Текст книги "По нехоженной земле"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

линьку.

12 июля 1931 г.

Тронулись в дорогу около полудня. Там, где накануне по узкой перемычке

выбрались на берег, сегодня путь уже не существовал. Насилу перебрались на морской

лед. Через два часа, обогнув мыс, увидели знакомые места.

На севере синели возвышенности мыса Серпа и Молота, а к северо-западу

виднелась узкая-узкая полоска земли. Это был полуостров Парижской Коммуны,

замыкающий залив Сталина. К западу от него, почти неуловимой линией, намечались

острова Седова. В конце их находилась база экспедиции – там лежал конец нашего

трудного путешествия.

Повеяло чем-то родным, теплым и близким. Даль сулила нам покой и отдых.

Измучились мы сильно, обросли и оборвались, похожи на бездомных бродяг или каких-

то пещерных жителей. Еще больше измучены и требуют отдыха наши собаки.

Однако мы далеки от сознания победы и радости оконченного дела. Дорога

поистине страшна. Сколько времени мы будем добираться до синеющей вдали линии,

неизвестно. Самый тяжелый вариант нашего путешествия – возможность быть

отрезанными вскрывающимися льдами от базы – все еще не исключен. Поэтому и

успокаиваться еще рано. Необходимо собрать все силы, упорно, шаг за шагом

пробиваться вперед и стойко переносить трудности. А их еще немало.

Сегодня прошли 16 километров. Двигались уже по льду залива Сталина. Вблизи

берега лед здесь не вскрывался, повидимому, много лет. Он когда-то был торошенным.

С годами все вершины торосов стаяли, и вместо них остались лишь высокие

округленные бугры. Среди них вода разъела глубокие ямы. Ежеминутно собаки и сани

погружались в воду и тут же должны были подниматься на очередной бугор. Ледник

снова захватил берег. Помня вчерашний кружевной лед, мы старались держаться от него

на почтительном расстоянии. Начали попадаться перпендикулярные берегу трещины,

настолько широкие, что представляли трудности для переправы. Резкий холодный ветер

с юго-запада дополнял все испытания пути. Собаки теряли силы. На 10-м километре

отказался итти Архисилай. Бедняга бежал в лямке до последних сил. Наконец лег прямо

в воду и не мог встать. Большего от него требовать нечего. Положил на сани. Еще через

два [311] километра рядом с ним положил Юлая. Я остался без передовика. Роль

передовика стал выполнять сам, забегая то справа, то слева от упряжки и направляя

собак на нужный путь. Перед концом перехода свалился в одно из бесчисленных озер.

Вода дьявольски холодна. Поистине нужно иметь собачье терпение, чтобы переносить

ее ежедневно.

Наконец мы опять добрались до конца ледникового щита. Край его отвернул в

глубь Земли. Рядом лежал берег, усыпанный цветами полярного мака. Мы попытались

выбраться на этот цветущий берег, показавшийся нам раем. Но рай, как и полагается,

оказался недоступным. Широкая трещина и заберег позади нее преградили нам путь. В

рай можно было попасть только в лодке, но перевоза здесь не было. И собаки и сами мы

были настолько измучены, что искать где-нибудь переправы не было сил. Лагерь

разбили на остатках снегового забоя, у подножья ледника, между двумя широкими

трещинами. Другого сухого места не нашлось. Будем надеяться, что за ночь трещины не

разойдутся.

Сейчас я сижу в спальном мешке и все еще стучу зубами после холодного

купанья. Сварили крепчайший кофе, всыпав в чайник последние запасы его.

13 июля 1931 г.

Тот же юго-восточный ветер, только значительно усилившийся. В полдень

температура воздуха в тени +1,2°. При свежем ветре, в не успевшей просохнуть одежде

такую температуру воспринимаешь как холод.

Время от времени налетает туман. Такими же перемежающимися зарядами идет

дождь.

Весь день провели за осмотром местности и выяснением своего положения.

Оставив собак, мы пешком пошли на разведку.

