Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

некоторых расселинах виднелся мох, и изредка можно было обнаружить замерзшие

побеги полярного мака.

Погода весь день была чудесной – небольшой мороз, ясное небо и легкий

ветерок сначала с северо-востока, потом с юга.

3 мая после полудня вышли к мысу Берга. Остаток «дня» и всю «ночь» были в

пути и к 10 часам 4 мая, проделав 49 с лишним километров, прибыли к цели.

Съемка этого дня показала, что мыса Стрельцова, который указан на карте

Гидрографической экспедиции, в действительности не существует. Если допустить, что

под этим именем был нанесен на карту мыс, лежащий на несколько километров

севернее нашего астрономического пункта, то надо признать, что вся линия восточного

берега Земли к северу от мыса Берга нанесена в 1913 году со значительными ошибками.

На действительно существующий пролив Красной Армии карта не делала даже намека.

Съемки производились с корабля, шедшего во льдах ломаными курсами и вдали от

берега, да еще при наличии ледяного припая с айсбергами и торосами. При этих

условиях ошибки были понятны.

Исследованный нами район свидетельствовал о значительном разнообразии

пород, образующих Северную Землю, и о большой сложности ее геологического

строения.

Пройденный берег был на три четверти занят ледниками. Их склоны гладки и

лишены трещин. Очевидно, на этом участке ледники доживают свои дни. Все же они

занимают все долины между острыми, обрывистыми с востока и севера вершинами.

Под одним из ледников ярко выраженное зандровое поле{14}, свидетельствующее о

продолжающемся отступлении ледника. [231]

Здесь снова обнаружили полярный мак и остатки какого-то злакового, определить

которое мы не сумели. Как и всюду, встречались мхи и лишайники.

Непонятно было поведение птиц. Много крупных стай чистиков и люриков летело

с севера. Перелет с этой стороны был необъясним. Оставалось предположить одно из

двух: или где-то на севере есть открытая вода и птицы возвращались с кормежки на

базарные скалы в фиорде Матусевича, или еще севернее находились их гнездовки и они

летят на юг в поисках пищи.

Две трети большого перехода сделали сравнительно легко. Дорога на всем

протяжении была хорошей. Далее на подходе к мысу Берга, где прошлый раз после

пересечения Земли мы шли сплошным убродом, теперь лежал крепкий,

отполированный ветром снежный покров. Поэтому мы и осилили за один перегон такое

расстояние. Да и сани были почти пустыми, так как, кроме палатки, спальных мешков,

примуса с двумя литрами керосина, двухдневного запаса продовольствия, хронометров

и оружия, весь остальной груз был оставлен на месте.

Зато Арктика показала себя на последней трети пути. Густой сухой туман накрыл

наш караван, как только мы оторвались от берега, намереваясь пересечь широкое устье

фиорда Матусевича. Свойство тумана – до неузнаваемости искажать отдельные

предметы и весь пейзаж – удивительно. Низкий берег кажется горным хребтом,

снежные заструги – высокими вершинами, а отдельные маленькие камни или даже

помет песца представляются чуть ли не скалами.

Туман одинаково осложняет путь и моряку, и охотнику, и путешественнику на

собаках. Приходится часто останавливаться, проверять курс и быть особенно

внимательным, чтобы не сбиться с него. Путь кажется бесконечным, и невольно

начинаешь сомневаться в правильности его.

Близки к этому были и мы, уже совсем было решив, что нами пройдены не только

устье фиорда Матусевича, но и мыс Берга с нашим продовольственным складом и

всеми знаками. Противоречил этому только характер окружающих нас льдов. При

первом посещении мыса Берга я запомнил, что вплотную к нему примыкали

торошенные льды, причем линия торошения уходила от мыса в северо-восточном

направлении, оставляя к северу, в устье фиорда Матусевича, огромное невзломанное

поле. Поэтому, пока под ногами лежал ровный лед, можно было, при сохранении

генерального курса, быть уверенным, что мы не проскочим намеченную точку.

