Текст книги "Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью"

Автор книги: Георгий Гачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Но это материнское чувство – проблеск и лишь переход к страстному, смертельному – пронзанию до кишок, насквозь и глубже (и все ей нутро разворотили), которого воспаленная женщина начинает алкать. «И пришла Смерть, как лев, и ревела страшно. Была она, как человек, а плоти не имела (№– в первом акте, где Мария совокупляется с дьяволом, фалл телесен: все в его свите зверины и животны – это берет свое от женщины низовая естественная природа, низ Двубого, снимает с нее присущие себе сливки и пенки и пленки. Теперь же ОН начинает ощущаться как что-то само по себе невесомое – не тяжесть, давление и толчки, а как канал облегчения, воздушности – Г. Г.): из голых костей была составлена, – и несла орудия истязаний сабли, стрелы топоры, косы, серпы, разные пилы, секиры, тесаки, крюки и другие орудия, которых никто не видывал» Весь этот колющий, режущий и пронзающий инструментарий, которым вооружена Смерть, как добрый ремесленник, – это же очевиднейшие заместители мужского начала Смерть роется и свербит там – толково работает мастеровой И далее детально описывается с наивным натурализмом, в какой последовательности как смерть отделяла члены от тела сначала отсекла ноги, потом руки (онемели – исчезло ощущение конечностей: в действе и это нужно для того, чтобы ощутить себя только полостью, шаром, бесконечностью), затем расслабила все жилы и суставы и, наконец, отрубила голову (туловище стало чистым, бесконечным шаром! зацепиться не за что – и существо готово к самочувствию невесомости и полета) «И вот чужим мне стало тело (исчезновение тяжести и веса – Г Г.), и приготовила смерть в чаше напиток и напоила меня насильно, и столь горек (читай – сладок – Г. Г) был тот напиток, что душа моя не могла вытерпеть встряхнулась и вылетела из тела, словно кто-то ее исторг оттуда силой» Се – выброс фонтана семени, извержение вулкана и напоение лона, землетрясение, оргазм и судороги, она, как птица, заклекотала – выпорхнула птичка.

И душа глядит на свое тело! «как тот, кто снимет свои одежды, оставляет их и смотрит на них, – так и я смотрела на свое тело и очень удивлялась» Помните. «Как души смотрят с высоты/ На ими брошенное тело», – когда у Тютчева женщина убивает прошлое – письма (любимого живьем) в печь, в огонь бросает освобождение испытывает – и новое, как Феникс, рождение Недаром у Тютчева здесь огонь и пепел есть – в этом раскольничьем самосожженье (воз)любившей женщины Итак, произошло распахиванье и проветриванье чрева, нутра Но это лишь второе звено в акте совершилось звено предтечи, работяги-трудяги-архангела-Смерти – уровень человека, который трудится для кого-то другого Начинается третья стража (и ночь разделена на акты соития, эпохи, грядут третьи петухи) восхищение, воспарение Двадцать мытарств, которые далее проходит душа ев Теодоры прежде, чем достигнуть рая, – как дантовы круги – ступени восхождения, касания истины своими боками (по Плотину, высшее истинное знание истины совершается как духовное осязание ее) Ангелы пдхватили душу и понесли ее туда, где солнце, «высоко вверх, почти до облаков» Там их встретили «воздушные дьяволы» и приступили к испытаниям В испытаниях проводится вся прошлая жизнь Теодоры – как у нас в замираниях видениями проносятся в вихрях и клубятся образы и воспоминания нашей жизни Это уже вторичное проведение жизни, но уже перед сознанием, на свету – как акт самосознания Князь мытарства за грех блудный был «в одеянии гнусном и смердящем, кровью, как пеной, политом, и он красовался в нем, как в царской одежде» Да это же детородный член Урана, отсеченный Кроном, как Хроносом (Временем и здесь, возможно, светом сознания, ибо теперь сладость первого, низового этажа слияния не видна и оттолкновенна) из него ведь тоже кровь капает и пена Наконец, душа попадает в собственно райские сады и палаты и веселится там – в соединении с Богом И ходит она по раю, словно по сказочному царству, как оно изображается в фольклоре, и дивится кругом много улиц с домами апостольскими, пророческими, епископскими, домами светлых мучеников «И всякая палата и дом – ихней красоты ни сказать, ни описать нельзя, а ширины и длины такой, ну сказала бы, как Царьград (!), но побольше, получше, покрасивей, не руками ведь сотворенные Были там и сады, то есть деревья, фрукты И в тех палатах слышался глас радости, глас веселия»1 Вспомним снова сны Катерины («Гроза», I, VII)

