Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

собаками, не отводя взгляда от точки, на которую проложен курс. Если к этому еще

добавить постоянную необходимость смотреть под ноги, чтобы не споткнуться или не

попасть в трещину, то станет понятным, насколько у ведущего должно напрягаться

внимание и утомляться зрение.

У нас, конечно, были очки-консервы. Я всегда предпочитал желтые. Очки должны

спасать глаза от влияния рассеянного света. Но всегда носить их – трудновыполнимое

условие. Когда возишься с санями в 400 килограммов весом, при любом морозе капли

пота не только щекочут спину, но и катятся со лба и заливают глаза. Запотевают и

стекла очков, какого бы цвета и системы они ни были. И вот протрешь их раз, протрешь

два, три, четыре... и, наконец, уже не знаешь, чем заниматься – протирать очки или все

же итти вперед. Конечно, последнее всегда кажется важнее. И чтобы итти, сдвинешь

очки на лоб или сунешь их в карман. Пройдешь так полчаса или час, пока не осилишь

трудного участка пути. И этого бывает вполне достаточно, чтобы заболеть снежной

слепотой.

Итак, мы снялись с лагеря 12 мая. Журавлев еще не совсем поправился и часть

пути сидел с завязанными глазами на своих санях. Я весь переход должен был итти

впереди и устал больше обычного, хотя дорога оказалась не такой уж страшной, как

представлялось издали.

Сначала мы отыскали сносный путь вдоль ледника, потом, в надежде обойти

ледяные горы, постепенно отклонялись к востоку. Часа два продвигались без особых

помех. Айсберги достигали 500—600 метров в поперечнике и часто по высоте не

уступали тому гиганту, у подножья которого мы пережидали бурю. Но чем мористее мы

двигались, тем реже они попадались. Мелкие трещины в окружающем их морском льду

не представляли ни опасности, ни особых препятствий.

Потом я заметил, что край ледникового щита отодвинулся от береговой черты и

начал отклоняться к северо-западу. Дальше Земля сильно понижалась. Берег еле

улавливался взглядом и едва поднимался над морскими льдами, но зато далеко

выдавался к востоку, образуя широкий, плоский мыс. С юга, почти по касательной к

оконечности мыса, лежала высокая гряда торосов; а с морской стороны ее мы

наткнулись на свежую, открытую трещину, достигавшую в отдельных местах ширины

трех метров. Торошенные льды, прижатые [244] к мысу, не обещали ничего хорошего, а

за трещиной простиралась вдоль берега широкая полоса совершенно ровного льда.

Переправившись через трещину, мы избежали пути по торосам и более восьми

километров прошли по отличной дороге.

При съемке мыса столкнулись с картиной, в которой не сразу удалось разобраться.

К счастью, снегопад к этому времени прекратился, местами заголубело небо и

видимость улучшилась.

Это несколько облегчило нашу задачу.

Среди прибрежных льдов мы увидели большое скопление невысоких

конусообразных, еле прикрытых снегом песчано-галечных холмиков. Они полукругом,

шириною до четырех-пяти километров, лежали с южной стороны мыса, потом более

узкой полосой опоясывали его с востока и значительное пространство захватывали к

северу от мыса. Скорее всего они представляли собой поднимающиеся над водой

возвышенности широкой отмели, являющейся, в свою очередь, моренными

отложениями исчезнувшего на этом участке ледника. Точно проследить линию

коренного берега Земли из-за этой отмели было почти невозможно – так полого и

незаметно он переходил в самую отмель, а снежный покров еще больше маскировал их

границу.

Мысу дали имя Розы Люксембург.

Когда заканчивали съемку мыса, погода совсем разгулялась. Солнце залило светом

бескрайные заснеженные пространства. Далеко на юге вырисовывались мыс

Ворошилова и высоты, уходившие от него к фиорду Матусевича. Только что выпавший

пушистый снег блестел и искрился. Им можно было залюбоваться. Но случай с

Журавлевым, только что снявшим с глаз повязку и сидевшим на санях в самых темных

очках, не поощрял к этому. За этот переход я, повидимому, тоже перенапряг зрение,

чувствовал в глазах легкое покалывание и старался не смотреть на снежную

поверхность.

