Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

известняками. Вчера, соответственно этому месту, на карте лежало белое пятно, а с

сегодняшнего дня на ней появился мыс. Называется он Октябрьским.

Вечер удивительно хорош. Тихо. Тепло. Всего лишь 10 градусов. Шутим: «Летний

вечер в деревне». В палатку не спешим. Долго сидим «на завалинке», или, точнее, на

санях, стоящих рядом с палаткой, в одних рубашках (они у нас из тонкого оленьего

меха) и ужинаем прямо на снегу около шипящего примуса.

Журавлев вспомнил, что сегодня день его рождения, и огорчается, что юбилей

получился «сухой». Ему 38 лет. Из них 13 проведено за Полярным кругом. Первый раз

он выехал на Новую Землю 14-летним мальчиком. Потом по два-три года жил на этой

земле безвыездно. Попадая на материк, он уже не мог там засиживаться и снова

возвращался в Арктику. Она его тянула обратно, как весной тянет птиц. Многие из его

товарищей не сроднились с Арктикой, даже невзлюбили ее, а энергичная, деятельная и

независимая натура Журавлева подошла здесь как нельзя лучше. В тринадцатилетней

борьбе с природой, той борьбе, в которой нередко неудачный выстрел, неосторожное

движение в вертлявом [97] промысловом «тузике» или лишний упущенный день в

промысле угрожают голодом, цынгой, а может быть, и гибелью, мой товарищ получил

«высшее образование» полярного охотника. Он отличный промысловик. Сотни моржей

и белух, тысячи тюленей и белоснежных песцов добыты им за многолетнюю охоту. Он

доволен и горд своей профессией, своим уменьем, опытом и знанием повадок зверя.

Упрямство в борьбе с суровой природой, осознанный риск и даже своеобразное

полярное ухарство – все эти черты играли решающую роль в согласии охотника пойти

в нашу экспедицию.

Погода сегодня нас баловала целый день. С утра мы закончили съемку Советской

бухты. Она почти на 10 километров вдается в глубь берега. Ее ширина колеблется от

пяти до пятнадцати километров. Правильнее, пожалуй, ее было бы назвать заливом.

Миновав бухту, двинулись дальше вдоль берега, круто повернувшего на север.

Здесь берег тоже известняковый, крутой, а в некоторых местах образует небольшие

обрывы.

Перед мысом Октябрьским увидели несколько айсбергов. За мысом их больше.

Где-то близко еще живет большой ледник, от которого они отрываются. Между

айсбергами молодой лед. Он очень недавнего происхождения, местами еще темный и

покрыт вымерзшей солью. Скорее всего это бывшие полыньи, промытые снизу

течениями, а сверху пресной водой в период таяния снега.

На западе хорошо был виден ледниковый щит, замеченный нами еще во время

пути на Северную Землю. Мы все больше склоняемся к мысли, что это отдельный

остров. Но пока что это только догадки. Отсюда до щита километров 15. На северо-

западе от лагеря видны два каменистых островка с обрывистыми берегами и круглыми

вершинами. На востоке, в глубине Земли, вырисовывается несколько обособленных

возвышенностей.

8 октября 1930 г.

Вчера мы оставили собак в упряжке, надеясь, что в такую теплую погоду они

будут спать спокойно. Утром Журавлев разбудил меня печальным сообщением. Собаки

съели потяг – моржовый ремень, к которому в дуговой упряжке попарно

прикрепляются лямки. Выйдя из палатки, я увидел, как Ошкуй дожевывает кусок

ремня. Этот обжора всегда голоден.

Пока готовился завтрак, я починил сбрую.

Небо пасмурно, но видимость неплохая. Поднявшись на возвышенность,

образующую мыс, мы увидели небольшой заливчик. Дальше берег уходил в северо-

восточном направлении [98] и просматривался километров на 15. Это лишнее

доказательство, что мы находимся на самой Северной Земле.

Здесь я решил повернуть обратно. Мы обещали Ходову вернуться на базу 10-го.

