Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

что прибрежный ровный лед, полосой от полутора до трех километров, почти сплошь

покрыт водой. Еще сутки назад здесь лежала, снежная каша, воды не было [297] и в

помине, а сейчас ее было так много, что становилось не по себе от одной мысли о езде

по ней на собаках. Целое море! Но вода давала возможность итти вперед. Позавтракали,

собрали свое хозяйство и пустились в «плавание».

Собаки, немного поупрямившись, вбегают в воду. Сани сразу погружаются почти

по вязки, но идут легко. Это, а может быть, и надежда поскорее выбраться из ледяной

воды, заставляет собак перейти на ходкую рысь. Нам не остается ничего другого, как

сидеть на санях, хотя, надо сказать, что и это занятие совсем не пустое. На льду много

углублений, где вода доходит до полуметра. Здесь собаки всплывают, а сани заливает

водой. Надо зорко следить за дорогой, чтобы вовремя отвернуть в сторону. Кроме того,

мы не застрахованы от попадания в промоину или полынью, что может кончиться

крупной неприятностью.

Первое время мое внимание было напряжено доотказа. Но постепенно я освоился

с дорогой и по одному оттенку воды уже мог достаточно точно определять ее глубину и

добротность скрытого под ней льда. Дело пошло совсем хорошо. Только брызги

надоедали.

Так мы прошли целых 27 километров. На этом расстоянии только два раза

встретили небольшие ледяные бугры, на которых с трудом поместились, чтобы дать

возможность собакам немного передохнуть, обсохнуть и обогреться. А один раз, не

найдя ни одного сухого клочка льда, вынуждены были посадить всех собак на сани. Все

видимое пространство вода заливала слоем от 15 до 25 сантиметров.

Последние семь километров шли снова по снегу. Он настолько осел и раскис, что

уже не представлял для нас трудной преграды. Только отдельные участки были очень

неприятными. Здесь под пропитанным водой слоем снега была ледяная корка,

покрывающая фирновый рассыпчатый снег, что лежал над коренным льдом. На этой

ледяной корочке из крупных смерзшихся, кристаллов фирна несколько собак порезали

себе лапы. Но теперь от этого уже не спасешься. Вода начинает разъедать поверхность

морских льдов и превращает их в терку. С каждым днем в упряжках будет

увеличиваться количество охромевших собак, и, наверно, часть из них останется

непригодной к дальнейшей работе. Применяемые осенью и ранней весной собачьи

чулки сейчас не годятся. Они размокают и не держатся на лапах.

На всем пройденном участке берег Земли низкий, сложенный из валунных

суглинков. Здесь он почти сплошь еще покрыт снегом. На севере попрежнему виден

ледниковый щит. Сейчас он от нас на расстоянии 10—12 километров. Мысок, на

котором мы разбили лагерь, сложен известняками, выходящими [298] из-под суглинков.

Здесь почти нет растительности, если не считать единственной камнеломки и очень

редких лишайников. Погода чудесная. Ясное небо, и по-настоящему жарко. Дует легкий

юго-восточный ветер.

30 июня 1931 г.

Снова проделали только 10 километров, да еще с такими приключениями, каких

до сего времени не переживали.

Вышли со стоянки в 8 часов. Впереди, близко к берегу, лежали торошенные льды.

Предвидя трудности, несколько сократили намеченный план перехода: решили пройти

только (!) километров двадцать. На самом деле не выполнили и этого.

Уже через два километра подошли к небольшому торошенному участку,

тянувшемуся всего лишь несколько километров. Проложили курс и погнали собак.

Через полчаса забрались в такую кашу, что единственной мыслью стало – как бы

отсюда выбраться. Снег здесь был до метра глубиной, а в отдельных местах и того

глубже. Ясно, что он не держал ни саней, ни собак. Часто попадались небольшие озера.

Они сначала облегчали путь, а потом совершенно остановили нас. Собаки не находили

опоры на рыхлом снежном дне озер. С трудом мы повернули обратно и по пробитой

дороге вылезли из торосов.