Край большого ледникового щита совсем повернул на запад. Он-то, по всем

признакам, и был принят экспедицией, открывшей Землю, за северную ее оконечность.

Низкий берег, вдоль которого мы теперь шли, не мог быть видимым с кораблей.

Новый лагерь мы разбили поздно вечером, на 38-м километре пути. Он находился

не только дальше сплошной линии, обозначавшей восточный берег Земли, но и за

пределами пунктира. Мы вообще вышли за пределы старой карты. Где-то впереди

лежала северная оконечность Северной Земли. Некоторые признаки указывали, что эта

точка совсем недалеко. [245] Ярко выраженный темный сектор неба опоясывал

горизонт от северо-востока до северо-запада. Темная окраска неба могла быть только

отражением открытой воды. Недаром туда летели стаями чистики, люрики и белые

чайки. Даже куличок-песчаник, сегодня впервые замеченный нами в этом году,

промчался туда же. Значит, где-то в пределах этого темного сектора и кончалась

Северная Земля.

На какой широте находилась крайняя северная точка Земли, должны были

показать ближайшие дни. Мы уже были полны нетерпения достигнуть этой точки.

Желание увидеть ее и отметить на белом листе карты опережало нас.

Мыс Молотова

Погода становилась все более неустойчивой. Пасмурное небо, очень низкая

облачность, а главное, густые снегопады все чаще лишали нас возможности вести

съемку, вынуждали подолгу сидеть в палатке и томиться вынужденными задержками.

Ранним утром 13 мая, при очень плохой видимости, мы все же решили

продолжать путь, но пока запрягали собак и увязывали груз, погода окончательно

испортилась. Засвежел до этого слабый юго-восточный ветер и повалил такой густой

снег, что ни о какой съемке, особенно при характере здешних берегов, не могло быть и

речи. Пришлось отпрячь собак, распаковать сани и весь день просидеть на месте.

Основное занятие в таких условиях – наблюдение за барометром. В этот день

оно, как и всегда, было не только скучным, но и не обещало улучшения погоды.

Накануне, в полдень, атмосферное давление равнялось 756,0 миллиметра, к 7 часам

утра оно упало до 750,9, в полдень барометр показывал уже 746,7, а еще через три часа

– только 745,7.

Цифра угрожающая. Моряки при таком падении давления уже готовили бы свой

корабль к жестокому шторму. Мы тоже готовы были принять любую бурю. Палатка

стояла прочно, а сами мы, пожалуй, были бы рады хорошей встряске в атмосфере.

После нее можно было бы ожидать изменения погоды к лучшему.

Но ни шторма, ни бури не получилось. Здесь нередко мы попадали в жестокую

бурю при очень высоком стоянии барометра и часто убеждались, что падение давления

отнюдь не обязательно сопровождается штормом.

Так случилось и на этот раз. Правда, свежий и очень неровный ветер, при густом

снегопаде, развел за стенками [246] палатки заметную метель и лишил нас возможности

вести съемку, а следовательно, и продвигаться на север к желанной цели, но все же

бури, сопровождающей такое падение давления в южных морях, не было. Поднявшаяся

метель отнюдь не походила на шторм, ее голос скорее напоминал мяуканье котенка, чем

вой волчьей стаи.

– Не метель, а канитель! – ворчал охотник.

Но эта «канитель» держала на месте, что и раздражало нас. Мы то и дело

заглядывали на барометр, высовывались из палатки, пока не убедились, что на метель

сердиться бесполезно, надо запастись выдержкой.

Отмеченный минимум давления оказался предельным. Больше восьми часов

стрелка анероида не двигалась с места. Ветер и снегопад продолжались. Видимость не

превышала 40—50 метров. Потом давление стало медленно подниматься, и еще

медленнее начала улучшаться погода.