Продолжали гнать собак, и когда они уже готовы были выдохнуться, мы, наконец,

наткнулись на мыс, лежащий [232] несколько-севернее нужной нам точки. Отсюда в

сгустившемся тумане почти ощупью вышли на мыс Берга. Опознать местность прежде

всего помог гурий, выложенный нами с Журавлевым. Трехметровый каменный столб

благодаря оптическим свойствам тумана казался огромной башней, упирающейся в

самое небо. Рядом с ним стояли обломанный флагшток и знак на астрономическом

пункте, который и был конечной точкой нашего рейса.

Ужинали в тот день около полудня. Нельзя сказать, что мы ели с аппетитом: 49-

километровый переход, напряженное движение в тумане на последней трети перехода

так утомили, что мы не могли уже думать о чем бы то ни было, кроме сна.

Во второй половине дня 5 мая, проделав 46 километров в обратном направлении,

вернулись в свой лагерь у Диабазовых островков на выходе из пролива Красной Армии.

Половину пути опять шли в тумане и снегопаде и сильно устали. Весь наш груз лежал в

полной сохранности.

Как только была поставлена палатка, нырнули в спальные мешки и моментально

заснули. Потом я слышал лай собак, но никак не мог отогнать сон и сообразить, что

происходит. Но лай собак делался все ожесточеннее и, наконец, прогнал сон.

Высунувшись из палатки, я метрах в пяти-шести увидел медведя. Не обращая внимания

на собак, он смело шел к продовольствию, сложенному рядом с палаткой. Мой карабин

лежал в чехле на санях. Мелькнула мысль: куда побежит медведь, когда я брошусь за

карабином? Но долго раздумывать было нельзя. Раздетый и босиком, я бросился к

саням. Зверь в недоумении остановился. Это его и погубило. Он свалился после первой

пули, а для верности получил вторую.

Можно было только порадоваться, что зверь не явился в наше отсутствие. Он по-

своему распорядился бы нашим имуществом и мог сильно навредить нам.

Наутро у нас были намечены обследование и съемка массива мыса Ворошилова.

Но нам не хотелось тревожить собак, отдыхающих после почти 100-километрового

рейса и... уничтожения половины туши медведя. В этот день мы занимались осмотром и

съемкой соседних островков. Один из них, лежащий на отшибе, километрах в двух к

северу от лагеря, оказался сложенным вулканическими породами. Занимал он площадь

немногим более трех квадратных километров и в самой высокой части поднимался на

110 метров над уровнем моря. Со своими обрывистыми северо-восточными и отлогими

юго-западными берегами он носил законченную форму «бараньего лба» и целиком

укладывался в характерные формы [233] всего окружающего пейзажа, в основном

созданного деятельностью ледников в эпоху более мощного оледенения Северной

Земли.

Ледники двигались здесь в северном направлении. Об этом говорили не только

формы рельефа. На поверхности островков мы обнаружили валуны красных

песчаников. Основные массивы их залегают южнее, и только оттуда они и могли быть

занесены. В то же время на юге мы еще ни разу не обнаружили ни одного валуна из

изверженных пород.

В полдень термометр показывал всего лишь – 12,7°. Яркое солнце, чистое

бледноголубое небо и полная тишина царили над льдами. С вершины островка

открывалась широчайшая панорама. Четко рисовался весь восточный берег Земли от

мыса Ворошилова до мыса Фигурного. К юго-западу открывалась большая половина

пролива Красной Армии. В бинокль, на расстоянии почти 50 километров, я различал

отдельные айсберги и узнавал знакомые теперь участки-берега. Километрах в

двенадцати к северо-востоку и востоку виднелись сильно, торошенные льды. Их

выгнутая линия четко обозначала вход в пролив. Характер льдов говорил о том, что

здесь они не вскрывались много лет.