Наша главная задача – достижение Северной Земли – выполнена. Продолжать

топографические работы сейчас невозможно. День короток, близится полярная ночь,

погода плохая, да и дорога еще не установилась. Кроме того, нам хочется успеть

побывать к югу от мыса Серпа и Молота.

На обратном пути с мыса Октябрьского прошли несколько километров в глубь

Земли. Поднялись на одну из прибрежных гор. Анероид показал высоту 188 метров.

Гора сложена известняками. Вершина усыпана их обломками и почти лишена снежного

покрова. Растительность отсутствует. Лишь изредка можно заметить лишайники,

покрывающие некоторые камни. С вершины горы в глубине Земли видна округлая

возвышенность, за которой вновь вырисовывается плоская горная вершина.

Потянул южный ветер. Время от времени налетают заряды снега. Он падает

крупными хлопьями, что в высоких широтах можно наблюдать сравнительно редко.

Видимость сильно ухудшилась.

Повернули на юго-восток и скоро попали на небольшой мертвый ледник. Вода

промыла в нем широкое ложе глубиной до 10—12 метров, получился красивый голубой

коридор о отвесными ледяными стенками.

Дальше итти берегом стало невозможно. Ранее выпавший снег сметен ветрами, а

сегодняшний еще не прикрыл камней. Собаки не в силах тащить по голым камням сани,

снабженные стальными подполозками. Поворачиваем в Советскую бухту. К сумеркам

выходим на мыс Серпа и Молота.

9 октября 1930 г.

С утра слабый восточный ветер. Порошит мелкий снег. Выходим на юг. Берег

низкий, сложенный суглинками. С утра в глубине Земли видим небольшие

возвышенности. Позже – видимость все хуже и хуже. Наползает густой и сырой туман.

Временами мы уже ничего не можем разглядеть даже в 25 – 30 метрах.

Придерживаемся берега. Вдоль него местами возвышаются валы ила. Это работа льдов.

Сейчас льды здесь неподвижны. Незаметно, чтобы они часто вскрывались. Летом ветер

иногда прижимает их к берегу, и они вспахивают прибрежные отмели. Плавника почти

нет. Только иногда видим полусгнившие мелкие обломки. Дерево в Арктике

разрушается очень медленно. Значит, гнилушки эти пролежали здесь сотни лет. [99]

Туман инеем оседает на одежде, снаряжении и собаках. К вечеру все собаки стали

белыми, да и сами мы напоминаем сказочных новогодних дедов. Это забавно, но еще

более – неприятно. Туман все время досаждает нам. Меховая одежда отсырела. В

палатке иней. Спальные мешки влажны. Если бы сейчас ударил сильный мороз, было

бы совсем нехорошо. К счастью, за все наше путешествие температура не падала ниже

– 16°.

Весь день мы идем вдоль берега, в основном на юго-запад. Только на сороковом

километре пути берег круто поворачивает на юго-восток и образует острый мыс. Здесь

решили прекратить съемку. На конечной точке поставили веху из гнилого плавника и

разбили лагерь.

10 октября 1930 г.

Пишу дома, сидя за столом. Тепло, сухо, комнату заливает электрический свет.

Утром, снявшись с бивуака, пошли на запад, рассчитывая выйти на острова

Седова в районе нашей базы. Шли в густом тумане. Юго-западный ветер часто

поднимал метель. Никаких ориентиров не было. Продвигались буквально ощупью,

часто останавливаясь и сверяясь с компасом. Пережидать погоду не хотелось. Да и кто

знает, сколько продержится этот туман! По показаниям одометра, мы были где-то

близко от дома. Короткий день кончился. Накрыла темнота. Вместе с туманом она

образовала непроницаемую черную стену, но мы шли вперед, стараясь не потерять друг

друга. В результате отклонились к северу и впотьмах наткнулись на гряду старых

торосов. Зная по прежним наблюдениям, что гряда идет на север, повернули вдоль нее

на юг. В темноте несколько раз вновь забирались в торосы. Среди них и днем-то еле-еле

пролезешь, а ночью тем более. Ежеминутно то упирались в отвесные стены, то

сваливались в ямы. Когда в темноте падаешь в такую яму, она кажется бездонной.