Первая попытка пройти вдоль берегового снежного забоя между берегом и

прижавшимися к нему торосами, казалось, тоже сулила полную неудачу. Здесь снег был

еще глубже. Через некоторые торосы весь груз и сани мы перенесли на руках. Наконец

нашли хоть и трудный, но проходимый путь. Дальше торосы чуть отодвинулись от

берега, а снежный забой, несколько обезвоженный благодаря близости приливо-

отливной трещины, куда стекала вода, выдерживал собак и сани. Беспрерывно меняя

курс и следуя всем извилинам берега, медленно шли вперед.

На пути встретили большую лагуну. Коренной берег Земли отодвинулся

километра на полтора. От моря лагуну отделял невысокий намывной вал. Ровный лед

лагуны был настолько соблазнительным, что мы было направили туда упряжки, но во-

время заметили, что лед там вскрылся. Через полчаса с шорохом и скрипом лед

устремился на юго-восток, к выходу из лагуны, и освободил ее северо-западную часть.

Окажись мы в это время на льду – попали бы в малоприятную историю. Сколько

нужно осторожности!

Так за первые четыре часа осилили 9 километров. Но все это были лишь цветочки.

Ягодки мы попробовали в следующие три часа. [299]

Обогнув лагуну, мы увидели перед собой глубокий залив. Осмотрев в бинокль

берег и не найдя на нем ничего примечательного, я решил срезать залив по прямой. Он

был покрыт сравнительно ровным льдом, уже обнажившимся от снега. Вода лежала на

льду тонким слоем и, благодаря неровностям, образовывала на его поверхности

причудливый узор из озерков и заливчиков, соединяемых рукавами. Никаких

трудностей для прохождения этот участок как будто не представлял. В данных условиях

это была наиболее благоприятная дорога, какую мы видели за последние десять дней.

Выход из залива замыкала сплошная стена высоких торосов. Она шла почти по

прямой линии с мыса на мыс. Вдоль этой гряды со стороны залива мы и направили свой

путь. Тянул еле заметный ветерок. Яркое солнце и ясное небо не предвещали никаких

неожиданностей. Сани скользили легко, и караван быстро прошел примерно половину

залива. Здесь-то и настигла нас беда.

Береговой ветер неожиданно засвежел. Он усиливался буквально с каждым

мгновением и уже через десять минут превратился в шторм. Вода, покрывавшая лед,

под бешеным напором ветра пришла в движение. На льду зажурчали ручьи, потом

потоки. А ветер свирепел – свистел, бесновался и гнал воду дальше, пока на ее пути не

встала облюбованная нами гряда торосов. Встретив преграду, вода начала быстро

скопляться. Уровень ее поднимался, а площадь расширялась все больше. Озеро,

растущее на глазах, перехватило нам путь. Вода начала заливать сани. Пробежав около

сотни метров вперед, я убедился, что итти еще можно, и, надеясь, что мы успеем

проскочить самую опасную излучину и добраться до выступающей из воды высокой

льдины, погнал собак вперед. Но несколько минут, потерянные на мою короткую

разведку, оказались роковыми. Едва мы прошли половину разведанного пути, мои

собаки и сани всплыли. Ветер свистел, вода прибывала с такой катастрофической

быстротой, что создавалось полное впечатление оседания льда на нашем пути. Подав

команду гнать упряжки против ветра на мелкое место, я начал поворачивать свою. Но

даже удержать ее было трудно. Плавающих собак и сани ветром и течением воды

тянуло в глубь озера. Несчастные животные подняли визг, полезли друг на друга. Видя,

что это не помогает, они начали взбираться на плавающие сани. Когда, наконец, удалось

повернуть сани, вода доходила мне почти до плеч. Собрав все силы, мы вытянули

упряжки против течения на мелкое место.

Когда опасность миновала, мы осмотрелись вокруг. Вдоль всей гряды торосов

стояло огромное сплошное озеро, а позади [300] нас, к югу, и справа, к востоку – в

сторону берега, лежал сухой лед.

Отсюда ветер угнал всю воду. И возможно, что лед действительно осел, так как у

самой гряды торосов слой воды достигал двух метров.