Наконец снегопад прекратился, ветер стих, облачность рассеялась, и мы, после

полуторасуточного томления, двинулись дальше на север.

Следующая стоянка была сделана уже днем 14 мая после 35-километрового

перехода. На всем протяжении генеральное направление нашего пути шло на северо-

запад, в соответствии с направлением берега Земли. Берег попрежнему был низким,

сложенным песками и глиной и окруженным отмелями. Отмели заканчивались

многолетним, когда-то торошенным льдом. Все острые кромки старых торосов успели

обтаять и сгладиться. Надо думать, что когда-то эти льды, выжатые из моря, сели на

мель и уже не могли с нее сняться.

Вообще в ландшафте здесь безраздельно господствуют мягкие линии. Ни одного

излома, ни одного резкого поворота или подъема. Берег настолько отлогий, что не

всегда с первого взгляда можно понять, где ты находишься – на берегу или на льду.

Иногда нам приходилось раскапывать снег, чтобы точно знать – земля или лед под

нами. Только остатки сгладившихся торосов на границе отмели да приливо-отливная

трещина помогали ориентироваться.

Высоты в глубине Земли были незначительными и тоже отличались мягкостью

своих очертаний. Резко выделялся только все еще хорошо видимый пройденный нами

ледниковый щит. Но и его высота с этой стороны была небольшой. Лишь в конце

перехода впереди обозначилась новая куполообразная возвышенность.

В пути мы видели несколько стаек чистиков, летевших с северо-запада, а

навстречу им – впервые замеченную в этом году стаю моевок. Кроме них, вообще

первый раз на Северной Земле, увидели полярную сову. [247]

На береговом торосе, под которым разбили лагерь, обнаружили следы трех

медведей. Журавлев был уже готов пуститься на поиски зверей, но пришлось отклонить

это намерение. В медвежатине мы пока не нуждались, путь из-за выпавшего снега был

тяжел, а перегружать сани мясом прозапас было не в наших интересах, тем более, что

погода вновь испортилась, качался новый снегопад, который должен был еще больше

ухудшить дорогу.

Непогода опять удлинила наш отдых, хотя мы не испытывали в этом никакой

нужды. Восемь-девять часов и для нас и для собак было вполне достаточно, чтобы

восстановить силы для любого перехода, а снегопад задержал нас на целых

девятнадцать часов. Небо снова покрылось облаками. Валил такой густой снег, что

ничего нельзя было рассмотреть далее 30—40 метров. Температура воздуха поднялась,

давление опять упало. Снег на парусине палатки начал таять.

Только днем 15, мая нам удалось двинуться дальше. Боясь упустить

установившуюся погоду, мы были вынуждены оставить в покое двух медведей,

появившихся в районе нашего лагеря. Настроение охотника было испорчено почти на

весь переход.

Характер берега почти не менялся. Лишь впереди попрежнему виднелась

небольшая куполообразная возвышенность. Путь из-за рыхлого снега был очень труден.

Медленно, но неуклонно мы с каждым шагом приближались к щиту, поблескивающему

на фоне темного неба.

Этот день ознаменовался примечательным событием. На 15-м километре мы

подошли к маленькому мыску, рядом с которым возвышался свежий береговой торос.

Поднявшись на вершину ледяной гряды, километрах в четырех-пяти к северу увидели

открытую воду. Не вскрытые льды, а настоящее чистое, свободное от льдов море! По

перелету птиц и «водяному» небу мы уже давно предполагали наличие на севере

открытой воды, но думали, что это более или менее крупные разводья среди

взломанных льдов. Открывавшаяся картина превзошла все наши ожидания. В пределах

хорошей видимости на воде не было ни одной льдины, и даже вдали на небе не

замечалось никаких признаков характерного для льдов белесоватого отблеска. Странно

было видеть такое море в первой половине мая за 81-м градусом северной широты.