Наконец, выбравшись из торосов, ткнулись в знакомую западную оконечность Среднего

острова. Отсюда мы могли добраться до базы даже с завязанными глазами.

В 22 часа подкатили к домику. Нас встретил радостный Ходов. Из окон яркими

снопами бил электрический свет. За сегодняшний переход сделали 66,8 километра.

Сейчас Ходов пытается передать телеграмму в Москву о результатах нашего

похода.

Вот они:

1. Западные берега Северной Земли найдены.

2. Заснято 145 километров побережья.

3. Расстояние от нашей базы до Северной Земли и [100] состояние льдов не

являются непреодолимым препятствием для выполнения работ по исследованию и

съемке Земли.

4. Зная местонахождение берегов Северной Земли и условия достижения их, мы с

половины зимы, еще в темную пору, сможем начать заброску продуктов на

продовольственное депо. Основу его мы уже заложили, перебросив на Землю первую

партию продуктов.

5. Укрепилась уверенность, что с нашими скромными силами мы выполним

взятые на себя обязательства, хотя это и потребует много упорства, труда и, может быть,

лишений. [101]

«...Видели солнце. Тусклым

багрово-красным пятном оно просвечивало сквозь облака.

Здесь, почти на 80-м градусе широты, появление в эти дни солнца, даже в

виде расплывающегося за облаками пятна, целое событие.

Впереди четырехмесячная полярная ночь. И поэтому смотришь на

затуманенный багровый диск с жадностью, как бы стараясь сохранить его как

можно дольше в памяти, в глубине сердца. В Арктике отчетливее, чем где бы

то ни было, человек чувствует всю мощь солнца, всю его живительную силу.

Кроме того, солнце кажется связывающим звеном с миром, лежащим где-то

далеко на юге. С уходом светила наш мир станет непохожим на мир

остальных людей так же, как полярная ночь непохожа на яркий южный день».

Это страница из дневника за 18 октября. Она отражала наши настроения накануне

полярной ночи.

Мы, за исключением Васи, были знакомы с ней, хотя и с менее продолжительной,

чем предстояло пережить на этот раз. Никого из нас она не пугала, и мы встречали ее

как должное. Но человеческая привычка жить под солнцем, ежедневно видеть его над

головой или хотя бы чувствовать, [102] что оно где-то за облаками, эта привычка была

крепка и в нас. Мы знали, что полярная ночь раскинет перед нами незабываемые по

красоте картины полярного сияния, знали, что в периоды полной луны льды будут

казаться отлитыми из серебра; что в самом мраке полярной ночи, бушующем метелью,

много величественной и грозной поэзии; наконец, мы точно знали, в какой день и час

через четыре месяца снова увидим солнце. Но все это не могло изменить нашего

настроения. Мы то и дело возвращались к солнцу в своих беседах. Нам хотелось его

видеть. Словно прощаясь с любимым существом, мы хотели насмотреться на него,

запечатлеть каждую черточку лица, запомнить последний взгляд...

Но и это желание осуществить было трудно. Почти беспрерывно все небо

покрывала сплошная плотная облачность. Зато, когда солнцу удавалось пробить

сплошную стену туч, оно творило чудеса. Самый гениальный художник не мог бы дать

такого обилия, такой игры красок, таких необычных и неожиданных их сочетаний.

2 октября, в дни нашего похода на Северную Землю, солнце, разорвав пелену

облаков, показало нам незабываемую картину заката. Но на следующий день

надвинулись облака, и молочно-белые туманы захлестнули землю. До 12 октября

солнце не могло пробиться сквозь них. И только в этот день мы вновь увидели его.

Увидели в сказочном, фантастическом виде. Вот отрывок записи за этот день:

«Солнце! Солнце! Даже два! Нет три! Четыре! Целых пять!.. Какая щедрость,

какое необычайное зрелище!

Десять дней мы не видели солнца, да и до этого оно было редким гостем. Зато

сегодня оно вознаградило нас.

