города возникают в той же полосе природы, что и земледелие. Египет, Вавилон – там и земледелие, и города… В горах большой город – нелепость. А среди равнины ровныя он – чудо искусственного горообразования. С Эросом по мере продвижения на север происходит то же, что и при восхождении на вершину высокой горы. Внизу – тропики: жар, влага, реки, испарения, буйная растительность, крупные и мелкие животные, непрерывное истечение и порождение круглый год нескольких урожаев, – беспрерывная эротическая жизнь, естественная и откровенная. Человеку и усилий применять не надо: сам плод в рот падает – сами собой смыкаются объятья[17]17
  Недаром по французски ville, village – одного корня, тогда как в России город и деревня (село) – от разных


[Закрыть]

Повыше – посуше. Воздуха – духовности больше Влаги достаточно. Земля не вся плодоносит буйно: есть долины, леса, холмы, травы пониже. Больше света – солнце не жжет, а светит. И тепло свое, огонь свой – в труде мысли и изобретательности приходится в природу вкладывать, помочь ей, чтобы прокормила, – и она дает, при умеренных усилиях. То же и секс: страстное соитие достигается по умеренном духовном разогреве через любовь – они гармоничны. Появляется цикличность, ритм в Эросе – как урожаи раз в год. Выше – леса пошли. Жизнь и Эрос крупнее и труднее. Если внизу частые мелкие травинки – рябь сексуальных слияний, то здесь: как ствол – не то, что стебель, так и страсть редка, как грозы, но зато могуча

Травы часты в пространстве и времени: живут быстро и недолго – сезон, времени неблагоприятного не знают, однолетние когда: зимой их просто нет (как, по Эпикуру, человек не сталкивается со смертью, ибо когда я есть – ее нет, когда она есть – меня нет). Дереву в этом смысле приходится знать и бытие, и небытие: ибо зимой, видно, оно живет лишь ровно настолько, чтобы память сохранять – т. е. чистую душу и форму, а больше никакого плотски-телесного наполнения в нем нет. Значит, проблема личной смерти и личного бессмертия вырастает – для германски-славянского бытия и духа. Южнее, на Средиземноморье и Среднем Востоке, где возникали мистические учения о телесных метаморфозах и переселении душ, – не настаивалось так на личном бессмертии, ибо при буйно-разнообразной природе превращение травы в бабочку, кипариса в дерево – радость разнообразия существованию и существу доставляло, во-первых; а во втором варианте, в Индии, – разнообразие настолько пышное, что даже утомляло, и мечтали прекратить цепь рождений, накопление кармы, переселения души. В германско-славянском же мире нет такого изобилия природы, кишения телесных метаморфоз, так что конец тела и существа налицо – и, значит, не в круговороте природы может быть умиротворение. (И пантеизм недаром в германизме лишь южным умом Спинозы мог быть произведен, а у Гёте и Шелли он – скорее, эллинская утопия, эстетический идеал, чем практическое самочувствие в мире, хотя здесь и это еще есть…) Выстраивается твердь бессмертных форм, идей, «град Божий», дух – ум, труд, – и оттолкнута жизнь, плоть. Эрос – в природу. Возникает дуализм (общества и природы, труда и жизни и т. д.). На одной его стороне – бессмертие (в духе), на другой – жизнь-смерть. (Но недаром именно так, отрицательно: как бессмертие – пристало духу себя обозначать, и не прививается идея «вечной жизни», а когда ее кому хотелось отстаивать, как Августину, неизбежно приходилось говорить и о тончайших телах, эфирной плоти, которую должны иметь души по воскресении – чтобы быть существами, а не сущностями.) Дерево и здесь – учитель, мэтр человечества. Его суть устойчивая форма (или идея, эйдос, вид), тогда как жизнь – то приходит, то уходит. Значит, дуализм здесь уже не на уровне «жизнь или смерть», как для средиземноморских романских, умеренных, без особых усилий и в равномерно одухотворенной телесности живущих народов, – этот уровень здесь уже слишком мелок, низок, земен и эгоистично-практичен. Здесь – пребывание, «бытие», «сущность», которые не имеют отнощёнйя? закалены, безразличны к низкому дуализму и различениям «жизнь-смерть». Вместо дуализма здесь антиномия: сущности – и явления. Логос выстраивает себе замок (город), независимый от сельского Эроса. И это – деятельность, труд, цивилизация (чем и силен германский Запад)