Ледник здесь образует отвесную стену от 15 до 20 метров высотой. Весь уступ

стены зимой был занесен огромным снежным забоем. Сейчас забой оторвался от

ледниковой стены и несколько осел. Глубокие трещины внизу заполнены водой. На

счастье, все они вклиниваются, заходят друг за друга и образуют, таким образом, сеть

узких снежных перемычек, местами не превышающих 15 сантиметров в ширину.

Лавируя между трещинами и пользуясь снежными перемычками, мы кое-как выбрались

на поверхность купола.

Перед нами открылась безрадостная картина. Вся прибрежная часть льдов была

сплошь покрыта водой. Далее, вплоть до синеющей вдали полоски полуострова

Парижской Коммуны, лежал лед, на 60—70 процентов покрытый водой. Очевидно, лед

был сильно разъеден. В поле зрения бинокля [312] то и дело попадали появляющиеся и

исчезающие тюленьи головы. Тюлени могли высовываться только из промоин и

полыней. Было ясно, что в этом направлении нам не пройти. Путь необходимо было

искать в другом месте. Но где?

Вдоль берега итти было невозможно. Здесь километров на пять к северу тянулся

широкий заберег. Чтобы миновать его, надо было это расстояние пройти по земле.

Другого пути не было. Но удастся ли пройти по земле? На протяжении этих пяти

километров шумели три речки, вливавшиеся в береговую полынью.

Решили переправиться через устье этих речек, а потом снова выбраться на лед.

15 июля 1931 г.

Только что разбили новый лагерь. Прошли 21 километр, а продвинулись вперед

только на пять с половиной.

Вчера с утра начали подъем на ледниковый щит. Несколько часов потратили на

переправу через трещины в снежном забое. Через некоторые из них удалось построить

снежные мосты, другие пришлось попрежнему переходить по вклинивающимся

перемычкам. Пройти через трещины на собаках было невозможно. Поэтому сначала

частями переносили на себе весь груз, потом сани. Каждый брал с собой прочный шест,

на котором, в случае провала, можно было бы висеть, пока подоспеет другой. Паутину

трещин с грузом на спине проходили поочередно. Продвигаясь таким способом, через

четыре часа мы преодолели около ста метров и выбрались на ледниковый щит.

Проскочили по нему немного более километра и по отлогому склону скатились на

голую землю.

Наши сани достаточно тяжелы. Мы знали, что измученные собаки не потянут их

по голой земле. Решили перетаскивать сани по очереди, объединив всех собак в одну

упряжку. Пока обследовался перекат первой речки, я переделал лямки и запряг в первые

сани 15 собак. Остальных, наиболее пострадавших, оставил свободными. Для себя у

меня была приготовлена особая лямка. Впрягся сбоку саней, и мы начали испытывать

новый способ передвижения.

Земля уже подсохла. Сани со стальными подполозками по глине передвигались с

трудом и застревали на каждом валуне, словно остановленные автоматическим

тормозом. Облегчали путь попадавшиеся небольшие лужайки, поросшие мхом и

травой. В конце концов этот тяжелый путь оказался все же не тяжелее движения по

льду. С несколькими передышками нам удалось благополучно переправиться через

первые две речки и дотянуть до третьей первые сани, а потом и остальные. [313]

Перекаты первых двух речек были не глубоки. Ни собаки, ни сани не всплыли.

Последняя речка оказалась значительно глубже. Здесь собаки должны были

всплыть обязательно, и если бы нам не удалось удержаться, быстрое течение

неминуемо снесло бы нас на глубину, а затем и в полынью.

Сначала разгрузили сани и все вещи перенесли на себе.

Трудно было бороться с течением. Но самый напряженный момент наступил при

переправе собак и саней.

Сильная струя воды подхватила собак. Вожжа в моих руках натянулась, как

струна, и зазвенела. На миг показалось, что она вот-вот лопнет и мы потеряем упряжку.

Вода доходила до груди. Еще момент, и я был бы сбит потоком. Но упряжка уже вышла

на отмель. Это был короткий момент, но вряд ли он когда-нибудь забудется.