Утром тучи приподнялись над горизонтом. Все более и более разгораясь,

огнем запылала заря. Наконец появилось само солнце. Огромный, сильно

увеличенный и сплющенный рефракцией диск оторвался от линии горизонта

и торжественно, медленно поплыл на запад. Его разорванные края

напоминали не то бахрому сказочной огненной шали, не то гигантские языки

застывшего пламени. Проходит час. Солнце уже склоняется к закату. Сильная

рефракция еще больше преображает диск. Он начинает напоминать огненную

восьмерку. Ее перехват делается все тоньше и тоньше. Наконец, восьмерка

разрывается пополам. Теперь – два солнца, одно над другим, плывут над

горизонтом. Но и это не все! Вот на некотором расстоянии от них, справа и

слева, зародились какие-то светлые пятна. Это ложные солнца. Они светятся

все ярче и ярче и движутся на одной линии с разрезанным диском настоящего

солнца. А над ним появляется еще более яркое третье ложное солнце. [103]

На юге льды окрасились в лилово-фиолетовый цвет. Местами они кажутся

совсем черными, местами горят ярким красным пламенем и лишь кое-где

окрашены в нежные розовые и лиловые оттенки. Тучи тоже кажутся

черными. Только нижний край их охвачен пожаром. Они не уходят.

Опускаются ниже. Висят, как занавес, готовый каждую минуту закрыть

необычную сцену.

А разрезанное пополам солнце совсем уже близко к горизонту. Ослепительная

свита из трех ложных солнц попрежнему сопровождает уходящее светило.

Весь ландшафт мрачноват, но величествен и торжествен. Вот диск

вытягивается в один огромный эллипс. По краям опять появляется бахрома.

Солнце коснулось линии льдов и начинает медленно погружаться за горизонт.

Боковые ложные солнца тухнут. На верхнее надвигается туча. Вся свита

исчезает. В одиночестве тонет светило. Остается лишь узкая полоса багряной

зари. Через час и она гаснет. Тучи тяжело ложатся на горизонт».

И вот запись 21 октября:

«Ясный морозный день. Ртуть в термометре опустилась до – 26°. Показалось

солнце. Около часа оно двигалось по линии горизонта, и, точно обессилев,

скрылось, так и не оторвавшись от этой линии. Мы видели солнце в

последний раз. Высокий, резко очерченный огненный столб вырос над тем

местом, где оно только что было. Постепенно бледнея, столб долго двигался к

западу вслед за невидимым светилом.

Только через четыре месяца мы снова увидим солнце. С его появлением

миллиарды разноцветных искр брызнут на снежные поля, густые синие тени

лягут на льды, вернутся розовые туманы. Потом криком птиц наполнится

воздух, и на обнаженной из-под снега земле торопливо, боясь упустить хотя

бы один теплый день, раскроют свои разноцветные чашечки миниатюрные

полярные цветы.

А сейчас... Еще некоторое время в ясную погоду мы будем видеть зарю.

Полуденные сумерки все больше и больше будут сгущаться, и, наконец, дней

через двадцать наползающая темнота закроет все вокруг. После этого два

месяца полдень не будет отличаться от полуночи, пока снова не появятся

признаки зари. В это время солнце заменят нам хронометры. Они будут

отмечать наступление «дня». Арктика заснет. Птицы давно уже покинули ее.

Последнюю из них – моевку – мы видели 10 октября. Все живое,

оставшееся здесь, будет вести борьбу за существование во мраке

наступившей полярной ночи. Эскимосы называют ее «большой ночью». Это

верно передает ощущение и настроение человека». [104]

Следующий день был таким же ясным, но солнце уже не показывалось. Только

над тем местом, где оно вчера скрылось, как и накануне, возник огненный столб, словно

последний прощальный привет друга.

Наш маленький коллектив вступил в полярную ночь.

* * *

Тридцатиградусные морозы, нагрянувшие в самом начале большой ночи,

проверили нашу готовность к зимовке. Особенно тщательную проверку испытал наш

домик. Морозы шарили своими холодными руками по стенам, дышали в подпол,

забирались на чердак, пытались разрисовать узорами окна или найти щелочку в дверях.