Мать-сыра земля и народ-светер

17. III.67 Вчера были Бочаровы Удрученно поведал им предварительные выводы о русском Эросе: субъект русской жизни – женщина, мужчина – летуч, фитюлька, ветер-ветер; она – мать-сыра земля верно, ей такой и требуется – обдувающий, подсушивающий, а не орошающий семенем (сама сыра – в отличие от земель знойного юга) огня ей, конечно, хотелось бы добавить к себе побольше Когда ж мужчина ее «все просил, огня-огня!» то верно сгорает ни за грош ведь он – ветер, вспыхивает в момент («ведь был солдат бумажный») Потом шли к грузинам (Серго Ломинадзе) и там Давыдовы-Гайденко Тоже – обряд семейно ходить в гости и на беседы Нет в заводе у нас мужских – не холостых – встреч (если есть – то лишь пьянка либо блуд к бабам же опять прислониться Нет, как у мусульман женщина дома, свое дело знает А в России – «смешаны все ремесла», тотальность И женщина захватила себе мужское, передав мужчине часть женскости) Нет мужских разговоров, а обязательно с половинами, с женами – словно взаимопроникаться всем хорово в разговоре надо И недаром русские женщины (тоже и француженки) так любят присутствовать прир[103]103
  Цит по кн. Гачев Г Д Ускоренное развитие литературы (На матеиале болгарской литературы первой половины XIX в) – М, 1965 – С 74-77


[Закрыть] умных разговорах (Елена в «Накануне» Тургенева и др.) – словно их пронизывают словами. В общем, я прихожу не к женофобству, но с мистическим ужасом гляжу на русскую женщину – как сверхмерность, избыточествующую не женственность, но мужественность: узурпировала у нас, мужчин, наш домен. И даже поднял тост у грузин, что в России задача – мужской Ренессанс: чтобы орден мужчин образовался. И чтобы, соответственно, женщина вошла в свои берега – стала больше женщиной, т. е. за отделение: чтоб полюса были отдаленнее – и соединение более напряженным. Да! И еще: пили чачу, сейчас отхожу – и, кстати, – о русской пьянке. Ведь мужикам своим Россия, как вечным сосунам, вставляет бутылочку в глотку – и вот они сосут огненно-воздушное семя. Конечно, водочнику женщина не нужна: он же сам в питии женское заглатыванье осуществляет – какой он мужчина, насосавшийся, нализавшийся! Баба он и есть законченная. Так Россия сваливает своих мужчин, а сама зато во весь рост выпрямляется – мужественная русская баба. Синявский про это так сказал: «Русский предпочтет белую магию водки черной магии женщины». Здесь мужик русский воспрянут – как житель духа, обители света. Но вот вопрос: ради чего святость? Вокруг чего духовность, совестливость и нравственные все проблемы русской жизни, точнее – бытия? Какие опоры нравственного поведения? Из-за чего совесть. Ну, у евреев ясно ради чего: ради того, чтобы род, племя не прекращалось, дом, семья, богатство, чтобы избранный народ шел своим путем. Кстати, и это самочувствие хотели и русские интеллигенты внедрить: мессианизм, народ-богоносец, призванный меж Европой и Азией посредником быть. Но это верховная идея – не глубинная, не коренная. У Шекспира – тоже: ради крепкой жизни борются: Отелло – любовь; Гамлет – возмездие, мир в пазы вставить; Венецианский купец – прекрасное богатство; Макбет – власть. Везде это ценности твердые, все создают или добывают или охраняют тот город, то государство, что они создали, нагородили в своей жизни. И если трагедия, то не от того, что любовь – предательска, что власть – пшик, что вставить мир в пазы – немыслимое, невозможное и ненужное дело, что богатство – мнимая ценность (т. е. не от того, что опор и ориентиров нет: все, чуть обопрешься или куда ни ткни, – проваливаются), но от того, что в борьбе интересов, в продвижении к этим реальным опорам в пространстве мира, люди попирают другие ценности или в иную сторону действующие силы (как Гамлет) преобороть не могут. А ради чего в России стараются? Чтоб свою жизнь, семью, детей – этот город нагородить и корабль свой провести сквозь рифы жизни? Это фу! Как эгоистично, узко!.. «Для пользы общества сколь сладостно трудиться!» (Ломоносов). Но в чем она, польза, как узнать? Андрей Болконский в пшике жизнь провел, именно желая трудиться на пользу общества: в комиссии у Сперанского или со знаменем на поле Аустерлица – фальшиво все..