Еще через несколько часов подошли вплотную к подножию давно замеченной

возвышенности. Она оказалась новым ледниковым щитом. Погода к этому времени

разгулялась, несмотря на то, что давление все еще было очень низким. Решили

воспользоваться солнцем и провести астрономические наблюдения. От последнего

астрономического пункта нас [248] отделяло более 100 километров. Надо было

уточнить наше местонахождение.

Лагерь разбили очень быстро. Обычно мы тратили на это 30—40 минут. На этот

раз надо было спешить. Мы остановились в 17 часов 40 минут и уже в 18 часов должны

были принять сигналы времени. На распаковку саней и разбивку палаток потратили

всего лишь 8 минут, а на установку радиоприемника и антенны только 4 минуты. Таким

образом, через 12 минут после остановки все было готово к приему радиосигналов

времени.

16 мая стало для нас торжественным днем.

Район вокруг нашего нового лагеря был сложен небольшим ледниковым щитом,

высшая точка которого была расположена несколько южнее лагеря. Ледник отлого

спускался к морю и только в одном месте, в северо-восточной части, на очень

небольшом протяжении образовывал отвесный шестиметровый обрыв. Около него тихо

лежало открытое море.

Здесь сливались воды двух морей – Карского и Лаптевых. К северу начинался

Центральный бассейн Северного Ледовитого океана. Мы стояли на крайней точке суши

в этом секторе Арктики. Повидимому, где-то недалеко к северу должен лежать уступ

материковой платформы, после которого начинаются большие океанические глубины.

Чистое от льдов море уходило на север за пределы хорошей видимости. Даже с

ледникового купола, откуда горизонт значительно расширялся, мы не могли увидеть в

море никаких признаков льдов. Примыкавшая к мысу с юго-востока кромка припая

прослеживалась в этом направлении километров на пятнадцать, потом отклонялась к

востоку и терялась, за пределами видимости. Кромка была слегка торошенная и

сложена из льдин удивительно интенсивного яркоголубого цвета, напоминавшего

лазурь глетчерных льдов. Однако не могло возникнуть никакого сомнения, что это были

остатки недавно стоявших здесь ровных морских льдов очень молодого возраста.

На воде было много моевок, люриков, чистиков и бургомистров. Большими

стаями носились белые полярные чайки. На льду можно было видеть старые следы

медведей. Но за весь день мы видели всего лишь одну нерпу, хотя очень тщательно

наблюдали за морем.

Время от времени с севера набегали полосы тумана. Облачность резко менялась.

Иногда крупными хлопьями падал снег. Солнце то и дело пряталось за тучи. В такие

минуты снежные поля тускнели, изломы льда теряли свой лазурный цвет, а, море

казалось еще темнее – почти черным. Темное водяное небо полукольцом охватывало

горизонт, и по нему [249] можно было приближенно судить о направлении неизвестного

нам западного берега Земли.

Так выглядела северная оконечность Северной Земли в день первого достижения

ее людьми. Этими людьми были мы – посланники советского народа. Только Вася

Ходов не присутствовал здесь, но и его труды в немалой доле были вложены в это дело.

Наши общие усилия привели нас сюда. И теперь, остановив собак и сидя на санях, мы

долго молча смотрели на открывшуюся картину и вновь переживали все трудности и

радости пути.

Наш лагерь, черневший на девственном белом поле льдов, несмотря на суровость

окружающего пейзажа, был в этот день оживленнее, чем обычно. Мы праздновали наше

достижение крайней точки Северной Земли. Эту точку было решено назвать мысом

Молотова. Новое название тут же появилось в наших журналах съемки и в путевых

дневниках.

* * *

Крайнюю точку Северной Земли мы должны были закрепить на карте особенно

тщательными астрономическими наблюдениями. Естественно, что эту работу хотелось

сделать поскорее. Но погода стояла преимущественно пасмурная, и никаких признаков

быстрого улучшения ее не было. Поэтому в лагере устраивались основательно, с

расчетом на возможную длительную стоянку. И не ошиблись.