Стены потрескивали, и невольно напрашивалось сравнение: так в морозную ночь

покрякивает тепло одетый сторож. Крыша домика курчавилась изморозью, труба

покрылась инеем и стала похожа на гриб, сени заблестели ледяными кристаллами, но

жилище наше надежно сохраняло тепло. Домик попрежнему смотрел ясным взглядом

своих четырех окон.

Налетела метель. Она подняла невероятный шум. Морозный ветер полез в пазы

стен, застучал в окна, наполнил своим леденящим дыханием чердак. И опять домик

выдержал жестокие испытания, оправдал наши надежды.

Еще на материке мы много внимания уделяли типу нашего будущего жилья. Для

нас это был очень серьезный вопрос. Однако наши требования были скромны. Мы

сознательно не мечтали об отдельных комнатах, «кают-компании» и т. п. Надо было

считаться с трудностями, могущими возникнуть при выгрузке экспедиции на берег, и с

минимальными сроками на сборку домика, даже при условии, что нам поможет в этом

команда корабля. Строительные планы ограничивались и финансовыми

возможностями.

В то же время мы решительно отказались и от «хижины», а заодно и от

предложений некоторых строителей, проявлявших большую заботу о нашем коллективе

и советовавших самые разнообразные конструкции жилья. Здесь вместо стен были и

щиты с засыпкой и щиты с пробковой прокладкой или воздушной прослойкой; фанера с

металлической бумагой или со стеклянной ватой; дома гренландские, канадские,

финские, аляскинские и т. п. Все советы свидетельствовали о заботе о нас, но

предлагаемые конструкции показались нам излишне сложными, и мы остановились на

проверенном жилье.

Нам нужен был дом для защиты от морозов, бешеных полярных ветров и.

непогод. Он нужен был для отдыха после [105] тяжелых санных походов и для работ в

темную пору года. Дом должен быть прочным, теплым, сухим и удобным.

Проще говоря, жилище наше должно было походить на русскую крестьянскую

избу, по возможности приспособленную к арктическим условиям. Это «изобретение»

нам было больше всего по душе. На общем совете мы решили насколько возможно

облегчить и утеплить это веками проверенное жилье и заблаговременно построить его

на материке, чтобы в Арктике, в крайнем случае, можно было собрать домик только

силами участников экспедиции.

На исключительный случай, если бы по создавшимся условиям нам не удалось

выгрузить с корабля дом, мы взяли запас легких строительных материалов – брусков,

фанеры и пр. В этом случае мы были бы вынуждены на месте спроектировать и

построить «хижину». В Архангельске по нашему заказу был построен домик размером

6х6 метров. Для облегчения веса постройки стены были сделаны не из кругляка, а из

опиленных брусьев сечением 25х20 сантиметров. Чтобы легче произвести сборку и

чтобы стены меньше продувались, венцы сруба клались не в паз, а в шпунт. Пол и

потолок были двойными, пустоты засыпались опилками. Стены домика решили обшить

изнутри войлоком, а поверх него фанерой; пол – войлоком и сверху линолеумом.

Мой первый дом в Арктике на острове Врангеля по совету «знающих» людей был

покрыт волнистым оцинкованным железом. Какими недобрыми словами в течение трех

лет я поминал этих «знатоков»! Спастись от снежных заносов на чердаке при такой

крыше было абсолютно невозможно. Этот горький опыт пригодился теперь. Наш дом

мы покрыли двойной тесовой крышей.

Рамы были тоже двойные, и каждая, в свою очередь, имела двойное застекление.

Таким образом, в окне была тройная воздушная прослойка, что не только уменьшало

теплопроводность, но и предохраняло окна от обмерзания.

Все было сделано из сухого соснового леса. Каждую деталь домика пометили

номером. Это должно было сильно облегчить сборку постройки на месте.

Внутри наше жилье разделялось на жилую комнату, размером около 21

квадратного метра, небольшую, но достаточно удобную кухню и радиорубку, площадью

в 4 квадратных метра.