Переправа закончилась.

Разбили лагерь. Довольные удачным переходом, не обращаем внимания на то, что

сами мокры по уши. Признаться, мы ожидали здесь больших затруднений. Да, кстати, и

вода в речке теплее, чем на льду. Разгоряченные работой, мы не чувствовали даже

ветра. Сейчас он дует с юго-востока и усилился до 15 метров в секунду. Наша палатка

крепко натянута, а мы, голые, полусидя в спальных мешках, устроились за чаем.

Теперь наши горячие супы остались только в воспоминании. У нас всего лишь

банка пеммикана, немного масла, шоколад и мешочек риса. Эти запасы мы сможем

растянуть на четыре-пять дней. Керосина только около двух литров. Вообще близок

конец всему. Ну, что же! Ведь так же близок и конец нашего пути».

Конец тяжелого пути

«17 июля 1931 г.

В дальнейший путь тронулись около полуночи с 15-го на 16-е. Первые два

километра шли вдоль заберега по сохранившемуся береговому снежному забою.

Дальше на пути распростерлась новая прибрежная полынья. Вода плескалась о самый

берег. И лишь на небольших отрезках его сохранился лед. Надо было вновь начать

санное путешествие по голой земле. Это нам совсем не нравилось. Кроме того, не

хотелось забираться в глубь залива Сталина. Открытой воды, полыней и промоин там,

безусловно, было больше.

На наше счастье, ветер, давно уже перешедший к северо-востоку и все время

усиливавшийся, согнал большую часть воды с морских льдов по пути нашего

следования. Лед, [314] сколько можно было видеть под приподнявшимся слоем тумана,

казался почти оголенным. Решили воспользоваться благоприятной обстановкой и

срезать залив Сталина по прямой, чтобы выйти на юго-посточную оконечность

полуострова Парижской Коммуны.

Однако, чтобы осуществить это решение, надо было сначала попасть на морской

лед. Широкий заберег, вдоль которого мы шли до этого, теперь превратился в

прибрежную полынью до 300 метров шириной. Перемычки нигде не было видно.

Положение казалось безвыходным. Но это толкнуло нас на изобретательство. Решили

соорудить паром и переправиться вплавь. Материалом для парома должен был

послужить лед. Около двух часов работали топором. Наконец острый выступ льдины,

толщиной около метра и площадью около 9 квадратных метров, отделился от узкой

полосы припая. Эта льдина стала нашим паромом. На ней, приспособив вместо весел

лыжи, мы одну за другой переправили через полынью свои упряжки.

Лед оказался действительно вполне пригодным для пути. Вода на нем держалась

только в углублениях сравнительно небольшими озерками. Большинство из них нам

удавалось обходить; но некоторые простирались на большом пространстве, и мы

вынуждены были резать их поперек. Собаки и сани, как правило, всплывали, но сами

мы ни разу не погрузились выше пояса. Сквозные промоины попадались еще реже. Их

легко можно было определить по цвету воды и обойти. Короче говоря, мы имели

привычную дорогу, продвигались «нормально» и надеялись добраться до намеченной

точки без особых приключений.

Но наша надежда и на этот раз не оправдалась. Вскоре после нашей переправы на

лед туман рассеялся и сменился... проливным дождем, да еще с громом и молнией. Это

явление мы наблюдали на Северной Земле впервые, так как грозы в высоких широтах

Арктики необычайно редки. Мы с большим удовольствием согласились бы смотреть на

это эффектное зрелище дома, на своей базе, но не в пути, тем более, что гроза

разразилась с такой силой, которой могли бы позавидовать сами тропики.

Как только рассеялся туман, мы увидели на севере огромную тучу. Ветер к этому

времени стих. Туча приближалась в полной тишине, медленно, но неумолимо. Лишь

время от времени ее сверху донизу разрезала молния. После этого, точно медвежье

рычание из снежной берлоги, доносились далекие раскаты грома.