Трое суток мы оставались в этом лагере. В первый день из-за облачности вообще

не удалось приступить к наблюдениям. 17 мая почти беспрерывно держалась пасмурная

погода, дул легкий северо-восточный ветер, налетал туман и порошил снег. Солнце

лишь изредка проглядывало сквозь облака. Его края были настолько нечетки, что вести

наблюдения было совершенно невозможно. Все же на короткое время облака

разбежались, и это дало возможность определить широту. Но определение долготы и в

этот день сделать не удалось.

Мы вели наблюдения за морем или сидели в палатке, просматривали путевые

записки, занимались починкой одежды и пока довольно благодушно поругивали погоду.

К концу дня все это начало надоедать. Решили заняться своим туалетом, устроить баню,

помыться и постричься.

Со дня выхода с базы у нас не было возможностей заняться собой, и, признаться,

выглядели мы не очень привлекательно. Рубашки и штаны из шелковой прорезиненной

материи, защищавшие от сырости наши меховые костюмы, уже давно потеряли свой

прежний вид, покрылись пятнами жира, обтрепались и во многих местах успели

порваться. Ввиду того, что [250] не было сильных морозов, мы не обращали внимания

на свои бороды, и они у нас сильно отросли.

Последнюю неделю мы мечтали о бане. Устроить ее было не так-то просто. Но

чему не научит необходимость. Даже в условиях санного похода в Арктике можно

устроить баню. Для этого надо набрать плавника, разжечь на галечной косе большой

костер с таким расчетом, чтобы площадь костра была несколько больше площади,

занимаемой под палатку. Через несколько часов горения костра, даже при сильных

зимних морозах, галька не только оттает на некоторую глубину, но и разогреется в

такой мере, чтобы заменить парную каменку. Теперь остается отгрести в сторону

оставшиеся от костра головешки, угли и золу, а на горячее место быстро поставить

палатку. При морозах до 12—15° вполне достаточно только полотнища палатки, а при

более низких температурах лучше накрыть ее еще брезентом. Чтобы не обжечь ноги,

надо бросить на горячую гальку старую моржовую шкуру или, еще лучше, крышку от

продуктового ящика – и баня готова. Если вы не забыли, пока горел костер, согреть

необходимое количество воды, теперь можно не только помыться, но и попариться.

Достаточно плеснуть на раскаленный пол холодной воды, чтобы вся палатка

наполнилась горячим паром, ничем не уступающим пару в любой бане.

К сожалению, здесь, на мысе Молотова, в нашем распоряжении не было не только

ни одного плавникового ствола, но даже и маленькой щепочки. А если бы были даже

сотни кубометров дров, то все равно мы не смогли бы нагреть ледниковый щит,

слагающий крайнюю точку Северной Земли и лежащий у нас под ногами. Зато были

другие благоприятные условия. Термометр показывал всего лишь около 10° мороза. Мы

решили, что у нас нет никаких причин лишать себя удовольствия помыться.

Палатку накрыли брезентом. Разожгли оба имевшихся примуса. В трехлитровых

банках из-под пеммикана, в чайнике и в бидоне из-под керосина нагрели достаточно

воды, натопленной из льда. Под ноги бросили фанерные крышки от ящиков, защитив

ступни от льда. И прекрасно помылись.

После «бани» на ледниковом щите мы были по-настоящему счастливы.

Справедливости ради необходимо предупредить: если недостаточно опытный человек

попадет в условия, сходные с нашими, и решит искупаться по такому же методу, то он

должен соблюдать следующее: начинать купание надо с ног, пока не снимая шерстяной

фуфайки и меховой шапки. Сделать это можно лишь после того, как нижняя часть тела

будет не только помыта, но и достаточно тепло одета. Если не послушаться этого

мудрого совета и начать мыть в первую [251] очередь голову, то придется, чтобы не

оледенели волосы, сейчас же надеть на мокрую голову шапку. И второй совет: хорошо

после такого «купания» выпить чаю с коньяком (для любителей не возбраняется,

конечно, и чистый коньяк, если он имеется в достаточном количестве) и поплотнее

закутаться в спальный мешок, что помогает человеку, вышедшему из «бани», поскорее

согреться, перестать стучать зубами и крепко заснуть.