К домику были пристроены обширные холодные сени из шпунтовых досок, чтобы

защищать вход в жилье от снежных заносов и от выдувания тепла при прямом ветре;

сени служили также складом для повседневного продовольствия, топлива и некоторого

снаряжения. На чердаке мы могли [106] хранить запас мехов и резервную одежду, не

загромождая ими жилого помещения.

После ухода «Седова» мы обили стены домика войлоком и фанерой, настелили на

пол линолеум, подбили вагонкой потолок, вставили рамы; в жилой комнате сделали

полки для библиотеки, приборов и аптечки и установили койки. Последние, в целях

экономии площади, расположили по типу судовых – в два яруса, вдоль

противоположных стенок. В жилой комнате поставили обеденный стол, а под

книжными полками – два небольших письменных стола. В шутку эти уголки стали

называть кабинетами. Первое время в этой же комнате помещался и верстак, потом его

вынесли в сени. В кухне разместили стол, бак для воды, умывальник и навесили полки

для посуды, хлеба и продуктов.

Времени было в обрез, работы много, а рабочих рук мало, да и те уже покрылись

ссадинами и мозолями. Всем нам то и дело приходилось менять свои профессии. Мы

охотились и заготовляли мясо, готовили к пуску радиостанцию, превращались в

плотников: строгали, пилили... В дни непогоды я участвовал в меблировке домика,

потом преобразился в конопатчика и полез на чердак, после чего пришлось стать не то

штукатуром, не то шпаклевщиком и замазать глиной все щели в крыше.

Здесь эта операция абсолютно необходима. Во время зимних метелей ветер несет

мельчайшую снежную пыль. Она проникает в щели, иногда даже не заметные для глаза.

А уж если образуется отверстие от выпавшего гвоздя, то через него за одни метельные

сутки на чердак нанесет метровый сугроб. А нам так важно было сохранить чердачное

помещение сухим и чистым.

В сентябре, используя непогоду, пристроили к северной стороне дома тесовый

склад для хранения мяса. К тому же склад прикрывал нас от северных ветров.

Продовольственный склад из фанеры поставили в стороне от дома и сложили в нем наш

трехлетний запас.

Освещались первое время керосиновой лампой, но ни на минуту не переставали

мечтать об электричестве. Ходов заблаговременно сделал внутреннюю проводку и

подготовил аккумуляторную батарею. Дело было за электростанцией. В середине

месяца руки дошли и до нее. Разыскали ящики с нужными материалами и принялись за

сборку агрегата. Это был ветряной двигатель мощностью в один киловатт. Он состоял

из динамомашины постоянного тока в 110 вольт, коробки передач, трехметрового

двухлопастного пропеллера и хвостового пера. Вся установка отличалась необычайной

компактностью. Регулировка оборотов винта была автоматизирована. [107]

Специальное реле в случае ослабления ветра замыкало аккумуляторную батарею и

препятствовало утечке тока из нее в динамо.

Пришлось немало потрудиться, чтобы собрать установку. Оказалось, что

отверстия для болтов в установочной металлической башне просверлены неправильно.

Надо было сверлить их заново. Привезенные сверла были меньшего диаметра, но зато

нашлись круглые напильники, которые помогли в беде.

Вообще наше хозяйство напоминало небольшой универмаг. По ходу работ часто

возникала необходимость в самых разнообразных инструментах и материалах, и мы

почти всегда находили необходимое. Находясь дальше чем за тридевять земель от

всяких магазинов, мы обладали всеми нужными материалами и инструментами.

Ветряк желательно было установить повыше. Возле нашей базы берег был

низким. Дом стоял всего лишь на полуметровой высоте над уровнем моря, а

ближайший мысок достигал высоты 8 метров. На этом «пике» мы и решили

воздвигнуть свою электростанцию. Разбивая под сооружение растрескавшуюся

мерзлую породу, мы углубились всего лишь на 70 сантиметров. Дальше шла сплошная

скала. Для оттяжек забили в скалу четыре прочных железных кола. Во время этой

работы мы так отбили руки, и без того уже покрытые ссадинами, что на охоте первые

двое суток не могли взять верного прицела. Наш охотник, обладавший недюжинной

физической силой, был необычайно смущен этим обстоятельством и начал искать

причину охотничьих неудач в мушке карабина. Однако мушка была ни при чем, и когда

боли в руках прошли, пули снова начали ложиться точно.