Распутав собак, вышли на берег. Теперь по льду, обнаженному от воды, можно

итти свободно, но мы решили выждать. На собак жалко было смотреть. Накупавшись в

ледяной воде, они тряслись, точно в лихорадке. Да и сами мы выглядели вряд ли лучше.

Выпрягли и отпустили собак. Поставили палатку. Хотели переодеться и

убедились, что переодеваться не во что. Вода просочилась в мешки и вымочила

запасную одежду. Разделись, выжали одежду и снова надели ее на себя. Утешаем себя

шутками о полезности компрессов.

Ветер попрежнему гудит. В районе лагеря – сухой лед, но вдали волнуется

огромное озеро, прижатое к гряде торосов, точно к плотине.

1 июля 1931 г.

Вот и июль. Прошел месяц, как мы покинули нашу базу. Что-то там делается?

Во второй половине июля уже можно ожидать общего вскрытия льдов.

Следовательно, мы располагаем только двумя гарантированными неделями для

возвращения на базу. До нее остается километров 150. В зимнее время мы бы сказали:

«Какие пустяки! Три-четыре перехода, и мы дома». Теперь думаем: «Ох, как еще

далеко! Очень далеко!» Даже приблизительно мы не можем сказать, сколько времени

нам потребуется для достижения базы. Все зависит от погоды – от солнца, от дождя и

ветра. Чем интенсивнее будет проходить весна, тем скорее мы будем дома.

Собачьего корма у нас осталось на одну неделю. Сократив норму, мы можем

растянуть его на 10 дней. Хорошо было бы теперь добыть медведя. Но что-то их не

видно. От пролива Шокальского мы не встретили еще ни одного. Похоже, что их не

тянет сейчас прибрежная зона. Нередко видим нерп, однако подползти к ним по воде

невозможно. Часто, но без всяких результатов рассматриваем в бинокль льды в надежде

увидеть медведя. Пока не добудем зверя, порции собакам придется сократить, хотя по

теперешнему их состоянию надо было бы усилить кормежку.

Наши сегодняшние успехи не лучше вчерашних. С утра пошли вдоль берега,

выписывая все его изгибы и не отрываясь от приливо-отливной трещины. Воды вблизи

берега почти не было. Ветер, хотя и несколько ослабевший, продолжался. [301]

У гряды торосов попрежнему стояло озеро, растянувшееся на многие километры.

Съемку не прерывали. То и дело приходилось останавливаться, чтобы взять новый

азимут в том или ином изгибе берега. Худо ли, хорошо ли, мы все-таки проходили один

километр за другим, все больше и больше продвигаясь к северу. В душе мы уже были

благодарны ветру, принесшему нам вчера столько неприятностей. Похоже было на то,

что сейчас он работал на нас, сгоняя воду с прибрежного льда. Но наша благодарность

была преждевременной. На десятом километре мы достигли кута залива. Берег здесь

повернул на юго-запад, и на пятнадцатом километре небольшая излучина в глубину

берега стала перед нами непроходимой преградой. Ветер нагнал сюда массу воды; она

шумела и бурлила, а по ее поверхности ходили волны. И приливо-отливная трещина и

береговой забой были под водой. Оставался только берег, но с него в вершину излучины

с шумом несся такой поток, переход через который был немыслим. На сегодня нам путь

был отрезан.

Попробовали пробиться берегом, покрытым неглубоким снегом. Но чем дальше

мы углублялись, тем больше становилось преград. Поток разделился на два рукава. В

каждый из них впадали десятки ручьев. Все притоки, овражки и ручьи за зиму были

забиты глубокими снежными заносами. Сейчас снег превратился в жидкую кашицу.

Вода еще не везде пробила себе русла, но, как правило, пропитала снег до дна. Собаки

здесь не могли ни итти, ни плыть. Сани погружались в снежное месиво, и мы еле

вытаскивали их. Работая по пояс в ледяной жиже, мы настойчиво искали проходимого

пути. Но проклятым овражкам и ручьям не было конца. Местами мы не только не

решались загнать в них собак, но и сами опасались забрести туда, чтобы не погрузиться

с головой. Собаки выбивались из сил, мерзли и беспрерывно дрожали. Они не

отказывались работать, а просто не могли. Но и это еще не все. Тяжелые тучи заволокли

небо. Скоро все покрыл такой густой туман, что мы видели только размытые силуэты

соседней упряжки.