* * *

Проснувшись через несколько часов после купания, мы увидели вокруг себя ту же

картину, что и раньше. Попрежнему небо было обложено облаками. Началось томление

от безделья. Утром 18 мая я записал в свой дневник:

«Заманчиво открыть северную оконечность Северной Земли. Лестно

раскинуть на ней свой лагерь. Приятно пережить гордое чувство

первооткрывателя. Но сидеть здесь без дела и скучновато и досадно.

Прошло трое суток, как мы остановили здесь свои упряжки. Солнце в нужные

моменты, словно нарочно, закутывается в облака и туманы, а мы не можем уйти

отсюда, не увидев светила. Надо точно определить географическую долготу мыса

Молотова.

То и дело смотрим на небо. В определенное время, приготовив хронометры, стоим

у теодолита и, подняв к небу лица, начинаем просить: «Ну, солнышко! Ну, милое,

хорошее! Покажись же!»

Ничто не помогает. Минуты, нужные для наблюдений, проходят даром.

Возвращаемся в палатку и начинаем заниматься кухней, потом засыпаем. Проснувшись,

вновь выжидаем время наблюдений, опять смотрим на небо. А солнца все нет и нет.

Даже не видно, в какой стороне оно находится, – настолько плотны скрывающие его

облака. Определить его местонахождение можно только с помощью хронометра и

компаса.

Провести наблюдения опять не удается. Мы идем в палатку и принимаемся за

чаепитие. Не полярное путешествие, а какой-то сплошной курорт. Но нам необходимо

продолжать путь. Каждый лишний день вынужденного бездействия бесполезно

расходуется продовольствие, собачий корм и топливо, а главное – драгоценное время.

Сейчас мы находимся лишь на половине северного маршрута, а ведь нам предстоит еще

другой маршрут – в центральную часть Земли. Когда же мы сможем в него выйти?

Кто не возражает против лишнего дня стоянки, так это наши четвероногие друзья.

Они полностью получают свои порции [252] пеммикана, наслаждаются относительным

теплом и лежат, вытянув лапы, а для развлечения время от времени ворчат и

перелаиваются между собой.

Надо признать, что наши собаки оказались совсем не плохими работниками и

полностью рассеяли все первоначальные сомнения в их достоинствах. За этот поход

погиб только один Серко, да и то не от работы, а в драке с Бандитом; потом отбился в

дороге Гришка – толстый, жирный лодырь, не желавший работать. Остальные усердно

трудятся и честно зарабатывают свои порции пищи. Несмотря на солидную нагрузку,

если нет на пути торосов или глубокого, рыхлого снега, мы почти всегда можем сидеть

на санях.

Пока в этом маршруте мы путешествуем с достаточными удобствами и не

отказываем себе ни в чем, что может быть доступным в санном путешествии. Нет

опасений, что эти условия могут резко измениться и в будущем. Мы располагаем

достаточными запасами продовольствия и силами, чтобы обогнуть с запада эту часть

Земли и выйти к продовольственному депо на мысе Серпа и Молота.

Но все-таки время дорого. «Великое сидение» на мысе Молотова начинает

нервировать. Хоть бы скорее увидеть солнце и тронуться к западным берегам Земли!»

Эту запись я закончил в 10 часов, когда затянутое тучами небо не обещало

изменений в погоде. Но скоро, словно вняв нашим мольбам, оно начало очищаться от

облаков. Появилось долгожданное солнце. Сейчас мы были рады ему больше, чем когда

бы то ни было. К вечеру определение астрономического пункта было закончено.

Воспользовавшись отличной видимостью, мы еще раз поднялись на самую

высокую точку ледникового щита и вновь осмотрели море. Оно было таким же, как и

три дня назад. Совершенно чистая от льдов вода уходила за пределы горизонта. Потом

мы подъехали к самой воде.