Угроза ливня нас не пугала. Мы привыкли к воде. Скоро месяц, как мы изо дня в

день бредем по ней иногда по щиколотку, [315] чаще по колено и нередко по пояс. С

утра она обжигает и кажется невыносимо холодной. Сразу начинает мучительно ломить

ноги. Невольно ожидаешь судорог. Хочется выпрыгнуть из воды, избавиться от нее. Но

если бы мы умели делать даже семимильные прыжки, то все равно не миновали бы

воды. Повидимому, ею покрыты сейчас все льды Арктики. Ледяная вода, наполнив

сапоги и ожегши ноги, постепенно теплеет, а сами ноги разогреваются от ходьбы, боли

в них постепенно исчезают, и через полтора-два часа водного похода мы забываем о

болях. После этого вода беспокоит только тогда, когда попадаем в нее выше колен или

погружаемся по пояс и она захватывает новые части тела. Зато как становится приятно,

когда, разбив лагерь и раздевшись догола, мы влезаем в меховые мешки. Несмотря на

все трудности пути, нам удалось сохранить мешки сухими. В туман, дождь и снег мы не

раз, выжав белье, сушили его на себе, в спальных мешках, но в солнечные дни успевали

высушить и мешки. Поэтому в любую погоду мы отдыхали в палатке хорошо и на

другой день всегда чувствовали себя достаточно сильными и бодрыми, чтобы снова

лезть в ледяную воду.

На этот раз, перед приближающейся грозой, мы уже несколько часов выполняли

обычную работу, давно были мокры с ног до головы и не могли вымокнуть еще больше.

Туча могла принести нам только теплый душ. Главное было не в этом, а в том, что

поверхность льдов позволяла итти вперед. И мы спокойно продолжали путь.

Гроза приближалась. Туча заняла половину неба и скрыла солнце. Наступили

необычные сумерки, от которых при полуночном солнце мы давно уже отвыкли.

Вспышки молнии стали ярче. Грохот разрядов усилился. Тишина между раскатами

грома стала ощутимее.

Первые, очень крупные капли шлепнулись в воду, точно вспугнутые лягушки.

Потом они забарабанили часто-часто, но ненадолго. После этого минут пятнадцать не

упало ни одной капли.

А туча наседала и от тишины казалась еще грознее.

Вдруг потянул ветерок... прекратился... снова зарябил воду, быстро усилился и

через пять минут превратился в бешеный шквал. Одновременно хлынул ливень.

Беспрерывные струи воды! Ветер с ревом относил их в сторону.

Сплошной поток хлестал по косой линии, как будто скатываясь с крутого горного

склона. Молнии вспыхивали почти беспрерывно. Треск, грохот, шум ливня, вой ветра

– все слилось воедино.

Туча повисла над самыми нашими головами. На протяжении [316] 20 километров

ливень хлестал беспрерывно. Впечатление было такое, словно мы продирались сквозь

двадцатикилометровый водопад. На льду озера воды соединились в сплошное море.

Собаки и сани стали всплывать чаще и чаще. Теперь мы уже не могли бы остановиться,

если бы и захотели. На десятки километров вокруг не было ни одного клочка льда,

свободного от воды и годного для лагеря. Да мы и не собирались останавливаться.

Собаки продолжали тянуть, и, пожалуй, лучше, чем в других условиях. При сильных

разрядах молнии животные, поджав хвосты и прижав уши, шарахались в сторону, а

потом устремлялись вперед, словно под ними раскалывался лед. Молния и следовавший

тут же оглушительный треск действовали на них лучше всяких понуканий.

Выбирать дорогу было бесполезно. Вся она теперь была одинаковой. Оставалось

только держать напуганных животных на прямой линии да время от времени

пеленговать видимые точки берега.

Наконец ливень прекратился. Гроза медленно уходила на юго-восток.

Выглянувшее солнце залило лучами наш маленький «водоплавающий» караван. На 27-

м километре мы вышли на полуостров Парижской Коммуны. Беспокоивший нас залив

остался позади.

Ближайшая цель была достигнута.

Наш лагерь разбит на низком, глинистом берегу. Здесь тоже достаточно воды. От

нее защитил нас только брезент, разостланный внутри палатки.