Только к северу, куда попрежнему больше всего хотелось проникнуть взглядом,

берег тонул в белой мгле. На видимом пространстве он сильно понижался и

заканчивался каким-то выступающим к востоку очень низким мысом. Взгляд невольно

тянулся сквозь мглу, а мысль хотела угадать – что лежит за этим выступом? На карте

Гидрографической экспедиции сплошная линия восточного берега Земли здесь

переходила в неуверенный пунктир. В ближайшие дни нам предстояло или заменить его

четкой линией, отведя к востоку или западу, или совершенно стереть с карты. Потому

так и хотелось проникнуть как можно дальше на север.

Но и в районе мыса Ворошилова было много неизученного, интересного и

неясного. Вечером экспедиция вышла на обследование мыса. К нашему приезду под

скалами разгулялся сильный ветер. Пока исследовали обнажения обрывов, ветер еще

больше окреп. Но метели не было, так как здесь совершенно отсутствовал снежный

покров. Только в расселинах скал ветру удавалось отыскать небольшое количество

снега. Тогда лицо кололо острыми снежными иглами и приходилось отворачиваться.

Стоило же нам повернуть на юго-западную сторону скал, как мы попали в полосу

полного штиля. Даже пороша, выпавшая накануне, лежала здесь нетронутой.

Мы расшифровали геологию массива. Потом, соблазненные хорошей погодой,

поднялись на ледниковый купол, [234] распространяющийся с юга и частично

захватывающий мыс Ворошилова. Высота его здесь достигала нескольких сот метров

над уровнем моря. Поверхность ледника тоже была почти лишена снежного покрова.

Редкие нунатаки{15} столбами возвышались над поверхностью льдов.

Спуститься с купола оказалось более сложным делом, чем подняться. Тормозить

ход саней на голом и крутом ледяном склоне было почти невозможно. Сани налетали на

собак или оказывались даже впереди них. Из боязни покалечить животных или

свалиться с какого-нибудь незамеченного обрыва обмотали полозья веревкой и тогда

без особых приключений спустились в пролив.

Здесь нас встретил ветер еще более сильный, чем раньше. Теперь он несся с

севера, бил нам в лицо и успел изрядно разукрасить нас, пока мы добрались до лагеря.

На этом решили прекратить работы по ознакомлению с районом мыса

Ворошилова.

На астрономические наблюдения, увязку своей съемки с астрономическим

пунктом на мысе Берга и геологические работы в этом районе мы потратили более пяти

суток. Правда, этот кусочек Земли был необычайно интересен во многих отношениях и

заслуживал более тщательного изучения, но мы не имели времени заняться им более

подробно.

Надо было спешить на север, чтобы потом не упустить возможностей на юге.

Время шло. Приближалась весна. Количество птиц с каждым днем увеличивалось. У

скал мыса Ворошилова стоял беспрерывный гомон. При выстреле слетали уже не

сотни, а тысячи птиц. Пока попрежнему больше всех было люриков, за ними шли

чистики. Из чаек мы видели только бургомистров. Ни белой полярной чайки, ни

розовой, ни поморника, ни крачки еще не замечалось. Но надо было ожидать и их

появления.

Вечером 7 мая приступили к погрузке саней. При первом взгляде на все

скопившееся здесь имущество трудно было поверить, что мы сможем увезти его.

В конце концов наша мечта сделать мыс Ворошилова исходной точкой для

северного маршрута превратилась в действительность. Мы находились более чем в 150

километрах от нашей базы, проделали уже большую работу, а наши ресурсы не только

не уменьшились, а, наоборот, увеличились. Не будь здесь у нас продовольственного деп

и не подбрось мы сюда пеммикана с нашего основного склада на мысе Серпа и Молота,

наши запасы были бы близки к истощению. [235]

А теперь основной нашей заботой было, как бы увезти имевшиеся запасы.

После того как мы запрятали в камни медвежью шкуру, отложили немного

продуктов и геологические образцы, решив оставить все это здесь до будущих времен,

основной груз все еще значительно превышал обычную грузоподъемность всех саней

экспедиции.

Запасы продовольствия, собачьего корма и горючего позволяли нам рассчитывать

на безбедное месячное путешествие, а при более строгом соблюдении рациона запасов

могло хватить и на полтора месяца.