Глубина моря, примыкавшего вплотную к ледниковому щиту, была

незначительной. Вероятно, часть ледника лежала в воде, а настоящий, низменный берег,

возможно, находился где-то под ледниковым щитом, несколько южнее современной

черты моря. Температура морской воды едва достигала – 1,8°. Попрежнему здесь было

много птиц и, как прежде, отсутствовали тюлени.

Открытое море продолжало интересовать нас. Повидимому, это явление было

целиком связано с общим дрейфом льдов из моря Лаптевых в Центральный полярный

бассейн и с тем, что льды, вскрытые постоянным ледовым потоком с юго-востока,

отогнаны от мыса Молотова ураганом, пережитым нами 10 мая. [253]

В 1913 году суда Гидрографической экспедиции были близки к этой точке с

востока, а в 1930 году почти так же близко с запада подходил к ней «Седов».

К сожалению, в обоих случаях не ставилась задача обхода Северной Земли, и,

возможно, лишь поэтому мыс Молотова не был открыт до нас.

Мысль о возможности прохождения здесь кораблей была очень заманчивой.

Воображение рисовало суда на фоне ледникового щита мыса Молотова. Но реально

нельзя было не считаться с постоянной тяжелой ледовой обстановкой в Карском море и

с неминуемой борьбой со льдами, выносимыми в Центральный полярный бассейн из

моря Лаптевых.

Ясно было лишь одно – много еще предстояло работы советским

исследователям, много еще в Арктике было нерешенных проблем.

* * *

Теперь, когда солнце не так уже было нужно, оно ярко светило всю ночь. И только

утром, когда мы собирались покинуть мыс Молотова, оно опять скрылось за облаками.

На астрономическом пункте надо было поставить какой-нибудь прочный знак,

чтобы в будущем найти точное место наших наблюдений. Обычно мы выкладывали

каменный гурий, но здесь не было ни камня, ни другого материала, кроме льда. Сами

мы тоже никакими строительными материалами не располагали. Поэтому в точке, где

стоял теодолит, пришлось поставить всего лишь тонкую бамбуковую вешку. Под ней

вкопали в лед бидон из-под керосина, к ручке его привязали бутылку с запиской о

нашей экспедиции, пройденном пути, открытии северной оконечности Земли, о

присвоении ей имени товарища Молотова, со сведениями о наших дальнейших

намерениях и запасах продовольствия.

19 мая мы покинули мыс Молотова. Он остался таким же, каким мы его увидели

впервые – белым, строгим и суровым. Долгие века этот кусочек земли ждал человека,

пока его не достигли советские люди. Теперь каждый географ, каждый моряк и каждый

школьник будет знать, что Северная Земля заканчивается мысом Молотова, открытым

16 мая 1931 года советской экспедицией.

Веселый месяц май

Мыс Молотова, являвшийся поворотным пунктом нашего похода, остался позади.

Мы повернулись затылком к северу и двинулись назад, но не по проторенной дороге, а

вновь по [254] целине. Наши собаки бежали на юго-запад, вдоль отлогого склона

ледника. Начались западные берега Земли, не виданные даже нами, а ведь мы уже

вправе были считать себя аборигенами здешних мест.

Охотник был не в духе. Кроме старых медвежьих следов да иногда пролетавших

чаек, он не видел здесь других признаков жизни.

– Это не край земли, а край света, – наискосок через улицу от самого чорта! —

ворчал охотник. – Сюда даже звери не заходят!

Раздраженный отсутствием зверя, он явно преувеличивал. Многочисленные

старые следы медведей опровергали его выводы.

Но сейчас, если не считать птиц, живности здесь действительно было мало. При

наличии вскрытых льдов и больших пространств воды можно было бы рассчитывать на

гораздо большее.

За одиннадцать суток со дня ухода с мыса Ворошилова мы лишь два раза

пересекли свежий медвежий след, убили одного и подарили жизнь пяти зверям,

бродившим недалеко от наших стоянок, севернее мыса Розы Люксембург. Кроме того,

дважды видели след песца и ни разу не замечали следов лемминга, а за четыре

последних дня наблюдений за открытым морем увидели только одну нерпу.