Дальше итти было безрассудно. По своему следу вернулись к морю.

Остается одно – ждать, пока не промоет прибрежный лед и не обежит вода.

Ждать, чего бы это ни стоило. Мучая собак и самих себя, мы все равно ничего не

достигаем. Попробуем взять терпением и выдержкой.

Сейчас сидим в палатке. Стянули с себя мокрую одежду. Сушить ее не на чем —

экономим керосин. Дождь сменяется [302] снегом. Отжатое белье сушим на себе, сидя в

спальных мешках. Согреваемся крепким кофе.

Собаки лежат точно мертвые. Их можно переносить с места на место, и они даже

не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь.

Мы купаемся в ледяной воде всего лишь 4—5 часов в день и то коченеем, а они —

беспрерывно. Их лапы разбиты и кровоточат. Они неохотно берут пищу, хотя порции

пришлось сократить.

2 июля 1931 г.

До сего времени мы мокли снизу. Теперь поливает сверху. Начавшийся вчера

дождь лил всю ночь и сегодня продолжается весь день. Крупные капли барабанят по

палатке. Иногда шум затихает. Дождь переходит в мелкий, моросящий сеногной, но

вскоре, словно вновь собравшись с силами, опять начинает лить густыми струями.

Одежда, как и вчера, лежит мокрой грудой в углу палатки. Собаки под проливным

дождем не издают ни звука. Укрыть их негде. В палатке даже людям тесновато, тем

более – прислониться к полотнищу нельзя. Сейчас же потечет вода. Мы сидим в одном

белье, высушенном на собственном теле. Почти не вылезаем из мешков. Теперь для нас

это единственная возможность быть сухими.

3 июля 1931 г.

Все так же: с утра дождь, потом туман и снег и снова туман. Слабый ветер с юго-

запада. Лед частью подняло, частью освободило из-под отступающей воды. Можно

было бы итти, но в конце следующего перехода нам необходимо закрепить съемку на

пройденном участке астрономическим пунктом. Для этого надо видеть солнце, то-есть

снова сидеть и ждать. А так как сидеть всюду одинаково, то решили не двигаться с

места.

4 июля 1931 г.

Все так же, все то же. Целый день небо окутано тучами. Крупными хлопьями

падает снег, а в короткие перерывы густой мокрый туман скрывает весь мир.

Температура воздуха в полдень +0,2°. Падающий снег не тает. К вечеру полная картина

поздней осени – все бело. Барометр упал и по всем признакам не собирается

подниматься.

После полудня я, натянув на себя мокрую одежду, пошел на разведку. Теплилась

тайная надежда увидеть медведя. Прошел километров пять от лагеря – никаких

признаков зверя. В такую погоду даже тюлени предпочитают не вылезать из моря. [303]

Вода ушла под лед. В заливе, где два дня назад было бурное озеро, теперь почти

голый лед.

Густой туман заставил меня повернуть обратно в лагерь. На берегу нашел

несколько мелких обломков плавника. Некоторые из них еще свежие и могут послужить

дровами. Повидимому, льды вскрываются здесь довольно часто. Всюду видны

выброшенные на берег водоросли и раковины моллюсков – следы прибоя и осенних

штормов.

5 июля 1931 г.

То же, что и вчера. Беспрерывно снег и туман. Кругом все бело. После полудня

барометр пошел на повышение, но перелома в погоде пока нет.

Если завтра не будет надежд на ее улучшение, придется астрономические

наблюдения оставить до лучших времен. Запасы собачьего корма позволяют нам

потерять только один лишний день.

Во всяком случае, завтра двинемся в путь и остановимся на сутки для

определения астрономического пункта, только если появится солнце.

Наступило время думать о возвращении на базу во что бы то ни стало. Пойдем со

съемкой, а астрономически закрепим ее в будущем».

Соблазн

«6 июля 1931 г.