Может, для России? Но это – тоже разоблачаемо как фраза. Для любви – чтоб обладать этой женщиной? – Бедно это, и самой русской женщине в мужчине одна любовь к ней, без ума или гражданскости или чего другого – не подходит, не ублажает, не удовлетворит. Все – фальшиво. Значит – соблазн «бросить все и уйти!». Быть ветром. А вот оно – одно истинное: небо и облака. «Как тихо, спокойно и торжественно… ползут облака по этому высокому бесконечному небу… Да! все пустое и обман, кроме этого бесконечного неба», – думает князь Андрей на поле Аустерлица. Значит, ради этого нравственность и святость, и совестливость в России: ради сохранения света и ветра, «светра» – как жертвенного огня, которым подсушивается и так без особых забот родящая мать-сыра земля: худенько, плохенько: кашки да картошки да рыбки в водах, но подаст – сама, чуть ли не сама с собою зачав, при том, что труженик, мужик, пашет женщину свою редковато, лениво, в полусне и в бессознаньи, случайно, без цели и намеренья – не как служенье и не как служба… Двое мужиков, пропившись всю ночь и проговорив, за пустыми бутылками: Светает уж. А у меня корова не доена, жена не (гр)ебана. (Это со слов Синявского сценку я запомнил.) Вот рядом, как две одинаковые операции трудовые, – и обе не сделаны. Итак: ради сохранения завета лени, минимального деланья: «…не тревожь ты меня, не тревожь»?.

В полусне – спячке зимы, когда поднаркожены чувства и сознание, – легче боль, холод, истязание земли космосом переносится. И что если медведя, залегшего на спячку в берлогу на зиму, – начать каждый день теребить и будить – хотя бы ради того, чтоб подкормить? Да он с ума сойдет от нервотрепки: организм его не настроен на такое, и тогда его со всем его нутром пересоздавать, претворять надо – и сразу, а то сплошная мука ему будет: печенку новую вложили, а ритм дыхания и пульс сердца старый – вот и пошло дерганье несоответствия. Потому попытки перетворить Россию были такими наскоками: сразу переделать все. Блок о Революции: «Что же задумано? Переделать все». То же и Петр, и мечта шестидесятников: чем хуже – тем лучше… Да и в народе – чтоб сразу, само собой сделалось: «по-щучьему веленью»… Кстати, опять обитель всесилья земля (тело) – в воде (сыра же земля), ибо такова и есть рыба. И «скатерть-самобранка»! Русская мать-сыра земля и лежит как такая скатерть-самобранка и самодавалка: Бог подаст! Есть уверенность, что и без трудов не пропадут– где-нибудь, что-нибудь найдется, чтоб перебиться, а там – и Бог подаст. Но где создатель? Где тот, кто вот эти хлеба растит и выпекает, что потом крохами неприхотливыми по ветру расходятся, – чем Бог пошлет и подаст? Редко кто Петр (т. е. столп, камень, ствол и корень), и чуть пустит корень кто, застолбится – тут же его по миру пустят» столбовых бояр – в шеи вытолкали петровские дворяне в случае, т е. фитюльки перелетные ни за что не ответственные, ибо сегодня здесь – завтра там Так бывает и с нынешними ответственными номенклатурными товарищами из аппарата, которых сегодня выбирают по рекомендации райкома председателем в колхозе одном, а через год – бросают на укрепленье – разоренье начальником овощетреста райцентра Все – с большой дороги и по ней, по России, бродят блудят всю жизнь, всегда есть выход на большую дорогусквозную трубу на ветер пущать. Только дворяне осели по местам и вросли помещиками и начали чувствовать ответственность за землю – тут капиталец да купец подобрался с фабричным кабак да трактир переманили людей в город, от работы, купец срубил вишневый сад – опять облегчили землю от бремени, а главное, переместили вертикаль в бок, в сторону (только стал кто пускать корень, вставать на ноги, врастать, как Петр, вниз и вверх ствол и крону, – тут же его, этот тип хозяйства, – под корень) Будто зуд какой у матери-сырой земли не давать человеку глубоко и на одном месте ее долго сосать, – как клеща его отдирает и откидывает Да и присасывается-то слабо Но, значит, чувствительность у кожи велика А! выходит, тонок слой плодородный, не глубока почва такова и есть русская землица вон, где чернозем на Украине или илистые земли наносные – там небось земля-женщина не гонит, не выгоняет мужа (как та у Юза на свадьбе) как оседают из века – так одни и те же и живут и потчуют землю, там земля единомужня и глубоковлагалищна оттого-то и нужнотаки долго выращивать себе своего человека на земле плуг приладить, чтоб глубоко забирал. А уж вырастив, дорожить им земля начинает» как самостью, и у него чувство самца (сам с усам!) – личности В России же все воспитаны землей в психологии подменности, и верно не глубока почва, серенька, без особенностей особых,[104]104
  В заклятье-приговорке этой «по-щучьему велению, по моему хотению» – единство выражено долга и чувства, разрешение антиномии предопределения и свободы воли, что обычно – в дисгармонии А тут – совпадение мне велят и я этого же сам хочу! – 19 I 86