Мы надеялись, что через двадцать суток мы обойдем северную часть Земли и

вновь окажемся на мысе Серпа и Молота. Однако я опасался, что хорошая дорога,

которой мы до сих пор пользовались, сильно ухудшится, как только наш караван

окажется у берегов, прилегающих непосредственно к открытому морю с его

торошенными льдами. Но выдержать срок было совершенно необходимо. Если мы не

сумеем в первых числах июня выйти на мыс Серпа и Молота, то таяние снега может

захватить нас в центре Земли, сделает невозможным пересечение ее и, таким образом,

сорвет план исследования центральной части.

Это была забота о будущем, не столь уж отдаленном. Нельзя было без крайней

необходимости задерживаться на севере, надо было по возможности убыстрять свое

продвижение.

За пределами карты

В два часа 8 мая мы оставили обжитой лагерь и тронулись на север, в

неизвестность.

Сани были загружены доотказа. Полозья выгибались, все крепления жалобно

скрипели. Сначала мы с минуты на минуту ждали, что какие-нибудь сани не выдержат

нагрузки и рассыплются. Однако дорога попрежнему была хорошей. Сани

потрескивали, скрипели, но держались. Собаки бежали весело. Успеть за ними было

невозможно. Для передышки мы пробовали вставать на полозья. Это не замедляло хода.

И мы, осмелев, взгромоздились на сани – сначала с опаской, а потом уселись плотнее.

Сани выдерживали. Собаки и теперь не замедлили бега, хотя нагрузка на каждую из

них уже приближалась к 50 килограммам.

Мы сравнительно легко продвигались вперед. Посетили по дороге осмотренный

мною 6 мая островок и через несколько часов вступили в область пунктира. Сплошная

линия, хотя и неправильно, но показывавшая на карте очертания берегов, [236]

кончилась. Высоты сразу понизились. Гора, лежавшая напротив мыса Ворошилова,

оказалась последней. На всем видимом пространстве Землю покрывал ледниковый щит.

Весь день мы шли вдоль ледяной стены. Чаще и чаще попадались айсберги.

Сначала они стояли одиночками, потом начали встречаться десятками и, наконец, стали

насчитываться сотнями. По высоте они были небольшими и редко превышали 5—6

метров, зато в поперечнике часто достигали 200 метров. Продвигаться в

непосредственной близости с ледником стало трудно. Часто попадались трещины.

Не теряя из виду ледниковой стены, мы обходили скопления ледяных гор,

занимавших прибрежную полосу шириной от 1 до 3 километров. Дальше в море

тянулась совершенно ровная полоса льдов, а километрах в пяти-восьми к востоку

виднелись значительные торосы.

Лед на земле, лед на море и белесоватое, холодное, тоже кажущееся ледяным,

небо. Настоящая ледяная страна. Часто проглядывало сквозь облака солнце. При его

появлении обрывы ледника и стенки айсбергов светились чудесным нежно-голубым

светом, а на ослепительно белый снег ложились яркосиние тени.

За весь 15-часовой переход встретили только два клочка обнаженной земли:

островок площадью около 3/4 километра да выходивший из-под ледника небольшой

обрыв берега. Оба они были сложены изверженными породами.

В конце перехода приблизились к большой группе очень крупных айсбергов.

Каждый из них поднимался над уровнем морских льдов от 20 до 24 метров. В

поперечнике они не превосходили 200 метров, а длина некоторых достигала 350 – 400

метров. В большинстве они имели совершенно ровную вершину и отвесные стены.

Лишь у отдельных айсбергов поверхность была скошенной, и в профиль они

представляли вытянутый треугольник. Полоса ледяных великанов далеко протянулась в

море. Береговая черта повернула на северо-северо-восток. Впереди лежал какой-то

новый неизвестный мыс.