Нет, удача все же с нами! И мы сумели ею воспользоваться. Наше положение

изменилось к лучшему.

Еще вчера, боясь потерять собак, мы обсуждали возможности некоторого

сокращения объема наших работ и совсем было решили не ждать солнца, оставить на

будущее определение астрономических пунктов и по возможности быстрым маршем

итти на главную базу экспедиции. До нее не менее 150 километров, а дорога такая, что

теперь переход в 10 километров мы считаем уже достижением. Собачьего корма

оставалось только на пять суток. Последние дни мы их кормили через день. Бедняги,

чтобы чем-нибудь наполнить желудки, начали есть глину.

В общем перспективы всего лишь 12 часов тому назад были совсем

нерадостными: большой путь впереди, отчаянно трудная дорога, изнуренные собаки,

пятидневный запас корма для них и необходимость сокращения наших работ. Наше

выступление из лагеря не ознаменовалось ничем, кроме гложущего чувства тревоги за

собак и работу. [304]

За 12 часов мы подвинулись только на 8,5 километра. И этого оказалось

достаточно, чтобы неузнаваемо изменить наше положение.

На 8-м километре пути, осматривая в бинокль дорогу, я заметил недалеко от

берега медведя. Он уходил в море. Через 10 минут мы вышли на его след. Собаки,

почуяв зверя, насторожились. До медведя было километра полтора ровного, местами

залитого водой льда. Дальше шел торошенный лед, к границе которого приближался

медведь.

Но собаки были измучены, а близкое соседство торошенных льдов не давало

уверенности, что добыча не уйдет. При погоне можно было еще больше изнурить собак

и, не догнав зверя, оказаться в еще худшем положении.

Что делать? Рисковать, веря в себя!

На разгрузку саней и перепряжку собак потребовалось только несколько минут.

На восьми наиболее сильных собаках я пустился в погоню. Наш медвежатник Тяглый

мчался впереди по следу зверя. За ним неслась упряжка. Сани то и дело заливало водой.

Скоро на мне уже не было ни одной сухой нитки.

Медведь заметил собаку, бросился ей навстречу, но тут же, поняв опасность,

повернул назад и быстро скрылся в торошенных льдах. Тяглый догнал его там, однако,

опасаясь в тесноте попасть в лапы зверя, только бежал за ним и лаял, сохраняя

приличную дистанцию.

Зверь, не обращая внимания на собаку, продолжал забираться в глубь торошенных

льдов. Я спустил еще одного пса, выбросил из упряжки уставшую собаку и остался на

шестерке. Положение ухудшилось. Две собаки также не могли держать зверя. А моя

ослабленная упряжка по-уши барахталась в снежной каше.

Торосы становились все гуще. С отчаянием я увидел, что расстояние между мной

и медведем увеличивается. Зверь уходил!

Надо было прибегнуть к последнему средству. Я сосчитал имевшиеся патроны.

Только 14. Ничего – должно хватить! Один выстрел за другим я начал выпускать в

воздух. После каждого выстрела собаки словно набирали сил и вновь неслись через

торосы и озера воды. Теперь расстояние между мной и медведем быстро сокращалось.

Услышав выстрелы, осмелели и медвежатники, преследовавшие зверя. Он начал

останавливаться и отгонять наседавших псов. Я уже слышал его грозное рычание. Он

был совсем близко, но стрелять я не решался. Оставалось только два патрона. Надо

было бить наверняка. Наконец, зверь, утомленный не менее собак, залез в озеро между

двумя грядами торосов. Озеро было небольшое, [305] но глубокое. Медведь плавал по

нему. Я подъехал на 18—20 метров.

Последующие полчаса картина выглядела совсем мирной. Собаки обессиленно

лежали у воды. Высунув языки и тяжело дыша, они блестящими глазами следили за

зверем. Медведь крутился посредине озерка. Я с карабином в руках сидел на соседней

льдине и курил трубку. Бить зверя на воде не входило в мои расчеты. Я бы не мог

добраться до его туши. А он не желал покидать убежища. Я кричал, махал руками, но

медведь в ответ только фыркал, показывал клыки и время от времени угрожающе

рявкал. Я принялся откалывать ножом небольшие льдинки и бросал их в медведя,

стараясь попасть в наиболее чувствительное место – черный пятачок носа. Зверь

крутил головой, увертывался. Наконец, после моего меткого удара, он рассвирепел и,

выскочив на лед, бросился в мою сторону, но сейчас же упал с пробитой головой.