[Закрыть]

чтоб долго прилаживаться, – любой сгодится изредка пропахать (пропихать – «пехать» или «пихать»? Пихать – толкать пинок по поверхности, «пехать» – что-то паховое слышится: сованье во внутрь)» айда, валяй (шаляй-валяй – вот именно!), ребята, навались! Один не может и не работается одному, но вот когда «всем «миром» навалиться», артелью, тогда на миру и смерть красна и гребля спорится, и работа идет: ухает фалл-дубинушка (отчего «дубина» – явный фалл по форме, а женским родом поименован?) Не ты – так другой: какая разница? [105]105
  Дело не в личности, братия, Личность может переменить занятия Демьян Бедный


[Закрыть] тут еще и поучает в психологии блядского коллективизма новая савейская словесность… (Недаром мировоззрение такое в народе поселковом и лагпунктном: «Весь мир бардак, а люди – бляди».)

Энергия зачатия и национальное жилище

Здесь, где так вяло свод небесный

На землю тощую глядит

Тютчев

Вот ведь какой здесь Эрос между Небом и Землей! В Греции, «пылая любовным жаром», Уран на Гею нисходит Именно – издалека. А здесь – вперемежку земля и небо низкое, серенькое, как и серозем, нависло; а зимой вообще в метели земля и небо сходятся, да и в частой серости частого дождичка осеннего, да в изморози и слякоти света не взвидишь Тоже – тотальность. Вон как Розанов писал об энергии зачатия, рождающей энергичных, самостных людей. «Энергия зачатия «дает импульс всему; и тут применим стих Майкова о «стреле, летящей далеко», когда предварительно лук был «туго натянут» Высокое здоровье и красоту древних греков, палестинских евреев и теперешних мусульман можно, между прочим, объяснить тем, что муж посещает жену свою, живущую отдельно, в своем шатре: тут совокупление происходит так нежно, ласкаясь, так свежо, и, в заключение, так сладко и напряженно, с такой большой активностью в себе, как у нас случается, когда муж с заработка в недалеком городке или с ямщичьей поездки возвращается в дом на побывку». Потому так поэтична в России дорога и разлука, и они всегда сопровождают любовь: их любят за то, что они воздадутся страстью встречи, когда накал секса и в России дойдет до требуемой нормы. Начало крепкого соития по-русски – это уход любимого в путь: он и приводит в конце в русское влагалище

«А несколько обломовский характер вообще русских, как племени, как массы, происходит едва ли не от «родительских кроватеп», еженощного спанья вместе жены и мужа. При этом условии привычно все, слеживается, формы приспособляются одна к другой, – детей рождается очень много в населении, но с невысокой жизненностью, вялых, анемичных, бесталанных, склонных к заболеванию. Известно, что детская смертность в России велика, как нигде. Нет бури, а все дождичек. Между тем только из бури выходит – талант, красота, сила, жизненность. При «побывках домой» или при «посещениях шатра» (одной из жен), как и в священное установление «субботы», – как известно, начинающейся у евреев с появления первых вечерных звезд пятницы и, следовательно, центрально вмещающей в себя ночь с пятницы на субботу, когда «старое благочестие каждого еврея, требовало родительского совокупления» (признание мне одного еврея), – во всех этих трех случаях разыгрывалась гроза страсти, и, естественно, она разыгрывалась во всех красотах своих, так запечатленных в «Песни песней»… «Да лобзает он меня лобзанием уст своих»… У нас все это происходит сонно. Нет священства, а только нужда. Праздник не окружает совокупления, как у евреев их Суббота и у мусульман Пятница… Между тем совокупление должно быть именно не «нуждою», «сходил» и заснул… вовсе нет: оно должно быть средоточием праздничного, легкого, светлого, беззаботного, не отягченного ничем настроения души, последним моментом ласк, нежности, деликатности, воркования, поцелуев, объятий. Но как у нас в старомосковскую пору новобрачных даже незнакомых друг другу укладывали в постель и они «делали», так и до сих пор русские «скидают сапоги» и проч., и, улегшись, – «делают» и затем засыпают, без поэзии, без религии, без единого поцелуя часто, без единого даже друг другу слова! Нет культуры как всеобщего – и нет явлений, единичностей в ней, нет единичных, праведных благочестивых зачатий (кроме счастливых редких случаев)»1