Наш рабочий день кончился. Остановились на отдых. Пятнадцать часов пути

сказывались. Одолевала усталость. Перед тем как разбить лагерь, решили отдохнуть и

выкурить по трубке. Журавлев решил, что покурить будет приятнее наверху соседнего

айсберга. Он начал карабкаться по откосу, но, не осилив и половины, кубарем скатился

вниз. Охотник сообщил, что недалеко от ледника идет медведь: Забыв об усталости,

бросились в погоню. Зверь заметил нас и пустился наутек. Он ловко взбирался на

обломки айсбергов, оглядывался на нас и быстро скатывался вниз. Мы пустили

вдогонку [237] Ошкуя и Бурого. Скоро потеряли среди айсбергов и собак и медведя.

Бежать было трудно: кругом – мелкие трещины, засыпанные снегом. Журавлев,

увлеченный охотой, убежал вперед и затерялся среди айсбергов. Опасаясь, как бы с ним

чего не случилось, я пошел по следу и только километра через полтора увидел у

подошвы высокого айсберга пустую гильзу и кровь на льду. По другую сторону

айсберга нашел Журавлева, уже наполовину освежевавшего медведя.

Здесь же мы впервые увидели в этом году белую полярную чайку.

Следующий день был неудачным. Лагерь мы покинули около 17 часов, а через 6

часов оказались вновь на том же самом месте. Не продвинулись вперед ни на шаг.

Встреченные препятствия были столь неодолимы, что мы буквально были отброшены

назад.

Широкая полоса айсбергов и большое количество трещин в морском льду вблизи

ледника уводили нас далеко от береговой черты. Нам не хотелось терять ее из виду. Мы

решили попробовать итти по материковому льду. Ну и попробовали...

Уже через полчаса после выхода с бивуака, на пути к ледниковому щиту,

пришлось остановиться и добрый километр пути, шаг за шагом, исследовать шестами.

Трещины здесь попадались то и дело. Правда, они были не широкими. Но кто мог

поручиться, что в одной из них не выкупаешься как следует или не потеряешь сани и

собак.

Ощупывая шестами каждый метр снежного покрова, мы, наконец, дошли до

склона ледника. Подъем на него в намеченном участке не представлял каких-либо

трудностей, и наш. караван вскоре оказался на высоте около 100 метров над уровнем

морских льдов.

Первое время мы уверенно продвигались к северу, пеленгуя линию обрыва

ледника, все время остававшуюся в поле нашего зрения. Потом Журавлев, шедший

некоторое время впереди, начал жаловаться на боль в глазах. Я сменил его. Скоро под

моими санями то и дело начал оседать снег, но я не придал этому особого значения,

сидел на санях, курил и подбадривал собак. Все, казалось, обстояло благополучно, и

можно было лишь радоваться, что нашли такой хороший путь.

Вдруг мои собаки остановились. После окрика они попытались отвернуться в

сторону, а когда я поднял кнут, они повернулись ко мне, вопросительно посмотрели,

наконец, подчинившись новому окрику, рванулись вперед... Послышался глухой шум.

Задок саней на мгновение повис в провале. Оглянувшись, я увидел между своими

санями и следующей упряжкой темную зияющую пропасть. Ширина ее достигала

полугора метров. К счастью, мои собаки, почувствовавшие опасность, [238] успели

проскочить сами и выдернуть сани в тот самый момент, как рушился снежный мост.

Снова началось осторожное прощупывание шестами каждого метра снежного

покрова. Результаты оказались неутешительными. Шесты то и дело пробивали тонкую

корку снега и уходили в пустоту. Местами снежные мосты рушились от одного удара.

Впереди трещин было еще больше, ширина их увеличивалась, и, как правило, они

простирались поперек нашего пути. Дальше к северу склон ледника становился круче,

и трещин там должно было быть не меньше. Стало ясно, что поверхность ледника,

казавшаяся снизу отполированной, жестоко нас обманула. Пути к северу здесь не было.

В глубине Земли ледник поднимался еще метров на сто и выглядел гладким.