"Русь"– еще выше по зонам горы. Лес темнее, дремучее – бор, хвоя: сосна – ель, из лиственных уживается еще беленькая, под снег, береза. Небо ближе, ниже, наклонилось к людям. Свету больше, тепла еще меньше, воздух суше, не напоен влагой и зноем – но чист и прозрачен. В соседстве уже выше – «мох тощий, кустарник седой», снега – конец земли, край света и отлет в мировое пространство. Но до этого не доходит – лишь предчувствие и дыхание этого, что «ветер принес издалека»… Кстати, с точки зрения ритма Эроса дерево, растительность слита с космическим циклом Земли: оно сочится, расцветает и умирает вместе со сменой времен года, тогда как животное имеет периодичность течки (см. с. 28, где в примеч. – о собаках и человеческих гороскопах), независимую от набухания земли соками. Значит, они – не совсем земные существа: недаром от земли отделены и сами движутся, – но более солнечные и вообще космические, как планеты. Недаром созвездия названы животными, и нет растений на небе. Животные – это планеты на нашей земле: каждое – представитель другого космоса и времени вращения, другого состава стихий, химических элементов, электромагнитных волн и света, – и потому идея священности животных вошла издавна в ум человечества

Зима: все замерло, все жидкости оцепенели, а в собаке – течка, весна!.. В то же время линяние шкуры животных – совпадает с временами года: на лето один покров надевают, на зиму переходят на форму одежды зимнюю. Таким образом, у животного – контрапункт времен, двухголосие ритмов и циклов. Есть наложение равномерно текущих жизненных потоков друг на друга. И Эрос кочевых народов, слитых с животными, неизбежно тоже должен иметь что-то родственное с этой временной полифонией

Дерево (в отличие от одноголосой травы, которая имеет лишь одно время, живет один сезон) имеет тоже очевидный контрапункт времен: оно расцветает вместе с весной и облетает осенью – ив этом смысле его цикл связан с землей и временами года. Но оно стоит много лет, сотни, тысячу – и смерть его не видна человеку, так что для человека дерево – практически бессмертное тело отсчета (Мировое Древо, Древо Жизни…). Недаром и образы вечности и бессмертия у русских поэтов древесны:

 
Надо мной, чтоб вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел
 

Лермонтов

Значит, у дерева – полифония вечности и времени: на фоне, по канве бессмертия жизнь-смерть ткет свои детские узоры. Дерево – и бог, и человек: и идея, и воплощение. Оно – богочеловек, в то время как животное имеет полифонию двух циклов времени (а не времени и вечности), двух жизнесмертей – и не дает прямых выходов, ближних подступов к ощущению вечности и бесконечности, как это дает дерево и лес. Потому круг представлений – именно круг – у кочевых народов связан с острым ощущением начала и конца, пределов; и так как высоте человеческого духа отведено пребывать внутри этих пределов, она там развертывается как интенсивность, бурность жизни, огненность крови и страстей: чтобы успеть за жизнь сжечь бесконечность – в этих границах, спалить вечность – в отведенном времени. Ритм жизни древесных народов – спокойный, неторопливый:

спешить некуда, пределов нет, есть выходы… Если Эрос кочевника требователен и настырен, ибо его варианты: либо в одном ритме времени, либо в другом, но совершись, уложись, послужи мне, – то Эрос древлянина в контрапункте времени и вечности – в этом диапазоне располагается: значит, нет настойчивости, не колотит кровью в виски: сейчас или никогда! – но знает, что его время никогда не уйдет, так что может и вовсе не совершиться за время жизни человека… В России много дев, старых дев, девственников мужчин, не рожавших женщин, бездетных браков, и они сами не так страдают и на них не взирают с позором, как в других народах. На полях – затеи – забросы – заказы мыслей, которые в беге дальше, не успел тогда реализовать; выпишу их конспективно. «Русский город – пространствен, как степь (пустыри): нет уюта. Снегурочка – от любви гибнет: противопоказан жар страсти белоснежной, нежной русской деве. Нет на Руси образа Золушки – городской (замок принца); зато Аленушка – в лесу, над озером. Золушка же – у очага (зола!)