И мысль о пользе ранних браков во мне эти идеи Розанова возбудили. В самом деле: тогда партнеры во Эросе – не кости, а хрящи, мягки и гибки, – легко приобретают форму друг друга (как костюмы-полуфабрикаты – пригоняются)

ЗЕМЛЕДЕЛИЕ КАК ЛЮБОВЬ

17. III.67. На Юге, где высоко и отчетливо небо и отдельны женская и мужская половина, не спят привычно вместе, – там разность потенциалов меж мужским и женским началами велика, там супруг посещает женщину редко, но священно, мощно и метко и равномерно. А тут небо-пространство – супруг и мать – сыраземля – все время рядком, словно на одной широкой кровати[106]106
  Розанов В В Люди лунного света – Спб, 1911


[Закрыть] лежат, небо тоже – сы-ыренькое, как и земля – се-еренькая Тотальность и смешение ремесел и между небом и землей Так что отделейность мужчины от женщины (по составу, а не по месту) как раз и есть проблема для России Она б и обеспечила как раз более прочную семью (ибо на полярности б и влечении зиждилась), совместную жизнь, и людей не надо было бы силой власти сверху пальцем прижимать, как булавкой гербария, – к земле и этому месту (крепостное право ли, прописка иль невыдача паспорта колхознику) Вот ведь мука мученическая была работяге ворону-государству с таким соколом-народом, что все в лес да на большую дорогу глядит и на ветер все пустить хочет или красного петуха запустить А то ведь любовь русская не на влечении страстном именно этого к этой (это лишь от резкой разносоставности мужчины и женщины возможно) основана, как правило, но на жалости любить – жалеть. Она – жалеет его. «Пожалел бы ты меня, Вася» – просит русская женщина «Пожелал» заменено на «пожалел» А этот даже и жалеть-то не хочет нервно-хлестаковски вздыбливается: «Жалость унижает человека!» Горький чуял и передал эту надобность мужчине выпрямиться, стать самцом, – но все это нервно, как вспышка Достоевского Ипполита: от язвящей неполноценности И снова сбился на призыв к выпрямлению женщин «Мать» – она, ей опять приходится все самой делать (и листовки даже носить), а мужчина-то опять на большую дорогу (по этапу) устроился в ссылке от дела-то и коренности отлынивать – опять перемещенное лицо стал и вечно перемещаемое..

А Эрос, что было стал поднимать голову и вставать на ноги в русской литературе начала XX века (Горький, Бунин, Куприн Арцыбашев и т д.), – весь такой подглядывающе-подросточный, а не полноценно-мужской. В «Климе Самгине», «Деле Артамоновых», в «Стороже» что-то грязно-серенькое с кровцой – так мне видятся тамошние сексуальные сцены Это не Эрос, но высунувшая слюнявый язык похоть! словно стоит подросточек за дверью и в щелку или в замочную скважину, высуня язык и облизываясь, дыша часто-часто, а с языка-то каплет, – подглядывает на пышную бабу-храм, что гола и самостна в соседней комнате кустодиевски возлежит Нет нигде властного обладания женщиной, а елозенье по ней Секс русский у Бунина и Арцыбашева (предполагаю) – это:

«Дяденька, а я тоже могу!», что русский мужчина-отрок кричит вдогонку мировому Эросу Но и этот поднимавший голову был подкошен! война империалистическая, революции, гражданская – всех опять сняли и погнали с мест, отделили мужчин от женщин «Дан приказ ему на Запад Ей – в другую сторону» Только, было, начало крестьянство застолбляться и корень пускать, чтоб было чем хлеб подавать тем, кто на большой дороге, – как опять высылали набольшую дорогу-все перемещать, перераспределять («кто был ничем – тот станет всем»: будто это переложением вещей и переодеванием в барские одежды и переселением в усадьбы сделать можно! – как дитя, что папину фуражку надел и кричит: «Вот я моряк, капитан!»). Женщин – в кожаные тужурки: «свой парень», «товарищ рабфаковка» – опять замущинились (читай «Цемент» Гладкова и «Виринею» Сейфуллиной)