Таким был вчерашний день. Сегодня нет ни грозы, ни ливня. Зато целый день

стоит непроглядный туман, дует холодный северо-восточный ветер и время от времени

валит густой снег. Видимость только изредка достигает 200—300 метров, а большую

часть дня не превышает 30—40 метров. Нам надо сомкнуть свой маршрут с конечной

точкой прошлогодней съемки. Она где-то совсем недалеко. Но при такой видимости ни

о какой съемке нечего и мечтать. Сидим в палатке и ждем погоды.

Собаки мокрыми клубками лежат в слякоти и не поднимаются. Вода и сырость не

дают им отдыха даже на стоянке. А изнурены они до последней степени. И в основном

не от работы. Тянуть сани не так уж тяжело – груз давно поубавился. Собаки теряют

силы от потери крови. Поверхность льдов, по которой мы идем, теперь сплошь усеяна

острыми кристаллами и напоминает не то бесконечную пилу, не то терку. До сего

времени мы давали собакам полкилограмма пеммикана в сутки. Этого количества пищи

вполне достаточно в обычных условиях при умеренных зимних морозах; но [317]

теперь такого рациона вряд ли хватает только на восстановление потерянной крови. В

этом основная причина изнурения животных. Приходится удивляться, что они еще

могут работать. Самому больно понукать их, особенно загонять в воду, да еще при

ветре и такой температуре, как сегодня. Поэтому мы не очень ропщем на туман,

приковавший нас к этому месту, хотя нам и следует торопиться. Завтра мы скормим

собакам последний пеммикан, а до дома еще более 50 километров. Но лучше, в случае

необходимости, убить двух-трех собак на корм остальным, чем потерять большую часть

упряжек.

18 июля 1931 г.

Ночью туман рассеялся. Немедленно натянули на себя попрежнему мокрую

одежду и пустились в путь.

Через 15 километров, пройденных вдоль западного берега полуострова, нашли

знак в конечной точке прошлогодней съемки и сомкнули маршрут. Теперь вся

центральная часть Северной Земли ляжет на карту. Мы уверены, что ляжет она с

достаточной точностью. Это дает нам полное удовлетворение, оправдывает испытанные

трудности.

Наша работа окончена. Теперь остается добраться до дома и по возможности

сохранить собак. Надо пройти еще километров сорок – сорок пять. Осилить их будет

нелегко, но утешает мысль, что они будут последними.

После трехчасовой передышки двинулись дальше. Сначала сделали попытку

выйти прямо на острова Седова, но на пути встретили полынью около километра

шириной. С северной стороны островов виднелось много воды. Местами она была

почти черного цвета. Значит, и здесь лед был уже размыт. Решили итти прямо на запад

по льду пролива Красной Армии.

Здесь лед внешне выглядел крепким, но буквально весь был залит водой. В

середине перехода собаки беспрерывно плыли на протяжении пяти километров. Сани

залило, а сами мы брели в метровом слое воды. Дальше воды было меньше, но все же

на протяжении 15 километров мы не видели ни одного метра, свободного от нее. Чтобы

дать передышку собакам, возможность хотя бы стряхнуть с себя воду и обогреться,

останавливались, втаскивали всех животных на сани, а через полчаса вынуждены были

снова гнать их в воду. Две собаки не выдержали и свалились мертвыми в лямках.

Другие, окончательно измученные, падали в воду и не хотели подняться. Одну за

другой мы вынимали собак из лямок и клали на сани. К концу перехода на моих санях

лежали три собаки. Только на пятнадцатом километре мы нашли выступающую из воды

старую торошенную льдину, площадью около 50 метров, [318] и поставили на ней

палатку. Некоторые собаки отказались от мяса своих погибших сородичей. Отдали им

последние три банки пеммикана и банку своего. У нас осталось две горсти риса, с

килограмм масла, несколько плиток шоколада и около двух килограммов пеммикана. В

примусе пол-литра керосина. До базы около 25 километров.