Естественный русский город – Москва: «большая деревня» – т. е. тоже по образу и подобию Дерева. Если же она «белокаменна», то стихия «земли» тут под снег обрядилась. Камень и Дерево. Дерево менее сексуально. В городе – улица, площадь, общительность, трение: социальность – сексуальность. В России – терем, горница, Домострой – изоляция. Символы любви на Западе – голуби: городская птица. На Руси – лебедь, птица озерная, не городская. Ну – ласточки. Образы южной эротики – сады, стада; газели, лани. В «Песне песней» Соломона – кедр ливанский, стада. На Руси – тягучий оргазм, как ритм русской истории: тягучесть – и вспышки. Во Франции дружно Эрос с Логосом, секс с совестью живут. Отчего ж в России меж ними антагонизм? Или не чувственна русская женщина? Француженки розова плоть, а русской – бела, снежна..

К истолкованию «Крейцеровой сонаты»

«Это» все – нечистая сила, скотство, свинство, мерзость. И вот в семьях – злость, раздражение, злые слова, отчужденность, сцены, а примирение в постели – тем более унизительное. И все же, если глянуть вселенским оком на нас: вон в своей норе копошатся двое людишек, звуки какие-то издают, руками машут (это когда злые слова и сцены отчуждения), но потом тушат свет и прижимаются телами, входят друг в друга, и сосут и грызут… – какие их действия считать важными и истинными, а какие – искажающими их суть? Вопрос смешной: очевидно, и эти отталкивания входят в идею человека – как дневной порыв каждого к тому, чтобы быть особью, самостоятельным, чистым, духом, т. е. день готовит дистанцию и пищу для ночного Эроса: чтобы притяжение было мощнее, пожирание и потопление различий в небытии

В «Литературной газете» только пришедшей, от 13 декабря 1966 г., интервью: «Как здоровье планеты», и какое-то, на наш взгляд, Бытия насекомое – начальник управления «сейсмологии» на вопрос о землетрясениях в Скопле, Ташкенте и т. д. предполагает, что где-то на глубине сотен километров произошел разрыв – лопнул кровеносный сосуд и магма полилась – и вот дошел импульс до поверхности. А мы на ней, этой поверхности, газетками пробавляемся, остроумничаем: «как здоровье планеты? – хи-хи?» Так что же – лишь это наше духовничанье есть правда и красота? Но ведь Эрос в нас и есть наше содействие вулканическим разрывам и извержениям: в нем наша вплетенность во вселенскую жизнь (как и в духе тоже – и на вселенский глаз в нас вообще нет этого дуализма, не имеет смысла само разделение духа-плоти: это наше частное, домашнее различение). «Крейцерова соната» есть мятеж, бунт духа в человеке – чтоб вырваться на свободу. Но грандиозность усилия, отталкиванья и проклятья другой стороне, сама мощь этих перунов, которые приходится обрушивать духу, – не о равнодушии и самости духа говорят, а о мере его любви и зависимости от противоположной стороны – от Эроса

«Крейцерова соната» – это истерические «нет!», «не надо!», которые возглашает в пространство женщина для прочистки совести и души: что я все, мол, от меня зависящее сделала, чтобы отбояриться, от яри – Эроса – в то время как ее увлекают на ложе и все ее естество страстно этого хочет и отдается

Однако в России иллюзии и самообольщение у людей: мужчин, женщин – и их духов, а именно: поскольку свет и холод заполонили русский космос, изгнали Эрос на утлую, малую территорию, – стало казаться, что вообще его нет, и легко с ним справиться, и не имеет он уж такого значения, и без него прижить можно, – и манит надежда и соблазн на чистую жизнь в духе и свете, которая-де, у нас здесь легко достижима – рукой подать до Бога1 – и к этому мы призваны Но тем катастрофичнее наплывы и взрывы Эроса ибо какравноправная сила он остается – только сжат по месту и времени, – и он берет свое полностью Но для человека, который арена этих борений, это – надламывающие бросания из жара в холод, а может, как раз закаляющие? – как из русской бани разгоряченные – в снег бросаются, так что, может, в таком типе русский Эрос и осуществляться может, и ему так и пристало? Ибо ровное, теплое сексуальное общение, наслаждение (как в романских странах) здесь невозможно, не тот разогрев в вечной мерзлоте – такой теплоты хватило бы лишь на то, чтоб ее подтаять, но не воспламенить почву и соки, что нужно для Эроса