И зачем это нужно было: давать приказ ему – на Запад, ей – в другую сторону? Отчего не вместе? – Да оттого, что, глядя друг на друга, жалеть себя и другого начнут и не столь самоотверженны будут в труде и борьбе, чтоб «как один умрем в борьбе за ЭТО», в труде, на благо и со имя (чье-то – Х-а, ветра)… Ведь опять не на жизнь сила идет, а на подготовку условий к жизни будущих поколений – т е. опять отсыл и жизни, как и ответственности, – от себя, куда подальше: пусть они живут, дети, а мы-то уж как-нибудь перебьемся, затянув пояса потуже. Это все вознесено в красоту подвига и жертвы, опоэтизировано, восхищено. Но, с другой стороны если посмотреть, это прикрывало голость, беспомощность и незнание, как можно жить радостно и хорошо: коренно, плотно, богато, и не в отсыле, для кого-то, для дяди – а самим..

А жить-то, есть-то, любить-рожать-счастливиться кто за вас? Пушкин будет? – вот как надо нас спросить. А мы все спрашиваем: А работать-то, а страдать, а жертвовать-то кто за тебя – Пушкин будет? чужой дядя. «Богато жить» – язык-то мудро указывает: «Богато» – и значит: «как Бог», по-божески и в совести. А вместо конституции, основного закона языка, стала действовать установка: «есть мненье» (где-то – «Там!» – указуя вверх), что жить по-божески – это бедно жить, не жить… И это – основная проповедь русской, высокосовестной литературы: Достоевский, Толстой и т. д.

ЭРОС ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ

Хотя нет, Толстой-то явно чуял эту загвоздку: Левина мысль – о хозяйствованьи в России на земле. «Все переворотилось и только начинает укладываться…» – но в том-то и дело, что вместо глубокого укладыванья, когда чуть затрудненья пошли и не понравилось: «не то что-то…», – развод укладыванью дается, прогоняется уклад и порядок – и вновь переворачивать, перекладывать (а не укладывать), т. е. опять не в глубь и вертикаль, а вбок, в сторону, с места на место, через большую – теперь уже железную – дорогу, или по воздушной трассе русской истории нового времени. Итак, как пахать (обрабатывать) русскую мать-сыру землю,[107]107
  А Христос-то как заповедал (Примеч ред)


[Закрыть] как быть с ней, как жить с ней – это тот же абсолютно вопрос, что и: как мужчине русскому любить русскую женщину, как быть с ней, как жить с ней– в семье ли, еще ли как? Недаром и у Толстого в «Анне Карениной» судьбы двух муже-женских пар именно существенно связаны: у одних, Левиных, – с землей, жизнью в деревне и в Москве – патриархальной – тоже большой деревне А у Анны с Вронским – все большая, железная дорога (в поезде встреча, потом туда-назад снуют: в Москву-Петербург да за границу, нигде долго не сидят, везде неуместны) да казенный дом. город, Петербург, служба административная – Каренин, военная – Вронский; потом искусству-светскости предаются – на итальянской вилле Жизнь такая увесистая, таких мощно-прекраснотелых, кровяно-плотных людей, как Анна и Вронский, – в пшик, на ветер рассевается – из-за чего? Из-за уже где-то до них совершенного, учиненного кем-то из их предков греха! обрезания коренности, переезда от земли в город – а дальше уж пошла писать и швырять губерния с места на место, да и под поезд угодить Но, как выше сказано, России нужно два мужа: государство и народ – и как не может быть выбора: «или-или», что один плохой, а другой – хороший, так нет и у Толстого идеи заменить и вытеснить в России Левиным и Кити – Анну с Вронским. Из этих пар на теле России возникают два целостных Человека-андрогина. Эти два вида помещены здесь рядом, в одном времени, тогда как это два звена эротического акта русской жизни, которые в истории можно созерцать распределенными во времени: когда Россия живет ладно с государством и цивилизацией (при Петре I, например) – с царем, а когда и со смердом, а когда и с вором (время Смуты). А по сути, всегда одновременно и с тем, и с другим, и с третьим… (Блатной мир, например, сейчас – живое море…)