Но и теперь я еще не знал – радоваться ли добыче. Осмотревшись, убедился, что

от ровных прибрежных льдов меня отделяют километра два с половиной торосов. Одно

дело – ехать здесь на пустых санях, преследуя в охотничьем азарте медведя, другое

дело – двигаться по торосам, погрузив на сани тушу убитого зверя.

Медведь оказался очень крупным и жирным. В живом виде он, должно быть,

весил 400—450 килограммов. Сняв шкуру и с душевной болью бросив ее, я уменьшил

вес почти на сотню килограммов. Столько же убавили внутренности, толстый слой

жира, срезанный с туши, голова и лапы. Погрузив остальное на сани, я пустился в

обратный путь.

Много труда потратил, пока добрался до земли.

Вышли на берег, нашли сухое место, разбили лагерь и решили дожидаться солнца

для астрономических наблюдений.

Скоро удача вновь посетила нас. По моему следу, привлеченный следами крови,

стекавшей с саней, пришел второй матерый медведь. Он тщательно обнюхивал след и

совсем не смотрел на берег.

Уставшие и сытые собаки не почуяли зверя. Мы подождали, пока он подошел

вплотную к берегу, и первая пуля удвоила наши запасы мяса.

Теперь мы сильны и можем не беспокоиться ни за нашу работу, ни за собак. Если

солнце заставит ждать себя даже неделю, все равно мы отсюда не уйдем.

7 июля 1931 г.

День изобилия и отдыха. Собаки прямо-таки ходят по мясу. Время от времени

какая-нибудь соблазнится куском [306] повкуснее, погрызет его и снова укладывается

спать на сухую землю. Давно они так не блаженствовали. Не постимся и мы.

Освобожденная сковородка немедленно вновь заполняется медвежатиной и

возвращается на примус.

На глинистых местах берега много отпечатков медвежьих лап. Они посещают эти

места частенько. Повидимому, здесь у них «большая дорога» в период весенней

миграции.

Весь день пасмурно. Часто летят крупные хлопья снега. Солнца не видно. Ну и

пусть – рано или поздно, а мы его поймаем. Теперь праздник на нашей улице.

5 июля 1931 г.

Удалось сделать только полуденные наблюдения. Остальное время дня было

пасмурным. На небе – тяжелые черные тучи. Идет снег. Слабый ветер в течение дня

менял румбы почти каждые полчаса. К вечеру он остановился на восточном

направлении и засвежел. Температура воздуха понизилась. Лед в прежнем состоянии.

Трудно поверить, что сейчас июль. Где-то пышно распустилась зелень и палит

солнце, а мы в течение всего дня не снимали меховых рубашек. Только птицы

напоминают о том, что и у нас сейчас лето. Около шкуры медведя и мяса стоит

беспрерывно галдеж и завязываются драки. Здесь пируют белые полярные чайки,

поморники и несколько бургомистров. Мы их не трогаем. Знаем – шкуру все равно

бросим, а мяса нам хватит.

Кроме чаек и поморников, нас часто навещают кулички. Несколько раз

небольшими стаями появлялись гуси, которых мы не видели уже больше недели.

Наши предположения о том, что мы попали на «большую дорогу» медведей,

подтверждаются. Сегодня после полудня в километре от лагеря опять появился

медведь. Он шел спокойно. Обследовал каждую трещину, каждую льдину. Подойдя к

лагерю на верный выстрел, зверь почуял опасность, насторожился, вытянул длинную

шею, втянул носом воздух и, круто повернув назад, скоро скрылся в торошенных льдах.