Возможно, что там он и был проходимым. Но мы уже не верили в это. Кроме того,

уходя на ледниковый щит в поисках пути к северу, мы неминуемо должны были

потерять из виду берег и его очертания после нашей экспедиции, как и прежде, должны

были остаться загадкой. Оставлять за собой на карте Земли пунктирную линию у нас не

было никакого желания. Надо было вернуться на морской лед и там искать дальнейшего

пути.

Выбраться из густой сети опасных трещин и спуститься с ледника тоже оказалось

не простым делом. Это еще больше укрепило нас в решении искать путь в море между

скоплениями айсбергов, хотя это и не сулило удовольствий.

Около полуночи мы разбили лагерь под той же самой ледяной горой, где ночевали

вчера.

В довершение наших неудач у Журавлева не на шутку разболелись глаза. Были все

признаки заболевания снежной слепотой.

Предстояла неминуемая задержка.

До этого, если не считать моего заболевания в самом начале похода, мы

продвигались и работали без особых помех. Иногда мешавшие нам легкие метели,

туманы и большая облачность казались обычными будничными явлениями. Теперь

Северная Земля как бы решила ставить нам преграды. Под влиянием неудач мы острее

восприняли и резкую перемену погоды. По возвращении на старый ночлег надвинулась

низкая облачность, подул порывистый северо-восточный ветер и нахлынули полосы

густого тумана. Правда, скоро опять заголубело небо, заштилело, и в полночь с севера

потоком хлынули солнечные лучи.

10 мая неудачи продолжались.

Полуослепший Журавлев лежал в палатке с завязанными глазами. Он всю ночь не

спал от мучительных болей и неузнаваемо помрачнел. Как ни странно, за многие годы,

проведенные [239] в Арктике, он впервые болел снежной слепотой и теперь,

повидимому, всерьез боялся потерять зрение. Портила настроение охотнику и полная

его беспомощность: он привык не бояться ни морозов, ни метелей. Уверенность в себе,

в своей силе, в способности бороться с любыми трудностями была основной чертой его

характера. А сейчас он превратился в беспомощного слепца.

Раствор кокаина, пущенный в воспаленные глаза, если бы и не ускорил

выздоровление, то во всяком случае облегчил бы страдания. Но Журавлев

категорически от него отказался. Он принадлежал к числу тех людей, которые не любят

лечиться и верят в силы своего организма больше, чем во все лекарства.

Снежную слепоту я испытывал на себе, знал, что она вызывает мучительные боли

и делает человека беспомощным, но также хорошо знал, что если не запустить болезнь,

то она скоро проходит, не оставив никакого следа. И лечение ее проще простого. Самым

надежным средством против нее, проверенным бесчисленное количество раз на

практике, является темнота. Для полного излечения иногда бывает достаточно всего

лишь одного-двух дней, проведенных в темном помещении или просто с завязанными

глазами.

Каких-либо особых волнений за исход болезни Журавлева пока не было. Двух-

трехдневная задержка не грозила нам катастрофическим нарушением планов, тем

более, что мы и без этого имели причину на некоторую задержку: при спуске с ледника

я разбил передок своих саней, и нужен был день для их ремонта.

Более серьезная опасность пришла с другой стороны. Арктика дала очередной

«концерт», доставивший нам куда больше хлопот и переживаний, чем вынужденная

задержка.

Обсудив создавшееся положение, мы, наконец, крепко заснули. Но через

несколько часов были разбужены ветром. Он был очень странным: каждую минуту

менял направление, то спадал, то с силой обрушивался на палатку и, как бы ощупывая

ее и проверяя прочность креплений, дергал то за одну стропу, то за другую. Парусина

вздрагивала, трепетала и оглушительно хлопала под его напором.

Выглянув из палатки, я увидел необычную картину. Над морскими льдами,

километрах в пяти-семи от лагеря, крутилось несколько огромных снежных вихрей. Это

были настоящие снежные смерчи. Внешне они напоминали вихри над степными

дорогами в знойный летний день, только в сотни раз превосходили их по размерам. В

своем бешеном круговороте они то приближались к лагерю, то отодвигались к морю.