Чем бы стала русская князе-мышкинская и левинская совестливость-то и духовность жить, если б не было преступающих и берущих на себя ответственность, грех плодящих жертвенных агнцев – бяк и бук – Анн и Вронских? На Левиных и Кити ей и развернуться негде – пищи нет. И как тощи проблемы, что на них возникнуть могут, – и как пышно ветвисты те, что на согрешающих цивилизацией Аннах и Вронских – возникают! Тут и искусство, и закон-развод, и все на отрыве усилено и ярко! И любовь к сыну и т. д. А вот на Федоре Павловиче Карамазове совестливость ух как завихриться, взвиться, пышным древом разветвиться смогла! Он-то, подземный, полу-вземльушедший, как дологосный Уран или Хронос или даже Эрос-Хаос, что всему причина. Он еще айсберг с толщей, а те уж – Алеши, Мити это птички, голуби на вершине айсберга, на солнышке греются, летают, чирикают. Они уж воздушные, светерные. Иван же рассудочно-государственно-аппаратный цивильный и Петр, законодательный. Федор Павлович – этот угреватый, кроваво-пенистый фалл – кряжистый, скособоченный (недаром и на Лизавету Смердящую отвлекся и под забором пришпилил). Это языческий божок русский, леший. Панда, именно Пан: такой же корявый и на всех распространяющийся: недаром его это думка, что в каждую женщину без памяти влюбиться можно и сладострастнейше сочетаться, ибо в каждой есть какой-то такой особенный склад, и если до него докопаться – то такую это именно ни с чем другим не сравнимую сладость составит (вон – Грушенькин изгиб, например), что дух захватывает

Вот почему убийство Федора Павловича – это космическое (а не семейное лишь) дело: в нем оскопляется Уран, в нем поколение мелких, но уже личных, световых богов – Зевсов – поднимает руку на Крона, на Хроноса, т. е. корень свой убили и подрезали (греки-то мудрее: Урана – лишь на время оскопили, Хроноса – в Тартар запрятали, – т. е. всех в бытии: к его обилию, жизни и разнообразию – сохранили), а здесь убили, преемственность разрушили, а потом восстановить захотят (как церкви – «памятники старины» реставрировать) – да поздно: уж не сотворишь ныне того, что в азарте и беспамятстве крушилось в запойно-разгульное, хмельное время, когда сорвиголовы и куполятами – церковными головками швырялись. И так, все заново, на пустом месте мнят в России всегда строить – будто до ничего не было..

Но в том-то и дело, что Федоры Павловичи – не убиенны, – да и все не убиенно, и все всегда есть и полностью: в земле ли, в воздухе, в ветре, в памяти, в слове, в раскаяньи, в чувстве греха и вины – есть, пребывает, сохраняется – и вновь воплощается, оседает, материализуется, видимо становится в новом обличьи: такова вечная жизнь и бессмертие всего – и глядят на нас и в 1967 г. олимпийские боги[108]108
  С Димой был разговор Читал ему про Геракла
  Как это он стал бессмертным
  Значит, всегда живой и везде существует
  И нас с тобой сейчас видит
  Да, он здесь
  Как «здесь»? Через окно прошел? Ну да в свете прошел – его же стекло не удержало (Сколь метафизична оказывается наивная детская мысль!) И так еще мы ведь О НЕМ говорим – и этим он и так тоже присутствует среди нас в мысли, памяти и слове


[Закрыть]..

Но вернемся к загвоздкам Левина на земле, имея в виду, что земледелие – это любовь с землею, так же, как соитие – возделыванье женского лона. (Так что вот и экономика и политэкономия вполне входят в орбиту Эроса и нашего рассмотрения.) Но предварительно выясним то, что бросил выше: о жалости. Что есть жалость как вид любви, слияния? В жалости – прижимают, гладят, глядят, утирают слезы – т. е. поверхностно, все на поверхности тела женщины; ухаживают (обрабатывают землю), утешают-утишают – без проникновения, внедрения телесного.

Жалея, сохраняют в целости и неприкосновенности – как раз не трогают. А в страсти – вон как в видении ев Теодоры мы видели распарывают, все кости зубилами пересчитывают и душу вытряхают Видно, велика русская земля – да как белотелая русская красавица – тонкокожа, голубенькие венки просвечивают! недаром такие неглубокие здесь колодцы ткни – и вода пошла Так что любит она обращенье нежное, обходительное – при всей своей большой комплекции и рыхлой массовидности погладить, приголубить – тогда тает и легко отдается – из благодарности, нежности, опять же жалости, а не обязательно из влечения, раз тебе хочется – на, мне не жалко; но сама вертикально-коренного сотрясения (оргиастического землетрясения) не испытывает или редко… А что ж: зачинать – зачинает, плод дает