После этого появилась медведица с годовалым медвежонком. Они больше двух часов

провели на виду лагеря и приближались метров на 300—350. Время от времени мамаша

проверяла тюленьи лунки. Тогда медвежонок медленно брел позади. Как только он

видел, что мать переставала заниматься делом, догонял ее, кувыркался на ходу через

голову и ласкался. Все их движения и позы говорили о спокойствии за свою судьбу. Мы

без всякого труда могли бы убить зверей; но мяса у нас хватало, и незачем было губить

животных. [307]

9 июля 1931 г.

Погода улучшается. Иногда появляется солнце. Провели несколько наблюдений.

Завтра, надо думать, закончим определение пункта и двинемся дальше.

Какая-то будет дорога? Хочется надеяться, что будет легче той, которую миновали.

По правде сказать, эта надежда ничем не обоснована. Хотя вода и нашла себе выходы в

море и освобождает поверхность льдов, но ее еще много.

Собаки заметно отдохнули и сегодня даже устроили потасовку, от которой не

удержались и хромые. Но все они еще далеко не в форме: лапы разбиты и кровоточат,

нужен довольно длительный отдых, чтобы раны затянулись. А впереди, если воды и

будет меньше, поверхность льда, несомненно, хуже, чем была.

Днем переменный ветер. Температура, как и вчера.

Убили гуся. В меню разнообразие. Видели глупышей. Эта птица обычно держится

у открытого моря. Возможно, что где-нибудь поблизости началось вскрытие льдов.

10 июля 1931 г.

Прекрасный солнечный день. Все наблюдения закончены. Завтра в путь. Мы так

обжились, так сроднились с местом, что не очень-то хочется покидать его, тем более,

что мысли о дороге совсем не радуют. Она, безусловно, будет еще тяжелее. Опять —

вода, купанья, мучения собак и все прочее, вплоть до возможной нехватки собачьего

корма, продовольствия и керосина.

В связи с этим сама собой пришла мысль – не остаться ли нам на все лето в этом

исключительно благоприятном для промысла уголке. У меня нет никаких опасений за

нашу жизнь при летовке в здешних местах. Зверя здесь достаточно, а добыть его мы

сумеем. На санях лежат 280 штук патронов. При умелом использовании такого запаса

вполне достаточно, чтобы не испытывать нужды в мясе. Хуже обстоит дело с топливом,

но и тут можно найти выход. Жировая лампа может с успехом заменить примус.

Летовка здесь заманчива еще и тем, что мы смогли бы по окончании распутицы

совершать экскурсии в глубь Земли, чего не сможем делать с нашей базы.

Психологически к такой перспективе мы тоже готовы, так как еще до выхода в поход

предвидели возможность быть отрезанными от своей базы.

Мысли двоятся. Сегодня к лагерю опять подходил крупный зверь. По всем

признакам, мы действительно на «медвежьем тракте». Уходя отсюда, мы сойдем с этого

тракта. А дальше, в случае вынужденной летовки не в таком благоприятном месте,

рискуем попасть в более тяжелое положение. [308]

Но есть и другие доводы. Наша задержка сорвет подготовку экспедиции к

следующей зимовке. А самое главное – Ходов, конечно, сообщит на Большую Землю о

нашем «исчезновении», и это вызовет ненужную тревогу за нашу судьбу. Неминуемо

будут приняты меры найти нас. В то время как мы, вероятно, без особых лишений

будем летовать здесь, какой-нибудь ледокол отправится к Северной Земле, а наши

летчики, рискуя жизнью, примутся обследовать Землю. Что на первый взгляд кажется

разумным и целесообразным с точки зрения нашей личной судьбы, может оказаться

ненужным в большом деле.

Поэтому, как ни привлекательна была мысль об остановке здесь на лето, мы

решили итти и во что бы то ни стало достигнуть своей базы.

Это наш долг. Завтра в дорогу!»

На размытом льду

«11 июля 1931 г.

Вместе со своими четвероногими друзьями мы пять суток находились на сухой

земле. Собаки вдоволь ели свежую медвежатину, отдохнули и окрепли. Сегодня, хотя

раны на их лапах и не зажили, они дружно взялись за работу. Мы быстро прошли 12

километров по льду вдоль низкого, как и всюду на западе, берега и приблизились

вплотную к крутому склону ледникового щита, спускающемуся прямо в море.