Несколько дней ветер не давал закончить работу по установке ветряка. Боясь

разбить весь агрегат, мы не решались с нашими силами поднимать тяжелую башню, не

хотели рисковать остаться без электроэнергии. Наконец, воспользовавшись

кратковременным затишьем, установили и прочно закрепили свою электростанцию.

Вскоре вновь подул ветер, и пропеллер загудел. Ходов приключил лампочку. Она

вспыхнула ярким светом. Лица наши засияли от удовольствия, как бы соперничая с

первой лампочкой, загоревшейся в глубине Арктики, в районе Северной Земли.

Оставалось поставить столбы, провести линию от ветряка к аккумуляторной батарее и

приступить к ее зарядке.

Электрическое освещение в Арктике имеет особое значение. Долгой полярной

ночью, когда необходимо держать в помещении свет минимум 16 часов в сутки,

керосиновые лампы пожирают много кислорода и насыщают воздух углекислотой.

[108]

Частое проветривание помещения не всегда возможно из-за условий погоды и

экономии топлива. Поэтому электрическое освещение здесь – один из важнейших

факторов сохранения здоровья людей.

Кроме того, надо было помнить, что где керосин, там и опасность пожара. А

пожар в нашем положении грозил верной гибелью. Здесь не переедешь на другую

квартиру, не приобретешь новой одежды, не запасешь еще раз продовольствия.

Опасность пожара до установки электростанции постоянно висела над нами. Несколько

огнетушителей всегда были готовы к действию. Но даже профессиональные пожарники

знают, что предотвратить пожар легче, чем потушить его. Поэтому электроэнергия для

освещения была для нас не менее важна, чем для питания радиостанции. Без связи

жить и работать в экспедиции можно. На острове Врангеля я жил и работал в таких

условиях три года. Это очень тяжело, но возможно. Это временный отрыв от внешнего

мира, неизвестность, но не гибель. Без жилья, продовольствия и одежды погибнешь.

Поэтому понятна была наша радость при виде первой вспыхнувшей электролампочки.

Когда домик привели в порядок, расставили мебель, распаковали и установили

необходимую аппаратуру, заполнили полки книгами и осветили электричеством, наше

жилище приобрело культурный и даже уютный вид. Правда, уют был чисто мужским,

несколько суровым, в нем не чувствовалось женской руки, но он вполне соответствовал

нашему образу жизни. Неплохо выглядело жилье и снаружи. Маленький домик из

желто-розовой сосны, окруженный белым снегом и льдом, походил на только что

вылупившегося гусенка в пуховом гнезде и своим чистеньким веселым видом вызывал

невольную улыбку.

Проверка свирепыми метелями и 30-градусными морозами показала, что мы

добились своей цели. Наш домик был сухим, словно палехская шкатулка, и теплым, как

эскимосская одежда. Такому жилищу могли бы позавидовать очень и очень многие

экспедиции, зимовавшие в полярных странах и столь сильно страдавшие от сырости и

холода в помещениях. Ничуть не кривя душой, без какой бы то ни было натяжки, мы

считали наш домик наиболее целесообразным типом жилой постройки в условиях

Арктики.

С каждым днем все более и более погружаясь во мрак полярной ночи, мы могли

спокойно ждать любых морозов и бурь. Домик был надежной защитой. Мы были

довольны своим жильем и скоро по-настоящему полюбили его. [109]

У радиоприемника

Через две недели после ухода «Седова» наш радиопередатчик уже был готов к

работе и поблескивал никелированными частями в маленькой радиорубке. Гудение

натянутой антенны еще раньше ворвалось новым звуком в тихий домик.