19 июля 1931 г.

Близок локоть, да не укусишь. Прошли сутки, а мы не приблизились к дому ни на

метр. Накрывший вчера вечером непроглядный туман продержался беспрерывно весь

сегодняшний день. Иногда начинал моросить дождь, но скоро прекращался и сменялся

густыми хлопьями снега. Барометр упал. Температура сильно понизилась. Вокруг

нашего маленького ледяного островка вода покрылась льдом. Гнать изнуренных собак с

израненными лапами в такую воду мы не решались. Терять их так близко от дома было

бы непростительно. Пусть лучше будут голодными. Да и бесполезно гнать. Пробиваться

по воде, покрытой двухсантиметровым льдом, они все равно не смогут.

Собаки смотрят на нас ожидающими глазами. Но что мы можем дать? Пеммикан

вчера кончился. Я подстрелил прилетевшую чайку, собрал остатки сливочного масла,

нашего пеммикана и весь оставшийся шоколад, который мы так и не съели, и, поделив

все на маленькие порции, отдал собакам. Чайку, масло и пеммикан они моментально

проглотили, а от шоколада большинство отказалось. Для самих нас осталась одна

кружка риса.

Сейчас, когда мы, несмотря ни на что, провели намеченную работу и находимся в

одном переходе от дома, над нами нависла самая большая опасность. Льды

вскрываются. Вчера пересекли свежую трещину, местами в несколько метров шириной.

На западе видно водяное небо. Несколько раз слышался треск льда. Он напоминает

далекие, сильно заглушенные артиллерийские залпы. Недостаточно опытный человек

может и не понять, чем угрожают эти явления. Но вскрытие льдов еще не катастрофа.

Итти по ним все же можно. Только бы не поднялся сильный восточный ветер. Он

вынесет нас в открытое море.

20 июля 1931 г.

Все позади: и снежная каша, и ледяные ванны, и опасность быть унесенными в

море, и падающие мертвыми собаки... Все, все! Мы дома!

...Ночью западный ветер стих. На смену пришел южный. Потеплело. Появились

клочки голубого неба. Молодой лед [319] размяк. Воды на льду стало заметно меньше.

Повидимому, ушла в новые трещины. Не мешкая, снялись с лагеря. Остров Средний

виднелся километрах в пятнадцати. Первые же часы пути подтвердили наши вчерашние

опасения за собак. Даже сегодня, при несравненно лучших условиях, их одну за другой

пришлось класть на сани. Оставшиеся в упряжках дрожали, спотыкались, то и дело с

жалобным визгом падали в воду. Приходилось часто останавливаться, чтобы дать им

отдохнуть.

Около полудня опять волнами пошел густой туман. Бредя в тумане, наткнулись на

свежую трещину. Ее успело раздвинуть на полтора метра. Перебравшись через нее,

скоро снова попали в бесконечные озера воды. После полудня, в разрыве тумана,

опознали знакомый старый торос, прижатый к берегу Среднего острова. Через два часа,

переправившись еще через одну трещину, подошли к этой приметной точке и

выбрались на остров. Потом на себе перетащили сани на лед, лежавший уже с южной

стороны острова. Теперь до дома оставалось только пять километров.

Радость окончания тяжелого пути боролась с обострившейся тревогой за

положение на базе экспедиции.

Туман, как нарочно, плотно укутывал остров Домашний. Как мы ни крутили

бинокли, рассмотреть ничего не могли, и чем ближе подходили к дому, тем больше

росла тревога и усиливалось волнение. Мы забыли об усталости, о тяжести пути, даже

о своих измученных собаках. Пять из них лежали на санях, а остальные, понурив

головы и опустив хвосты, в полной безнадежности уныло брели по воде. Но скоро,

даже в таком состоянии, они почувствовали наше волнение. Все, не исключая и

лежащих на санях, оживились, начали поднимать головы и всматриваться туда же, куда

смотрели и люди. Догадывались ли они, что близок конец их мучениям?

До дома оставалось уже меньше двух километров, а мы все еще не видели его.