Ни одного клочка обнаженной земля здесь не было. Склон ледника при дружном

таянии снега, повидимому, дал сразу так много воды, что она несколько дней тому

назад заливала все видимое пространство льдов. Об этом говорила их поверхность,

совершенно обнаженная из-под снежного покрова. Потом вода нашла стоки и ушла под

льды. На поверхности их остались необычные следы. Они были очень своеобразны, но

для нас крайне нежелательны. Повидимому, вода нашла стоки в море в дни с заметно

пониженной температурой, когда поверхность воды была покрыта прозрачной ледяной

коркой толщиной до 8 миллиметров. Сейчас вода сохранилась только на дне

многочисленных углублений, а корка, покрывавшая почти все видимое пространство,

висела в воздухе, опираясь на мелкие бугорки и всякие неровности на поверхности

льдов. Она, конечно, не выдерживала упряжек. Как только мы вышли на этот участок,

так и услышали «музыку». Ледяная корка подломилась и зазвенела, как тонкое стекло.

Собаки шарахнулись в сторону. Но и там раздался тот же звук. Собаки остановились и

вопросительно [309] посмотрели на нас. Для них это было новостью, как и для нас. Мы

прошли вперед, осмотрели дорогу ближе к леднику, отошли в глубь морских льдов, но

всюду было одно и то же. «Музыкальная» корка местами висела на высоте лишь

нескольких сантиметров, местами же пространство, отделявшее ее от поверхности

льдов или неглубоких озерков воды, достигало 15—20, а иногда и 25—30 сантиметров.

Впереди был виден обнаженный из-под ледника мыс. Надо было пробиваться на него.

Другого выхода не представлялось. Никаких надежд на то, что корка исчезнет за

ближайшие день-два, не было. И мы погнали упряжки. Километр за километром, час за

часом шли мы под звон рассыпавшейся корки. При каждом шаге дорога звенела словно

ксилофон. Звук льдинок менялся в зависимости от высоты падения, от их толщины и

размеров и, наконец, от того, куда они падали – на лед или в воду. Корка была плотная,

а кромки обломков остры, точно бритва. Еще не зажившие лапы собак скоро начали

сильно кровоточить. Для нас это было тяжелее всего.

К концу перехода корка стала тоньше. Местами стояли открытые лужи и озерки

воды. Мы все чаще продвигались по перемычкам морского льда между озерками.

Собаки сами старались обойти воду по узким гребням обнаженного льда. Но воды

становилось все больше. Она была всюду одинакового мутножелтого цвета. Это ввело

нас в заблуждение, которое могло обойтись нам очень дорого. Мы еще ни разу не

попадали в такое трудное положение, как здесь. Оказывается, пресная вода настолько

разъела морской лед, что местами превратила его в тонкое кружево. Мы прошли

довольно далеко по этому кружеву. Только попав на узкий перешеек между двумя

широкими промоинами, я заметил опасность и криком остановил караван.

Осмотревшись, мы ужаснулись. Кругом сплошь зияли отдушины. Узкие перемычки

льда были настолько тонки, что вибрировали под ногами. Было совершенно непонятно,

как мы до сих пор не провалились. Развернуться было уже невозможно. Пятясь назад,

волоча сани и собак, мы с величайшими предосторожностями и напряжением

выбрались на безопасное место.

Выйти на мыс оказалось тоже сложным делом. Несколько больших речек,

собирающих воду с ледникового щита, успели образовать здесь широкую прибрежную

полынью. На границе ее мы с трудом нашли небольшую перемычку между двумя

промоинами, вылезли по ней на берег и облегченно вздохнули.

Трудный и необычный день остался позади. На 26 километров мы приблизились к

нашей базе.

Вокруг нашей палатки много цветущего мака. Видны незабудки [310] и

камнеломки. Много мхов. Среди них пробиваются метлики, и кое-где видны тонкие

нежные побеги полярной ивы. На илистых берегах двух лагун очень много старых

гусиных следов. Сейчас самих птиц здесь не видно. Очевидно, они собираются сюда на