Аккумуляторная батарея была залита. Оставалось зарядить ее и выйти с нашими

позывными в просторы эфира для связи с Большой Землей. Однако до установки

ветряного двигателя это оказалось непростым делом.

Как-то, вернувшись с промысла, я увидел страшную картину. Из сеней домика

клубами валил густой черный дым. Первой мыслью было – «пожар»! Я бросился к

помещению. Здесь все было заполнено черной копотью. Что-либо рассмотреть

поначалу было невозможно. В нос бил запах неперегоревшего бензина. Раздавалось

чихание мотора. Изредка слышались человеческие голоса. Вся эта мрачная картина в

переводе на язык техники называлась зарядкой аккумуляторов. Запущенный

бензиновый мотор то шипел, как гадюка, то жужжал, точно шмель, а еще больше чихал,

поминутно останавливался, нещадно дымил и коптил. Когда мои глаза пригляделись, я

увидел людей. Они, задыхаясь в парах бензина, на четвереньках ползали около мотора и

безрезультатно пытались отрегулировать его.

– Мы заставим тебя работать! – ворчал один.

– Проклятая машина – на такие пустяки не способна! – отзывался другой.

Немедленно общими силами мы выволокли мотор из помещения. До полуночи

безуспешно возились около капризной машины. Лишь на следующий день мотор

заработал более или менее сносно, и тогда началась зарядка батареи. Позднее, с

установкой ветряка, мотор мы поставили в склад и в течение двух лет только два или

три раза воспользовались им в период продолжительных штилей.

Первым мы услышали «Коминтерн». Голоса из далекого родного мира заполнили

наш домик. Потом поймали передачу Ленинграда, случайно очень нужную для нас.

Узнали, что «Седов» благополучно вернулся на Большую Землю. После нашей высадки,

воспользовавшись открытой водой, он пошел на север. Здесь был открыт остров

Шмидта. Но Северной Земли седовцы не видели.

Однако нам нужно было не только самим слушать Большую Землю. Надо, чтобы и

нас тоже услышали. Вася Ходов засел в радиорубке. Сутками он не выходил из нее и

редко выпускал из рук телеграфный ключ. Он звал, звал и звал. Но эфир отвечал

молчанием. На короткий момент удалось [110] связаться с Землей Франца-Иосифа и

передать несколько слов о том, что все мы живы и здоровы. После этого Земли Франца-

Иосифа почему-то исчезла из эфира, и вновь Ходов слал наш зов:

– Всем, всем, всем... Говорит радио Североземельской экспедиции... Наше

местонахождение – остров Домашний. Широта... долгота... Прошу связи. Мои

позывные... Слушаю на волне...

Проходил час за часом. Ключ выбивал одно и то же. Ходов слышал работу

коротковолных станций Ленинграда, Москвы, Хабаровска... Австралии, Европы,

Японии, Новой Зеландии... Но самого его никто не слышал. И вновь рука радиста слала

в эфир точки и тире:

– Всем, всем, всем...

Потом в эфир неслись позывные отдельных станций – тоже безрезультатно. И

снова без адреса:

– Всем, всем, всем...

И опять молчание.

«Радиоволнение» охватило нашу маленькую семью. Все напряженно ждали.

Терзались сомнениями в мощности нашей станции. Гадали, где и кто впервые услышит

наш голос.

Вася Ходов внутренне волновался, может быть, больше, чем каждый из нас. Но

самообладание у этого юноши было поразительное, и внешне он выглядел совершенно

спокойным и даже безразличным. Он подолгу просиживал, нагнувшись над столом и

подперев щеку левой рукой, а правой, казалось, небрежно играл телеграфным ключом.

Глядя в это время на Васю, можно было подумать, что он о чем-то замечтался, забыл о

своих обязанностях и пальцами правой руки бессознательно выстукивает какой-то

мотив.

В перерывах между работой, на наши вопросы – не услышали? молчат? – он

отвечал спокойно и немногословно:

«Нет», «не отвечают» или «не слышат».

Но мы знали, что наш Вася волнуется. Его поза почти всегда менялась, когда он с

передачи переходил на прием. Переключив рубильники, он садился на спинку стула, а