Это начинало походить на пытку. И вдруг на берегу я увидел стоящую палку. Бросился

к ней, точно к родному очагу. Кто ее так заботливо укрепил меж камней? Вот и след

человека, отпечатавшийся на глине. Снова прильнули к биноклям. Туман начал редеть.

Вот из него показались верхушки мачт, ветряк, флюгер... Вот обрисовались дом, склад,

магнитный домик.

Только приблизившись к базе на 300 метров, мы услышали лай собак и увидели,

как из домика выскочил Ходов...

Все в порядке! Вздох облегчения вырвался из груди.

Собаки, увидев дом, забыли о разбитых лапах, с визгом, напоминавшим стон,

передернули сани через ледяной бугор и в двадцати шагах от домика упали на

обнаженную землю. [320]

Бросив хорей, я сжал руку товарища. Это было тоже последним усилием. Ноги

точно подкосились. Я бессознательно опустился на сани. Невероятная усталость

свинцом налила все тело. Показалось невозможным пошевелить хотя бы одним

пальцем. Стало ясно, что в последние дни лишь усилиями воли мы преодолевали

крайнее утомление. Воля сохраняла упругость мышц, держала в напряжении нервную

систему и сохраняла нашу трудоспособность в условиях, которые теперь самим нам

казались чудовищными. Около упряжек хлопотал Ходов. На его лице радость

смешивалась с удивлением. Нетрудно было догадаться, что наше возвращение для него

было неожиданным. Очень уж долго мы задержались.

Как бы то ни было, наш поход завершен. Тяжелый путь окончен. Мы дома».

* * *

На следующий день Вася признался, что он уже терял надежду увидеть нас

живыми. Самым оптимистическим было предположение, что мы где-то застряли на все

лето и, может быть, сумеем просуществовать охотой до установления нового пути.

Видя наступившую распутицу и начавшееся вскрытие льдов, он все меньше питал

надежд на встречу и несколько раз спрашивал себя – не пора ли передать в Москву

известие о нашем исчезновении. Только сознание всей серьезности такого сообщения

заставило его со дня на день откладывать свое намерение.

Так наша маленькая семья снова собралась вместе. Полевые работы в этом году

закончились. Мы могли подвести итоги пройденного экспедицией этапа.

Прошел год, как мы оставили Большую Землю. На исходе был одиннадцатый

месяц после того, как, сидя в своей шлюпке, мы следили за тающими в тумане

очертаниями «Седова». Каким большим был этот год для нас!

За одиннадцать месяцев пребывания в экспедиции мы прошли на собаках свыше

4000 километров. Из них более 500 километров падает на охотничьи поездки для

добычи мяса, около 2000 километров на организацию продовольственных складов на

Северной Земле и почти 1600 километров на маршрутную съемку. В результате нашей

одиннадцатимесячной работы Северная Земля перестала быть таинственной,

неизвестной страной. Мы установили, что это не «мелкие острова» и не «мифическая

земля», как говорили некоторые зарубежные географы, а действительно обширная

территория, достойная называться Землей, как и считали открывшие ее русские моряки.

Мы исследовали ее простирание к северу, открыли западные берега с их мысами и

заливами, все проливы, [321] ряд мелких островов и проникли во внутренние области

Земли. Мы доказали, что Северная Земля не представляет сплошного массива, а

расчленена проливами на четыре крупных и ряд мелких островов, местами собранных в

небольшие группы. Этим наша экспедиция опровергла мнение скептиков о

невозможности реализации великой идеи Северного морского пути, утверждавших

после открытия Земли нереальность этого пути, поскольку в центре его стоит

непроходимый сплошной барьер. Две трети Земли нами уже были положены на карту.

Мы узнали рельеф Земли и степень ее оледенения, собрали богатые материалы о ее

внутренних областях и геологическом строении, о режиме окружающих ее льдов,

органической жизни, климате и прочих природных условиях.