«Чего вам боле?.» Что неказист, не сочен, не развесист, не богат? – А на что он? Может, он здесь по климату не подойдет – пышный-то и богатый! Завянет и сникнет в итоге, а сморчок – он долго протянет. Вон как верблюд в пустыне, воды ему мало надо, и хорошо живет и тянет А начни его поить и распаивать – да он станет жаждать уже где-нибудь на полпути до оазиса; что ж тогда ему каналы с применением техники и энтузиазма туда проводить? Был хороший верблюд, – а станет плохая лошадь. Так, что ли? Этого хотите? Вот, пожалуй, таковы внутренние аргументы и космические основания, по которым мужики Левина, как ни старался он приохочивать их к делу: и заинтересовывал, и участие в прибыли предлагал, – все норовили как-нибудь стороной работу обойти, а все – потихоньку да полегоньку, – так вроде само и идет и сама собой работка сделается: в лес не убежит Левин у Толстого и уперся в главный для России и космический и политэкономический пункт: нежеланье народа более энергично и рачительно эксплуатировать землю. «Левин начал этою зимой еще сочинение о хозяйстве, план которого состоял в том, чтобы характер рабочего в хозяйстве был принимаем за абсолютное данное, как климат и почва, и чтобы, следовательно, все положения науки и хозяйства выводились не из одних данных почвы и климата, но из данных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего» («Анна Каренина», ч. II, гл. XII)

Значит, русский ум Толстого, во-первых, восстает против западноевропейской вещно-предметной науки, которая исследует и высчитывает объективные факты: климат, почва, что могут и должны дать «при правильной агротехнике», – и тупа перед «психологическим фактором»: хотенье или нехотенье земледельца; или полагает, что можно эту волю земледельца организовать и науськать его на землю (как подпустить жеребца на кобылу), если создать ему хорошие социальные условия: производственные отношения. Но «отношение» – «ношение», вещь поверхностно-горизонтальная. А земледелие – любовь, е я – вещь глубинно-вертикальная: и без, охотки, без того, чтобы сучка захотела, – у кобеля не встанет, вожделения не будет Нельзя возделывать землю не из любви к ней, не из самозабвенно-вертикального в нее влечения, а ради чего-то другого лишь бы отнести плод как средство заработать и продать на рынке – и купить телевизор Отнести плод земли от земли вскормившей – это как ребенка отлучить от матери и передать в руки приходящей женщины или вообще – в ясли, на механические руки Оттого и получается американское продовольствие: химизированный безвкусный хлеб, искусственно ускоренно наращивающееся мясо – и рекламно-механические улыбки и стандартные реакции людей среди взаимозаменимых лично-любовных от-ношений1. Без трагедии – умирающего и прорастающего зерна. Когда же плод земли на ней же поглощается, тогда – навоз (а не химическое удобрение), тогда плод и продукт жизнью питателен, поддерживает именно живую жизнь, а не просто продолжительное существование Так что Левин хорош тем, что вводит душу земледельца. Но к чему он ее плюсует? К «климату» и «почве», к «объективным факторам»: по ведомству науки агротехники – соглашается их там оставить. А по сути – что? Ведь под этими-то словечками, научными терминами, прикрыта сама земля, мать-сыра, женщи-на. Выходит: душа, охотка земледельца во внимание Левиным принимается, а женщина-Земля оставляется обездушенной будто может так быть, чтобы желанье или нежеланье земледельца пахать землю на нем лишь и замыкалось, а не было обоюдным влечением будто приступ земледельца к работе, его настроенность на работу не оттого, что весной, например, пары и дымы, волнующие зовы поднимаются с груди земли, – как ароматы женского тела бьют нам в ноздри и наливают нас вожделением, или густые пряные травы в пору сенокоса зовут взять себя… (Шолохов-казак умел это сказывать). Собственно, Толстой-художник и душу, и Эрос земли живописует (ср Левин на сенокосе), но рассудок его более холостой и скопческий: хочет соединить целостную душу (которая вся состоит из любви и влечений), – с механическими лоскутами, понарезанными наукой из земли и обозначенными ярлыками «климат», «почва». Он не понимает, что русский Эрос – между русским человеком и его землей – не выдумка и не мистика, и не «грех» тем более, а живет и определяет и время, и сроки, и характер вспашки даже: на сколько сантиметров (обычно неглубоко, как и колодец, – потому мог Терентий Мальцев предлагать вместо плугов какие-то лущильные диски-колеса). Мне кажется, обедняете Америку (Прчмеч ред)