Должно быть, поэтому ветер в районе лагеря то ослабевал, то [240] несся с

головокружительной скоростью. С каждой минутой сила ветра нарастала. Не было

сомнения, что нам предстояло пережить нечто серьезное.

Накануне мы не нашли для лагеря ни одного хорошего снежного забоя. Вероятно,

ветер гуляет здесь частенько. Кругом лежал почти полностью обнаженный лед. Палатка

была установлена на неглубоком забое. Колья строп могли быть вырванными, и тогда

шторм неминуемо должен был порвать палатку в клочья или же просто унести ее, как

листок бумаги. Некоторые колья уже расшатало, оттяжки ослабели, и парусина хлопала

все сильнее. А ветер крепчал. Надо было спасать наше жилье.

Вылез наружу. Вход в палатку был с наветренной стороны, и я не рискнул им

воспользоваться – выбрался из-под задней полы. Смерчей уже не было видно. Метель

и не начиналась, так как на льду не было снега. Но ветер буйствовал с невероятной

силой. Все попытки встать на ноги оканчивались неудачей: ветер сбивал с ног и на

несколько метров отбрасывал от палатки.

Журавлев с завязанными глазами оставался внутри. Он вцепился в парусину и

повис на ней, стараясь уменьшить образовавшуюся слабину и не давая полотнищу

хлопать. С невероятным трудом удалось подтянуть груженые сани, привязать к ним

палатку, собрать все имевшиеся ремни и веревки, укутать и туго стянуть палатку, точно

тюк хлопка. Под веревки, на скатах палатки, подсунули лыжи и шесты. После этого

парусина перестала надуваться и хлопать.

Не имея возможности подняться, я лежал на льду и смотрел на наше убежище.

Палатка съежилась, словно в страхе перед разъяренной стихией. Выглядела она жалко и

смешно. Зато появилась надежда, что мы не останемся без жилья. Лыжные палки,

использованные в качестве распорок внутри палатки, еще больше укрепили ее.

Все это было сделано во-время. Буря неумолимо нарастала. С трудом

разместившись в стянутой палатке, все еще не совсем уверенные в том, что даже в

таком виде она устоит против урагана, мы, не раздеваясь, лежали поверх спальных

мешков и напряженно ждали исхода событий.

Снаружи доносился беспрерывный гул. Иногда сквозь него раздавался

пронзительный визг ветра. Впечатление было такое, будто мы сидели под

железнодорожным мостом и над нашими головами с грохотом, гулом и свистом несся

бесконечно длинный поезд.

Утром, когда крепили палатку, под защитой айсберга скорость ветра равнялась 20

метрам в секунду, а на открытом месте она превышала 30 метров. [241]

После полудня я вылез наружу. В море опять носились снежные вихри. Лежа

около палатки, я поднял руку с анемометром. Он показал, что скорость ветра достигала

27 метров в секунду. Я отполз метров на сорок, выбрался из-за айсберга на открытое

место и вновь поднял руку с прибором. Его крестовина с полушариями слилась в еле

уловимый нимб. Отсчет показал, что здесь ветер несся со скоростью свыше 37 метров в

секунду. И это над самой поверхностью льда. Что делалось в вышине и дальше в море

– сказать невозможно.

Дышать было трудно. Подняться я не мог. Пришлось возвращаться ползком.

Ветер такой силы на Северной Земле мы наблюдали впервые. Раньше мы

переживали чуть ли не все ветры, имеющие наименования по шкале: слабые, свежие,

резкие, сильные, очень сильные и штормовые; но в такой еще не попадали. Над нами

неслась уже не буря, а настоящий ураган.

Во время вылазки я еще крепче стянул палатку. Теперь она совсем сплющилась,

площадь парусности ее стала ничтожной. Уверенность в устойчивости нашего убежища

укрепилась. Мы уже более спокойно ждали улучшения погоды.

Весь день буря пела свои дикие песни. А вечером неожиданно начала стихать.