Приоритет в ряде географических открытий и исследовании Северной Земли

принадлежал нам – советским людям, посланцам Советской страны. Нам же

принадлежали право и честь дать наименование отдельным частям Земли. Мы

закрепили за нашими открытиями любимые народом имена: залив и гора Сталина,

мысы Молотова, Ворошилова, Свердлова, Куйбышева, Фрунзе, Буденного,

Дзержинского, Карла Либкнехта и Розы Люксембург, залив Калинина.

Наступило время дать наименование отдельным островам. Решено было, что

центральный остров Земли будет называться в честь величайшего события, открывшего

новую эпоху в истории человечества, островом Октябрьской Революции; южный остров

будет носить имя Большевик, в честь нашей героической партии; а острова, лежащие к

северу от пролива Красной Армии, получают названия Комсомолец и Пионер, в честь

советской молодежи.

В тот же день радиоволны понесли в Москву весть о результатах первого года

работ экспедиции, о наших походах, о новых открытиях и о наименованиях островов,

заливов, мысов, проливов, навеки врезанных в карту мира. [322]

Целую неделю мы безотлучно провели на базе и вдосталь отдохнули. Пора было

вновь приниматься за дела. Их у нас всегда было достаточно, а сейчас должно было

наступить особенно горячее время.

Предстояла подготовка к новой полярной ночи, заготовка мяса для собак и

проведение некоторых летних работ в районе острова Седова.

В домике, по возвращении из похода, мы нашли идеальный порядок. Вася

закончил покраску. Теперь наше помещение блестело и играло белизной стен и потолка,

стало еще уютнее и приятнее.

Снаружи домик выглядел менее привлекательным, чем одиннадцать месяцев

назад: когда-то желто-розовое дерево успело посереть. Давали себя знать длительные

туманы и буйные полярные метели. Но домик был попрежнему прочен, стоял прямо и

крепко и не требовал никаких работ по подготовке к зиме.

Глубокие сугробы вокруг растаяли. Земля успела подсохнуть, и мы увидели на

«дворе» накопившийся за зиму мусор – консервные банки, пустые ящики,

многочисленные обглоданные собаками медвежьи кости и всякий хлам. Первое, за что

[323] мы принялись, было наведение чистоты и порядка. Через два дня территория была

очищена.

Собравшись после этого на мыске, мы любовались нашим хозяйством, Я задал

своим товарищам вопрос:

– Как вы считаете – чего здесь нехватает?

Все задумались.

Полярники народ неторопливый – отвечают не сразу, зато солидно, спокойно.

– Пара высоких берез или развесистых лип не испортили бы картины, – ответил

Вася. – Но вряд ли мы их вырастим. Лучше я установлю мачты для направленного

приема. Они облегчат связь и оживят пейзаж североземельской столицы.

– А на кой леший деревья-то? – возразил охотник.—Разве белые медвежьи

шкуры хуже зелени? Смотрите, как они украшают наш город. Добавим десятка два-три,

и картина будет замечательная. Зелень-то что – облетит, мусор будет, а прибавим шкур

– склад мясом наполнится – тоже красота! Впереди-то опять четыре месяца темноты.

Потом выяснилось, что мысок нашего острова необходимо украсить репером{17}

с вековой маркой, а вон там, около лагуны, поставить футшток{18}, который будет

напоминать гибкую рябину, – предстояло провести пятнадцатисуточные ежечасные

наблюдения над приливами, провести и тахиметрическую съемку острова. Далее

поступило предложение отеплить магнитный домик. Это не обогатит пейзажа, зато

превратит теперешнюю фанерную будку в настоящий рабочий кабинет.

Так, вперемежку с шутками, мы обсуждали уже наметившийся план наших летних

работ и подготовки к новой зимовке.

Со следующего же дня мы приступили к выполнению самого плана.

* * *

Я говорю о планах летних работ, о летнем периоде, о лете... Чтобы у читателя не

создалось ложных представлений, необходимо рассказать, что подразумевается под

здешним летом. Июнь и июль нам уже знакомы.

Наше лето больше всего напоминало вторую половину апреля в средних широтах

и без какой-либо натяжки могло быть названо «мягким». [324]