Отсутствие лемминга было понятно: сплошные ледники и разделявшая их узкая,

лишенная растительности полоса песков и илистых отложений не могли быть

благоприятными для жизни этого зверька. А с леммингом неразрывно связано и

существование, песца. Если в середине зимы песцы бродят в поисках пищи и по

морским льдам, то теперь, после спаривания, они выбирают места, богатые

леммингами и птицами. В этом мы убедились в районе фиорда Матусевича и на южном

берегу пролива Красной Армии.

Труднее было понять почти полное отсутствие тюленей. Мы знали, что в районе

островов Седова тюлени хотя и немногочисленны, но все же водятся на протяжении

всей зимы, и еще в марте били их на открытой воде у острова Голомянного. Расстояние,

отделявшее нас от тех мест, было не таким большим, чтобы играть какую-нибудь роль.

Единственно, чем можно было объяснить исчезновение нерп, это откочевкой их к

северу вместе с кромкой пловучих льдов. Предыдущей осенью мы не раз были

свидетелями отхода тюленей от берега при появлении на горизонте ледяных полей, а

возвращался зверь вместе с приближением льдов к островам. Кромка льдов летом

изобилует жизнью. Но сейчас тюлени вряд ли могли рассчитывать там на обильный

корм, так как до периода [255] цветения планктона было далеко. Повидимому, только

выработанный тысячелетиями условный рефлекс и инстинкт сейчас гнали животных к

кромке пловучих льдов.

Малочисленность медведей объяснялась легче. Они обычно ищут добычу среди

пловучих льдов и вместе с ними унесены к северу в бурю 10 мая.

Все эти рассуждения, казавшиеся вполне логичными и достаточно

обоснованными, я изложил Журавлеву. Но никакая логика не могла убедить охотника.

Солнце, проводившее нас с мыса Молотова, словно выполнив свои обязанности,

давно уже скрылось за сплошными облаками. Стояла сырая, теплая погода. Сани

скользили легко. Отдохнувшие собаки весело уносили нас все дальше.

Ледниковый щит, образующий мыс Молотова, отвернув на восток, кончился. Его

сменил опять низкий и голый берег, ни в чем не отличающийся от берега восточной

стороны Земли. Так же как и там, перед нами тянулись отмели с многочисленными,

напоминавшими муравейники, буграми, слабо поднимающимися над уровнем моря.

Иногда отмели заканчивались почти у самого берега, уступая место грядам

многолетних торошенных льдов, а порой они расширялись до семи-восьми километров

и в этих случаях сменялись молодыми льдами со всеми признаками зимнего

торошения.

На берегу, среди песков, мы нашли обломки окремнившегося дерева.

Происхождение этих находок пока оставалось для нас загадкой.

По мере удаления от мыса Молотова мы уходили и от открытого моря. К полуночи

резко очерченный край темного «водяного» неба уже прерывался на северо-северо-

востоке. К западу море сплошь покрывали сильно торошенные льды, неподвижные в

пределах видимости. Еще реже здесь попадались старые медвежьи следы.

Мы в это время были уже в 36 километрах от северной оконечности Земли. Это

неплохой переход. Пора было раскинуть новый лагерь.

Устройство на ночлег заняло немного времени. Накормив собак и поужинав,

забрались в спальные мешки и тут же заснули. Но через четыре часа были разбужены

воем ветра. Палатку лихорадило. Ее наветренная юго-западная сторона надувалась,

точно парус, а противоположная оглушительно хлопала. За парусиной крупными

хлопьями хлестал густой снег. Он успел засыпать большую часть собак. Метель

бушевала в полную силу. Так развлекался здесь веселый месяц май.

Пришлось покинуть спальные мешки и закрепить палатку. После этого ничего не

оставалось делать, как вновь поглубже [256] запрятаться в спальные мешки. Но уже не