И еще о духовности в любви

Когда съединялись люди естественной жизни – в деревне, например, – они никакого такого требования духовного взаимопонимания друг к другу и не предъявляли, и Эрос совершался незамутненно – и духу не мешал, не вставал перед ним, как нечистая сила Когда же развился дух и индивидуальность, тогда дух и Эрос стали бороться в человеке за власть над ним и взаимопроникать его Теперь уже для сближения полов требуется и симпатия, родство душ – иначе не притянутся Но когда соитие состоялось, – противоборство духа и плоти возгорается в квадрате, ибо у каждого свой комплекс противоречия между духом и Эросом Я сам не могу с ним справиться, и симпатия, любовь есть надежда на преодоление и восстановление, добыча в себе гармонии – с помощью другого существа, друг с другом Любовь дает взгляд на бытие и все – в ракурсе надежды на гармонию – и, обволакивая все ореолом этой надежды на гармонию, представляет каждую вещь как потенциально (или уже) прекрасную, гармоничную, в единстве Эроса и Логоса Вот в чем расширение нашей жизни и духа, что производит любовь Однако в духовно-эротическом соединении у меня свой комплекс из духа и плоти, а у нее свой И нелепо было бы предполагать, что если я сам не могу их примирить, то вдвоем мы справимся, огонь и язва потушатся; они тушатся и питаются и возжигаются, как ветка и масло забрасывая огонь – его оживляют У меня свое сочетание, и у нее свое, когда мы прилегаем – противоречие и трудность примирения духа и плоти или победы какой-то стороны не погашается, но восстает как бы в квадрате Вот почему так наивны идеи эмансипированных и так легко расправляется с ними Толстой Сделав не семью и брак основой супружества – основой, в которой по крайней мере есть богоприродное согласие, – но любовь (это зыбкое, непрестанное вопрошение друг к другу и к миру, с претензиями и надеждами) и

требуя родства душ, единства идеалов и свободного полового влечения, – они имеют иллюзию, что это одно и то же эротическое влечение и родство идеалов! – на самом же деле это майя, иллюзия – для начального сближения, зато потом, так как у обоих сходные идеалы и оба взаимопонимают друг друга в духе, они взаимопонимают и антиномию духа и плоти, и, имея претензию загасить ее взаимопониманием– взаимопониманием ее как раз и усиливают Потому так и ненавидят друг друга именно те, кто полностью понимают друг друга, – и колют в самые больные места В этом смысле те, кто вступают в эротическое общение, имея разные души и идеалы, так что они не перекрещиваются, т. е без претензий на преодоление себя или усиление через слияние душ, – живут легче и дружнее и прочнее, так как у них разделение Богу – Богово, кесарю – кесарево, просто они и там, и там – разные люди, не видят друг в друге соучастников днем и не ведают того, что творят ночью При родстве же идеалов возникает тотальность, претензия на тождество, запрос на целостность ночи и дня – даже не на их гармонию это то же, что без роздыху взирать на соучастника, и потому Анна после соития не может глядеть на Вронского Мало того– тотальность, претензия на родство душ, когда мы и днем те же, что и ночью, ослабляет и ночной эрос, так как днем не накапливается для него дистанции, которую бы надо разряжать (Известно, что при родстве душ скоро наступает сексуальное безразличие друг к другу.) Потому сценами и раздражениями люди с духовным взаимопониманием днем как бы пытаются набрать эту дистанцию, требуемую, чтобы ночной эрос был восстановлен и мог состояться

Человек не должен быть днем таким, каков он ночью, – как день и ночь не одинаковы. Поэтому возможно и притягательно соитие со случайными людьми, ибо это как в беспамятстве полном – и после не знают друг друга – и тем страстнее это однократное соитие, эта ночь Потому и проституток разбирают, хоть и грязно; но когда преодолен самозапрет чистоты – можешь отдаться прорве. На Востоке – жрицы Астарты, баядерки, – знают религиозный, священноприобщительный к сущности бытия характер беспамятных соитий