Через полчаса ветра точно не бывало. Наступил полный штиль. Тишина наступила

внезапно, словно бурю мы видели только в кошмарном сне.

Лагерь сразу оживился. Начали кормить собак. Потом собрались было

«распаковывать» палатку. И хорошо, что не начали с нее.

Я взглянул в море. Там опять в бешеном хороводе неслись снежные вихри.

– Сейчас начнется у нас!

И действительно, не прошло и четверти часа, как ураган вновь обрушился на нас.

Разница была лишь в том, что теперь ветер несся не с моря, как раньше, а с

противоположной стороны – с ледникового щита.

Через час опять наступила полная тишина, которая очень скоро сменилась ревом

ветра, и снова со стороны моря. И так до поздней ночи. Было похоже, что мы находимся

в районе одного смерча, передвигающегося на небольшом пространстве, и направление

ветра зависит от того, с какой стороны от нас бушует смерч.

Так под эту музыку мы и заснули, когда солнце стояло на севере. Разбужены были

ветром на следующий день, 11 мая; солнце было уже на востоке. Правда, буря уже

кончилась. Только шквальный ветер все еще достигал иногда 12—13 метров в секунду.

[242]

Я починил свои сани. Потом мы измерили высоту надводной части нашего

айсберга. Она оказалась равной 24,3 метра. Вершина ледяной горы была почти

горизонтальной, и среднюю высоту ее можно было принять за 20 метров.

Следовательно, общая толщина льдины колебалась где-то между 120 и 140 метрами.

Надо отметить, что таких великанов мы встречали немного. Только в узкой части

пролива Красной Армии, вблизи мощного ледника, их было достаточно.

К концу дня наш охотник без особых усилий уже мог смотреть через очень

темные снежные очки. А на следующий день, 12 мая, мы снялись с лагеря.

Погода вновь закапризничала. Еще до того как мы тронулись в путь, повалил

густой снег, а на небе не осталось ни одного просвета. Весь день снегопад то

прекращался, то возобновлялся, а небо долго оставалось покрытым сплошными

облаками.

В такую погоду мы с Журавлевым, обычно по очереди, шли впереди. Это был

совсем не легкий труд. Езда на собаках с гружеными санями сильно утомляет. То и дело

приходится или отводить сани от встречного препятствия, или притормаживать их на

склоне, или помогать собакам выдернуть тяжелый воз на подъем. К концу большого

перехода путник чувствует себя очень усталым и мечтает об отдыхе.

Ведущему надо беспрерывно думать о курсе, выбирать проходимый путь, следить

за дорогой и выдерживать по возможности постоянный темп движения.

Теперь ко всему этому прибавилась еще опасность переутомить глаза и заболеть

снежной слепотой. Солнечный свет, отраженный снежными полями и рассеянный

атмосферой, сильно раздражает сетчатку глаза и вызывает острое воспаление ее. Это и

есть снежная слепота.

Особенно опасны весенние дни с рассеянным светом, когда небо закрыто

облаками. В такие дни в Арктике все одинаково бело: и небо, и снег, и льды. Нет ни

линии горизонта, ни раздела между белым небом и землей, покрытой снегом, ни

разницы между расцветкой льда и снега. Из-за отсутствия теней светлые предметы в

такие дни становятся невидимыми. Часто торчащая льдина или высокий заструг,

остаются незаметными до тех пор, пока не споткнешься или не ударишься о них. А

отдаленные темные предметы кажутся висящими в воздухе. Это затрудняет съемку и

еще больше утяжеляет работу ведущего.

Бывает, что на белом пространстве нет ни одной сколько-нибудь заметной темной

точки. В таком случае курс прокладывается на какой-нибудь еле видимый торос,

полузасыпанный снегом и как бы плавающий в небе, на камень или даже на [243]

снежный заструг. Как правило, отдельные ходы не превышают в этих случаях сотни

метров. Но и на таком расстоянии достаточно на одно мгновение выпустить из поля

зрения намеченную точку, чтобы потом уже не найти ее. Поэтому приходится управлять